Глава 12

Перед двойной пагодой Драгоценного Просветления в Цинси я наткнулся на следы пребывания бродячего цирка: кучку обезьяньего помета на земле и рваную туфлю из красного войлока, какие обычно носят акробаты. Я спросил монаха, следившего за пагодой, куда отсюда направился цирк. Ответ был равнодушный и неопределенный: «Приехали, – молвил монах, – а потом уехали». А когда я поинтересовался, куда они уехали, монах изрек: «Не дано взору очистившегося и просветленного узреть пути мирские. Спроси у тех, кто по рынкам шатается».

Махнув на него рукой, я подошел к продавцу фруктов и купил у него несколько груш. К счастью, он оказался таким же страстным поклонником представлений южного цирка, как и я, и с удовольствием стал описывать великолепное представление, что давали артисты несколько дней назад. Потом он указал безменом на юг: «Жаль, они дали здесь, в Цинси, лишь одно представление, говорят, им нужно на юг. Главный у них сказал, что хотят найти место, где царят мир и спокойствие, и разбить там лагерь. Ну, где сейчас найдешь такое место? – Продавец вздохнул. – В наши дни самое мирное место, похоже, царство Фэн, так что туда они, видать, и направились. Туда сейчас много народу бежит. Если есть на что подкупить стражников на границе, тогда и вы сможете оставить эту проклятую землю Се».

Подобранным в Цайши шилом я разрезал одну грушу пополам и засунул одну половинку в рот, а другую выбросил. Торговец удивленно уставился на меня. Видимо, такой способ есть груши показался ему необычным. «Почему тебе так нравится бродячий цирк? – спросил он. – И груши ты ешь по-хитрому – ни дать ни взять, благородный господин из царской фамилии».

Я не стал разрешать сомнений торговца. В тот момент я размышлял над тем, что поиски мечты, ради которой я уже преодолел тысячу ли, похоже, приобретают трагические черты. Наградой за все мои упорные старания стало то, что цирк, вероятно, уже пересек границу, перебравшись в царство Фэн, и отдалялся от меня все больше.

– Идти так идти, что делать, – пробормотал я себе под нос.

– Что вы сказали, уважаемый? – озадаченно уставился на меня торговец.

– Тебе нравятся канатоходцы? – поинтересовался я. – Тогда запомни: настанет день, и я стану самым знаменитым канатоходцем в мире.

Вернувшись на площадь перед пагодами Драгоценного Просветления, я просидел на каменных ступенях до наступления темноты. Приходившие к пагоде воскурить благовония и вознести молитвы Будде верующие уже разошлись. Монахи подметали кучки пепла на земле вокруг курильниц и убирали остатки свечей на столиках для подношений. Один из них подошел ко мне. «Приходи завтра утром, – посоветовал он. – Тому, кто приходит воскурить благовония и помолиться первым, посылается всяческая удача и высокое озарение». Я покачал головой. Хотелось сказать ему, что ритуалы поклонения давно уже потеряли для меня всякий смысл, что положение у меня действительно незавидное, и что благоговейное воскуривание благовоний спасения мне не принесет. Спасти себя теперь мог лишь я сам.

С наступлением ночи Цинси погрузился в тишину и приятную прохладу. Воздух здесь был гораздо чище, чем в Пиньчжоу, в нем чувствовался аромат мяты и орхидей. Видимо, озеро и горная гряда к северу от Цинси не давали проникнуть сюда чумной заразе из Пиньчжоу. В наше время даже просто провести спокойно ночь уже кажется роскошью. Очень хотелось спать. Уже сквозь сон я смутно слышал; как с грохотом захлопнулись ворота храма и донесся глухой стук: у монахов наступило время вечерней молитвы, и они били по деревянным колотушкам «муюй» в форме рыбы. Потом я уснул, прислонившись к земляной стене храма. Где-то перед рассветом возникло смутное ощущение, будто кто-то накрыл меня тонким халатом, но я так вымотался, что даже не открыл глаза.

На рассвете передо мной появился мой верный раб Яньлан. Когда я проснулся, он сидел неподвижно, скрестив под собой ноги и обхватив мои, и волосы у него были усыпаны капельками росы. Я даже засомневался, не сон ли это, не в силах поверить, что Яньлан снова со мной, и что мы вместе провели ночь под небом Цинси.

– Как ты нашел меня?

– По запаху вашего тела, государь. Я могу уловить его, как бы далеко вы ни находились. Разве это кажется вам странным? Государь считает, что так я похож на собаку?

– Сколько же тебе пришлось пройти?

– Столько же, сколько прошли вы, государь.

Не говоря больше ни слова, я обнял Яньлана. Одежда у него превратилась в лохмотья, и от росы он промок с головы до ног. Я держался за него, как за спасительную соломинку, утраченную, но вновь обретенную. Нам было о чем поговорить с того времени, как мы расстались, и мы рассказывали друг другу все подряд в мельчайших подробностях. В ходе разговора я ясно почувствовал, что отношения между нами перестали быть отношениями хозяина и слуги. Теперь мы были как братья, помогающие друг другу в беде и связанные одной судьбой.

Там, в Цинси, на одном шумном, забитом беженцами, направлявшимися на юг, постоялом дворе я принял самое важное и славное в своей жизни решение. Я сообщил Яньлану, что время моих скитаний закончилось, что я остаюсь в Цинси и буду учиться ходить по канату, чтобы на праздник «лабацзе» дать публичное представление. Я сказал, что мы можем составить цирковую труппу и вдвоем и что я, без сомнения, стану лучшим канатоходцем в мире. Яньлан долго думал, а потом обрушил на меня целый ряд практических соображений.

– А как тренироваться? Где найти наставника? Где мы возьмем необходимые для хождения по канату реквизиты и где найдем место для тренировок?

– Ничего этого не требуется. – Открыв окно комнаты на постоялом дворе, я указал на два жужубовых дерева во дворе. – Видишь эти деревья? Лучших стоек для каната просто не найти, они посланы мне самим Небом. Тебе нужно лишь найти канат с большой палец толщиной, и я завтра же могу начать тренировки.

– Если государь будет ходить по канату, я буду учиться эквилибристике на бревне, – хитро улыбнулся Яньлан. – Уж бревно-то найдешь где угодно. Так что вы, государь, можете ходить по канату в воздухе, а я буду балансировать на бревне – на земле.

Все началось утром в конце лета, перед самым началом осени. Помню, в тот день небо над Цинси было голубое и очень высокое, а солнце – большое и ярко-красное. Уже дули первые осенние ветра, и все клиенты постоялого двора еще крепко спали, когда я забрался на жужубовое дерево слева и, раскачиваясь из стороны в сторону, сделал первый шаг по натянутому высоко в воздухе канату. И тут же грохнулся на землю. Потом залез на дерево справа и снова полетел вниз. Снова и снова повторяя этот процесс, я слышал, как где-то в глубине души раздается: «Фанатик, тоже мне герой нашелся», – видел, как снизу, задрав голову, за мной следит Яньлан и как на его исхудалом лице поблескивают слезы. В проеме двери показалась заспанная девчушка, по всей видимости, дочка владельца постоялого двора, и стала наблюдать за моими первыми попытками пройти по канату. Сначала она хлопала в ладоши и хихикала, а потом вдруг, словно испугавшись, расплакалась и побежала в дом.

– Папа, папа, – кричала она, вся в слезах, – иди, посмотри на этого дядю! Что он там делает?

Остальные постояльцы считали меня бездельником из разорившейся семьи и смотрели на мои настойчивые ежедневные попытки научиться ходить по канату как на некое странное увлечение. Сидя у окна и показывая пальцами на меня и на Яньлана, они потешались над нами или обменивались дерзкими суждениями. Я не обращал на их издевательства никакого внимания, ибо знал, что парю высоко над землей на канате, в то время как они – живые трупы, обречены вечно обретаться в мирской скверне. Я знал, что лишь стоя в вышине на канате, могу чувствовать себя уверенно, снова смотреть свысока на всякую живую тварь на земле и править своим новым миром, понимал, что именно на этом канате из пальмового волокна исполняется последняя мечта всей моей жизни.

У меня обнаружилось поразительное, почти магическое чувство баланса. Я постигал все без чьих-либо наставлений, и когда однажды утром легко прошел под моросящим дождем от одного конца каната до другого, то почувствовал, как весь мир у моих ног безмолвно встает, чтобы приветствовать меня. Шел девятый лунный месяц, осень швыряла в лицо мелкие капли дождя, и душой вновь овладели грустные мысли о прошлом, которые ожили, как распускаются увядшие было цветы. Я стоял на середине каната, по щекам у меня текли слезы, и когда под весом моего тела туго натянутый канат раскачивался вверх и вниз, я воспарял и опускался не только телом, но и душой.

Сколько свободы и радости несет это замечательное искусство! Оно было дано мне от рождения, но за всю жизнь я так и не раскрыл его. Наконец-то я стал птицей, птицей, умеющей летать: вот навстречу пелене дождя с шумом простираются два моих крыла, и я уже готов взлететь.

– Посмотрите на меня, смотрите на меня все! – кричу я, обезумев от радости, тем, кто остался внизу. – Взгляните хорошенько. Ну, кто я? Я не Почтенный Лю и не император Се. Я – канатоходец, и мне нет равных в мире, я – Царь Канатоходцев.

Царь Канатоходцев… Царь канатоходцев… Царь канатоходцев. Среди гостей постоялого двора прокатился взрыв хохота; вероятно, они считали себя выше того, чтобы разделить мой восторг и эмоции.

– Не смотрите на него, – раздался чей-то язвительный голос, в котором звучало нескрываемое презрение. – Этот чудак только разыгрывает из себя дурачка.

Я понял, что этому подлому люду никогда до конца не понять меня, и громко крикнул, обращаясь к Яньлану:

– Ты видишь меня, Яньлан? Видишь, моя мечта сбылась!

Яньлан стоял под одним из деревьев и, задрав голову, смотрел на меня с бревна, сжимая в руках дощечку для балансирования.

– Вижу, государь, я все время наблюдаю за вами. – Его лицо отражало такую печаль и страдание, что у меня даже сердце сжалось.

Дочку владельца постоялого двора звали Юйсо – Нефритовая Подвеска, и в том году ей исполнилось восемь лет. Волосы у нее были собраны двумя круглыми узлами, и в своей красной хлопчатобумажной блузе она вилась вокруг, задрав нос, этаким изящным лисенком, а когда сидела одна в дверном проеме, напоминала красный лотос в пруду, готовый вот-вот распустить лепестки.

Когда канат подо мной начинал раскачиваться из стороны в сторону, неизменно доносился пронзительный крик Юйсо. Девочка любила сидеть на каменных ступенях и следить за каждым моим движением. Смеялась она сдержанно и смущенно, а вот кричала так пронзительно и звонко, что просто дух захватывало. Как нам сказали, жена хозяина постоялого двора, которая отличалась весьма скверным нравом, приходилась Юйсо мачехой, и всякий раз, когда на улице раздавался один из диких воплей малышки, эта костлявая и вспыльчивая женщина выскакивала из кухни или из нужника и, вцепившись одной рукой девочке в волосы, другой начинала лупить ее со всего размаха веером по губам.

– Что ты здесь вопишь, как нечистая сила, просто сдохнуть можно! – Потом она волокла девочку за волосы в нужник. – Даром только кормлю тебя, лентяйку этакую, – бушевала она. – Как работать, так тебя и след простыл. Что ты здесь орешь, как оглашенная? Раз тебе нравятся такие низкопробные развлечения, возьму вот и продам тебя в какой-нибудь бродячий цирк, и все тут.

С высоко натянутого каната весь двор просматривался как на ладони, и крошка Юйсо походила на бедную пичужку, угодившую в сеть. Время от времени маленькое личико со следами слез воровато показывалось над невысокой стенкой нужника, и широко открытые глазенки все равно заворожено следили за двумя чужаками, совершенствующими свое мастерство. Не знаю почему, но Юйсо напомнила мне Хуэйфэй в ее первые дни во дворце, и я постепенно проникся огромной симпатией к этой жалкой девчушке.

Яньлану она, похоже, нравилась еще больше, я видел, с какой нежностью и болью он смотрит на нее. «Женщин я побаиваюсь, а вот эта маленькая девочка мне нравится». Яньлан произнес это с грустью, и мне было не понять, что у него на душе. Впервые в жизни он был мыслями не со мной, а с другим человеком, с наивной восьмилетней девочкой, еще совсем ребенком. Помню, одно время во дворце широко практиковались интимные ласки с детьми, но чтобы такое случилось с Яньланом – это казалось настолько поразительным, что просто не укладывалось в голове.

Похоже, Юйсо тоже привязалась к Яньлану и стала приставать к нему с просьбой поучить ее балансировать на бревне, когда никто не видит. Стоило жене хозяина хоть ненадолго отвлечься, Юйсо тут же цеплялась за руку Яньлана и пыталась подражать ему. Девочка она была одаренная, сообразительная и легкая, как перышко, и вскоре уже чувствовала себя на бревне вполне свободно. Лицо ее заливал радостный румянец, и она широко раскрывала ротик, словно от испуга, но, не осмеливаясь и пикнуть, хватала кисть от пояса Яньлана и засовывала себе в рот. Держалась она на катящемся бревне так уморительно и мило, что это вызывало одновременно и радость, и жалость.

Не знаю, что послужило причиной случившегося в ту ночь, потому что всю осень я ложился спать рано и вставал на рассвете, чтобы как следует потренироваться на канате в утренние – часы. Я уже задул свечу и задремал, и потому не знаю, то ли Яньлан заманил девочку к себе в постель, то ли она пришла к нему сама. Однако на рассвете, в пятую стражу, в мой сон ворвалась негромкая грязная ругань. Передо мной стоял хозяин постоялого двора с женой. Она изрыгала самые забористые ругательства на диалекте Цинси, а он с масляным светильником в руке пробирался в угол нашей спальни. При тусклом мерцании светильника я, наконец, разглядел в углу малышку Юйсо, свернувшуюся калачиком в объятиях Яньлана. Глаза Яньлана были приоткрыты, бледное лицо отражало смешанные чувства страдания и недоумения, а маленькая девочка в его объятиях продолжала крепко спать.

– Что вы за люди такие? – поднеся светильник к самому лица Яньлана, со злостью и презрением кричал хозяин. – Гости, которым нужна женщина, отправляются за этим к проституткам, а ты смеешь позволять себе вольности с Юйсо? Она моя дочь, и ей всего восемь лет! Кто вы вообще такие? Откуда вы только взялись, гнусные подонки?

– У меня с ней ничего не было, – проговорил Яньлан, опустив голову и глядя на крепко спящую девочку. – И никакой я не гнусный подонок. Она мне нравится, вот и все. Сейчас она так сладко спит, прошу вас, не надо так шуметь и кричать, вы можете испугать ее.

– Ах, тебе не нравится, когда шумят? – холодно усмехнулся хозяин. – Так-так, значит, тебе шума не хочется. – Отбросив руку Яньлана, которой тот пытался закрыть лицо девочки от пламени светильника, хозяин в упор уставился на него. А потом переменил тему. – Ну, и как ты собираешься улаживать это скандальное дело? К судье пойдем, или сами договоримся?

– У меня с ней ничего не было, правда. Я лишь обнял ее, пока она спала, – запинаясь проговорил Яньлан.

– Эти свои враки оставь для суда. Хочешь, чтобы я сейчас позвал других постояльцев, пусть посмотрят на твои гнусные проделки? – С этими словами владелец постоялого двора сдернул с девочки одеяло, и светильник высветил худенькое обнаженное тело. Юйсо, наконец, проснулась и, скатившись с ног Яньлана на кровать, в испуге пронзительно закричала:

– Не хочу вас, хочу дядю Яньлана!

Я видел, как потянувшиеся к ней руки Яньлана повисли в воздухе, а потом вяло опустились. С выражением печали и негодования на лице он повернулся ко мне, ища помощи. Я допускал, что Яньлан действительно мог совершить такое, что и не выразить словами, потому что в прошлом до меня доходили поразительные слухи о всесильных евнухах, заводивших целые гаремы. Так что предположить можно было все что угодно.

– Сколько вы хотите? – спросил я у хозяина, по лицу которого было видно, что ему что-то пришло в голову.

– В борделе Цинси первая ночь с девственницей обойдется вам в десять таэлей серебра. – Теперь уже хозяин говорил вкрадчивым и сальным тоном. Он что-то долго шептал на ухо жене, не перестававшей бормотать проклятия, и в конце концов они решили на этот раз сбросить цену. – Раз вы люди нам знакомые, – сказал он, – давайте девять таэлей. Купить девственность моей дочери всего за девять таэлей серебра – это недорого.

Это действительно было недорого. Я взглянул на Яньлана, который со стыда повесил голову. И тут у меня возникла одна непорядочная, но и не без сентиментальности, идея.

– А во сколько обойдется купить вашу дочь насовсем, – спросил я хозяина, – чтобы забрать ее с собой?

– Не думаю, что это будет по карману почтенному покупателю, – быстро нашелся удивленный хозяин, а потом с притворной улыбкой поднял пять пальцев. – Пятьдесят таэлей, и ни одним меньше. Растить ее сызмальства было нелегко, а вы получаете ее задешево, всего за пятьдесят таэлей.

– Хорошо, я добуду пятьдесят таэлей. – С этими словами я подошел к Юйсо и взял ее на руки. Вытерев ей слезы, я передал ее Яньлану. – Держи, – сказал я. – Она – член труппы нашего цирка. С сегодняшнего дня ты учишь ее балансировке на бревне, а я готовлю ее для выступления на канате. Теперь у бедного ребенка появится настоящее будущее.

Чтобы добыть эти пятьдесят таэлей, мы с Яньланом той же ночью отправились за две сотни ли в Тяньчжоу, в усадьбу Южного гуна Чжаою. Он удивился моему неожиданному визиту и сильно встревожился. Этот трусливый, как мышь, вассальный правитель жил в полном уединении и целыми днями был погружен в изучение календаря-справочника и гороскопа. Хотя предполагалось, что наша встреча будет тайной, вместе с ним присутствовали двое загадочных астрологов. Лишь когда он уверился в моих намерениях, у него словно гора с плеч свалилась:

– Так, значит, все дело в пятидесяти таэлях. А я-то думал, ты упорно преодолеваешь все лишения, готовясь вернуть себе трон. Мне сказали, что Звезда Небесного Волка и Звезда Белого Тигра вскоре должны столкнуться, и огненный шар упадет на землю Тяньчжоу, так что бери деньги и уходи. Мне сказали, что ты – правитель Се, опустившийся до простолюдина, но огонь в тебе не угас, стало быть, ты и есть тот самый огненный шар. Поэтому прошу тебя, забирай деньги и отправляйся из Тяньчжоу в другое место вместе со всеми бедами, что ты с собой несешь.

На обратном пути из Тяньчжоу в Цинси мы не сказали друг другу ни олова. В то, что, по мнению Чжаою, говорили звезды, мы не очень-то верили, однако сомнений не вызывала реальность оного. В тяньчжоуской усадьбе Южного гуна из славного государя я превратился в страшную звезду, которая предвещала беду; я падал вниз, сгорая, и нес уже охваченному бедствиями царству Се новые страдания. Я бежал от мира, но миру не суждено было скрыться от меня. Если это действительно так, я до конца дней буду чувствовать горечь сожаления…

На обратном пути из Тяньчжоу в Цинси серебро мы везли на лошади. Я не чувствовал стыда и больше не вздыхал о том, что мне пришлось выпрашивать эти деньги, как подаяние. Урожай крестьяне на юге уже собрали, и просторы полей под сводом небес лежали пустынные и заброшенные. То тут, то там виднелись бесчисленные скирды соломы, почерневшие от дождей; несколько пастушков пасли своих буйволов среди одиноко стоящих в поле могильных холмиков. И я вдруг понял, что каждому человеку назначено пройти в жизни свой путь, полный невзгод и лишений, и все это лишь для того, чтобы, как эти пастушки, пасущие свою скотину на пустыре среди могильных холмиков, найти клочок земли с травой, о котором не ведают другие.

На обратном пути из Тяньчжоу в Цинси я первый раз в жизни осознал, что человек – звезда. Не знаю, я сам – падающая звезда или восходящая, но у меня впервые появилось ощущение, что я весь в огнях: они плясали еле различимыми сполохами между моей тонкой одеждой и дорогой, а между усталыми членами и спокойной душой пламенели жаркими языками.

Проданная нам малышка Юйсо уезжала с постоялого двора на маленьком сером ослике. Нарядившись в новый лилово-алый костюм и ярко-красные туфли, она с громким чавканьем жевала рисовый пирожок. Довольное личико Юйсо светилось, как весенний персик, всю дорогу она пребывала в радостно-приподнятом настроении, весело смеялась и болтала. Люди признавали в ней дочку из семьи Мао, державшей постоялый двор, и окликали ее: «Ты куда, Юйсо?» И она, задрав нос, гордо заявляла: «В столицу. Еду в столицу выступать эквилибристом на бревне».

Дело было накануне праздника «лабацзе». Погода стояла на удивление ясная и теплая. Все трое: я, Яньлан и Юйсо, восьмилетняя девочка из Цинси, – отправились в путь как бродячая цирковая труппа даже раньше намеченного срока. Конечным пунктом наших странствий мы, в конце концов, выбрали столицу, чтобы осуществить заветное желание маленькой Юйсо. Верхом на двух ослах, большом и маленьком, прихватив с собой канат и два бревна, мы покинули уезд Цинси и направились в центральную часть страны. Так было положено начало тому, что впоследствии прогремит по всей Поднебесной как Бродячий Цирк Царя Канатоходцев.