Стараясь не срываться на бег, я шел быстрым шагом, уже по памяти, к царским покоям. Сейчас, днем, я подмечал здесь больше людей: группы чиновников, иностранные посланники, представители и властители, которых принимали в различных комнатах. Я показал свой пропуск стражникам, которые тщательно изучили его и только потом позволили мне пройти. По крайней мере здесь охрана была усилена.

— Проведите меня к Симуту. Быстро! — приказал я.

Симут с Хаи ждали меня в кабинете главного писца.

Когда я вошел, оба кисло посмотрели на меня.

— Прошу прощения. У меня было другое неотложное дело.

— Какое неотложное дело может быть важнее этого? — осведомился Хаи.

Симут молча протянул мне свиток папируса. Я просмотрел список, состоявший не более чем из десятка имен: распорядители царского имения, министры Севера и Юга, главный министр Хуи, главный управляющий, главный казначей, носитель правого опахала…

— Всех тех, кто входил в царские покои за последние три дня, я собрал и опросил. Жаль, что вы не смогли присутствовать. Им не понравилось, что их заставляют ждать, и не понравилось, что им задают вопросы. Подобные расспросы вносят свою лепту в общую тревожную атмосферу во дворце. Боюсь, мне ничего не удалось обнаружить. Никаких показаний против кого-либо из них, — сказал Симут.

— Вы хотите сказать, они все заявили, что имеют алиби? — спросил я, раздраженный поведением Симута и собственным беспокойством из-за отсутствия какого-либо прогресса. Он был прав, я должен был быть вместе с ним. Симут кивнул.

— Разумеется, мы сейчас все проверяем, и утром я представлю вам другой отчет.

— Но где они сейчас?

— Я попросил их оставаться здесь, пока вы не поговорите с ними. А что еще я должен был сделать? Уже темно, и они в ярости, что не могут вернуться домой к своим семьям. Они уже заявляют, будто их держат под замком в царских покоях! — Он фыркнул.

— Ну, учитывая, что стоит на карте, это последняя из наших забот. Кто эти люди? Я имею в виду, на чьей они стороне?

Хаи моментально наскочил на меня.

— Они на стороне царя, а также Обеих Земель! Неужели вы смеете предполагать что-либо иное?

— Да, я понимаю, такова официальная версия. Но кто из них — люди Эйе?

Хаи с Симутом неуверенно переглянулись. Наконец Симут ответил:

— Все.

Когда я вошел, великие люди царства разом прервали свои разговоры и повернулись ко мне, глядя с откровенной враждебностью, но не поднимаясь с мест в знак презрения. Я увидел, что для них накрыли изобильный стол, принесли пищу и вино. Хаи, как обычно сбивчиво, представил меня, и я прервал его, как только счел это уместным:

— Уже ни для кого не секрет, что некто каким-то образом оставляет в царских покоях предметы с целью вселить беспокойство и страх в царя и царицу. Мы пришли к заключению, что эти предметы могли оказаться во дворце, невзирая на безупречность дворцовой охраны, только лишь в том случае, если их пронес внутрь кто-то, обладающий высоким допуском. И боюсь, господа, это означает, что это один из вас.

Мгновение ледяной тишины, после чего внезапно все с криками вскочили на ноги, обрушив свое негодование на меня, Хаи и Симута. Хаи, размахивая руками, пытался дипломатично утихомирить разошедшихся сановников, словно успокаивая детей:

— Господа, прошу вас! Не забывайте, что этого человека публично назначил сам царь! Он всего лишь исполняет свои обязанности от имени нашего повелителя. И как вы, наверное, помните, ему дано разрешение проводить свое расследование — я процитирую слова самого царя: «независимо от того, куда оно может привести».

Заявление Хаи подействовало.

— Сожалею, что причинил вам такое беспокойство, — начал я. — Понимаю, вы все занятые люди, вас ждут важные дела, а дома, несомненно, беспокоятся семьи…

— Ну, от этого, по крайней мере, я избавлен, — пропыхтел один из царедворцев.

— И мне бы очень хотелось, чтобы я мог сказать: настало время поблагодарить вас и раскрыть двери, чтобы вы могли уйти. Но, увы, это не так. К сожалению, теперь мне понадобится поговорить с каждым из вас по отдельности, также я обязан опросить всех лиц, которые каким-либо образом связаны с вашей работой во дворце.

Мои слова были встречены новым взрывом возмущения; сквозь шум я не сразу осознал, что в дверь кто-то громко стучит. Потом другие тоже услышали стук и постепенно смолкли. Я прошел к двери, рассерженный тем, что меня прервали, и был потрясен, увидев за порогом Анхесенамон. На ладони она держала какой-то маленький предмет.

Небольшая статуэтка, высотой в мою ладонь, была завернута в холщовую ткань и подброшена перед входом в царскую опочивальню. Ее можно было принять за игрушку, несмотря на омерзительное ощущение исходившей от нее враждебности. Изваянная из черного воска, формой отдаленно напоминавшая человеческую фигуру, она была лишена любых особенностей и деталей, словно полусформировавшийся зародыш из Иного мира. Голову протыкали медные иглы — от уха до уха, насквозь через оба глаза до затылка, а также через рот; еще одна игла уходила вертикально вниз от макушки черепа. Ни одна из игл не пронзала само тело, словно бы проклятие было направлено только на голову — вместилище мысли, воображения и страха. Из пупка, чтобы перенести на инертную субстанцию статуэтки сущность предполагаемой жертвы, торчали прядки черных человеческих волос. Я подумал, что это, наверное, волосы самого царя, потому что иначе они не могли бы выполнять свою магическую функцию. На восковой спине фигурки виднелись тщательно начертанные имена и титулы царя. Ритуал должен был навлечь смертельное проклятие и на самого человека, и на его имена, чтобы разрушение его души распространилось и на его посмертие. Подобные статуэтки таили в себе могущественную древнюю магию — для тех, кто верил в ее действенность. Это была очередная попытка запугивания — но здесь таилась гораздо более глубокая угроза, чем раньше, чем даже в случае с погребальной маской, ибо сейчас грозило великое проклятие бессмертию души царя.

На спине статуэтки в воск был вдавлен клочок папируса. Я аккуратно вытащил и развернул его. Красными чернилами на нем были выведены крошечные символы, подобные тем, что красовались на крышке коробки с погребальной маской. Разумеется, они могли быть простой бессмыслицей, ибо проклятия часто выражаются подобным образом, но, с другой стороны, это мог оказаться и подлинный магический язык.

Анхесенамон, Хаи и Симут нетерпеливо ждали, пока я закончу разглядывать статуэтку.

— Так больше не может продолжаться, — заявил Хаи, словно его слова должны были тотчас же претвориться в действительность. — Это полная катастрофа!

Я не ответил.

— Трижды личные покои царя подверглись вторжению! Трижды царю причиняли беспокойство… — продолжал он дрожащим голосом, словно блеяла коза.

— Где он сейчас? — прервал я.

— Удалился в другие покои, — ответила Анхесенамон. — Его осматривает личный лекарь.

— И какое действие это на него произвело?

— Он… встревожен. — Она взглянула на меня, вздохнула и продолжила: — Когда мы обнаружили эту фигурку смерти, его дыхание прервалось, а сердце сжалось, словно узел на веревке. Я боялась, что он умрет от ужаса. А ведь завтра освящение Колонного зала! Он должен там появиться. Худшего момента и не придумать.

— Время выбрано не случайно, — сказал я и снова посмотрел на статуэтку.

— Кто бы это ни сделал, очевидно, он как-то сумел раздобыть волосы царя.

Я показал статуэтку Хаи. Он взглянул на нее с отвращением.

— Но, как бы там ни было, — сказал Симут, как всегда медлительно и зычно, — никто, кажется, не заметил, что все подозреваемые — если их можно так назвать — были собраны в одной комнате именно в то время, когда нашли фигурку. Никто из них не мог ее принести!

Разумеется, он был прав.

— Прошу вас, вернитесь в комнату, передайте мои извинения и отпустите всех. Поблагодарите их за то, что уделили нам время.

— Но что именно мне сказать? — простонал Хаи.

— Скажите, что у нас появился новый след. Многообещающий новый след.

— Если бы это было так! — горько отозвался он. — Сдается мне, мы бессильны перед этой угрозой. Время истекает, Рахотеп.

Он покачал головой и вернулся в комнату, уведя с собой в качестве охраны Симута.

Фигурку смерти я завернул обратно в холстину и положил к себе в сумку — мне хотелось, чтобы на эти знаки посмотрел Нахт. Может быть, он распознает язык? Мы с Анхесенамон остались в коридоре вдвоем. Я не знал, что сказать. Внезапно я ощутил себя зверем, попавшим в ловушку и смирившимся со своей судьбой. Затем я заметил, что двери в царскую опочивальню по-прежнему открыты.

— Вы разрешите? — спросил я. Она кивнула.

Опочивальня напомнила мне детские мечты о комнате, в которой можно было бы играть и спать. Здесь были сотни игрушек — в деревянных ящичках, на полках или в плетеных корзинках. Некоторые выглядели очень старыми и хрупкими, словно они принадлежали не одному поколению детей, но большинство было совершенно новенькими, без сомнения, изготовленными на заказ: инкрустированные волчки, коллекция мраморных шариков, коробка с изящной доской для игры в сенет на крышке и ящичком для фигур, выточенных из черного дерева и слоновой кости — вся конструкция покоилась на элегантных эбеновых ножках с полозьями. Имелось здесь также множество деревянных и глиняных фигурок животных с подвижными челюстями и лапами, включая кошку с привязанной к нижней челюсти веревочкой, комплект резных цикад, чьи искусно сработанные крылышки двигались в точности как настоящие, лошадку на колесиках и раскрашенную птичку с широким хвостом, которая, раскачиваясь на округлой грудке, словно бы клевала зерна. Ее пестрые краски потускнели от частого использования. Нашлось тут место и круглолицым костяным карликам на широкой подставке, через которую были продеты веревочки, заставлявшие их плясать, раскачиваясь из стороны в сторону. Возле ложа для сна — позолоченного, с подголовником из голубого стекла и надписанным охранным заклинанием, — стояла резная обезьянка с круглым, улыбающимся, почти человеческим лицом и длинными подвижными лапами, чтобы хвататься за ветки воображаемых деревьев. Были тут и палитры с лунками, заполненными разными красками. Среди игрушечных животных валялись охотничьи хлысты, луки со стрелами и серебряная труба с золотым мундштуком. А вдоль дальней стены комнаты стояли золоченые клетки, где множество ярких крошечных птичек сновали и изящно перепархивали по тонким прутьям своих замысловатых деревянных дворцов, включавших в себя крошечные комнаты, башни и бассейны.

— А где царская обезьянка? — поинтересовался я.

— Царь взял ее с собой. Это животное дарит ему большое утешение, — ответила Анхесенамон. И продолжила, словно желая оправдать царское ребячество: — У меня ушли годы на то, чтобы вдохнуть в царя смелость исполнить наш план, и вот завтра все должно произойти. Несмотря ни на что, он, так или иначе, должен найти в себе смелость. Так или иначе, я должна помочь ему выполнить задуманное.

Мы оба рассматривали комнату и ее странное содержимое.

— Он дорожит этими игрушками больше, чем всеми богатствами в мире, — спокойно произнесла царица, и в ее голосе не было большой надежды.

— Возможно, на то есть серьезная причина, — предположил я.

— Причина есть, и я ее вполне понимаю. Это сокровища его утраченного детства. Но сейчас настало время от них отказаться. Слишком многое поставлено на кон.

— Может, внутри каждого из нас заключено наше детство? — задумчиво сказал я. — Возможно, оно-то и определяет наше будущее?

— В таком случае из-за своего я обречена, — отозвалась она без сожаления.

— Может, и нет, если вы сами это понимаете.

Анхесенамон настороженно взглянула на меня.

— Ты говоришь совсем не как меджай.

— Я говорю слишком много. Это всем известно.

Она почти улыбнулась.

— И еще ты любишь жену и детей, — неожиданно прибавила царица.

— Да. Могу сказать это не колеблясь, — отозвался я искренне.

— Но ведь это делает тебя уязвимым!

Я был ошеломлен замечанием Анхесенамон.

— Почему?

— Это означает, что тебя можно уничтожить через других. Меня научили одному: не дорожить никем, потому что если я буду кем-то дорожить, моя любовь станет для этих людей приговором.

— Это выживание, но не жизнь. К тому же, этим вы отвергаете любовь других. Возможно, у вас нет права так поступать — или права принимать за них такое решение, — возразил я.

— Возможно, — сказала она. — Но в моем мире это необходимость. Мое желание, чтобы это было не так, ничего не изменит.

Царица принялась беспокойно расхаживать по комнате, не глядя на меня.

— Ну вот, теперь я говорю чепуху. Почему рядом с тобой я постоянно говорю такие вещи? — продолжала она.

— Ваша откровенность делает мне честь, — отозвался я осторожно.

Она смерила меня долгим-долгим взглядом, словно оценивая вежливую уклончивость моего ответа, но больше ничего не сказала.

— Могу ли я задать вам вопрос? — спросил я.

— Конечно, можешь. Надеюсь, я не подозреваемая? — отозвалась она с полуулыбкой.

— Тот, кто подбрасывает эти предметы, по царским покоям перемещается с относительной свободой — иначе как бы он сумел их подбросить? Поэтому мне нужно знать, кто мог заходить в эту комнату. Очевидно, его постельничие и горничные, а также кормилица…

— Майя? Да. Она выполняет все личные поручения царя. Меня она, конечно, презирает. Винит мою мать во всех грехах и считает, что раз мне могли быть выгодны преступления, совершенные еще до моего рождения, то я должна расплачиваться за них сейчас.

— Она всего лишь служанка, — заметил я.

— Она нашептывает свою ненависть в уши царя. Она ему ближе, чем мать.

— Но ее любовь к царю неоспорима.

— Всем известно, насколько она ему преданна и любит его. Это все, что у нее есть, — отозвалась царица почти небрежно, расхаживая по комнате.

— Итак, кто еще может войти сюда?

Она подняла фигурку обезьяны и хладнокровно оглядела ее.

— Ну, я, разумеется. Но я редко захожу в эту комнату. У меня нет причин заходить сюда. Я не желаю играть в его игрушки. Наоборот, я подталкиваю его в другом направлении.

Анхесенамон поставила обезьянку на место.

— И в моем случае я едва ли могу быть подозреваемой, поскольку именно я попросила тебя начать расследование. Или так тоже иногда случается — что тот человек, который начал дознание, в конце концов оказывается виновным?

— Иногда. Полагаю, в вашем случае люди могут представить ситуацию, как им захочется. Могут, например, сказать, что вы хотели травмировать своего мужа страхом, чтобы всю власть забрать себе.

Ее глаза внезапно потемнели, словно воды озера, когда солнце уходит за горизонт.

— Люди любят домыслы, с этим ничего нельзя поделать. Но с моим мужем меня связывает нечто гораздо большее, чем взаимная необходимость. Нас связывают глубокие узы истории. Он — это все, что у меня осталось от этой истории. И я никогда не причиню ему вреда, поскольку, помимо всего прочего, это едва ли пойдет на пользу моей личной безопасности. Мы необходимы друг другу. Для нашего же выживания и ради будущего. Но нас вдобавок связывают искренняя забота и привязанность. — Она провела аккуратно остриженными ногтями по ажурной решетке птичьей клетки, тихонько по ней постукивая; сидевшая внутри птица внимательно поглядела на Анхесенамон одним глазом и упорхнула подальше.

Царица вновь повернулась ко мне. Ее глаза блестели.

— Я чувствую опасность повсюду — в стенах, в тенях; страх шевелится, словно миллионы муравьев, у меня в волосах, в мозгу. Видишь, как дрожат мои руки? И так постоянно.

Она протянула ладони вперед, окидывая их гневным взглядом, словно они были виновны в непослушании. Затем Анхесенамон снова обрела уверенность.

— Завтрашний день изменит жизни каждого из нас. Я хочу, чтобы ты присутствовал на церемонии.

— Внутрь самого храма допускаются только жрецы, — напомнил я.

— Жрецы — это всего лишь люди в соответствующей одежде. Выбрив голову и одевшись в белое, ты вполне сойдешь за жреца. Кто будет знать, что это не так? — Эта мысль ее развеселила. — Иногда у тебя лицо как у жреца. Ты похож на человека, который видел тайное.

Не успел я ей ответить, как снова появился Хаи. Он подчеркнуто низко поклонился.

— Управители царских имений удалились. Кипя негодованием и изрыгая угрозы, должен я добавить.

— Это их дело, и это не надолго, — ответила Анхесенамон.

Хаи снова склонился в поклоне.

— Рахотеп будет сопровождать нас на завтрашнем торжестве, — продолжала она. — Ему нужно одеться как подобает, чтобы его присутствие не стало нарушением этикета.

— Очень хорошо, — отозвался Хаи сухим тоном, как человек, вынужденный повиноваться приказу.

— Я хотел бы встретиться с царским лекарем, — внезапно сказал я.

— Пенту осматривает повелителя, — возразил Хаи.

— Я уверена, что он уделит Рахотепу несколько минут своего времени. Скажи, что я прошу его об одолжении, — сказала Анхесенамон.

Хаи поклонился еще раз.

— Сейчас я должна пойти к царю, — продолжала она. — Еще так много всего нужно сделать, а времени остается так мало!

Обращаясь ко мне, царица тихо добавила:

— Не сможешь остаться сегодня на ночь здесь, в царских покоях? Мне будет спокойнее, если я буду знать, что ты рядом.

Я вспомнил о нашей договоренности с Хети.

— Увы, я должен вернуться в город. Сегодня ночью мне нужно заняться еще одной линией расследования. Боюсь, отложить это невозможно.

Царица внимательно поглядела на меня.

— Бедный Рахотеп. Ты пытаешься жить двумя жизнями одновременно… Что ж, в таком случае жду тебя утром.

Я склонился в поклоне, а когда снова поднял голову, царица уже исчезла.