КРУГ ЧЕТВЕРТЫЙ

Суета в мастерской Федерико Спадетти, в общем, не отличалась от обычной, за исключением одного весьма существенного момента: присутствия тридцати агентов, срочным порядком присланных сюда Советом десяти и Уголовным судом. Агенты опрашивали всех рабочих, служащих и учеников цеха на Мурано, включая персонал других стекольных мастерских гильдии, разбросанных по острову. Эта внезапная демонстративная активность плохо скрывала полную растерянность дожа и Эмилио Виндикати. Только что властям нанесли новый удар. Эмилио рвал и метал. Четверо агентов, которых отрядили следить за стеклодувом, были выведены из игры у входа в мастерскую. Их связали и заткнули рты кляпом, прежде чем они успели поднять тревогу. И теперь Малый совет, узкий круг Франческо Лоредано, был в курсе происходящего. Смятение достигло своего апогея. Пьетро вместе с доктором Броцци находился в двух шагах от помещения, где совсем недавно потрошил учетные книги, на том самом месте, где накануне вечером Спадетти беседовал с Миносом. Стеклянное платье было заляпано кровью. Таццио, бледный и молчаливый, с отсутствующим взглядом, машинально протирал тряпицей воротничок из филигранного стекла. Антонио Броцци, врач Уголовного суда, неизменный исполнитель неблагодарной работы, пришел часом раньше с черной сумкой и кадуцеем, которым задумчиво поигрывал, поглаживая седую бороду.

— Простите, что добавил вам работы, — сказал ему Пьетро.

— А, ничего страшного, — отмахнулся Броцци. На его лице появилась улыбка, более похожая на гримасу. — Это рутина, Виравольта. Верно? Рутина.

Вздохнув, он приступил к решению новой загадки.

Тело Федерико Спадетти сперва расчленили, затем сунули в печь. На полу валялись осколки стекла, похожие на те, что нашли у ног Марчелло Торретоне в театре Сан-Лука. Федерико Спадетти выдули на металлических трубочках и на концах железных щипцов, как стекло, с которым он работал. В результате получились куски свисающей плоти и раздробленные под разными углами кости, образовывавшие чудовищные узоры. Очередной, в некотором роде безмолвный шедевр. Таццио опознал отца по обручальному кольцу, каким-то чудом упавшему на пол неподалеку от остатков трупа. Утром Федерико не появился в мастерской, и пришедшие первыми ученики обнаружили Таццио посреди этой бойни. Юноша, вернувшись со свидания на террасе Северины, полночи безрезультатно искал отца, прежде чем пришел в мастерскую проверить, нет ли его там. И с тех пор не произнес ни слова, кроме тех, что услышали его приятели, обнаружив Таццио на коленях подле стеклянного платья: «Это отец… Его убили. Убили. Его убили. Это отец…»

— Я уже начал волноваться, — сообщил Броцци. — Почти неделю не видел вас, Виравольта. Вас и очередной потрясающий труп… Пфф!

То малое, что осталось от Федерико Спадетти, сложили в бак и, перемешав с гончарной глиной, обильно залили водой. Получилась зловонная грязь. А на баке написали мелом:

— Наказание круга третьего, — сказал Пьетро. — Конечно.

— Чревоугодники, — поднял брови Броцци.

— Погруженные в грязь, под ледяным черным дождем.

Пьетро посмотрел на черную смесь в баке.

— Химера становится все более занятным.

— Ну и что можно из этого извлечь? — вопросил Броцци, погружая лопаточку в жирную грязь, некогда бывшую стеклодувом.

Пьетро отвернулся и посмотрел на Таццио. Платье снова сверкало, но паренек продолжал его тереть. Пьетро взял табурет и уселся рядом с юношей. Вокруг, но всем помещениям мастерских; агенты Совета десяти продолжали заниматься расследованием. Скорбь молодого человека не могла не тронуть Пьетро. Намек убийцы на жадность Спадетти наверняка ускользнул от Таццио, не имевшего ни малейшего представления о подоплеке всей этой драмы. Но жуткое зрелище — отец, превращенный в бесформенную массу, как библейский Адам до своего сотворения, — будет преследовать его всю жизнь. Пьетро тоже был подавлен и зол. Хотя стеклодув и находился под подозрением, Виравольта не предвидел, что Химера постарается так быстро избавиться от Спадетти, да еще подобным образом. Поэтому Черная Орхидея пребывал в бешенстве и жаждал действовать.

— Ты помнишь меня, мальчик? — спросил Пьетро.

Таццио не отреагировал.

— Поверь… Я сделаю все, что в моих силах, чтобы найти того, кто это сотворил. Мне известно, каково это — терять близких. Я понимаю, как тебе больно, и знаю, что в подобных обстоятельствах любые слова служат слабым утешением.

Пьетро неуверенно поднял руку и осторожно коснулся плеча молодого человека.

— Быть может, сейчас не самый подходящий момент, но мне нужна помощь. Чтобы отыскать этого… Миноса. Потому что это ведь он, верно? Тебе ведь уже доводилось о нем слышать?

Таццио по-прежнему не отвечал, лишь моргал и продолжал тереть стеклянное платье.

Пьетро предпринял еще пару попыток растормошить паренька, но тщетно. Тогда он решил больше не настаивать и присоединился к остальным агентам Уголовного суда, допрашивающим рабочих. К середине дня стало ясно: из всех опрошенных только трое слышали о Миносе, хотя в изготовлении пресловутых линз в той или иной степени участвовали все. Но никто не знал настоящего имени врага.

Пьетро снова уселся на табурет неподалеку от Таццио. И попытался собраться с мыслями, свести концы с концами. Сперва имелся только Марчелло и брошь куртизанки Лучаны Сальестри, брошенная на подмостках театра Сан-Лука. Эта брошь привела к сенатору Джованни Кампьони.

Пьетро принялся рассуждать вслух:

— Марчелло Торретоне, правительственный агент… Предположим, отец Каффелли, знающий о двойной жизни Марчелло, обнаружил существование Огненных птиц. Он открылся Марчелло, который свел воедино новые сведения, но не успел передать их Совету десяти. Его убивают в Сан-Лука. В это же время один из Огненных птиц приходит к Лучане Сальестри, спит с ней, выкрадывает подаренную сенатором брошь и подбрасывает ее в театр, чтобы подставить Кампьони. Если только куртизанка не входит в секту и не отдала брошь добровольно… Отличный способ одним ударом убить двух зайцев и вынудить власти убрать тихих реформаторов, вроде нашего сенатора Кампьони.

Пьетро взъерошил напудренный парик, ритмично постукивая по полу каблуком башмака с пряжкой, словно подчеркивая этим ход своих мыслей.

— Да, до этого момента все сходится. Значит, Лучана — ключ. Надо еще раз с ней поговорить, возможно, она что-то от меня скрывает. Да, я иду, моя дорогая! И покажу вам, где раки зимуют! Так, после смерти Марчелло отец Каффелли, перепуганный до полусмерти, боится даже шелохнуться. Но его обнаруживают. Может, Марчелло под пыткой сдал своего приятеля? Каффелли привязывают к верхушке Сан-Джорджо. Все шито-крыто, Огненные птицы довольны. Но вот какая незадача: осколки стекла, найденные в Сан-Лука, приводят нас к Федерико Спадетти, члену Гильдии стеклодувов, и таинственному Миносу, хотя единственная ниточка к нему — заказ на стеклянные линзы. Стеклянные линзы, Матерь Божья, — для чего?

Пьетро вздохнул и потер глаза.

— И ко всему прочему Вергилий и Кампьони направляют меня: один — к стихам Данте и силам зла, другой — к этим самым Огненным птицам на виллу Мора… Нами манипулируют. Этот Дьявол обнаружил мое присутствие в подвале виллы, или его предупредили до того, как я там появился? Если второе, то почему мне дали уйти? Он ведь мог схватить меня в любой момент… Или мне тоже предписана некая роль в этой истории? Нет, мне кажется… Похоже, все это всего лишь приманка… Большой отвлекающий маневр…

Виравольта покачал головой. И тут внезапно рядом с ним раздался голос:

— Минос направился в Арсенал.

Пьетро замер, потом медленно повернулся к Таццио:

— Что?

— Минос направился в Арсенал.

— Ты его знаешь! — подался к парнишке Виравольта. — Ты ведь знаешь, кто он такой, да?

— Нет. Но я знаю, что он направился в Арсенал. Я слышал, как отец разговаривал с одним из его людей полгода назад.

— Кто это был?

— Мне неизвестно.

Таццио ни на секунду не прекращал тереть платье, в котором видел свое лицо в тысяче отражений.

— Минос направился в Арсенал, — повторял он.

Арсенал, расположенный в районе Кастелло, представлял собой весьма необычную крепость. Он занимал довольно приличную часть площади Венеции. Здесь веками ковалась экономическая и военная мощь Светлейшей. В Арсенале находились две тысячи подрывников, плотников, ремонтных рабочих, изготовители парусов, снастей и прочие мастеровые.

Это был целый мир, окруженный башнями и часовыми, бдительно следящими за причалами, ангарами и крытыми мастерскими, кузнями, стапелями и литейными цехами. Отсюда выходили пять галер и восемь галионов, постоянно охранявшие Венецианский залив. Галиоты и галеасы, снующие между Закинфом и Корфу; фрегаты и сорока-, пятидесяти- и девяностопушечные корабли, бороздившие воды от Гибралтара до Константинополя; морские караваны и «быстроходные суда», боровшиеся с пиратами.

Как только Пьетро узнал от Таццио, что Минос направился в Арсенал — цель этого визита еще предстояло выяснить, — он, поставив предварительно в известность Эмилио Виндикати, направился туда во главе группы из двадцати агентов, к которым присоединились еще и инквизиторы Совета десяти. Однажды вечером Таццио услышал разговор отца с каким-то человеком, лица которого не видел, и тог сказал, что пришел от Миноса. Таццио уловил лишь обрывки разговора: этот самый Минос, каким-то образом связанный с некими конструкторами в Арсенале, сделал тайный заказ, как и стеклодуву, которому поручит изготовить пресловутые линзы. И все это подтверждало предположение Пьетро, что Минос, столь тщательно скрывающий свою личность, — довольно большая шишка.

Прибытие в Арсенал Черной Орхидеи с его подручными из Тайных произвело эффект разорвавшейся бомбы. Виравольта, шагая во главе группы, жестом или кивком рассылал агентов но всем углам. Агенты смешались с рабочими и мастеровыми на верфях, рассредоточились по всем мастерским и докам. Это походило на серьезную операцию, и кругом уже шептались, что дело, должно быть, чрезвычайной важности. Пока Пьетро допрашивал одного из конструкторов в литейной мастерской, ему поступили новые отчеты. Огненные птицы в свойственной им манере скрытно действовали под самым носом у Совета десяти и Уголовного суда. Минос заказал строительство двух легких фрегатов, но это еще ерунда: в процессе поисков Пьетро обнаружил такое, что у него кровь в жилах застыла. Потребовалось немного времени, чтобы сопоставить полученные в Арсенале сведения с информацией, данной военными властями города. Было арестовано пятнадцать человек, но ни один из них не смог сказать, кто скрывается под именем Минос, который явно предпочитал действовать через посредников. Пьетро некоторое время бродил среди задвижек, пушечных ядер, мортир и пороховых бочек, сотнями лежащих на складах. Затем, уже под вечер, поспешил к Эмилио Виндикати. Полученная информация не укладывалась у него в голове, но он намеревался сообщить Виндикати еще более серьезные вещи.

— Черная Орхидея!

О приходе Пьетро скрытно известили. Он нашел Эмилио в зале Коллегии. Франческо Лоредано в данный момент заседал с членами узкого состава совета. Эмилио был не один. С ним находился мужчина лет тридцати. Узколицый, с кожей настолько белой, что она казалась мраморной, пальцами пианиста и изяществом, которое подчеркивала аккуратная бородка. Он был в свободной белой рубахе и камзоле, цвет, крой и фасон которого, на опытный взгляд Пьетро, выдавали его французское происхождение. Эмилио одаривал этого гостя республики широкими улыбками и щедрыми дифирамбами. Говоря то по-итальянски, то по-французски, он рассыпался в комплиментах насчет «огромного таланта» и восторгался «привилегией принимать столь высокого посланца в самом сердце Светлейшей». Пьетро недолго пребывал в недоумении по поводу личности неизвестного.

— А! Мессир, позвольте вам представить: Пьетро Луиджи Виравольта де Лансаль, один из… хмм… особых советников нашего правительства, — угодливо сказал Эмилио. — Пьетро, это мэтр Эжен-Андре Дампьер, известный художник, сопровождающий в Венецию его превосходительство посла Франции. Мэтр Дампьер вскоре выставит свои работы в притворе базилики Сан-Марко. Великолепные произведения на религиозную тему, Пьетро.

Мэтр Эжен-Андре Дампьер с достоинством поклонился. Пьетро ответил не менее куртуазным поклоном.

— Могу я переговорить с вами, Эмилио? — спросил Виравольта. — Быть может, время не самое подходящее, но дело не терпит отлагательств.

Лицо Виндикати на миг исказила гримаса, затем он повернулся к Дампьеру и, с жаром сжимая ему руку, проговорил:

— Прошу меня извинить, мэтр. Городские дела не дают нам передышки. Я вернусь буквально через несколько минут.

— Как вам будет угодно, — снова поклонился Дампьер.

Эмилио потащил Пьетро в соседнее помещение.

— Прибыл новый посол Франции, Пьетро. В данный момент он встречается с дожем и узким составом совета. Официальное вручение верительных грамот прошло еще вчера вечером, и прежний посол уже убыл. С этого момента охрана посла, Дампьера и Лоредано целиком на мне. И обеспечение безопасности всей этой публики не самое простое дело, к тому же мы не должны ни словом, ни жестом показать, что у нас тут творится. Официальные мероприятия пока что ограничатся переговорами во дворце, но наш вновь прибывший наверняка захочет посмотреть город. По приглашению дожа он будет присутствовать на всех праздничных мероприятиях на Вознесение, и мы вынуждены сделать торжество еще более пышным. Он примет участие в публичных празднованиях, и у нас мало времени на подготовку. И самый смак: представь себе, что его превосходительство мечтает ознакомиться с венецианскими увеселениями — желательно инкогнито. Уже решено, что завтра он отправится на вечерний бал, который дает Андреа Викарио в Канареджо… Представляешь? У меня голова идет кругом.

— Ну, так это не самые сложные твои проблемы, — мрачно сообщил Виравольта. — Наш визит в Арсенал принес новые открытия, причем абсолютно сногсшибательные.

Повисло молчание, затем Эмилио встревоженно воззрился на Виравольту:

— Что ты имеешь в виду?

— Все это планировалось давно. Бог знает как, но Минос обошел все системы контроля и заказал за свой счет — или за счет обворованной государственной казны, кто знает? — два фрегата, о которых нам ничего не известно. Что само по себе довольно необычно, но это еще мелочи. Полгода назад Арсенал спустил на воду две галеры, которые должны были курсировать по заливу, «Святую Марию» и «Жемчужину Корфу». А теперь держись: обе галеры исчезли два дня назад где-то в Адриатике. Ни Арсенал, ни наши магистратуры, ни военные власти понятия не имеют, что с ними сталось.

Снова повисла пауза.

— Ты… ты хочешь сказать… — запинаясь, выговорил Эмилио.

— «Святая Мария» и «Жемчужина Корфу» имеют на борту шестьдесят и девяносто пушек соответственно, Эмилио, — взял его под руку Виравольта. — И одному Богу известно, что они сделают, когда вернутся в порт…

— Это безумие… — схватился за голову Виндикати. — Ты и впрямь считаешь, что Минос вооружает галеры против нас?

— С тех пор как я посетил виллу Мора, готов поверить во что угодно. Минос, Вергилий, Химера — не знаю, один ли это и тот же человек. Но точно одно: Огненные птицы повсюду, как и сказал отец Каффелли, и руководство республики замешано в этом по уши. Слышишь меня? Все куда хуже, чем мы думали.

Эмилио переваривал информацию. Вдали распахнулись двери зала, где заседал дож с Малым советом, чтобы приветствовать посла Франции. Донеслись шум и радостные восклицания. Эмилио оперся на руку Виравольты, отчаянно пытаясь придать лицу спокойное выражение.

— А мне приходится тут любезничать со всеми! Черт подери! Пьетро, я вынужден заниматься ими. Я тебя прошу! Даю тебе все полномочия продолжать расследование, пока я занят другими делами. Будь здесь завтра вечером на балу Викарио, ты не окажешься лишним. А пока ищи Огненных птиц, а я займусь дожем и нашими драгоценными политиками.

Пьетро молча кивнул, и они вернулись в зал Коллегии, где по-прежнему находился художник Эжен-Андре Дампьер. Эмилио, раскрыв объятия, с широкой улыбкой направился к дожу и послу. Французский посол оказался мужчиной лет пятидесяти, с морщинистым лбом. Из-под шляпы вились седые локоны. Он был в красно-синем камзоле, расшитом золотой канителью, и белых панталонах. Грудь украшало множество орденов. Посол слушал Лоредано. Дож, облаченный в подбитое горностаем пурпурное одеяние, со скипетром в руке, улыбаясь, разговаривал с ним, как со старым другом. Пьетро поднял взгляд и уставился на «Битву при Лепанто».

И подумал, что до победы еще очень далеко.

Лучана Сальестри поднялась с красного дивана, лежа на котором принимала Пьетро в прошлый раз, когда он приходил ее опрашивать, и встала возле террасы, выходящей на Гранд-канал. Когда Черная Орхидея заявился к ней, она не без тонкого намека предложила ему сыграть партию в домино. И вот теперь выкладывала на низенький изящный столик костяшки между двумя стоящими на нем чашками кофе. Улыбнувшись, Лучана подмигнула, а сидящий перед ней Пьетро любовался прелестями и дивными формами куртизанки. Кинув на него лукавый взгляд, она коснулась пальчиком губы, а затем нарумяненной щечки возле мушки, посаженной в уголке рта. Платье с кружевными крылышками оставляло открытыми шею и плечи. Кулон в виде дельфина свисал до ложбинки между грудями, тугими округлостями, едва прикрытыми тканью. На шее был повязан прозрачный платочек.

Довольно скоро она решила, что играть ей, пожалуй, не хочется: «Полноте! У меня есть идеи получше!» Лучана встала. Одно движение — и платье скользнуло к ее ногам. Прозрачная ткань колыхалась на ее груди, не скрывая молочной белизны кожи и розовых сосков. Да, Лучана — цветок, чей нежный пестик оставался скрытым, а венчик распускался у него на глазах. Ничего удивительного, что сенатор Кампьони влюбился в нее. Лучана водрузила длинную ногу на низенький столик, на который Пьетро поставил чашку кофе, попутно смахнув костяшки домино. Виравольта с наслаждением воззрился на изгиб изящного бедра. Но у него решительно не было времени на любовные похождения. Конечно, интрижка вполне могла бы вписаться в его план и обеспечить нужные сведения при помощи оружия куда более приятного, чем пистолеты, шпага или аркебуза. Но со времени предыдущей встречи с Лучаной многое изменилось. Накануне вечером Ландретто вернулся к хозяину. На улице в тот момент шел дождь. Черная Орхидея вспомнил светлые глаза и взъерошенную шевелюру своего слуги, когда тот снял шапку и сказал:

«Анну Сантамарию ревниво охраняет супруг на их вилле в Санта-Кроче… Она знает, что вы по-прежнему к ней неравнодушны: я передал ей цветок…»

Да, теперь Анна Сантамария в пределах досягаемости. Пьетро нужно лишь пошевелиться. И он чувствовал, что вопреки запрету готов на все, чтобы ее увидеть.

Лучана, кокетливая и насмешливая одновременно, пропела ему на ухо:

— Вам нравятся мои туфельки, Пьетро? Хотите, чтобы я их оставила?

Пьетро молчал.

— А знаете, что я надела для вас свое лучшее платье? В Венеции меня называют кокеткой. Но я не из тех, что ловят вас за плащ под арками прокураций, мой добрый господин. В моем лифе нет набивки из мха, и я не засовываю подушечки себе под юбку, чтобы скрыть недостатки… Не ношу накладок и избавилась от лишней растительности. Вам нравятся мои волосы? Подождите, сейчас я их распущу…

Что она и проделала отработанным жестом. Локоны водопадом упали на плечи, и платок, будто случайно, тоже. Она прикрыла грудь руками, изображая застенчивость, затем медленно их опустила.

Соски оказались в паре сантиметров от лица Пьетро.

— Тряпки, шапочки и сетки, вульгарные белила — это для тех, чья красота нуждается в искусственной отделке. Я же предпочитаю самые изысканные туалеты, всякий раз вознося благодарность моему покойному мужу, это так. Мир его праху! Как вам известно, бедный ангелочек знал толк в деньгах и торговле. И иногда терял всякий разум. Я же совсем другая: у меня безупречный вкус в торговле иного рода, отказаться от которой выше моих сил. Для чего еще мне богатство, как не для того, чтобы делать меня более желанной? В глубине души я всегда мечтала… быть свободной. Поэтому, как только дукаты оказываются в моих руках — оп! — я их трачу. Заставляю исчезнуть. Есть у меня такой темный волшебный дар… И я готова снова черпать из тех сокровищ, что оставил мне дорогой супруг! Святой человек, право слово…

Она запрокинула голову, положив руки на плечи Виравольты, и потерлась о него бедрами. Он по-прежнему сидел, она — стояла.

— Хотите убедиться?

— Убедиться в чем? — спросил Пьетро.

— В том, что я вам говорила, насчет подушечек.

С этими словами она сбросила оставшееся одеяние и повернулась. Перед глазами Пьетро оказались ее бедра и самая аппетитная, самая гладкая и красивая попка, какую ему доводилось лицезреть.

— Видите? Все настоящее.

Венецианка снова повернулась к нему лицом. Они молча глядели друг на друга. Пьетро не без удивления заметил, как в глазах молодой женщины промелькнула грусть. И на миг она показалась ему более искренней, более серьезной. Лучана покачала головой и улыбнулась. Солнечный лучик пробился между облаками над Гранд-каналом и, пронизав террасу, осветил комнату, принеся с собой вечернее тепло.

— Снимайте же плащ, жилет и камзол, Пьетро Виравольта… И расскажите мне о ваших предпочтениях.

Пьетро встал и, чуть помедлив, поднял с пола одежду молодой женщины.

— Полноте, сударыня.

В глазах Лучаны промелькнуло удивление.

— Ваши прелести способны соблазнить папу римского, и знайте, что при других обстоятельствах я бы не колебался. Но дело вот в чем: меня поджимает время, и… у меня другие планы. Прошу вас… Не сочтите мой отказ за оскорбление, ибо это не так.

Лучана, застыв, с недоумением моргнула. Затем на мгновение нахмурилась, не зная, как реагировать: то ли изобразить оскорбленную куртизанку, то ли раненую птичку. Было в ней в этот момент что-то исконно женственное. Часть кокетства и позерства испарилась, и в этой ее минутной растерянности проявилось нечто очень симпатичное. Пьетро невольно подумал, как она поведет себя, если он вопреки своему отказу вдруг накинется на нее. Никакое кривлянье не могло его обмануть, и каким-то таинственным образом, а также благодаря немалому опыту он зачастую довольно точно определял психологическое состояние женщины по тому, как она занималась любовью. И был уверен, что Лучана отдалась бы яростно. Да, с исступленной яростью, которую он угадывал в ней, тлеющей, словно жажда мести. И на пике экстаза он вслед за ней погрузился бы в наслаждение. У нее и сейчас потерянный вид. Инстинкт подсказывал Пьетро, что в глубине души Лучана готова пожертвовать всем ради большой любви. И только плотские удовольствия позволяли ей и дальше разыгрывать комедию, с помощью которой молодая женщина пряталась от снедающей ее тоски, подпитываемой усталостью и бесконечным бегом по кругу. Пьетро понимал это как никто другой. В эти мгновения, когда личико молодой женщины оживилось, Черная Орхидея почувствовал, насколько взволновал прекрасную Лучану, и это тронуло Виравольту до глубины души. И настрой, с которым он пришел к куртизанке, изменился. Он смягчился. Однако оставался настороже. Если Анна Сантамария — Черная Вдова, то Лучана запросто могла оказаться самкой богомола. Никогда нельзя быть уверенным…

«У тебя тоже есть темная сторона, Лучана. И ты тоже потерялась в этом мире».

Наконец она выбрала нейтральный тон, немного прохладный.

— Понятно… Должно быть, ваши мысли занимает она… — В ее голосе прозвучала горечь. — Анна Сантамария.

Теперь пришел черед Пьетро растеряться:

— Прошу прощения?

Лучана поглядела на него, скривив губы в натянутой улыбке.

— А вы как думали? Я тоже, друг мой, навела о вас справки… Черная Орхидея. Пьетро Луиджи Виравольта, отпущенный из Пьомби… Правительственный агент, упрятанный за решетку за то, что попасся в садике сенатора Оттавио…

Пьетро провел языком по губам.

На сей раз Лучана попала в яблочко.

— А вы думали, что я безмозглая и восторженная распутница?

Вот уж нет! Этого у него и в мыслях не было!

— Я, видите ли, я тоже не все вам рассказала, — продолжила между тем Лучана.

— Откуда у вас эти сведения?

Женщина опустила глаза и уставилась на чашку с кофе.

— Скажите-ка, сударь мой Черная Орхидея, а с чего я должна вам помогать?

Повисло недолгое молчание.

— Ради Марчелло Торретоне. Ради Джованни Кампьони, который, думается мне, находится сейчас в весьма опасном положении. Да полноте, Лучана, причин более чем достаточно! И вы мне действительно нужны. Поверьте мне, и дож, и Совет десяти будут вам признательны. Прошу вас, если что-то знаете, скажите!

Она все еще колебалась. Затем, тяжело вздохнув, произнесла:

— Время от времени ко мне приходит еще один сенатор. Который… очень вас не любит, Виравольта. — Она пристально взглянула в глаза Пьетро. — Сенатор Оттавио.

Пьетро нахмурился.

И вдруг все фрагменты головоломки встали на место. Украденная брошь, Огненные птицы, сведения, полученные от Джованни Кампьони… И тот факт, что Пьетро был надолго выключен из политической жизни Венеции, сидя в Пьомби… Он одна из самых сильных помех…

— Оттавио… Ну-ну… Мой бывший покровитель, ну конечно…

Виравольта повернулся к красотке:

— Почему вы не сказали об этом раньше?

— Я защищаю тех, кто ко мне приходит, мой друг, — пожала плечами Лучана. — Что, если бы я выдала вас Оттавио?

— Надеюсь, вы поостереглись, — прищурился Пьетро.

— Да бросьте, мессир Виравольта, — твердо посмотрела она. — Я совершенно точно знаю, в чем мой интерес.

Еще одно очко в ее пользу. Пьетро помолчал, затем снова улыбнулся. Ему пришла в голову занятная мысль.

— А знаете, Лучана… Из вас вышел бы отличный тайный агент… Я поговорю об этом с Советом десяти, если хотите.

Она восприняла шутку с вялым интересом.

— Оставьте каждому свое.

— Ну, я с удовольствием поработал вербовщиком. И у меня для вас даже кличка есть…

Он поглядел на разбросанные по столу костяшки и взял одну.

Дубль шесть.

— Лучана… У меня есть к вам предложение. — Его улыбка стала шире. — Не согласитесь ли вы стать моей Домино?

Двумя днями ранее герцог фон Мааркен с наступлением ночи покинул свой австрийский замок с зубчатыми бойницами. И вот теперь, завернувшись в широкий черный плащ, словно тень, соскользнул с гондолы, доставившей его в Канареджо. Герцог поглядел на луну, исчезающую за облаками. Двое факельщиков освещали ему дорогу. Фон Мааркен молча прошел за ними к зданию, где у него была назначена встреча. Последовал обмен паролем, и двери распахнулись. Герцог вошел по дворец и несколько минут спустя уже расположился у камина с бокалом вина в руке.

Химера сидел напротив.

— Плод созрел, — произнес фон Мааркен. — После Пассаровица Венеция очень уязвима. На какой вы стадии?

— Я следую обговоренному плану.

— Да-да… Я позволил вам развлекаться и действовать в вашей манере, мой друг. Но сомневаюсь в эффективности ваших фантазий. Так ли уж необходимы были эти постановки? Они действительно верят в ваши салонные трюки? Секта сатанистов… Да ни один разумный руководитель не придаст значения столь сомнительному противнику… Сатана и ваши библиотечные шуточки… явный перебор.

— Зря вы так считаете, — хохотнул Химера. — Мы же в Венеции. Все переполошились. Дож и его присные в полной растерянности. Наши приманки сработали, все в прострации и не знают, за что хвататься. И цельность нашего плана им пока не понятна, потому что мы так хотим. Да, я развлекаюсь, это верно. И все попадаются в сети, которые я оставляю по пути. И будут в них копошиться, пока мы не сможем нанести основной удар. И тогда вы возблагодарите Данте и воображение вашего покорного слуги.

— Совершенно итальянское воображение, должен заметить. Вы могли бы писать для театра. А ваше… представление в Местре?

Дьявол снова рассмеялся:

— Вы слышали что-нибудь о Карло Гоцци?

— Ровным счетом ничего.

— Он создал своего рода шуточную литературную академию, объединяющую развеселых молодчиков, увлеченных литературой. Их называют еще «Пустословы». Они провозглашают себя противниками выспренности и якобы придерживаются учения древних, сохраняя «чистоту языка»… Образованные венецианцы, по правде говоря. Каждый год они выбирают своим главой «простофилю дурачину», который бдит за своими подопечными с комической властностью. Они меня и вдохновили. Мои Огненные птицы — самого высокого полета, и мой фарс прошел в лучшем виде. Но будьте уверены: шутка шуткой, но те, кого я завербовал, будут нам верны.

— Увидим, — сказал фон Мааркен, пристально глядя на пламя камина.

— Скоро увидим, да… Венеция падет через несколько часов… И тогда я преподнесу Австрии на серебряном подносе ключ от морей. Самое красивое, самое желанное из сокровищ. А вы… Вас вознаградят как должно, как мы и договаривались. Мое правительство об этом позаботится, поверьте.

Экхарт фон Мааркен машинально стряхнул пылинку с рукава, прищелкнул языком и одним глотком осушил бокал.

Было уже совсем поздно, когда Виравольта влез на балкон виллы в Санта-Кроче, где остановился Оттавио. Черная шляпа и плащ, маска на лице, перчатки на руках. Пьетро оставил только свою шпагу с золотым эфесом и неизменный цветок в петлице.

Прищурившись, он прикинул расстояние до третьего этажа и, помедлив, рискнул свистнуть, как прежде. Раз, другой… Никакого движения наверху. Неужели Анна уже спит? Свет, однако, не погашен. А если вдруг появится Оттавио, то можно скрыться в тени козырька. Он опять свистнул, затем поглядел по сторонам. Никого. Пора что-то решать.

«Ну же, Анна! Услышь меня!»

Он уже собрался действовать, когда заметил движение. Виравольта поднял глаза и увидел промелькнувший силуэт Анны и контур зачесанных назад светлых волос на фоне окна. Ее лица он различить не мог, но, судя по прижатой к сердцу руке, она догадалась, кто стоит у стены виллы. Молодая женщина коротко вздохнула, затем резко повернулась и ушла с балкона.

Пьетро, воодушевившись, нашел упор покрепче.

Ловкости ему было не занимать. В считанные секунды он добрался до окон первого этажа, а там и второго, пользуясь выступами на стене и перилами балконов. Он замер лишь на мгновение, когда внизу, напевая песенку, прошел ломбардец, за которым вскоре проследовали двое грабителей. Пьетро затаил дыхание. Будет очень некстати, если его обнаружат на стенке распластавшимся, как паук. Сапог соскользнул с маленького выступа, и Виравольта на мгновение испугался. Плащ свисал вниз, а Пьетро, согнув колени, не шевелился, словно желая слиться со стеной, к которой прижимался. Наконец мужчины скрылись. Пьетро посмотрел вверх, подтянулся и лихо перемахнул через перила балкона.

Приземлился он мягко, как кот. Перед ним колыхались прозрачные занавески. Виравольта медленно двинулся вперед. Его сердце билось как бешеное. За занавесками виднелась лежащая фигура.

Пьетро раздвинул легкую ткань.

Она была здесь, на кровати с красным балдахином. И растерянно смотрела на него своими огромными глазами. Раздираемая радостью и страхом, она следила за ним, как затравленная лань. На ней была ночная сорочка бордового цвета из атласа и кружев. Волосы скреплены серебряной заколкой. Оба застыли в неподвижности. Пока наконец Анна не кинулась ему в объятия. Последовавший поцелуй мгновенно смыл все воспоминания о тюрьме, все терзавшие его после выхода из Пьомби сомнения. Это же чудо: вновь сжимать в объятиях ее роскошное тело, ощущать, как прижимаются к нему тяжелые груди, чувствовать ласку ее языка, вдыхать пьянящий аромат. Пьетро недоумевал, почему не помчался к ней сразу по выходу из тюрьмы, почему не кинулся ее искать, забыв обо всем остальном? Внезапно все опасности словно перестали существовать. И в то же время он всегда знал, что вновь обретет ее, и это свершившееся чудо наполняло его счастьем. Он любил Анну. Теперь Пьетро в этом не сомневался. Когда она наконец оторвалась от него, то лишь затем, чтобы уставиться сверкающим взором в его глаза.

— Друг мой, вы сумасшедший! Это же сумасшествие — прийти ко мне!

Пьетро заметил выглядывающий из-под подушки — наивный тайничок! — цветок черной орхидеи.

— Ландретто дал вам знать, что я здесь, верно? — прижавшись лбом к его плечу выдохнула Анна.

— Анна! Я не мог потерять вас, я… Я думал о вас каждую минуту. Когда сидел за решеткой… боялся, что вынужден буду забыть вас. Я…

— О, вам следовало это сделать! Следовало!

Пьетро все бы отдал, чтобы тут же воспользоваться подарком, дарованным ему судьбой. Анна Сантамария здесь, в его объятиях. Она всхлипывала от счастья и ужаса одновременно. Ему хотелось взять ее на руки, уложить в постель и забыться в ее объятиях прямо сейчас, этой ночью. Или схватить в охапку и выкрасть, увезти далеко-далеко отсюда, осуществив мечту, которая утешала его в худшие мгновения жизни… Но он отлично понимал, что находится сейчас на враждебной территории.

Пьетро взял женщину за плечи:

— Анна, у нас мало времени.

Она растерянно смотрела на него. Оба дрожали.

— Где Оттавио?

— Ушел, — ответила Анна. — Иначе я ни за что не позволила бы вам подняться. Но может вернуться в любой момент… Это сущее безумие — пытаться снова меня увидеть! В тот день, когда мы встретились на Мерчерии, я думала, что умру! И все же я знала… У меня была некая… уверенность…

Черная Орхидея оглядел комнату.

— Можете мне сказать… Где его кабинет?

Анна изумленно стиснула его руки:

— Что?!

— Покажите мне его рабочий кабинет, прошу вас! Быстро! Я потом все объясню.

Поколебавшись, Анна направилась к двери:

— Но что вы задумали? Вы же отлично знаете, что мои фрейлины неподалеку! И при малейшем шуме могут…

— Знаю я ваших дуэний! — процедил Виравольта. — Я буду действовать совершенно бесшумно, не сомневайтесь. Отведите меня в его кабинет, пожалуйста!

Анна взяла свечку и двинулась через обитый бархатом будуар. Сверкнула на миг освещенная пламенем Психея, стоящая на золотой подставке. Они обошли низкий диван, затем Анна прижалась ухом к другой двери и прислушалась.

— Это здесь.

Она медленно повернула ручку.

Пьетро направился к бюро и зажег вторую свечу, а Анна прошла к следующей двери и встала там, прислушиваясь.

— Поторопитесь! — встревоженно шепнула она.

«Одним выстрелом двух зайцев, — подумал Виравольта. — Если можно так сказать…»

Уж больно удачная возможность подвернулась.

Кабинет являлся одновременно библиотекой — вдоль стен тянулись стеллажи из темного дерева. Имелась тут и астролябия, которой, судя по всему, никогда не пользовались. На стенах висели десятки карт Венеции, свидетельства расширения и исторического развития города на протяжении веков. Венеция, город-страсть. Оттавио коллекционировал старинные карты. Портреты предков с самодовольными лицами и снисходительными взглядами взирали с суровой мрачностью на богатую обстановку из кедра и красного дерева. Комод с золотыми замками. Буфет с шестью ящиками. Секретер, заваленный распечатанными посланиями. И письменный стол длиной в шесть футов, который Пьетро и пытался сейчас вскрыть. Он пошарил под шляпой, в специально надетом парике с кармашком. Маска на лице мешала, и он сорвал ее. Зажав одну булавку во рту, а вторую в руке, Виравольта принялся вскрывать механизм замка, и прижавшаяся к двери Анна покрылась испариной. Ее дыхание участилось.

— Что вы ищете? И умоляю вас, быстрей!

Пьетро, тоже ощущая растущее напряжение, еще несколько секунд сражался с замком и издал победный крик, когда тот поддался.

Он выдвинул ящик. Не представляющий интереса мусор… Нож для разрезания бумаги… И перевязанный пурпурной лентой свиток пергамента. Пьетро придвинул канделябр и развернул пергамент на лежащей на столе кожаной подставке.

И не понял, что у него перед глазами.

Какой-то… план, покрытый виньетками, математическими символами, стрелками, направленными во все стороны. Расчет углов и гипербол, изображение фасадов неизвестных вилл, будто наброски спятившего архитектора. Расплывчатые изображения строений рядом с умелыми чертежами, сделанными по линейке, с хаотично разбросанными формулами. Пьетро прищурился. Два слова привлекли его внимание. «Паноитика» и особенно второе, написанное едва заметно на полях, словно карандаш или перо едва касались пергамента, но тем не менее каллиграфически: «Минос».

Он едва не вскрикнул, но, бросив взгляд на Анну, сдержался. Она вздрогнула.

Снизу послышался шум.

Анна в полной панике обернулась к Виравольте:

— Он вернулся!

Свеча в ее руке дрожала.

У Пьетро на раздумья было всего несколько секунд. Он рывком задвинул ящик, оставив там таинственный план. И принялся закрывать защелку замка. Анна, дрожа все сильнее, умоляюще глядела на него:

— Пьетро, ради всего святого!

Лоб Черной Орхидеи покрылся испариной.

— Сейчас, сейчас, — шептал он с зажатой в зубах булавкой. Второй булавкой ковырял в замке.

На лестнице послышались шаги.

— Анна? — раздался глухой голос, отлично знакомый Виравольте. — Анна, ты не спишь?

В глазах женщины плескался ужас. Канделябр дрожал в ее руке, грозя вот-вот выпасть.

— Сейчас… Пьетро!!!

— Анна?

Послышался щелчок. Пьетро поднял голову, отодвинул кресло от стола и задул свечу. Анна, приподняв подол сорочки, бегом пересекла кабинет, и они с Пьетро исчезли в будуаре в тот самый миг, когда Оттавио открыл смежную дверь. Сенатор на мгновение замер на пороге, настороженно прищурившись. Потом потер двойной подбородок и двинулся вперед.

Анна с Пьетро пересекли будуар, и Черная Орхидея поспешил к балкону. Но прежде чем перелезть через перила, повернулся к Анне и крепко обнял, прижавшись губами к ее рту:

— Мы еще увидимся, обещаю! Я люблю тебя!

— Люблю тебя! — выдохнула она.

Оттавио открыл дверь.

Плащ Пьетро метнулся через перила и растворился во тьме.

— Все в порядке, мой ангел? — с подозрением спросил Оттавио.

Стоявшая на балконе Анна повернулась. В небе появилась бледная луна. Ветерок играл занавесками. А на лице Анны Сантамарии сияла чудесная улыбка.