Когда я выходил из ворот храма, из толпы, собравшейся позади шеренги стражников, внезапно вынырнул Хети.

— Пойдем скорее, — проговорил он, задыхаясь.

— Еще одна жертва?

Он кивнул.

— Но на этот раз убийцу потревожили за работой. Поспешим.

Я заколебался. Вообще-то, сейчас Симут собирался допрашивать всех, кто имел доступ в царские покои, а я должен был при этом присутствовать. Но я понимал, что выбора у меня нет.

Бегом, рассекая толпу, мы спешили к дому, который находился в отдаленном квартале города. Все и всё двигалось чересчур медленно: люди сворачивали наперерез или останавливались прямо у нас на пути; мулы, нагруженные сырцовыми кирпичами, мусором или овощами, перегораживали узкие проходы; все старики города целую вечность переходили через улицу; и мы уворачивались и стремительно бросались вперед, криками веля прохожим посторониться, отпихивая и отталкивая зевак, ремесленников, писцов и детей, оставляя позади волну раздражения и беспокойства.

Молодой человек лежал на кровати. Он был примерно того же возраста, что и первый юноша, и с точно таким же телесным недостатком. Кости его тоже были раздроблены, на коже чернели ужасные кровоподтеки. Однако на сей раз убийца ему на голову натянул содранный скальп — длинные, черные, тусклые волосы и перекошенное лицо, словно кожаная маска, подтаявшая на сильном жаре, которое некогда принадлежало молодой девушке. Лицо было с исключительной аккуратностью пришито через край поверх собственного лица юноши; но преступнику не хватило времени закончить свою ужасную работу. Губы мертвой девушки, пересохшие и сморщенные, были приоткрыты вокруг маленького черного отверстия, которое раньше было ее ртом. Я осторожно приложил к нему ухо. И тут я услышал: легчайшее, еле заметное дыхание, словно перышко, касалось моего лица.

Вынув нож, я очень бережно, но действуя со всей возможной поспешностью, разрезал стежки и осторожно стащил отвратительную маску. Липкая жидкость и следы крови держали ее, словно клей, и мне пришлось отдирать ее силой; одно лицо не хотело отслаиваться от другого. Лицо юноши было очень бледным, бескровным, капельки крови от иглы убийцы проступали на нем, словно вышивка. Ужаснее всего было то, что вместо глаз у него остались лишь пустые кровоточащие впадины. Я передал Хети лицо девушки: даже в этом плачевном состоянии оно все же было свидетельством ее личности, чем-то, с чего можно начинать поиски.

Затем внезапно мальчик сделал короткий вдох, больше похожий на всхлип. Он попытался шевельнуться, но раздробленные кости не позволили ему двинуться, и его тело пронзила судорога боли.

— Постарайся не двигаться. Я твой друг. Кто это сделал?

Но он не мог ответить, поскольку у него была сломана челюсть.

— Это был мужчина?

Он безуспешно силился меня понять.

— Молодой или старый?

Мальчик задрожал.

— Он давал тебе какой-нибудь порошок? Чем-то поил?

Хети прикоснулся к моему плечу:

— Он тебя не понимает.

Мальчик застонал — протяжный, скорбный звук, словно животное в страшной беде. На него обрушились воспоминания о том, что произошло. Простой вдох вдруг оказался невероятно мучительным. Повинуясь порыву, я дотронулся до руки мальчика, но стон мгновенно перешел в страшный вопль боли. В отчаянии от мысли, что он может умереть, я смочил ему губы и лоб водой. По-видимому, влага его оживила. Мальчик едва заметно приоткрыл рот, словно прося еще. Я дал ему еще воды, но тут он снова впал в бессознательное состояние. В ужасе я склонился над ним, прислушался, и — хвала богам! — до меня донеслось легчайшее дыхание. Он был еще жив.

— Хети, нам нужен врач. И побыстрее!

— Но я не знаю никаких врачей, — запинаясь, пробормотал тот.

Я принялся лихорадочно соображать. И тут меня внезапно осенило.

— Давай! Нужно дотащить его до дома Нахта. У нас мало времени.

— Но как же… — начал Хети, беспомощно всплеснув руками.

— Вместе с постелью, глупец, как же еще? — воскликнул я. — Я хочу, чтобы он оставался в живых как можно дольше, и Нахту это под силу.

И вот, к изумлению семьи мальчика, я накрыл его тело льняной простыней, так, словно он уже умер, потом мы вдвоем подняли кровать — которая была довольно легкой, и вес его хилого тела лишь очень ненамного утяжелял нашу ношу, — и понесли ее по улицам. Я шел впереди, крича прохожим, чтобы те посторонились, и стараясь не обращать внимания на их любопытные взоры; чуть ли не каждый норовил протолкаться поближе и взглянуть, что мы такое несем и из-за чего такой переполох. Однако при виде накрытого тканью тела они решали, что мы несем труп, и отходили, быстро потеряв интерес. Совсем не так отреагировал Нахт, когда я откинул покрывало и показал ему изувеченное тело. Мы с Хети обливались потом и мечтали о хорошем глотке холодной воды, но в первую очередь следовало позаботиться о мальчике. Я не осмелился проверять его состояние на улице, молясь лишь о том, чтобы неизбежная тряска и раскачивание кровати в наших руках не причиняли ему слишком сильных страданий. Я надеялся, что он всего лишь без сознания, а не отошел — ради всех богов! — в Иной мир.

Нахт приказал слугам отнести мальчика в одну из своих комнат и тщательно его осмотрел. Мы с Хети нервно наблюдали за его действиями. Закончив, Нахт вымыл руки в тазу и хмурым кивком пригласил нас выйти вместе с ним за дверь.

— Должен признаться, друзья мои, что это самый странный подарок, какой вы когда-либо мне приносили. Чем я его заслужил, не знаю. Изувеченное тело мальчика, с раздробленными костями, с какими-то странными иголочными проколами по всему лицу, да еще и без глаз… Не понимаю, совершенно не понимаю, что натолкнуло вас на мысль принести его ко мне… Точно кошка, что тащит в дом останки убитой крысы…

Он был зол. Я вдруг понял, что зол не меньше.

— А к кому еще мне было его нести? Без квалифицированной помощи он умрет! А мне нужно, чтобы он был в безопасности, пока не поправится. Он — моя единственная зацепка! Только он может сказать мне, кто с ним это проделал. Возможно, он сумеет помочь нам, назовет того, кто на него напал. Он выживет?

— У мальчика смещена челюсть. Его руки и ноги сломаны в нескольких местах. Я опасаюсь воспаления ран на лице и в глазницах. И помимо всех этих великих загадок, всех этих увечий, нанесенных его телу с такой точностью, я не понимаю, откуда у него булавочные проколы по всему лицу?

Я вытащил из сумки лицо девушки и показал ему. Нахт с отвращением отвел взгляд.

— Это было пришито к лицу мальчика. Оно принадлежало девушке, тело которой мы тоже нашли. Ее звали Нефрет.

— Прошу тебя, убери эту штуку! Я просто не могу с тобой разговаривать, когда ты суешь мне под нос останки человеческого лица! — вскричал он.

Пожалуй, Нахт был прав. Я передал лицо Хети, который взял его с неохотой и брезгливо запихал обратно в сумку.

— Теперь мы можем говорить?

Нахт кивнул.

— Я не ты, я не привык к жестокостям, что творят нам подобные. Я не участвовал в битвах. Меня никогда не грабили, на меня не нападали. Я даже не дрался ни разу. Как тебе хорошо известно, я не терплю насилия, меня тошнит при одной мысли о нем. Так что ты уж меня прости, но то, что для тебя обыденное дело, для меня является глубочайшим потрясением.

— Я тебя прощаю. Но скажи наконец: ты можешь его спасти?

Он вздохнул.

— Это возможно, если не будет заражения. Кости мы можем поправить, но с кровью ничего поделать нельзя.

— И когда, как ты думаешь, я смогу с ним поговорить?

— Друг мой! Мальчик буквально измочален. Уйдут недели, месяцы, прежде чем раны заживут. У него раздроблена челюсть. Если он останется жив, ему потребуется время, чтобы справиться со слепотой. Пройдет какое-то время — по меньшей мере месяц, — прежде чем он сможет говорить. Все это при условии, что рассудок у него не повредится от всех этих переживаний и он будет способен излагать свои мысли и понимать наши.

Я опустил взгляд на мальчика. Он был моей единственной надеждой. Что он сможет мне рассказать? И не будет ли через месяц уже безнадежно поздно?

— Итак, что мы делаем теперь? — вполголоса спросил Хети, когда мы вышли за порог дома Нахта. Вид у него был потрясенный.

— Тебе удалось что-нибудь разузнать о том, где работала Нефрет?

— Я сократил список до нескольких мест. Надо туда сходить, — отозвался он.

Он показал мне свиток с перечнем заведений.

— Отлично. Когда пойдем?

— Лучше всего после захода солнца. Когда они будут заняты.

Я кивнул.

— Встретимся возле первого по списку. И захвати это с собой, — прибавил я, указывая на кожаную сумку, в которую Хети спрятал лицо.

— Что пока будешь делать ты? — поинтересовался Хети.

— Больше всего мне хочется отправиться домой и выпить кувшин доброго красного вина, а также покормить сынишку обедом. Но придется возвращаться во дворец. Сегодня после полудня мы должны были опрашивать всех, у кого есть постоянный доступ в царские покои. И мне следовало при этом присутствовать.

Я поднял взгляд на вечернее солнце, уже клонившееся к западу. Скорее всего, я уже многое пропустил.

— Хочешь, я тоже пойду с тобой?

Я покачал головой.

— Лучше возвращайся к семье мальчика и успокой их, скажи, что мы о нем заботимся. Что он жив и что надежда есть. И в первую очередь позаботься, чтобы мальчика охраняли. Выстави пост в доме Нахта, внутри. Пусть пара стражников караулит у входа круглые сутки. Нельзя, чтобы с мальчиком еще что-нибудь случилось. Нам нельзя его потерять.

— Что будет, если он умрет? — тихо спросил Хети.

— Не знаю, — ответил я. — Молись богам, чтобы он выжил.

— Ты же не веришь в богов?

— Это исключительный случай. Я вдруг понял, что мне надо пересмотреть свою точку зрения.