Уилл шагал по базару и улыбался. Замечательно быть не сэром Уильямом, не коммандором Кемпбеллом, а просто отцом и держать дочь за теплую руку. Конечно, следовало соблюдать осторожность и на всякий случай скрывать лицо под куфией. Но все равно приятно.

— Пошли посмотрим, что там, отец?

Роуз потащила его к лотку со сладостями.

— Купить тебе что-нибудь? — спросил Уилл.

Роуз притворно безразлично пожала плечами:

— Я просто подумала, вдруг тебе тоже захочется попробовать.

Он усмехнулся и полез в кошель за монетой. Лоточник, увидев Роуз, просиял и залопотал на венецианском диалекте. Пока они разговаривали, Уилл оглядел оживленный базар. Давно уже Венецианский квартал не был таким многолюдным. А такого изобилия товаров на базарах не помнили даже старожилы.

С начала августа торговые караваны из Сирии и Палестины все заходили и заходили в ворота Акры. Урожай в Галилее выдался одним из самых лучших за последние годы, и после восстановления мира с султаном Калавуном торговля процветала. Получив весть о разграблении Триполи, жители Акры в ужасе ждали прихода мамлюков, но оттуда прибывали лишь несчастные беженцы, и горожане успокоились. Спустя несколько месяцев явилось посольство из Каира с предложением мира, который власти Акры с готовностью приняли.

Население города стремительно росло. Беженцы из Триполи осели в Акре, с караванами прибывали во владения крестоносцев купцы. Христиане, арабы, тюрки и греки везли красители из Ирака, мечи из Дамаска, железо из Бейрута и стекло из Египта. Прилавки в Венецианском, Германском и Пизанском кварталах ломились от красителей, слоновой кости, марены и оливкового масла. В загонах блеяли козы и овцы. В довершение неделю назад из Италии приплыли двадцать пять галер с сотнями крестьян из Ломбардии и Тосканы, откликнувшимися на призывы легата. Теперь портовые постоялые дворы и таверны были переполнены иод завязку. Власти Акры возмутились. Они не знали, куда девать этих ополченцев, многие из которых, казалось, вообще были ни на что не годны. Но по августовской жаре все как-то устроились. Кто на крыше дома, кто в саду.

— Отец, заплати, — попросила Роуз.

Уилл улыбнулся и достал из кошеля золотой дукат, новую монету, которую только начали чеканить в Венеции. Услышав справа шум, он повернулся. На боковой улице четверо выволокли из таверны человека, похожего на бродягу. Он отчаянно сопротивлялся, но они повалили его на землю и начали бить ногами.

Слушать сдавленные крики бродяги не было сил. Уилл протянул Роуз дукат:

— Заплати и подожди здесь.

Он поспешил к таверне и оттолкнул дебошира, изготовившегося пнуть бродягу по голове. Дебоширу это не понравилось. Он прорычал что-то на итальянском и вскинул кулаки. Трое его приятелей прекратили бить бродягу и уставились на Уилла. От них сильно разило вином.

— Отец!

Уилл обернулся. Сзади стояла Роуз с двумя конфетами, завернутыми в розовую бумагу. Воспользовавшись тем, что Уилл отвлекся, один из дебоширов выбил у него из руки меч, но тут же получил сильный удар кулаком в лицо. Затрещал сломанный нос, пьянчуга отлетел и, споткнувшись о бродягу, распластался рядом. Уилл поднял фальчион, но дебоширы быстро унесли ноги, прихватив приятеля. Он взглянул им вслед, всадил меч в ножны и крикнул, не оборачиваясь:

— Роуз, стой там!

Затем наклонился над бродягой. Это был Гарин.

Уилл оглянулся:

— Роуз, я же сказал тебе…

— Подите от меня прочь! — прорычал Гарин, приходя в себя. Он уставился остекленевшими глазами на Уилла. Из разбитой губы на спутанную бороду сочилась кровь.

Уилл отбросил с лица куфию и протянул руку:

— Вставай.

— Уилл, — удивленно пробормотал Гарин и начал подниматься.

Внезапно он заметил Роуз. Она смотрела на него во все глаза, зажав конфеты в руке. Неожиданно Гарин улыбнулся, показав окровавленные зубы, что заставило девочку попятиться.

— Красавица Роуз, — произнес де Лион заплетающимся языком. — С каждым разом, как я тебя вижу, ты становишься все взрослее.

— Ты пьян, — сказал Уилл.

Гарин приложил руку к сердцу и качнулся назад.

— Нижайше прошу прощения. — Он подался вперед, капнув кровью на землю, ласково посмотрел на Роуз и произнес заговорщицким шепотом: — Твой отец, как всегда, мной недоволен. Но не ты, верно, Рози?

Уилл встал перед ним, заслонив дочь:

— Почему эти люди тебя били?

Гарин порывисто вздохнул.

— Я полагаю, из-за этого. — Он раскрыл ладонь, на которой лежали две черные игральные кости. Усмехнувшись, он бросил их на землю. На обеих выпали шестерки.

Уилл с отвращением покачал головой:

— Отправляйся домой и проспись.

— Домой? — вскинулся Гарин. — А где, дьявол тебя забери, мой дом? Нет у меня дома. Всего лишь угол в лачуге, полной блох. — Он показал в сторону порта. — Знаешь, что там творится? Ломбардцы все заняли. Забили таверны, дерутся каждую ночь. Негде даже трахнуть шлюху! — Он откинул голову и закашлялся.

Уилл поморщился и положил руку на плечо Роуз.

— Тогда возвращайся в Лондон.

— Все пытаешься меня спасти, святой Уильям? — огрызнулся Гарин.

— Почему ты до сих пор в Акре, Гарин? — спросил Уилл глухим голосом. — Тебе вроде здесь нечего делать.

— Как нечего? У меня здесь друзья. Ты, Элвин, — он широко улыбнулся, — Рози.

— Я не твой друг, — подала голос Роуз.

— Роуз, молчи, — пробормотал Уилл.

Гарин скривился.

— А вот это мне грустно слышать. Рози, дорогая, разве отец никогда тебе не рассказывал, как мы в детстве дружили, когда я был тамплиером? — Он подался вперед и ткнул Уилла в грудь. — Я спас тебе жизнь, Кемпбелл. Три раза! — Он стал загибать пальцы. — Грач тогда хотел отравить тебя в борделе из-за этой дурацкой «Книги Грааля», а я тебя просто опоил. В Антиохии, когда мамлюки тебя чуть не прикончили. И третий раз в пустыне… — Он замолк, спохватившись. Затем рассмеялся и облизнул разбитые губы. Сплюнул кровь на землю.

— Денег Эдуарду я не дам, — сказал Уилл. — И не надейся, Гарин. Сиди в Акре хоть до конца своих дней, я не передумаю. — Он твердо посмотрел на него. — Возвращайся к своему господину и скажи, что Шотландию мы ему не простим.

Уилл отвернулся и пошел.

— Как всегда, на коне, верно? — Покачиваясь, Гарин двинулся за ним. — Спасаешь мир? Но ты не лучше других. Ты, поганый святоша.

Уилл не выдержал:

— Пошел вон от меня, каналья!

— А как с твоей клятвой, Уилл? Жить в целомудрии, бедности и послушании. Ты стоял на коленях в церкви в Париже и клялся Темплу. Как ты ее сдержал? Взять хотя бы целомудрие. — Гарин исступленно рассмеялся. — Я думаю, его ты потерял очень давно, верно? А бедность? Вспомни, сколько денег ты украл из сундуков Темпла на свою тайную миссию. Осталось послушание. Ну тут ты не станешь спорить, это никогда не было твоим сильным местом. — Гарин теперь вошел в раж, брызгал кровавой слюной, источая злобу. — Так что ты точно такой же плут, клятвоотступник, обманщик и сукин сын, как и я. Никогда этого не забывай.

Это было уже слишком. Уилла захлестнула острая ненависть к человеку, с которым он когда-то делил радости и печали, которому доверял сокровенные тайны, которому тоже спас жизнь. Он свирепо ударил его в челюсть. Гарин зашатался и рухнул, подняв вокруг себя облако пыли.

— Надо было позволить им тебя прикончить, — крикнул Уилл, не в силах остановиться.

— Не надо, отец!

Уилл повернулся. Роуз стояла, закрыв руками лицо. Конфеты валялись на земле.

Ярость моментально прошла. Он взял дочь за руку и повел прочь.

Гарин пошевелился, поднял голову и снова уронил.

— Славно, Рози, что ты меня жалеешь.

«Возвращайся в Лондон». Уилл думал, что у него по-прежнему есть куда вернуться. Но Гарин давно уже обрубил концы, решив раз и навсегда избавиться от надзора Эдуарда, от его лживых посулов, оскорблений и угроз. Но главное — ребенок. Именно эта девочка укрепила решимость остаться в Акре. В прошлом году двое посланцев короля приезжали искать Гарина. На постоялом дворе его вовремя предупредили, и он притаился, а потом продолжил прежнюю жизнь. Играл, воровал. На еду и выпивку хватало. Приходилось менять место ночлега, кочевать, как бедуину в пустыне. Годы службы королю Эдуарду не пропали даром. Гарин сделался неприхотлив, изворотлив и необыкновенно живуч.

Взгляд Гарина остановился на конфетах, которые уронила Роуз. Он подполз и, кряхтя, взял одну. Конфета была теплая и липкая в том месте, где ее держала девочка. Гарин медленно засунул конфету в рот.

На базарной площади Уилл снова закутался в куфию.

— Отец!

Он остановился.

— В чем дело?

— Мне больно руку!

Уилл посмотрел на испуганное, сердитое лицо дочери и отпустил.

— Извини. — Он притянул ее к себе. — Тебе не следовало это видеть.

— Отец, скажи, почему, когда Гарин приходит к нашему дому, мать всегда недовольна и отсылает его прочь? И ты становишься злым, когда мы встречаем его на улице и он начинает говорить с тобой, даже если вежливо. Почему?

— Он плохой человек, Роуз. Много лет назад он сделал большую подлость мне и твоей матери, и я, как ни старался, не могу его простить.

— Но вы когда-то были друзьями. Там, в Англии.

— Да. Но уже очень давно стали чужими. — Голос Уилла стал твердым. — Так что не слушай, что он говорит.

— А это… — Роуз замолкла и посмотрела ему в глаза. — Ну, то, что он говорил насчет тебя, что ты нарушил свою клятву. Это правда?

Уилл устало вздохнул.

— В какой-то мере. Но… понимаешь, это трудно объяснить. — Он действительно не знал, что сказать. Элвин объяснила дочери, что устав Темпла запрещает рыцарю жениться и иметь детей, поэтому их отношения с отцом надо держать в тайне. Роуз была смышленая для своего возраста, но все равно очень юная, и ничего больше ей рассказывать не следовало. — Я уже сказал тебе, Гарин плохой человек. Скажу больше: он подлый. — Уилл нежно сжал ее плечи. — Ему нельзя доверять. Понимаешь?

Роуз устремила на него пристальный взгляд:

— Он останется здесь, пока ты не дашь ему денег?

— Надеюсь, что нет.

— А не лучше дать, и пусть уезжает?

— Понимаешь, он просит деньги на очень нехорошие дела. — Уилл улыбнулся, погладил голову Роуз. — Хозяин Гарина, король Эдуард, захотел для себя больше земель и напал на Уэльс, где родилась твоя мать. Теперь то же самое он замыслил сделать с Ирландией и Шотландией. Четыре года назад умер король Шотландии, его наследницей стала внучка. Так вот, Эдуард собрался женить на ней своего сына и через него завладеть Шотландией. На моей родине есть много людей, которые не захотят ему покориться, и я боюсь, что там случится то же, что в Уэльсе. Деньги, которые просит Гарин, нужны королю для войны.

— Ты беспокоишься за своих сестер? Изенду и Иду?

— И за них тоже. Кроме того, я хочу когда-нибудь повезти тебя в места, где я рос. Там не должно быть войны.

Они пошли дальше.

— Мне очень хочется увидеть эти места, — сказала Роуз после молчания.

Уилл крепче сжал маленькую руку дочери, с болью воспоминая оставленных в далекой Шотландии близких.

Погибшая по нелепой случайности сестра Мэри. После чего отец навсегда покинул дом, оставив жену и трех других дочерей. Безучастные глаза матери, ее последний растерянный поцелуй, когда отец увозил Уилла в Лондон. Сам отец, Джеймс Кемпбелл, с черными как воронье крыло волосами и руками, запачканными чернилами. Уилл вспомнил, как мечтал заслужить у него прощение за смерть Мэри. Если в этой жизни не удастся, то в следующей. То хорошее, что было у него дома, вспоминалось с трудом. Время от времени перед ним возникали отдельные фрагменты детства, но цвета потускнели. Смех матери, запах летней травы, ощущение, когда он входил в холодную воду, осторожно ступая по дну озера. Многие годы Уилл гнал воспоминания от себя, сосредоточившись на рыцарских обязанностях, а теперь и на своей семье. Но четыре месяца назад пришло письмо.

Вскрыв его, Уилл быстро пробежал глазами по строкам, написанным незнакомой рукой, пока не увидел в конце подпись. Изенда Кемпбелл. Его охватило горькое волнение. Младшая сестра. Он покинул дом в десять лет, когда она была младенцем. Сестра извещала о смерти матери, Изабел. Мать хворала несколько лет и умерла во сне. Ее похоронили на кладбище монастыря, куда она удалилась вскоре после отъезда Уилла с отцом. Он вспомнил ее, какой она была тридцать два года назад. Стояла у дома, глядя им вслед, когда они отъезжали верхом на конях. Вдруг ярко увиделось, что она поправила накинутую на плечи тонкую шерстяную шаль и откинула назад непокорную прядь медно-золотистых волос. Он вспомнил, как через какое-то время оглянулся, понял, что мать все еще стоит там, и не отводил глаз, пока она не сделалась неразличимой и не скрылась за холмом.

Из письма Уилл узнал и о смерти старшей сестры, Элис. Изенда, видимо, полагала, что он должен был об этом знать. Оказывается, мать захворала после кончины Элис. Уилл подумал, что Изенда писала ему и прежде, и, возможно, не раз, но письма не доходили. Теперь из его родных остались только Ида и Изенда. Тон письма был мучительно бесстрастным, будто сестра писала по обязанности, и даже тяжкой. Она коротко упомянула о своих детях, не называя по именам, и Уилл ощутил невысказанный упрек. Ему показалось, что Изенда осуждает брата и отца, покинувших свою семью. Показалось: она хочет, чтобы он страдал. И он страдал. Мать умерла, так и не узнав, что у нее есть внучка.

— Отец, что это?

Уилл вздрогнул, оторвавшись от мыслей. Звонил колокол. Для молитвы девятого часа было поздно, а для вечерни слишком рано. Следом послышались удары колокола церкви Святого Марка, и в кобальтово-синее небо взмыла стая морских птиц. Прохожие останавливались, хмуро глядя на колокольню церкви Святого Марка. Издалека доносились шум и крики. На базарную площадь выехали пять венецианских стражников. Один что-то прохрипел. Колокольный звон продолжался.

— Что он сказал, Роуз? — спросил Уилл.

— Закрывают квартал, — ответила девочка. — В порту сражение. Большое.

Лоточники принялись собирать свои товары. Родители хватали за руки детей и спешили прочь. А колокола продолжали звонить, и появились еще стражники. Люди бежали к своим домам, а добравшиеся в спешке закрывали ставни.

У дома Андреаса Элвин тревожно переговаривалась с соседкой. Увидев Уилла и Роуз, она облегченно вздохнула и притянула к себе дочку.

— Что случилась?

— Кажется, опять начались беспорядки, — сказал Уилл, переводя дух. — Я должен идти в прицепторий. А вы заприте двери и ставни.

Они быстро обнялись.

— Будь осторожен, — крикнула вслед Элвин.

Как это началось, никто точно не знал. Потом, когда все утряслось, когда мертвых свалили на телеги и увезли, прошел слух, что кто-то из «ломбардских крестоносцев» услышал, якобы прошлой ночью двое мусульман изнасиловали женщину-христианку. Умные люди объясняли: виной погромов были жара, пьянство и нищета этих самых «крестоносцев». Но ничто не могло оправдать бессмысленного варварства, начавшегося в порту и быстро распространившегося по городу.

Жара в тот день действительно стояла убийственная. Итальянские крестьяне по-прежнему томились в портовых тавернах в ожидании Крестового похода. Вчера они выбрали ходоков, которых отправили с петицией к тем, кто их сюда привез. Мол, владельцы постоялых дворов и таверн требуют платы, а у них нет денег, и когда же их поведут освобождать Иерусалим. Ходоков приняли, но не утешили. Сказали, что ничем помочь не могут, поскольку у них самих нет денег. А бежавший недавно в Акру епископ Триполи добавил с горечью, что «крестоносцам» надо было подумать о том, на что они будут жить, а не бездумно тратить последние деньги на выпивку и шлюх. Ходоки вернулись мрачные и злые.

Ломбардским крестьянам обещали молочные реки с медовыми берегами, и они в самом деле увидели на Востоке большое богатство. Но оказалось, величественные здания, роскошная одежда и изобильные базары существовали не для них. И вообще, в Акре крестоносцев никто не ждал, они никому не были нужны. Даже патриарх, наместник папы на Заморских землях, не понимал, что с ними делать. Христианское войско нуждалось в опытных бойцах, а не в черни, не ведающей ни дисциплины, ни обычаев Востока. Купцы, рыбаки и таможенники жаловались, что теперь каждое утро в порту им приходится пробираться сквозь массы «крестоносцев», вповалку валяющихся где попало, блюющих и истекающих кровью. Владельцы таверн жаловались, что «крестоносцы» не платят, портят мебель, бьют посуду и обижают обслугу. «Ломбардские крестоносцы» избивали проституток, грабили горожан, богохульствовали. Они покинули Италию, свои поля и семьи в надежде на лучшую жизнь. А нашли лишь непереносимую жару, тучи мух и еще большую бедность. Они прибыли на войну, но тут никто не воевал. И так получилось, что в тот день одуревшие от жары, вина и скуки крестьяне устроили свой собственный «Крестовый поход».

Первая смерть случилась у портовой таверны «Три короля». Шестеро «крестоносцев» вышли из нее с раскрасневшимися лицами, сильно покачиваясь. Неожиданно один из них с криком показал на двух арабов, ведущих верблюдов с корзинами, и они с воплями ринулись к ним, объятые слепой яростью. Арабы остановились, не понимая, что происходит. Один, получив удар в висок, сразу упал и уронил поводья верблюда. Испуганное животное побежало галопом по пристани. Другой араб пытался спастись, но куда ему было против шестерых. Рыбаки и портовые рабочие наблюдали, едва веря своим глазам. Некоторые из них попытались урезонить «крестоносцев», но те разогнали их выломанными из клетей палками. Явились таможенники, но спасти арабов не удалось. Отведя душу, шестеро «крестоносцев» поплелись дальше, оставив мертвых арабов, изуродованных до неузнаваемости. Лица несчастных представляли сплошное кровавое месиво.

На шум из «Трех королей» вышли остальные «ломбардские крестоносцы». С удивлением увидев своих товарищей в крови, они остановили взгляды на мертвых арабах. Нескольких стошнило от вида трупов, но большинство воодушевились. Особенно старался один, самый остервенелый, видимо, раньше других сообразивший, что они перешли черту и пути назад нет. Под его дикие вопли быстро сформировалась орава.

— Убьем всех грязных сарацинов! — кричал он.

— Убьем! Убьем! — подхватывали остальные.

Орава двинулась по пристани. В нее со всех сторон вливались еще «крестоносцы» с других постоялых дворов и таверн. Сказывалась зловещая магия толпы.

— Что там? — крикнул один, выбегая из таверны.

— Крестовый поход, — крикнул кто-то ему в ответ. — Идем бить сарацинов!

— Нам обещали за это заплатить! — крикнул кто-то еще.

Это вызвало всеобщее веселье. А «крестоносцы» все прибывали.

Одни не хотели оставаться в стороне, другие поверили, что им заплатят, ну а третьим просто нечего было делать. Толпа двигалась с ревом:

— Deus vult! Deus vult! На то Божья воля! На то Божья воля!

По дороге они хватали камни и большие ржавые гвозди, зажимали их между пальцев и размахивали ими. В общем, вооружались, как могли.

Таможенники и портовая стража пытались остановить погромщиков и пристыдить, но те смеялись в ответ, издеваясь над их дорогими одеждами и волосами, умащенными маслами.

— Посмотрите на них! — глумливо крикнул один. — Они сами как сарацины!

— Немедленно расходитесь! — требовал таможенник.

Из толпы вдруг вылетел камень и ударил таможенника в лоб. Тот упал, сильно стукнувшись головой о мостовую. Толпа остановилась в смятении. Этот человек не был сарацином. Он был христианином, с Запада, как они. Он принадлежал к власти.

Но ничего не произошло.

С Небес не грянула молния и не поразила «крестоносца», бросившего камень. Другие таможенники схватили истекающего кровью товарища и потащили в здание. За ними последовали портовые стражники.

Победно возопив, «крестоносцы» двинулись дальше. Их уже было не остановить, они вкусили крови.

— А как мы узнаем, кто сарацины? — поинтересовался один.

— Все сарацины носят бороды, — ответил другой. — Будем убивать всех бородатых.

«Крестоносцы» радостно закивали, ободренные, что у них есть цель и можно излить злобу.

Массивные железные ворота в Пизанский квартал были заперты. За ними виднелся базар. Непрестанно звонил колокол, многие лоточники ушли, но там еще было довольно многолюдно. Увидев лотки с фруктами, фарфором, драгоценными камнями и шелками, «крестоносцы» возбудились, навалились гуртом, и ворота не выдержали. Пизанские стражи ничего не могли сделать. Погромщики с криками ринулись, размахивая своим импровизированным оружием.

Вскоре все лотки были перевернуты, покупатели и продавцы повалены на землю. Истошно завопила женщина, когда ее малую дочку опрокинула и растоптала толпа жаждущих добраться до сокровищ на прилавках. Один купец, грек, пытался спасти сумку с деньгами от двух «крестоносцев». Они его забили ногами. С женщины-бедуинки сорвали чадру и заплевали, а лицо ее мужа истыкали гвоздями, зажатыми между пальцами в кулаках. Продавца фиников, сирийца христианина, схватили пятеро и с криками потащили к пекарне. Один сорвал с него тюрбан и туго завязал на шее.

— Смерть сарацину! — визгливо завопили остальные.

Они повесили сирийца на железной вывеске пекарни. Христианин висел, суча ногами, пока не обмяк.

На другом конце базарной площади трое ворвались в арабскую книжную лавку. Быстро расправились с хозяином, увидели двух женщин, съежившихся в задней части. Одна попыталась отбиваться дубинкой, но «крестоносцы» вырвали дубинку и забили ею женщину до смерти. Другую, прежде чем убить, изнасиловали. Подобные сцены повторялись всюду.

«Крестоносцы» кишели вокруг, подобно саранче на поле. Рубины и сапфиры, золото и еду — все сваливали в туники и мешки. Закончив пиршество, саранча двинулась в город, оставив после себя разгромленные лавки и массу трупов. В лавках вскоре начались пожары.

«Крестоносцев» было несколько тысяч, несущих смерть и разрушение. На улицах эта вышедшая из берегов река разветвилась на протоки, огибая воздвигнутые на их пути баррикады. Там и тут вспыхивали сражения между городскими стражниками и «крестоносцами», но, несмотря на непрерывный колокольный звон, основные силы еще не были подняты. «Крестоносцы» убивали любого с бородой. И поскольку бороды носили многие христиане и иудеи, то они гибли тоже.

Наконец на улицы выехали рыцари, тамплиеры и госпитальеры, вскоре к ним присоединились тевтонцы и городские стражники. Мусульман укрыли в Темпле, церквях и жилых домах. В мечетях было опасно. «Крестоносцы» сумели ворваться в одну и убили всех, кто там находился, оставив белые мраморные стены и полы покрытыми кровью. Горожане, объединившись в группы, пытались противостоять погромщикам, но только теперь, когда рыцари, уверенно двигаясь по улицам, крушили «крестоносцев» направо и налево, орда начала рассеиваться.

Протрезвевшие и усталые погромщики, нагруженные добычей, возвращались в порт. Они будто приходили в себя от гипнотического сна, обнаруживали на своих руках кровь и, шатаясь, выходили из домов, оставляя на собой повсюду очаги страдания. Через два часа «Крестовый поход» ломбардских крестьян завершился. К ночи рыцари согнали всех уцелевших погромщиков в городские тюрьмы. После суда их всех повесят. Трупы убрали с улиц. Погибших погромщиков было больше двух сотен, но они убили свыше тысячи жителей Акры. Ночная тьма сделала пожары ярче, а пятна крови темнее.