5

Я спрашивала себя, сколько же историй живет в деревнях всего мира — о царях и царицах, о бедных крестьянах, о таинственных лесных и речных существах. Везде, где живут люди, рассказывают свою легенду, но лишь некоторые из них могут распространиться по свету, так чтобы о них узнали в других местах. Ксен поведал мне множество историй о своей земле, вечерами, когда мы с ним подолгу лежали рядом после того, как занимались любовью. Он рассказал о десятилетней войне против города в Азии, носившего имя Илион, а потом о царе одного из западных островов, который называл себя Никто, ходил на корабле по всем морям, в битве побеждал чудовищ, великанов и волшебниц и даже спускался в царство мертвых. По окончании путешествия он вернулся на свой остров и обнаружил, что лом его полон чужих людей, расхищающих его богатства и добивающихся его жены. Он убил всех, кроме одного — поэта.

Никто поступил правильно, пощадив его: поэты вообще не должны умирать, ведь они дарят нам то, чем мы без их помощи никогда не смогли бы обладать. Они видят то, что скрыто от нас за горизонтом, словно обитают на вершине высокой-высокой горы, слышат звуки и голоса, каких мы не можем слышать, проживают несколько жизней одновременно, страдая и радуясь так, словно эти жизни реальны. Они испытывают любовь, боль и надежду с остротой, неведомой даже богам. Я всегда была убеждена, что они особое племя: есть боги, есть люди. А есть поэты. Они рождаются тогда, когда земля и небо пребывают в мире друг с другом или когда среди ночи вспыхивает молния и попадает в колыбель младенца, не убивая, а лишь лобзая.

Мне нравилась история о царе-страннике, и я каждый вечер просила рассказывать мне ее по частям. Я отождествляла себя с его женой — царицей с длинным и непроизносимым именем. Она прождала мужа двадцать лет — и не из рабской преданности, а потому, что не могла довольствоваться меньшим, нежели герой со сложной душой.

— Попробуйте согнуть этот лук, если сможете, и я выберу того из вас, кому это удастся.

А потом она бросилась в объятия возвратившегося наконец мужа, потому что был один секрет, известный только им двоим: о брачном ложе среди оливковых ветвей. Какое чудо — ложе на ветвях оливы, словно птичье гнездо. Только такому человеку могла прийти в голову подобная идея. Какое счастье они, вероятно, испытывали в той постели, юные правители мирной земли, размышлявшие о будущем своего новорожденного сына. Я подумала об ужасах войны, случившихся вскоре после этого.

Была уверена в том, что с нами произойдет то же самое. Это всего лишь вопрос времени.

Первые подтверждения появились еще до нашей с Ксеном встречи, когда армия шла по огромному плоскогорью. Войско, как греческое, так и азиатское, стало проявлять определенное недовольство. Ксену удалось выяснить причину: не хватало денег, Кир вот уже некоторое время не платил своим людям. Это выглядело весьма странно. Царевич очень богат — так почему же ему недостает средств на оплату похода против какого-то племени? Ксен догадывался, в чем дело, а вот воины и большая часть полководцев — нет. Однако люди начали что-то подозревать, и в лагере повисли беспокойство и напряженность. К счастью, случилось событие, восстановившее мир, по крайней мере на время.

Однажды воины остановились посреди большой поляны, окруженной зарослями тополей и ив, а к вечеру в лагере появился многочисленный вооруженный кортеж, сопровождавший колесницу, скрытую пологом. В колеснице сидела женщина потрясающей красоты. Царица Киликии, земли, пограничной с нашей родиной, но гораздо более пышной, выходящей к пенному морю, богатой оливковыми рощами и виноградниками. Повелитель Киликии, вероятно, беспокоился. Он подчинялся Великому царю, хотя внешне был независим, а царство его лежало на пути отряда царевича Кира, о чьих целях киликийский царь теперь догадывался. Окажи сопротивление, Кир уничтожил бы его. Не окажи он сопротивления, Великий царь мог бы спросить за то, что он не остановил войско, а с Великим царем не поспоришь. Вероятно, киликиец решил, что нужно решать проблемы по очереди, а та, что была сопряжена с Киром, казалась ему более насущной и безотлагательной. В распоряжении его имелось одно-единственное надежное оружие — красота жены; оружие непобедимое, превосходящее по силе любую армию. Достаточно было подложить ее в постель царевичу и отправить ему денег в придачу — и тогда проблема решится сама собой. Деньги и красивые женщины способны двигать горы, а в совокупности эти вещи сокрушат любой оплот.

Кир был молод, красив, отважен и обладал могуществом. Она тоже, к тому же изъявляла готовность удовлетворить любое его желание. Царица вручила от имени мужа крупную сумму денег, которыми заплатили жалованье воинам, и отдалась царевичу. Несколько дней казалось, будто мир вокруг остановился. Армия расположилась лагерем, палатки поставили прочно и надолго. Царский шатер украшали тончайшие ткани и драгоценные ковры, там находились бронзовые ванны, где красавица могла совершать омовение. Говорили, что он сидит и наблюдает, как гостья раздевается и окунается в горячую душистую ванну, как ее моют и делают массаж две служанки-египтянки, одетые лишь в малюсенькие набедренные повязки. Кир сидел на скамье в пурпурной мантии и гладил лежащего у ног гепарда. Изгиб спины животного, должно быть, напоминал ему формы тела царицы, нежившейся в бронзовой ванне.

На третий день Кир вознамерился показать ей волнующее зрелище, продемонстрировать свое могущество — военную мощь. Велел Клеарху выстроить спартанцев в красных плащах, в блистающих доспехах, с большими круглыми щитами в руках. Им полагалось строевым шагом пройти под звук барабанов и флейт перед царевичем и его прекрасной гостьей, сидевшими в парадных колесницах. Так оно и произошло. Царица была счастлива, как ребенок, попавший на представление уличных фокусников.

Внезапно раздался звук трубы, высокий, протяжный. Воины в красных плащах замедлили шаг, безупречно выполнили поворот направо, а потом, когда труба заиграла второй раз, обратили короткие копья против лагеря, где располагалось азиатское войско Ариея. Нападение выглядело столь натурально, что последнее разбежалось во все стороны, до смерти испугавшись. По третьему сигналу трубы воины Клеарха вернулись назад, посмеиваясь и отпуская шутки в адрес людей Ариея, не проявивших ни стойкости, ни храбрости.

Кир остался доволен этой выходкой; ведь она подтверждала, что атака тяжелой пехоты красных плащей производит на азиатских воинов сногсшибательное действие.

Царица покинула лагерь через неделю, добившись от Кира обещания, что мужу ее не будет причинено никакого вреда и никаких притеснений. Взамен царь не станет препятствовать прохождению войска по перевалу «Киликийские ворота». Речь шла о горном переходе, столь узком, что одновременно там не могли поместиться две лошади в сбруе. В сущности, выставив там небольшой отряд умелых воинов, можно было преградить путь кому угодно, даже самой могущественной армии на земле, однако царь Киликии, кажется, не имел ни малейшего желания вступать в противостояние с Киром и предпочел пропустить его, вместо того чтобы останавливать. Приходилось верить ему на слово; ведь у того, кому принадлежат ворота, спрятан нож в рукаве. Грекам предстояло подождать несколько дней — и тогда все прояснится. «Ворота» располагались от лагеря в нескольких днях пути.

Царица уехала, увозя с собой огромное количество богатейших даров; возможно, Кир назначил ей тайное свидание в Киликии. Женщина столь удивительной красоты, и к тому же царица, стоит большего, чем мимолетная связь на две-три ночи. Через несколько дней армия прошла неподалеку от горы Аргей, где, по легенде, Аполлон живьем содрал кожу с Марсия. Эта одинокая и очень высокая гора словно великан грозно нависала над плоскогорьем. О ней ходило также множество других сказаний. Говорили, что в ее чреве закован титан, который время от времени потрясает своими цепями, изрыгая пламя изо рта. И тогда с вершины горы срываются реки огня, в небо вздымают раскаленные облака и окрестность оглашается ужасным грохотом. Однако большую часть времени Аргей спокоен, и вершину его покрывает шапка снега.

На протяжении следующих двух недель не произошло ничего достойного упоминания, а потом красные плащи добрались до города под названием Тиана. Перед ними простиралась внушительная громада Тавра. Там, на заснеженных вершинах, заканчивалась Анатолия, а за ними начиналась Киликия. Пока армия готовилась к переходу, Кир велел взять в плен перса — правителя города и умертвить. Таким же точно образом был захвачен и убит еще одни человек, чье имя держалось в секрете. Ни один из них не сделал ничего, чтобы заслужить подобное наказание. Ксен не знал персидского, и переговоры между греческими военачальниками и Киром осуществлялись при помощи одного-единственного переводчика. Причина очевидна: в тайные беседы не стоит поверять слишком много людей, а в данном случае «слишком много» означало — больше одного.

Кир совещался только с Клеархом. Прочих высших военачальников — Менона, Агия, Сократа, Проксена — время от времени приглашали на собрания, а иногда также на совещание военного совета, но Кир в этих случаях беседовал лично с Клеархом вполголоса. А Клеарх потом передавал его распоряжения своим военачальникам — вероятно, настолько полно, насколько считал нужным.

Любой, кто подходил близко к единственному переводчику, вызывал подозрения и привлекал к себе ненужное внимание. Так что Ксену оставалось только собирать слухи. Однако, вероятнее всего, Кир хотел скрыть факт своего присутствия в той местности — явный знак того, что он ни при каких обстоятельствах не должен был там находиться. В экспедицию против горцев, угрожавших Каппадокии, больше никто не верил.

Более того, Ксен также пришел к убеждению, что передвижение столь великой армии заметили в столицах — в Сузах и, возможно, в Спарте. Мы позже убедились в этом. И действительно, Ксен вскоре проведал, что в Греции в то время происходило нечто важное, оказавшее позже влияние на судьбы всех нас.

Кое-кто в Спарте в свое время решил, что сможет изменить расстановку сил в нашем мире, а теперь не знал, каким образом управлять событиями, которые сам же и вдохновил. Инструментом стала армия наемников, пересекающая Анатолию, но как контролировать ситуацию? Как остаться вне игры и одновременно быть в ее середине?

В Спарте уже начинало светать, когда двух царей, одного за другим, разбудили вестовые, передавшие им приказ как можно скорее явиться в зал совета, где пятеро эфоров, людей, которым принадлежала власть в полисе, уже собрались на совещание.

Вероятно, они долго обсуждали происходящее, пытались при помощи осведомителей установить, где в данный момент находится армия и где на границе между Киликией и Сирией можно ее перехватить.

Теперь казалось очевидным, что цель Кира именно такова, как все и предполагали (внешне никто ничего не показывал): война в самом сердце империи с целью свергнуть Артаксеркса.

— Против собственного брата, — заключил кто-то. — Вряд ли можно предполагать здесь что-то другое.

Па какое-то мгновение в зале совета повисло тягостное молчание, потом цари и эфоры вполголоса обменялись несколькими фразами.

Наконец заговорил старейший из эфоров:

— Когда мы приняли решение удовлетворить просьбу Кира, все тщательно обдумали; мы считаем, что сделали наилучший выбор, исходя из интересов города. Мы могли отказать ему, но тогда Кир прибег бы к помощи кого-то другого: афинян, например, или фиванцев, или македонцев. Подобного случая лучше не упускать: если Кир действительно идет войной на брата, он будет обязан нам троном в случае победы, и тогда наша власть в той части света окажется безграничной. Если же он проиграет, армия будет уничтожена, уцелевших добьют или продадут в рабство в отдаленные местности, и никто не сможет обвинить нас в том, что мы замышляли зло против Великого царя или поддерживали действия узурпатора. Ни один из набранных воинов не знает причины, по которой они собрались в Сардах под началом Кира, кроме одного — но он никогда не заговорит. А еще среди них нет ни одного военачальника, ни одного воина регулярной спартанской армии.

Кое-кто — возможно, цари — подумал о том, как сильно изменились времена за три поколения. Леонид и триста спартанцев сражались в Фермопильском ущелье против трехсот тысяч персов, афиняне на море выставили в битве сто кораблей против пятисот, и все греческие города вступили с неприятелем в открытую схватку. Бок о бок они разгром или армию самой огромной, богатой и могущественной империи в мире, сохранив свободу для всех греков. А теперь весь полуостров покрыт руинами и следами разрушений. Лучшие из молодых пали за тридцать лет внутренней войны. Спарта сделалась повелительницей кладбища городов и народов, ставших тенями самих себя, и, чтобы сохранять эту видимость власти, она продолжала выпрашивать деньги у варваров, своих прежних врагов. Нынешний поход знаменовал собой последний рубеж. Дошло до того, что на предприятие, почти наверняка безнадежное, бросили отборный отряд из более чем десяти тысяч лучших воинов, хотя существовала высокая вероятность того, что всех их истребят. Да что же это за город, которым они правят? И что за люди пятеро негодяев, называемых эфорами, стоящие у власти и несущие за все ответственность?

Быть может, именно так им хотелось воскликнуть, потомкам героев прежних времен, но они ограничились более разумной беседой: может случиться нечто непредвиденное, некий третий вариант развития событий, по которому ситуация выйдет из-под контроля. Такую вероятность тоже следовало предусмотреть.

Главный эфор признал справедливость этого допущения; на самом деле, его уже приняли к сведению. Поэтому военачальник регулярной армии, один из самых лучших, присоединится к войскам — у него будут четкие указания, раскрывать которые ему не положено. Речь шла о тайной миссии, и она должна была оставаться таковой любой ценой. Только когда все закончится, царям обо всем сообщат.

Для столь деликатной миссии избрали человека храброго, но также и умного и прежде всего отличающегося исключительной преданностью делу; он двинется в путь завтра, на корабле из Гития. Царям сообщат, кто он такой, лишь через шесть дней после его отправления.

Совещание вскоре закончилось, и оба царя среди ночи вернулись к себе, встревоженные и обеспокоенные. Несколько часов спустя илот разбудил спартанского посланца и сопроводил туда, где ждал конь, уже оседланный и готовый. Воин сел верхом, прикрепил рядом дорожный мешок и отправился в путь. Солнце всходило над морем, когда военачальник добрался до первых домов Гития. Военная триера, ожидавшая его, стояла на якоре, голубой флаг развевался над кормой: то был условный знак. Посланец поднялся на борт по мостику, держа коня под уздцы.

На рассвете армия покинула лагерь в Тиане, но, прежде чем двинуться в путь, Кир велел Клеарху отправить один из отрядов через другой перевал, в Тарс, крупнейший город в здешних краях, столицу Киликии. Если киликийцы окажут сопротивление, тайный отряд атакует их с запада и все будет решено. Клеарх выбрал Менона-фессалийца и отправил во главе отряда к перевалу через Тавр, который приведет его на равнину к востоку от Тарса. В то же время основная часть армии двинется сквозь «Киликийские ворота» и прибудет к столице с севера.

Менон еще затемно выступил первым, воспользовавшись услугами проводника из местных; Кир же на рассвете повел армию прямиком к подножию гор. После того как дорога начала подниматься вверх, до самого выхода из ущелья больше не было возможности сделать привал — не только огромной армии, но и простому каравану. Возникла необходимость разделить путь на две части. Разбив лагерь у подножия Тавра, Кир на рассвете снова двинулся в путь, с тем чтобы добраться до «Ворот» к закату. Дорога представляла собой извилистую тропу, порой ведущую по краю крутого обрыва над долиной. Если бы киликийский царь решил оказать сопротивление, то на протяжении нескольких дней, а может, и месяцев, мог бы сдерживать войско.

Напряжение в рядах воинов оставались велико: они продолжали смотреть вверх, на скалистые отроги. Кроме того, путь, обычно оживленный благодаря караванам из Месопотамии в Анатолию, к морю, и обратно, опустел: ни одного осла, ни одного верблюда — попадались лишь земледельцы с корзинами на спине, бредущие на свои поля. Некоторые останавливались у тропинки, чтобы понаблюдать за прохождением длинной колонны. Несомненно, распространился слух о том, что на дороге может случиться нечто опасное, и никто не рискнул двигаться по ней, пока все не закончится.

Прежде чем начать прохождение через перевал, на узкой троне которого могло поместиться лишь одно вьючное животное, царевич послал вперед разведчиков: вернувшись, они сообщили, что наверху никого нет, а с другой стороны вершину обнаружил пустой лагерь. Возможно, он был частью плана по оказанию сопротивления, от которого впоследствии отказались. Кир со своими людьми остановился в брошенном лагере, а колонна продолжала идти всю ночь: когда последний добрался до вершины, нора было отправляться дальше. Менон со своим отрядом шел через другой перевал, западнее. Он двигался довольно быстро, ни о чем не беспокоясь, в том числе потому, что проводник сообщил ему: в этой части все спокойно.

Перевал являлся водоразделом двух рек, одна из которых текла в сторону анатолийского плоскогорья, а вторая спускалась к морю. Сначала подъем выглядел достаточно ровным и умеренным, тропа была открытой и легко просматривалась, но, когда отряд преодолел седловину, Менон увидел, что долина второй реки представляет собой ущелье с обрывистыми неровными высокими стенами. Действительно, спуск здесь был гораздо круче, течение — быстрее.

Поначалу все как будто шло хорошо, но потом, по мере того как отряд углублялся в ущелье, начали появляться тревожные знаки: сначала стая ворон вдруг вылетела из кустов, затем послышался грохот сорвавшегося вниз камня. Менон успел только закричать:

— Осторожно! Прикройтесь! Наверху кто-то есть!

И со скал обрушился целый ливень стрел. Трое воинов пали на землю, пронзенные. После чего обстрел продолжился, плотно, без передышки.

Менон приказал:

— Поднимите щиты! Прикройтесь! Прочь отсюда! Прочь, прочь!

Воины подняли щиты над головами и одновременно пустились бежать, но склон был слишком крут, а ущелье — узко. Многие падали, и шедшие сзади наступали на упавших. Отряд потерял многих убитыми и ранеными.

В какой-то момент показалось, что смертоносный дождь прекратился, но в действительности получилось лишь затишье перед новой бурей. Вскоре послышался оглушительный грохот, и лавина камней покатилась вниз, сея новые жертвы. Когда наконец отряду удалось остановиться на площадке, укрытой от вражеского обстрела, Менон сосчитал своих людей. Недоставало семидесяти: они погибли от стрел и камней.

— Мы не можем вернуться за их телами, — отчеканил фессалиец. — Будут новые жертвы. Но мы можем отомстить!

И пока он говорил, его голубые глаза стали ледяными.