Калавун нетвердой походкой проковылял к двери и вышел в сад. На мгновение ослепленный солнечным светом, заслонился ладонью и направился по обсаженной пальмами и яркими цветами дорожке к пруду, где в чернильной глубине медленно двигались рыбы. Тяжело опустился на каменную скамью и охватил пульсирующую голову руками. Кожа на лбу была сухая и холодная, к горлу подступала тошнота. Обычно такое бывало только по утрам, но теперь длилось целый день. Снадобья лекаря не помогали уже несколько месяцев.

— Отец.

Калавун выпрямился, морщась от боли. Подошел Халил, как обычно, с суровым лицом. Посмотрев на сына, Калавун вдруг, к своему ужасу, обнаружил в себе желание, чтобы лихорадка унесла тогда не Али, а Халила. Али был добрый, справедливый, красивый и благородный мальчик. Он умел радоваться жизни и, возможно, стал бы единомышленником отца, поверил бы в его дело. А Халил спрятался за холодной стеной веры и долга, которую Калавуну так и не удалось пробить. Наверное, после смерти Али надо было искать другого преемника. Но сейчас нечего забивать этим голову. Калавун слабо вздохнул и зажмурился. Он любил Халила. И по-прежнему надеялся, что сын его поймет.

— Почему ты покинул Совет, мой повелитель? — спросил Халил. — Эмиры ждут приказа выступать. — Он скрипнул зубами. — Франки осмелились отказать нашим требованиям! Они дорого за это заплатят.

— Я хочу подумать, Халил, на воздухе.

— О чем думать, отец? — Халил взмахнул в сторону дворца. — Люди ждут тебя. — Он вгляделся в Калавуна. — Отец, почему ты молчишь?

Калавун встретил его каменный взгляд.

— Я принял решение.

— Тогда объяви. Надо готовить войско. — Халил собрался идти к дворцу, но остановился, увидев, что Калавун все еще сидит.

— Я не пойду на франков.

Халил долго молчал.

— Ради Аллаха, скажи, почему ты это делаешь? Франки отказались заплатить за злодейства, совершенные в Акре. Ты должен на них пойти!

— Не забывай, с кем говоришь, Халил, — резко оборвал его Калавун. — Я султан, и мое слово закон.

— Эмиры не позволят тебе это сделать, — свирепо отозвался Халил. — Франки истребили сотни мусульман, нарушили мирный договор. Эмиры требуют от тебя действия!

— Я их послушал, когда речь шла о Триполи, и сожалею с тех пор каждый день. Снова ту же ошибку я не повторю. — Калавун поднялся и обошел пруд. Посмотрел на небо, затем невесело рассмеялся. — Я скучаю по Назиру. Странно, да? Он меня предал, а я по нему скучаю. И думаю, не стал бы его убивать, если бы Назир тогда остался жив в Триполи. Понимаешь, не смог бы заставить себя сделать это. Я потерял много близких. Айша, Ишандьяр, Али, Бейбарс. Отчего же я еще здесь, Халил? Может, Аллах обо мне забыл?

Но Халил не слушал, думая о своем.

— Ты поведешь войско на Акру, отец, и уничтожишь это последнее пристанище франков.

Калавун поморщился.

— Ты сделаешь так, — продолжил Халил, — потому что это необходимо, единственно правильно. Ты сделаешь так потому, что этого требуют твои люди, а франки заслуживают наказания. И ты сделаешь так, потому что, если ты не сделаешь, я расскажу эмирам в зале о твоем предательстве.

— Что?

— Я подслушивал! — крикнул Халил в лицо ошеломленному отцу. — Да, подслушивал твой разговор с тамплиером. Теперь знаю, что вы многие годы работали вместе против Бейбарса, против наших людей. Против меня! — Он прошелся взад и вперед, вскидывая руки. — Я держал это в тайне, чтобы дать тебе возможность сделать все правильно для своего народа. Но теперь вижу, у меня нет выбора. — Его голос осекся. — Ты не оставляешь мне никакого выбора, отец.

— Это угроза? — спросил Калавун, потрясенный словами сына.

Халил сделал шаг к нему и остановился.

— Тебя заколдовали, отец. Как ты мог сотрудничать с завоевателями? С тамплиером? Эти люди нас убивали, оскверняли наши храмы, грабили города. Они занимались этим две сотни лет. Да, рыцарям сейчас нужен мир, но чтобы набраться сил и пойти на нас. Если мы дадим им достаточно времени, они попытаются вернуть то, что Бейбарс и его предшественники сумели у них вырвать. — Халил покачал головой. — Ты отчего-то перестал видеть правду, отец. Сбился с пути.

— А почему нельзя жить в мире с этими людьми? — спросил Калавун, подходя к сыну и сжимая его плечи. — Почему? Мы торгуем друг с другом, делимся знаниями. Многое из того, что свято для нас, свято и для них. Почему мы должны быть врагами? Я знаю, эта земля не принадлежала франкам, знаю, они пришли сюда и взяли ее силой. Но разве она наша? Я родился далеко отсюда, Халил. Меня пригнали сюда в рабство. Эта земля моя не больше, чем франков. И они пришли сюда не вчера, а много поколений назад. Мы воюем друг с другом так давно, что забыли причины войны.

— Мы воюем, потому что должны воевать. Иначе франки заберут наши земли и средства к жизни. И не важно, откуда ты родом, откуда мы все родом. Ты султан Египта и Сирии, и у тебя есть долг перед своим народом, перед мусульманами, защищать их. — Халил отстранился. — И ты выполнишь свой долг.

Калавун долго смотрел в глаза сыну. Затем оцепенело последовал за ним во дворец. С трудом перенося боль в голове, он встал перед эмирами и слабым голосом объявил поход на франков. Последовавшие за этим радостные возгласы больно отдавались в сердце, будто по нему били молотком.

Эмиры хотели обсудить стратегию похода, но Калавун отложил это на завтра. Он направился в свои покои, удалил оттуда слуг, подошел к столу. Взял пергамент, гусиное перо и сел писать. Через два дня после получения вести, что правители Акры отказались выполнять его требования, он получил послание от Уилла, в котором рыцарь умолял его дать еще время уговорить правителей. Великий магистр написал в Париж инспектору ордена, чтобы тот собрал денег. Если правители Акры станут упорствовать, Гийом де Боже заплатит султану из сундуков Темпла. Но на это нужно время. Но как раз этого Калавун им дать не мог. «Если вы не хотите увидеть мое войско у своих стен, — писал он, сдерживая ярость, — то убедите своих правителей, чтобы они передумали».

К тому времени, когда Калавун закончил писать, головная боль стала такой сильной, что он почти ничего не видел.

— Как он?

— Скверно. Я дал ему снадобья, чтобы облегчить страдания. Это все, что можно сделать. Боюсь, он долго не протянет.

Голоса звучали мягко. Калавун их слышал будто сквозь сон. Лежать в теплой постели было приятно. Боль почти утихла. Он ее ощущал, но она находилась где-то далеко.

Ему на лоб легла холодная рука.

— Отец, ты меня слышишь?

Калавуну не хотелось выбираться из бархатной тьмы, но настойчивый голос требовал внимания. Он открыл глаза, и боль сделала шаг вперед, приблизилась. Глазам стало больно, хотя покой освещали только тлеющие угли двух жаровен.

На постели рядом сидел Халил. Его лицо скрывала тень.

— Я умираю. — Калавун задал вопрос, но получилось утверждение.

Халил отвернулся.

— Да.

Калавун поднял слабую руку и поднес к лицу сына. Потрогал кожу. Она была молодая, гладкая.

— Тогда сделай кое-что для меня.

Халил взял руку отца.

— Если смогу.

— Не иди на франков. Дай им возможность заплатить. Прояви милосердие.

Халил напрягся.

— Мы уже начали поход.

— Еще есть время.

— Его нет. Войско собрано, построены осадные машины. — Халил внимательно смотрел на Калавуна. — Мы находимся сейчас в аль-Салихийи, отец. И готовы пересечь Синай.

Калавун оглядел покои и лишь сейчас понял, что это не дворец в Каире, а шатер.

На подготовку к походу ушло три недели. Эмиры трудились день и ночь. Калавун в этом не участвовал и с тяжелым сердцем ждал ответа Уилла на свое письмо. Поход на Акру следовало начинать поскорее, пока по всей Палестине не пошли зимние дожди. Они разобьют лагерь у стен города, а там прибудет еще войско из Алеппо и Дамаска. Урожай собран, города обеспечены. Самое время выступать.

— Надо повернуть назад. — Калавун сжал пальцы сына. — Я не дал Кемпбеллу времени их уговорить.

Халил высвободил руку.

— Кемпбелл? Тамплиер?

— Франки согласятся на наши требования. Он их уговорит.

— Нет, не уговорит, — произнес Халил, поднимаясь.

— Я написал ему. — Калавун сделал попытку сесть. — Предупредил, что мы идем и пусть поторопится.

— Я знаю.

Калавун замер.

— Ты?..

— Да, — бросил Халил, — я не глупец. И перехватил послание, которое ты отправил после того, как отдал приказ к походу. Я знаю, ты отдал его только из-за моей угрозы.

Калавун закрыл глаза.

— Твое послание я разорвал, — продолжил Халил. — Франки не заплатят, потому что они не ведают, что мы идем на них. И к тому времени как узнают, будет поздно.

— Почему ты это сделал?

— Так надо. — Халил снова сел рядом с отцом, взял его руку. Калавун пытался отвернуться, но был слишком слаб. — Когда ты умрешь, отец, я хочу, чтобы наши люди произносили твое имя с гордостью и благоговением. Я хочу, чтобы они знали, как ты их любил и всегда заботился об их благе. Я постараюсь, чтобы в людской памяти о тебе сохранилось только хорошее.

— Но я поступал так именно потому, что любил их, — прошептал Калавун. — Неужели ты не видишь?

— Я знаю, ты верил в это, — тихо сказал Халил. — Но ты заблуждался, отец. — Он наклонился к умирающему. — Ты и горстка христиан, твоих единомышленников. То, что этому тамплиеру приходится убеждать своих правителей заплатить нам за злодейства, учиненные в Акре, показывает, что христиане тоже не желают жить с нами в мире. Твои идеалы не защитят нас от врагов. Пока они остаются на наших землях, покоя не будет. От завоевателей с Запада избавит нас только меч.

Калавун откинул голову на подушку.

— Да простит меня Аллах, но мне надоело быть рабом. Рабом долга, веры, мести. Понимаешь, Халил, надоело. — Он закрыл глаза.

Сын что-то говорил, искренне, страстно, но Калавун уже не слышал.

Аллах его не забыл. И ниспослал покой, окутывающий сейчас все тело своим нежным, мягким покрывалом.

В глубине бездонной тьмы вдруг забрезжил свет. Он становился ярче, а затем появились улыбающиеся лица Айши и Али. Калавун радостно улыбнулся. Дети пришли взять его в рай.

Халил еще сидел некоторое время рядом с отцом, после того как его грудь перестала подниматься и опускаться. Древесный уголь в жаровне с шипением раскололся, пустив в воздух яркие искры. Халил наклонился над умершим прошептать на ухо молитву и застыл в этой позе, вдыхая приятный запах масла от его волос. На этом скорбь сына закончилась. Он встал. За стенами шатра войско ждало нового султана. Нет, сейчас в поход они не выйдут. Калавун верил, что войско когда-нибудь вообще будет не нужно, что рано или поздно мир восторжествует. А Халил, напротив, считал, что у него мало войска и осадных машин. Он понимал: взять Акру и все последние замки и поселения франков можно только большими силами. Поэтому выступать пока рано. Они переждут здесь зиму и соберут больше войска. Потом сделают последний рывок для окончательного удара, и Халил завершит то, что начали Зенги, Нурэддин, Саладин, Айюб и Бейбарс. Покончит с крестоносцами.