Прихлопнув на шее москита, Назир присел на корточки спиной к скале, снял с пояса бурдюк с водой. Прохлада в горах была благословенной по сравнению с адской жарой пустыни, но донимали тучи насекомых. За скалой вилась вверх дорога, заканчивающаяся у старинной крепости.

Назир напился из бурдюка. Сквозь ветви пирамидальных деревьев на склоне просвечивала простиравшаяся внизу долина. Желтая, пустая, однако ласкавшая взгляд своим однообразием. Здесь время остановилось. Эти места выглядели так же, как и во времена его детства, когда он жил в деревне у подножия горы. Чем ближе Назир подходил к горам Джабал Бара, где ему предстояло отыскать ассасинов, причастных к покушению на Бейбарса, тем ярче становились воспоминания. И вот теперь они заполнили все вокруг. О прошлом напоминал каждый поросший кустарником склон, прошлое можно было пощупать пальцами в каждом порыве ветра, пахнувшего жарой и дикими цветами. Он бывал в этих краях и прежде, но всегда с войском. Тогда воспоминания заглушала тяжелая поступь мамлюков, а сейчас, в этой тишине, стоило ему закрыть глаза, как становился слышен звон мечей и пахло дымом. Он видел краснолицых людей с дикими глазами и безумными улыбками, с факелами в руках. Его деревня горела под пронзительные крики женщин.

Шевельнулись кусты. Назир, открыв глаза, потянулся за мечом, но, увидев знакомое лицо, расслабился. Это был воин полка Мансурийя, один из четырех, которых послал с ним Калавун.

— Приближаются всадники, атабек, — тихо произнес воин, подходя. — Трое.

Назир быстро поднялся на ноги.

— Пошли.

Они двинулись по дороге к тому месту, откуда была отчетливо видна крепость. Вскоре наверху мелькнули трое всадников, двигавшихся один за другим.

— Это он? — спросил воин.

— Откуда мне знать, — ответил Назир. — Наши на месте?

— Да. — Воин посмотрел на Назира. — Что будем делать, атабек? Их трое.

— Если я увижу, что это тот самый человек, то подам сигнал. Будем действовать, как договорились.

— А другие?

— Придется убить, — сурово сказал Назир. — Взять всех троих нам не под силу.

Воин, казалось, встревожился. Несколько столетий сирийцы-ассасины — фидаины (жертвующие собой), как они себя называли, — вселяли ужас в сердца людей, будь то христиане, сунниты или монголы. Это были фанатичные последователи исмаилской ветви шиитской веры, хладнокровные убийцы, о хитрости, коварстве и бесстрашии которых ходили легенды. Многие владыки почувствовали между ребер кинжал ассасина, если решались противостоять либо им, либо их верованиям. Всего пять лет назад закончилась их власть над этим регионом, где крепости воздвигли еще во времена Саладина по повелению самого знаменитого вождя ассасинов Синана по прозвищу Горный Старец. Фидаинов боялись даже теперь, когда большинство из них, покорившись Бейбарсу, стали просто наемными убийцами.

— У нас будет преимущество неожиданности, — сказал Назир, увидев в глазах воина тревогу.

— Я слышал, их нельзя убить обычным оружием, — пробормотал воин.

— Можно, если они сделаны из плоти и крови. Иди к остальным и ждите моего сигнала.

Назир направился обратно к своему месту у скалы и устремил глаза на дорогу. Всадников не было видно, но он слышал хриплый предупреждающий крик орла, а вскоре наверху по склону скатился камень. Они были близко. Назир сжал рукоять меча.

Эта крепость осталась последним бастионом ассасинов. Пять лет назад, после покушения, Бейбарс повелел захватить все их земли. В каждой крепости был размещен гарнизон мамлюков. Но здесь прошлой зимой ассасины взбунтовались и перебили новых господ. Мамлюки предприняли несколько безуспешных попыток вернуть бастион и теперь ждали подкрепления из Алеппо. Назир со своими людьми объехал все крепости, опросил многих фидаинов, и только в последней нашелся один, который назвал имя. Идрис аль-Рашид. И сказал, что этого человека следует искать в мятежном Кадамусе.

Стук копыт стал громче, Назир пригнулся ниже. Минуту спустя из-за поворота появились три всадника. Скакавший впереди был мощнее сложением и старше остальных двоих, державших луки на изготовку. Дав им проехать, Назир вышел из своего укрытия и окликнул:

— Идрис!

Всадники мгновенно развернули коней. Двое нацелили на Назира стрелы.

Назир поднял руки:

— Я не собираюсь на вас нападать. Мне нужно поговорить с Идрисом.

Тот, что постарше, легко спрыгнул с коня и приблизился.

— Я Идрис. — Он был спокоен.

— Это я посылал тебе весть, — сказал Назир. — Хочу продать сведения о планах мамлюков, что стоят в Кадамусе. Они собрались идти на вас.

— Ты дезертир?

— Я просил тебя прийти одного, — сказал Назир вместо ответа.

— Ты также написал, что будешь ждать меня в деревне, — отозвался Идрис невозмутимым тоном. — Так что мы оба нарушили слово.

— Я не захотел рисковать. В деревне могли увидеть нас вместе и донести мамлюкам. А они дезертиров распинают. Так что я решил встретить тебя здесь. Получу деньги и исчезну.

— Кто назвал тебе мое имя?

— Твой друг.

— У меня нет друзей.

Назир не стал медлить и вскинул руку. В ту же секунду из зарослей вылетели две стрелы и поразили всадников. Одного в шею, другого в спину. Ассасины выронили оружие, первый соскользнул с седла, зацепившись ногой за стремя, второй рухнул вперед. Конь Идриса испуганно попятился, затем припустил по дороге, за ним последовали остальные. Идрис выхватил из ножен кинжал с золотой ручкой, но у Назира уже был в руке меч и на помощь ему из-за кустов спешили мамлюки. Идрис сумел ударить одного в бедро, прежде чем его повалили на землю. Он продолжал остервенело сопротивляться и затих, лишь когда Назир ударил его по голове рукояткой меча.

— Догоните их коней и быстро приведите к пещере, — приказал Назир двоим воинам.

Остальные понесли бесчувственного Идриса вдоль поросшей кустарником лощины. Путь был короткий, но трудный. Приходилось перелезать через камни, обходить расселины. Наконец они дошли до пещеры, где четыре дня назад устроили лагерь. Их встретили несущие там вахту двое оруженосцев.

Идриса втащили в пещеру. Назир отдышался, приказал принести веревку.

Оруженосцы засуетились, и вскоре Идрис сидел привязанный к каменной колонне. Назир снял с его головы башлык, весь в пятнах крови. Осмотрел рану. Она оказалась неглубокая.

Идрис слабо застонал. Назир обрызгал его лицо водой из бурдюка. Подождал, затем побрызгал еще. Дождался, когда Идрис откроет глаза. Взгляд ассасина был вполне осмысленным.

— Меня послал султан Бейбарс найти тех, кто участвовал в покушении на него пять лет назад.

— Этих людей уже нет, ты зря теряешь время.

— Тогда убили только двоих. А мне ведомо, что были и другие. Мне ведомо также, что людей на убийство посылал ты. Я хочу знать, кто тебя нанял. Султану Бейбарсу донесли, что это были франки. Он желает знать имена.

— Ничего ты от меня не добьешься. Повторяю, зря теряешь время. — Идрис спокойно встретил взгляд Назира. — Лучше убей сразу. Я никогда не нарушу клятву фидаина и не опозорю свое имя.

— Есть кое-что похуже смерти, Идрис, — сказал Назир. — Я отсюда родом, из этих мест. Бежал, когда злодеи сожгли мою деревню. Восемь лет прожил в Багдаде, уцелел во время резни, устроенной там монголами, попал в рабство. Меня купили мамлюки и быстро сделали правоверным мусульманином.

Идрис сплюнул.

— Суннитом. Это не значит правоверным.

— А потом они научили меня убивать. — Назир присел на корточки. — Последнее, что я у них познал, уже став атабеком, было умение причинять боль. Я знаю, как сделать, чтобы человек жил много недель, но мучился. Знаю, какие раны лишь болят, но не убивают. Я уверен, что ты очень крепкий, Идрис, и неколебим в своей вере. Но все равно вытащу из тебя то, что мне нужно.

Святой отец закрыл требник, и хор вместе с прихожанами начал заключительный гимн вечерни. Младенец на руках Бесины заплакал, разбуженный пением. Она принялась его качать и успокаивать. Когда люди с задних скамей потянулись на выход, Андреас, перегнувшись через сидящую рядом Катарину к Элвин, протянул ей небольшой кошель:

— Положи в ящик для пожертвований, а я выведу их на улицу.

Элвин подождала, пока прихожане рядом поднимутся со своих скамей, затем направилась вдоль прохода к причетнику, который держал деревянный ящик с отверстием в крышке. Собирал пожертвования для бедных. Элвин вытряхнула туда из кошеля три золотые монеты.

Причетник чуть расширил глаза.

— О, сколь ты щедра и благодетельна.

— Это от моего хозяина, Андреаса ди Паоло, — ответила Элвин.

— Мы упомянем его в наших молитвах.

Элвин двинулась к выходу. Остановилась у двери, ожидая, когда последние прихожане выйдут в озаренный янтарным светом двор, и почувствовала, как кто-то схватил ее за руку. Она испуганно обернулась. Уилл. На голове капюшон черного плаща.

— Как ты здесь оказался?

— Пришел тебя увидеть. — Его лицо было напряжено.

— Что случилось? Эврар?

Уилл вспомнил, что не видел ее уже две недели. С тех пор как Саймон нашел их на базаре и сказал, что Эврар умирает.

— Нет. Эврар меня тогда обманул. — Он замялся. — Ладно, объясню в другой раз. Сейчас это не важно. Я пришел сказать, что покидаю Акру на некоторое время.

— Куда ты отбываешь?

— Важно не это. Важно, чтобы ты знала.

Элвин долго смотрела на него, затем высвободила руку.

— Нет, Уилл, так не годится. Ты пришел, говоришь, что отбываешь из Акры, и ожидаешь от меня чего? Кивка? Улыбки? Мол, до свидания? Не сказав ничего, куда отбываешь, зачем и как надолго.

— Я не знаю.

— Не знаешь, куда отправляешься?

— Не знаю, как надолго. Может, на несколько недель, может, дольше.

— Нет. — Ее щеки порозовели. — Так больше не будет!

— Элвин, — громко прошептал Уилл, направляясь за ней. Догнал ее на ступеньках церкви. — Элвин!

Она обернулась. Ее зеленые глаза гневно блеснули.

— Я устала от всего этого, Уилл. Понимаешь, устала.

Люди вокруг начали оборачиваться.

Ее окликнул Андреас, стоявший неподалеку со своей семьей. Катарина весело помахала Уиллу.

— Андреас, я сейчас, — нерешительно произнесла Элвин.

— Увидимся дома. — Купец взял руку жены.

Элвин смотрела им вслед, ее щеки пылали. Гнев прошел так же быстро, как вспыхнул.

— Почему ты так со мной поступаешь? — устало спросила она.

Уилл мучился. Видеть на лице Элвин страдание было непереносимо. Хотелось сжать любимую в объятиях и держать, пока оно не исчезнет. Но как быть, если ты посвятил себя «Анима Темпли», дал клятву продолжить дело отца? Особенно теперь, когда стало известно о похищении камня. Надо помешать этому во что бы то ни стало.

— Я не хотел уезжать, не сказав тебе, — объяснил он. — Не хотел, чтобы ты гадала, куда я подевался.

Элвин порывисто вздохнула:

— Уилл, мне надо идти.

Он стоял ошеломленный, глядя ей вслед. Затем ноги сами понесли его вперед. Он побежал, не замечая, что плащ распахнулся и видна белая мантия тамплиера.

— Я обязан сделать это ради нас с тобой. — Уилл наконец догнал ее и повернул к себе. — Иначе… — Он понизил голос: — Иначе погибнут все. И не только в Акре. Нам всем грозит большая опасность.

Элвин смотрела, не понимая.

— Какая опасность? И почему ты? Почему не кто-то другой? Зачем ты меня пугаешь, Уилл. Лучше расскажи.

Мучаясь отчаянием, он завел ее в ближайший переулок.

— Но ты не должна никому рассказывать. Все очень серьезно.

— Даю слово.

И тогда Уилл поведал ей, что заговорщики, к которым, не исключено, принадлежит и великий магистр, собрались похитить Черный камень из Каабы. Это вызовет войну, самую кровавую, какой еще не знал мир. Он рассказал ей, как они с Эвраром раскрыли этот план, и, не упоминая ничего об «Анима Темпли» и Калавуне, объяснил, что имеет давнюю связь с одним из высших чинов в войске мамлюков, которого едет предупредить.

— Ты отправляешься в Каир? — встревоженно спросила Элвин. — Один?

— Да, сегодня вечером. Их надо остановить. Иначе всему конец.

В первое мгновение у Элвин возникла глупая надежда. Если мамлюки пойдут на Акру, христианам ничего не останется, как вернуться на Запад. И тогда рыцарям, в том числе и Уиллу, не за что будет воевать. И все закончится. Но она знала, что так не получится. Христиане сразу Акру не сдадут. Будут сражаться до последнего.

— Я не хочу, чтобы ты уезжал, — прошептала она.

Уилл привлек ее к себе. Элвин на секунду напряглась, словно сопротивляясь, затем расслабилась. Подняла голову, нашла губами его губы, и они слились в поцелуе. Вначале легком, затем более страстном и горячем. Их языки сплелись. Она сбросила с головы Уилла капюшон и охватила руками шею там, где завивались черные волосы, влажные от пота. Легко царапая ногтями его кожу, она слышала напряженные хриплые стоны, исходящие из глубины его нутра. Уронив на землю черный плащ, он поднял Элвин и прижал к стене, задрал юбки. Она вцепилась в него еще крепче. — Ты меня любишь?..

Он стащил с ее головы чепец, распуская волосы.

— Да.

Они занимались страстной, отчаянной любовью в темном переулке под звон колоколов церкви Святого Марка, желая лишь одного: чтобы это длилось вечно.

— Где она? Где?

Калавун протиснулся мимо стражников, сопровождавших его в гарем, и побежал по коридору, заставляя слуг поспешно освобождать путь. Затем растолкал тех, кто стоял в дверях покоев. У постели склонились жены Бейбарса, Низам и Фатима, а также дворцовый лекарь. Низам повернула голову. Твердо посмотрела на него:

— Эмир…

Не замечая ее, он ринулся к постели. Взглянул на лицо дочери и замер. Невыносимое горе сжало ледяными пальцами сердце. Айша пристально смотрела на отца своими прекрасными карими глазами. Восковая кожа при свете масляных фонарей приобрела голубоватый оттенок. Он быстро оглядел ее застывшее тело, затем вернул взгляд к искаженному страхом лицу, открытому рту, откуда торчал распухший пурпурный язык. Задушена? Но нигде не было видно следов насилия. Калавун коснулся пальцами ее кожи и быстро отдернул. Она была холодная.

— Вы прочитали молитву? — спросил он, не оборачиваясь.

— Мы только что вошли, — ответила Низам.

Подал голос лекарь:

— Эмир Калавун, она мертва уже больше четырех часов. Наверное, подавилась едой.

Как будто не слыша его слов, Калавун наклонился к уху дочери и прошептал:

— Ашаду ан ла илаа илла-лла. Ва ашаду анна Мухаммадан расул-Улла.

— Где мой сын? — спросила Низам у стоявшей сзади служанки. — Пусть его найдут. Барака должен быть здесь.

Откуда-то слева раздался пронзительный вопль, но Калавун его почти не слышал. Его глаза застилали слезы. Ничего не видя перед собой, он подхватил безжизненное тело дочери на руки и начал баюкать, сдерживая рыдания. А вопли продолжались.

— Уберите ее! — приказала Низам. — Уберите отсюда эту тварь!

Сквозь туман Калавун увидел сгорбившуюся на подоконнике маленькую коричневую обезьянку. Она дрожала мелкой дрожью, расширив в ужасе янтарные глаза. И пронзительно кричала. Евнух попытался ее достать, но обезьянка прыгнула на оконную решетку и повисла на ней с несчастным видом. Блуждающий взгляд Калавуна наткнулся на поднос на столике в изголовье кровати, тарелку с недоеденным рисом и пустую чашу. Казалось, поднос поспешно оттолкнули в сторону. Чаша лежала опрокинутая на кучке сухого желтого риса. Евнух продолжал ловить обезьянку. Калавун резко опустил Айшу на постель и встал.

— Кто принес ей еду? — Его голос потонул в шуме. — Кто? — рявкнул он, и все затихли. — Я спросил, кто принес ей это?

— Слуга, — ответила Низам, — перед намазом. Айша попросила ее не беспокоить. Сказала, что хочет побыть одна. Служанка пришла убрать посуду и нашла ее на полу.

— Она захотела полежать, — добавила Фатима, избегая свирепого взгляда Калавуна. — Сказала, что ей нездоровится.

— Это было до еды или после?

Низам нахмурилась:

— Я не поняла, ты что…

— Отвечай! — рявкнул Калавун, заставив ее вздрогнуть и отступить назад. — Она пожаловалась на нездоровье до или после еды?

— До еды, — ответила Фатима.

— Найдите мне евнуха, который принес еду. Я хочу его видеть. — Он повернулся к лекарю: — А ты проверь, нет ли здесь яда.

— Какой яд? — удивилась Низам. — Когда я вошла, эта тварь, — она показала на обезьянку, — вовсю уплетала рис. Как видишь, она жива.

— А питье? — Калавун схватил пустую чашу; понюхал и передал лекарю: — Проверь, быстро.

— Мой эмир, это будет трудно. Чаша пустая.

Калавун его не слушал. Он проталкивался на выход. Заполнившие дверной проход женщины в страхе отбегали прочь. Оказавшись во дворе, Калавун побежал к главному дворцовому зданию. По мере приближения подозрение перерастало в уверенность и горе замещалось убийственным гневом. Спустившись в помещения для слуг, он нашел Хадира в его закутке. Прорицатель спал, свернувшись на грязной циновке. Калавун разбудил его пинком, поднял на ноги и прижал к стене.

— Что ты с ней сделал?

Хадир визгливо закричал, выпучив белесые глаза, взмахивая костлявыми руками, безуспешно пытаясь оттолкнуть могучего Калавуна. Слуга в коридоре, услышав возню, заглянул в кладовую и ринулся прочь. Взгляд Калавуна остановился на деревянной полке с диковинными предметами и склянками с разноцветными порошками. Грубо толкнув Хадира на пол, он присел и принялся срывать с них матерчатые крышки. Под вопли Хадира подносил каждую склянку к носу, затем отбрасывал в сторону, рассыпая порошки по циновкам. Следом Калавун принялся крушить остальные предметы на полке, давя черепа неведомых существ, разбрасывая стеклянные бусинки. Хадир бросился защищать свои сокровища, и Калавун прижал старика прорицателя к полу, сомкнув руки на его тощей шее.

В коридоре стало шумно, но Калавун ничего не слышал. Он продолжал исступленно душить Хадира. Прорицатель задыхался, его лицо стало лиловым, глаза вылезли из орбит. Неожиданно сильная рука сжала руку эмира.

— Довольно, Калавун.

Сзади стоял Бейбарс.

— Он убил ее! — крикнул Калавун, отпуская Хадира. — Он убил мою дочь!

— Мне сказали, что она подавилась едой, — ответил Бейбарс.

Калавун мотнул головой:

— Какой там едой! Это он мне мстит за то, что я раскрыл его предательство. Хадир был ассасином, Бейбарс. Он знает, как готовить яды. Это он.

Прорицатель дергался на полу, давясь рвотой.

— За это он свое получит, — твердо произнес султан.

— Нужно проверить еду и чашу, из которой она пила. Досконально.

— Проверят. Но даже если яд найдут, я не поверю, что это он. Скорее всего кто-нибудь из гарема. Айша была первой женой моего сына, наследника трона. А женщины жаждут власти не менее, чем мужчины, и в ее достижении порой даже более жестоки. Это не первое убийство в стенах гарема.

Плечи Калавуна затряслись, из горла вырвался хриплый звук, похожий на стон. Бейбарс его обнял, бормоча:

— Я очень сожалею, мой друг. И скорблю. Мы сегодня оба потеряли дочь. Весь Египет и Сирия будут скорбеть по ней.

Последние слова султана как будто разрушили дамбу внутри Калавуна, и горе вырвалось наружу. А скорчившийся у стены Хадир злобно наслаждался натужными рыданиями эмира.

Нетвердо ступая, Барака-хан вышел в ночь, минуя стражников. Горячий пыльный ветер быстро высушил пот на лице. Он продолжать видеть перед собой Айшу, неподвижно лежащую на постели. Искаженное белое лицо, ужасный язык, высунутый между зубами. Барака остановился у пальмы, прижал ладони к твердой шероховатой коре. Согнулся, и его вырвало. Затем он медленно выпрямился, вытер повлажневшие от натуги глаза и пошел. Очистившись, Барака почувствовал себя лучше.