10

Воины прошли около тридцати стадиев молча, в темноте, напрягая слух при каждом подозрительном шорохе. Клеарх и его полководцы хорошо сознавали, что, сделав первый шаг, они положили конец, перемирию и находятся теперь в состоянии войны с Великим царем. В то же время они пытались понять, где Артаксеркс и что замышляет.

Я, со своей стороны, считала, что он уже ушел. Выиграл сражение, нанес поражение брату и убил его, так зачем же терять время на маленький отряд наемников, попавший в лопушку между Тигром и Евфратом? Они и так обречены.

Сидела в повозке и глядела по сторонам, пытаясь различить в темноте фигуры людей, согнувшихся под тяжестью оружия и лишений, перенесенных за последние два дня. Они обессилели от голода, и если бы неприятель напал, долго не выстояли бы. Все решалось теперь на небольшом отрезке пути, отделявшем их от лагеря Ариея, но, к счастью, ничего не произошло.

Я наблюдала за Ксеном, ехавшим верхом неподалеку: он не проявлял ни малейшего волнения. Сохранял уверенность в том, что благодаря легенде о воинах в красных плащах враг будет держаться на расстоянии. Вероятно, это сыграло свою роль, но позже мой возлюбленный поведал еще одну важную деталь: персы никогда не нападают ночью, их кони в это время пасутся, расседланные. Он, кажется, где-то читал об этом и получил тому подтверждение во время похода.

Мы добрались до места около полуночи, и сразу же началось общее совещание с азиатскими военачальниками. Ксена во второй раз допустили туда, и он оказался лицом к лицу с Меноном-фессалийцем, остававшимся в лагере Ариея. Они едва поприветствовали друг друга кивком. Я отправилась бродить по лагерю отрядов Агасия и Глуса, сражавшихся вместе с азиатами на протяжении всей битвы. Повсюду горели костры, вот-вот готовые потухнуть, начинали зажигать лампы.

В какой-то момент я заметила у палатки группу воинов, а подойдя поближе, поняла, в чем дело: благодаря горевшей внутри лампе на ткани падала тень прекрасной обнаженной девушки. Она мылась.

— Нечего смотреть! Убирайтесь отсюда, проваливайте, — воскликнула я, надеясь, что мои слова воспримут всерьез. Просто инстинктивно чувствовала, что будет дальше. Сначала они, кажется, не обратили на меня внимания — более того, некоторые подошли поближе к маленькому шатру, вполголоса посмеиваясь. Я подумала, что дело плохо и, вероятно, мне следует закричать, но воины остановились, о чем-то посовещались и потихоньку разошлись. Может быть, они решили, что раз я к ним обратилась, значит, мое положение позволяет это. Тогда я приблизилась к палатке и предупредила:

— Если не погасишь лампу, у тебя будут нежелательные гости, и это наверняка не доставит удовольствия.

— Кто ты? Чего хочешь? — раздался в ответ встревоженный женский голос.

Из-за акцепта моя речь звучала не совсем обычно; быть может, хозяйка палатки не сообразила, кто я такая, но понимала, что к ней обращается женщина, и это ее, по крайней мере отчасти, успокоило.

— Просто хотела предупредить: снаружи видно, что ты голая, и мужчины собрались поглазеть на тебя. Чем бы это все закончилось, думаю, можешь себе представить.

— Я сейчас оденусь.

— Теперь я могу войти?

— Да, конечно.

Переступив порог, я обнаружила над пологом одну из самых прекрасных девушек, каких когда-либо видела и каких мне случалось видеть потом. Передо мной стояла красавица с глазами янтарного цвета, светлыми волосами и телом богини, с мягкой кожей, умасленной редкими и драгоценными притираниями. Женщина, достойная высокородного мужа.

— Вероятно, именно ты сбежала голышом, когда появились персы, произнесла я, внимательно рассматривая новую знакомую.

Девушка улыбнулась:

— Откуда ты знаешь?

— Я слышала рассказ об этом, а увидев твою тень на палатке, вспомнила его.

— А ты кто такая?

— Меня зовут Абира. Я сирийка.

— Ты рабыня?

— Нет, я свободная, просто добровольно последовала сюда за юношей, который участвует в походе.

Девушка улыбнулась и украдкой взглянула на меня: глаза ее выражали любопытство.

— Ты влюбилась?

— Тебе это кажется странным?

— Ты влюбилась, — кивнула она. — Садись. Здесь есть кое-какая еда. Ты, наверное, голодна.

Видно было, что ей не хватает общества, особенно женского. Вероятно, для столь красивой девушки не слишком большое удовольствие находиться в лагере посреди нескольких десятков тысяч молодых и сильных мужчин, многие из которых видели ее совершенно обнаженной. Она открыла ящик и протянула мне кусок хлеба и ломоть козьего сыра.

Я поблагодарила ее.

— Ты так красива… наверное, подруга кого-то высокопоставленного…

Девушка склонила голову:

— Ты умеешь наблюдать — и понимать тоже.

— Быть может, даже самого главного.

Она кивнула.

— Кира?

На мгновение взор ее омрачился.

— Какой ужас… — пробормотала она с дрожью в голосе.

— Ты была его женщиной?

— Одной из многих в гареме. Но он часто посылал за мной, чтобы я составила ему компанию. Царевич обращался со мной уважительно, ласково, может, даже с любовью. Делал чудесные подарки, ему правилось слушать то, что я говорю. Кир часто просил рассказать ему сказку, историю… Иногда он казался ребенком, а иногда вдруг замыкался в себе и становился жестким, твердым, словно сталь.

— Что произошло вчера?

— Я была в шатре царевича, когда явились воины Артаксеркса. Они сокрушали все на своем пути: убивали, сжигали, грабили. Несколько человек ворвались в шатер, набросились на других девушек, двое схватили меня за одежду, но я расстегнула пояс и сбежала от них, нагая.

— И добралась до наших.

— Да, я бежала так, как никогда в жизни не бегала. Когда, к вечеру, наши перешли в наступление и отбросили персов назад, двух моих подруг нашли мертвыми. Их насиловали долго, до тех пор пока они не умерли.

Я не смогла вынести этого рассказа. Поднявшись, выглянула на улицу. Казалось, все спокойно. Теперь мы были в безопасности. В центре лагеря стояла освещенная палатка размером больше остальных: там проходило совещание военачальников. Ксен присутствовал на нем, и я спрашивала себя: зачем Софос обеспечил ему доступ на совет высших командиров, если летописец даже не был воином? И зачем Ксен согласился? Может, Софос пообещал ему что-нибудь? В таком случае что именно? И в обмен на что? Мне не полагалось задавать подобных вопросов, но я должна была получить на них ответы и, чтобы добиться этого, намеревалась использовать любые средства. Повернулась к прекрасной наложнице царевича. Свет лампы окрашивал ее кожу в тон золотистой слоновой кости и, падая в глаза сбоку, придавал взгляду почти необоримую силу.

— Но ведь и в этом лагере тебя страстно желают, а твоего господина больше нет. Как же ты могла принимать ванну нагая, не опасаясь? Мужчины, собравшиеся снаружи, хотели…

— Думаешь, твои слова отпугнули их? Разве я стала бы принимать ванну, если бы не чувствовала себя в безопасности?

— Тогда почему…

— Ничего не заметила там, снаружи, у палатки?

— Было темно, как я могла что-либо заметить?

Девушка взяла фонарь и направилась к выходу:

— Пошли, посмотришь.

Я последовала за ней, а она осветила пространство справа от входа и стали видны две мужских головы, насаженные на железные колья, гениталиями во рту. Я в ужасе попятилась.

— Вот что не дает им приблизиться, — спокойно пояснила девушка.

— О боги, как же тебе удалось?..

— Ты же не думаешь, что это я обезглавила и кастрировала двух бесноватых?

— Кто же тогда?

— Как только я нашла здесь убежище, один из наших подошел и накинул мне на плечи свой плащ. Отряд азиатов Ариея попытался было вытребовать меня себе, но греки прогнали их. Меня отвели в эту палатку, чтобы я могла наконец отдышаться, но ненадолго. Как только я легла, двое из тех азиатов проникли сюда совершенно бесшумно. Я пробовала кричать, но один из них закрыл мне poт огромной волосатой рукой, похожей на медвежью лапу; меня вынесли из палатки через задний выход. Уже думала, что пропала и окажусь в гареме одного из этих волосатых и вонючих существ или же меня отдадут на растерзание солдатне, как вдруг заметила слева, на расстоянии двадцати шагов, тень, двигавшуюся нам навстречу. Мне нечего было терять, я укусила своего насильника и одновременно изо всех сил закричала: «На помощь!» Тень остановилась, и я отчетливо увидела в отблесках пламени костра воина: он был прекраснее и сильнее самого Ареса. Вынув меч из ножен, он двинулся к нам и шел так спокойно, словно просто собирался поздороваться. Я точно не поняла, как это случилось, но похитители рухнули на землю один за другим, словно набитые соломой куклы. Мой спаситель склонился над ними, отрубил им головы двумя точными ударами меча и насадил их на копья возле моей палатки. Потом отрезал им яйца и запихнул им же в рот. Больше меня никто не беспокоил.

— Да уж, надо думать, — ответила я. — Он потом появлялся?

— К сожалению, нет. Ушел, ничего не сказав.

Один из наших? Ты можешь его описать?

— У него тело скорее атлета, чем воина, золотистые гладкие волосы, частично скрывающие лоб и глаза — голубые, словно небо в ясную погоду, а взгляд ледяной.

— Менон-фессалиец?

— Что ты сказала?

— Человек, спасший тебя, — один из полководцев греческой армии, великий воин и безжалостный убийца.

— Но красив как бог, и он меня спас. Мне бы так хотелось узнать другие стороны его натуры. Иногда умелая ласка может пробудить в мужчине потаенные, неожиданные черты.

— Я тебя понимаю: тебе нужен защитник, и ты не хочешь оказаться в руках какого-нибудь отвратительного урода, — но будь осторожна с Меноном: этого человека невозможно укротить. Это все равно что гладить леопарда.

— Буду осторожна.

— Хорошо. Тогда я пойду. Как тебя зовут?

— Мелисса. Ты еще заглянешь?

— Как только смогу. А ты веди себя осмотрительно и одевайся как следует, если выходишь. Надевай закрытую одежду, даже если на улице жарко. Так лучше, поверь мне.

— Так и буду поступать, Абира. Надеюсь, мы скоро увидимся.

— Все возможно. Спокойной ночи.

Я вернулась в свою палатку; Ксен уже ждал. На мой вопрос, как прошло совещание с азиатскими военачальниками, он ответил, что принято решение действовать сообща. Арией ранен, но не опасно; похоже, он намерен увести обе армии подальше от нависшей над ними угрозы. Возможность вернуться по своим следам исключалась. Дорога сюда вышла очень тяжелой, несмотря на запас продовольствия. Идти обратно, не имея ничего, и вовсе невозможно. Лучше выбрать более длинный путь, но через места, где можно раздобыть еды и фураж. План состоял в том, чтобы двигаться как можно быстрее, вынуждая Великого царя сделать непростой выбор, сопряженный с большим риском. Чтобы не отстать от нас, ему придется взять с собой ограниченное количество воинов, а это очень опасно; если же он отправит за нами в погоню всю свою армию, каждый день расстояние между нами будет увеличиваться.

— Мне кажется, это отличный план, — подумал я.

Он улыбнулся. Высший военный совет не нуждается в том, чтобы женщина одобряла его решения, но я об этом не думала: просто выражала свою точку зрения. Прежде чем лечь спать, взяла лампу и погрузила наши вещи в повозку, чтобы не терять на это времени в момент выступления. В палатке было все необходимое для ухода за собой. Я следила, чтобы кувшин всегда оставался полон, и этого было достаточно для мытья. Если же воды не хватало, использовала смоченную губку. Сначала я мыла Ксена, потом мылась сама; казалось, нам и отдыхалось лучше после того, как мы очищались от дневной пыли; после омовений почти забывали о голоде, выносить который становилось все труднее. Мы старались экономить еду, ведь никто не знал, когда представится возможность пополнить запасы, вдобавок то немногое, что у нас было, старались делить с теми, кто не имел ничего.

Я рассказал Ксену о знакомстве с Мелиссой, девушкой, которая выбежала нагой из палатки Кира и нашла убежище в нашем лагере, а также о зловещем предупреждении, выставленном Меноном-фессалийцем у входа в ее палатку.

Kсен не ответил. Вероятно, не мог. Мне подумалось, что его учитель взрастил в нем столь глубокое чувство прекрасного, что такой совершенно аморальный человек, как Менон-фессалиец, внушал ему страх, даже более сильный, чем отвращение.

С восходом солнца нас разбудили, и мы вскоре выступили. Местность изменилась. Кругом все зеленело, повсюду сверкали оросительные каналы. Большие пальмовые рощи издалека подсказывали местонахождение сел.

Мы шли целый день, все больше удаляясь от поля битвы, а к вечеру стали лагерем в окрестностях нескольких де-ревень, расположенных поблизости друг от друга. Они не слишком отличались от «деревень пояса»: скромные дома из сырого кирпича, крыши из пальмовых листьев, загоны для ослов, овец и коз, несколько верблюдов и повсюду — гуси и куры.

К вечеру один из разведчиков увидел на поле большой табун лошадей; это могло означать лишь одно: армия Великого царя находится очень близко. Клеарх не захотел уходить, дабы не показывать врагу страха.

В ту ночь в лагере царила суматоха: крики, ложная тревога. От малейшего шороха, от фырканья коня или собачьего лая все вскакивали, вооружались, бегали туда-сюда, и чем больше воины суетились, тем быстрее росло напряжение и ощущение опасности. Люди, страдавшие от голода, ослабевшие от выпавших тягот, дергались по поводу и без повода, и существовал риск, что, в случае настоящего нападения, армия будет представлять собой лишь разрозненную, хаотичную толпу, не способную дать отпор.

Ксена еще больше, чем меня, беспокоил тот факт, что, помимо голода, людям придется также страдать от последствий бессонницы. Я понимала, что в этот момент единственной нашей защитой становилась легенда о воинах в красных плащах. В реальности же наши грозные воины боялись темноты. Однажды выдалась безлунная ночь, а дров для костра не хватало, и масло в лампах закончилось. Неведомое внушало парням страх. На открытой местности, при свете солнца, выстроившись перед врагом, пусть даже превосходящим их численно, они шли навстречу опасности, рассчитывая на силу духа и верность руки. Одни, во мраке, в незнакомых землях, красные плащи оказались беспомощными и растерянными.

Клеарх, вероятно, понимал, что творится у воинов на душе: около полуночи велел глашатаю объявить по всему лагерю, будто у нас сбежал осел и оттого возникла сумятица, а причин для страха просто нет. Кроме того, приказал оповестить воинов, что лагерь взят в двойное кольцо охраны, следовательно, все могут безбоязненно отдыхать. Голос глашатая олицетворял самого верховного командующего — человека, который бодрствует, пока другие спят, делит с людьми голод и тяготы, но при этом всегда имеет план действий.

Вскоре все в лагере успокоилось. Воины даже зажгли кое-где костры, многим удалось отдохнуть.

Я думала о Мелиссе. Где она сейчас? И находится ли рядом с ней ее защитник? Возит ли красавица с собой в корзине отрубленные головы тех, кто пытался надругаться над нею, чтобы потом снова поставить у своей палатки? Конечно же, нет. Головы одиноко торчат на кольях посреди пустынного поля. Ни следа похоти не осталось в остекленевших глазах, шеи кончались там, где прошел меч фессалийца.

А где сам Менон? Даже его идеальное тело, вероятно, сейчас грязно и лишено ухода. И Мелиссе не придется ласкать своего леопарда.

Во сне Kсен ворочался. Он тоже думал о завтрашнем дне, быть может, спрашивая себя, сколько ему еще отпущено и к какой смерти надлежит готовиться.

Я же заснула, прижавшись к нему, как всегда. Мне смерть не грозила; что до влюбленного, я не сомневалась: моя любовь отведет любую беду, нависшую над его головой.

Может, это была беспочвенная уверенность и моим надеждам вскоре предстояло истаять под первыми лучами солнца, и все же на рассвете случилось чудо. Меня разбудил Ксен, уже вооруженный, в доспехах, и со странным выражением в глазах сообщил:

— Царь просит о перемирии!

Невозможно, но тем не менее то был успех.

— Это случилось вскоре после того, как встало солнце: мы с Софосом отправились к верховному командующему, и все еще беседовали с ним, как вдруг появился один из наших и объявил, что к нам гости.

— Гости? — повторил Клеарх.

— Да, — ответил воин. — Послы от Великого царя просят, чтобы ты их принял.

Мы уже намеревались произнести: «Пусть войдут», — так нас удивило услышанное, но Клеарх проговорил:

— Скажи им, что я занят.

— Но ты ведь не занят, Клеарх, — возразил Софос.

— Напротив, — ответил тот. — Я размышляю над тем, как их принять. Кратковременное ожидание лишь пойдет им на пользу. Мы не должны показывать, что жаждем вступать в переговоры, иначе персы решат, что мы слишком слабы. Но есть еще одна, более важная, причина. Я хочу, чтобы мои воины предстали перед послами причесанные, в блестящих доспехах, чтобы щиты их отражали солнечный свет. Пусть все выглядит так, будто дисциплина нисколько не пострадала и моральный дух по-прежнему высок: послы должны передать Великому царю не столько мои слова и требования, сколько рассказ об армии, выстроившейся в полном боевом порядке. На все это нужно время. Я приму их, когда настанет подходящий момент.

И он поведал нам историю об осле, которую глашатай по его повелению распространял в лагере, и все мы смеялись над нею, хотя тревога полностью не исчезла. Прошел почти час с тех пор, как сообщили о прибытии послов; теперь, кажется, их примут.

Ксен еще не закончил, как затрубили сбор и воины бросились на площадку в середине лагеря.

Явился Клеарх.

Он расчесал волосы, собрав их на затылке. Доспехи его сверкали, в левой руке Клеарх держал копье, в правой — жезл командующего.

— Воины! — начал он. — Послы Великого царя просят меня принять их. Я хочу, чтобы вы выстроились в четыре ряда, ровной шеренгой: они должны видеть перед собой армию, а не отару овец. Вы хорошо меня поняли?

Предводитель двинулся вдоль строя и, если видел воина, ломавшего порядок, при помощи удара жезлом заставлял его встать ровно в линию. Потом выбрал восьмерых, самых высоких, самых мускулистых, которым предстояло играть роль его телохранителей. Труба зазвучала снова — то был знак надеть на руки щиты и сомкнуть ряды. Под лязг металла Клеарх велел передать гонцам, что готов их принять.

Явились трое посланцев, и сразу же стало очевидно, насколько они поражены стройностью наших рядов, их безупречным порядком и грозным блеском оружия. Парни испытывали жесточайшие муки голода и тем не менее стояли прямо, выпятив грудь, перед чужестранцами, дабы продемонстрировать, что они не сломлены и ничего не боятся, а даже, напротив, способны внушать страх. Я увидела Сократа-ахейца с непокрытой головой впереди своих воинов, Агия-аркадийца, опирающегося на копье и похожего на статую Ареса, Менона-фессалийца, блиставшего, словно звезда Орион, которая приносит несчастье, — на плечах его красовался плащ невероятной белизны: как он этого добился? Видела Агасия-стимфалийца и Глуса.

Они стояли перед первым рядом, в десяти шагах друг от друга, словно фигуры на шахматной доске. Не хватало только Софоса. Он всегда куда-то исчезал в подобных ситуациях — растворялся в воздухе словно мираж. Послы сообщили, что царь намерен заключить перемирие, но хочет получить обещание не чинить грабежей и не предпринимать воинственных действий. Клеарх ответил, что, прежде чем давать какие-либо обещания, он хочет накормить своих людей, и это условие должно быть выполнено немедленно, иначе греки нападут с мощью, на какую только способны.

Проговорив эти слова, он обернулся к воинам, словно в доказательство того, что не шутит.

Вероятно, он оговорил это со своими полководцами, поскольку те тоже обернулись, и случилось своего рода чудо. Тысячи воинов, от первого до последнего, наклонили щиты, так что солнечные лучи отразились. В результате этого стремительного движения создалось впечатление, будто пламя охватило фалангу.

Персы побледнели. Не мешкая вскочили на коней и через несколько мгновений пропали из виду.

Через некоторое время они вернулись, и мы поняли, что Великий царь, вероятно, находится очень близко. Или не он, но тот, у кого есть полномочия принимать решения от его имени. Послы сообщили, что требования Клеарха принимаются. Нам предлагалось следовать за проводниками и еще до наступления вечера мы достигнем нескольких деревень, где найдем еду и питье в достаточном количестве.

Спасены.