Пусть они покоятся в безопасности и мире. Однако прежде на них упадет пронзительный свет солнца, проникающий сквозь все их телесные извилины: они кое-что могут из того, для чего годится тело! Они могут сорвать с себя шляпы и несколькими ударами весел пересечь друг друга. Их жилище словно на небесах, и прежде чем они в несколько прыжков, подобно гепарду, доберутся до водопоя сильных мира сего, они уже успевают несколько раз спариться друг с другом, словно пыль, парящая в солнечном луче. Да. Для чего же еще они себе даны и обихаживают себя водой и душевыми эмоциями, словно им предстоит быть причисленными к лику святых? Каждый уголочек их тела наполнен любовью и уважением со стороны партнера. Они словно крестьяне-поденщики, действующие прорабу на нервы, потому что постоянно засыпают во время работы, колотят свою скотину, перерезают ей глотку и натягивают ей шкуру на уши таким же образом, как это уже сто раз проделывали с ними самими. Мелкий крестьянин появляется из хлева в резиновых сапогах, хорошие башмаки остались дома у красивой жены, которая моет подмышки над раковиной. С рукава его куртки капает кровь кролика, с которым так любили играть дети. Однако и этот человек, появившийся на свет, чтобы жить, выглядит очень человечно в кустах, куда он затащил с танцплощадки девицу, которая почти не замечает, от чего она отбивается.

Но те, кто живут на свету, пробивающемся сквозь жалюзи — у них все совершенно иначе: они наилучшим образом обходятся друг с другом, даже если позволяют времени тихо размазываться по их телам. Время не удается разглядеть, оно — солнцезащитный крем творения, в котором некоторые люди, уберегаемые от прямых лучей, сохраняют себя покойно и с комфортом. Мимо женщин, подобных той, что изображена здесь на фотографии, время прошло, не оставляя на них следов, оно хранится в ящике под замком, куда муж его прячет для собственного удовольствия.

У взрослых, уже давно посещающих школу выгоды, нет ничего, кроме забот о людях, поддерживаемых государством, людях, тяжело висящих на наших денежных мешках, так же тяжело, как наш директор виснет на молочных мешках своей жены. Владельцы фабрики дали ему понять, что концерны, достойные удивления и в своей алчности, и в своем гневе, с удовольствием сыграли бы с местным людом партию, в которой ставкой была бы их жизнь. Дети людей, отодвинутых в сторону, очень рано узнают, с какой стороны намазывают их бутерброд: придерживайте тонкие ломтики на бутерброде! Чтобы банк, который дал вам ссуду на дом, мог позволить выплатить самому себе суперпремию. А директору позволят участвовать в этой игре и сопровождать ее пением.

У него есть и другие заботы, ведь никто не несет на плечах свою жизнь в одиночку. На голове у него волосы на пробор, а внизу мешочек с гениталиями, который он принес сейчас своей жене, чтобы у нее глазки заблестели, вот, посмотри! Высокое жалование неистощимой радостью покрывает его голову, прибитую золотым дождем. Мы с вами — прислуга, все это знают! Все нас признают, ведь там, в глубине, царит оживление, и люди рекой текут в трактир. Скоро мы вытащим нашего зверя на сушу, где на его естественную нужду упадет ядовитая роса федерального банка. Из-за нашего слишком быстрого роста страдают низшие, которые не в состоянии переставлять ноги, когда они видят, что должны отъездить положенные в автошколе жизни часы, прежде чем с непокрытыми головами явиться перед своими принципами и принципалами.

Их невыполнимые желания падают жертвой, попав под нож жесткой экономии (о, эта экономия человека!). Да, директор находится в своей стихии. Он ограничивает несоразмерные шаги, потому что он неизмеримо богат для людей, которые учатся падать к его ногам тихо, как листья с деревьев. Чтобы не мешать ему играть на скрипке. Он не видит причин, по которым ему следует сдерживать себя в пределах собственного ремня, который ему очень подходит: возможно, в его жене побывал кто-то другой, побывал так, как привычно бывать только ему, бывалому. Большое спасибо, что вы выслушали мои оскорбления.

Нежно, словно укрощенный гром, а он бывает таким, когда хорошо расположится на своей жене, директор склоняется над ее кожей, издающей животный запах. Женщина хочет спать. Однако ее недружелюбно настроили, когда она прониклась подобным желанием. Ее переполняет недавнее прошлое. Если мы тесно прижмемся друг к другу, мы тоже заметим: будущее принадлежит молодым, если они получили образование, а родители научились натравливать их друг на друга на дешевом мясном прилавке жизни. Дети соседей падают, словно гнилые плоды с дерева. А женщина уже открыта навстречу безнадежной любви, нежной, словно кроличья клетка на другой день после забоя; она втащила вовнутрь всю мебель и наклеила на себя обои в цветочек! Лишь узенькая тропка ведет от ее мохнатки туда, где вместе с моими читателями стоит студент и ждет, чтобы ему снова позволили войти, ему, образованному, с мягким чутьем. Если мы будем держаться вместе и держать в руках все, что имеем, то наши предчувствия оправдаются. В нас нет никакой необходимости! Если нам вообще позволено жить хорошей жизнью, то самое большее — жить в воспоминаниях милой скотинки, которой мы принесли корм, или в памяти милого человечка, которому мы целиком себя скормили.

Директор в любой момент может вышвырнуть свою жену в сад, пусть поостережется, если еще раз намажет тушью ресницы. Тогда он ей как следует вмажет, и тогда вновь, словно родник в лесу, пробьется на поверхность его желание и бесполезные слезы испачкают ее лицо до неузнаваемости, а пурпурные пятна (Герти!) расцветут на лугу ее тела. Каждого можно усмирить не только нищетой, но и другим способом, когда день разгорается спозаранку и кофе разливается в глотке. Нам плохо, когда мы, женщины, ничего не любим, кроме уборки наших комнат, и когда никто не открывает нас ежедневно заново, чтобы проверить, не прибавилось ли что-нибудь к нашему постоянному содержимому. Не надо бояться, мы остаемся прежними. Скоро нами прикроют пропасть, как мы пытаемся покрыть наши домишки на одну семью свежей мягкой кровлей, и проценты за кредиты падают на нее словно тень. Шеф после этого отправляется к нам на конюшню — к скотинке, где мы прикованы цепями наших желаний и где нас топчут. У кого есть небольшой двор и домик в придачу, тот первым почувствует вкус безработицы. Так говорят люди, которые делают покупки в небесных бутиках, а затем втискиваются за свои письменные столы, где уже никто не сможет их умилостивить. Не поможет даже легкое трение, с которым вода льется на половую кисточку, на кисть, которой вы размалевываете свои желания, даже это не смягчит вас, чтобы вы стали добрыми по отношению к вашему одушевленному добру, к этим робким служащим в ваших камерах смертников. Многим из них приходится добираться несколько часов, прежде чем они появятся дома перед своим любимым партнером и смогут включить ток, который заставляет стулья вздрагивать.

Если вы построили чудесный дом, в котором вас трясут, словно мешок, за воротник, то вам незачем питаться в чужих ресторанах. Тень падает на улицу. Люди, возвращающиеся с работы, хотят завернуть на огонек, выпить кружку пива. Лоб директора не отмечен печатью особого усилия. Скрипач-виртуоз из него — как из мелкой задницы, но, несмотря на это, он прочесывает жену вдоль и поперек за пять минут. Он хорошо подбит и подстеган, торкаясь своим теплым голубчиком в ее вымя. Вы видели, как он снова заклепал ей рот? Его крылья испытывают некоторые трудности при парковке. Но ведь господа всегда любят обрушиваться в маленькую лавчонку словно водопад, и они всегда торопятся. В них пылает яростный огонь, когда они истекают в вашу промежность! А по улице идет по своим делам полицейский, отмечая что-то в записной книжке. Ему не раз доводилось видеть такого вот сильного человека, робко застывшего перед запретительным знаком, но своих женщин в тихом и теплом месте такие, как он, гонять умеют! (Эта дичь всегда наготове. Занавеси скользят в его холодных ладонях, которые не касались ничего иного, кроме белья.) Этот господин является этой женщине как знак свыше, в нем пробудилась потребность в возбуждении. Язык его отмеряет удары пульса в ее сочной воронке, зажатой между ног. Надо уметь и кулак показать, ударить им по столу. Где-то в иных местах тарахтящие люди регулируют свои выхлопные трубы и разогревают моторы, чтобы не опоздать на работу. Однако вечером они, как пожар, перехлестывают через ограду, если женщина плохо приготовила еду! Тут уж берегись, и женщина тянет голову кверху, словно она вместе со своими синяками и шишками пробиралась напролом через Альпы. У этих людей не осталось лишнего времени, чтобы страдать и чахнуть из-за прекрасной цели, у которой спереди оттопыриваются груди (где имеет смысл, чтобы все пылало). Даже наши машины съедают наше последнее горючее.

Директор вцепился в свою постельную соседку. Неужели он хочет ее устранить, ведь он так долго ее уничтожал? Она живет по соседству, взгляните только, ее кормят искусством, и нечего ей бегать по чужим домам в поисках кого-то, кто сыграет с ней в папочку и сунет язык в ее мамочку. Директор не использует противозачаточных средств, потому что любит видеться с самим собой несколько раз подряд, пусть и в малом виде, лишь бы никому и ничему не быть выше его. Он выходит на широкую просеку и своим коловоротом растягивает женщине рот. От этого приема, который он использует и который оставляет на ней отчетливые следы, на нее нападает кашель. (Он проходится по всей ее прекрасной фигуре.) Мужчина приходит в восторг от того, что может сам, в одиночку, выродить свою штуковину на всю длину, он меняется так, что ссорится с женой из-за своей долгоиграющей печки. Какой же это полубожественный фермент, Бог ему в помощь, коли он в состоянии обеспечить свой собственный рост, и ему не нужно для этого висеть на стене, как святому мученику! Вот это мужчина! А потом он нисходит дождем на своих близких! Так вот, значит, где-то в другом месте к домишкам пристраивают лесенки, хотя никто добровольно не пожелает там жить. Да, самые бедные идут маленькими шажками, чтобы, наконец, прийти к самим себе.

Господин директор с воплем ввинчивается в ее рот. Перед этим ему пришлось выйти из себя, ему пришлось явить себя на обозрение, правда, еще в молодости его поддерживали со всех сторон (и на всех струнах). Он командует всеми своими звуками, всеми своими подчиненными. Это не трудно, сын его тоже играет на инструменте, и склоны холмов стряхивают с себя убитые кислотным дождем стволы деревьев. Женщина выступает на первый план, и на нее наступают так, что она кричит. Нет, сейчас по дому никто не разгуливает, не выкуривает сигарету, не пьянствует и не грозит прислуге в приступе ярости. С женщины снова стягивают ночную рубашку, чтоб ощупать ее со всех сторон. Мы часто пользуемся кроватью, на которой нам удается проспать войну полов. При этом мы могли бы бесконечно расти в своем воинском чине, чтобы дослужиться до самой низости. Ни в какой иной сфере не растешь так быстро, если твое собственное лицо (лицо одной из нас, женщин) более или менее хорошо на тебе смотрится. Ведь скала не идет на пастбище сама, звери прибегают к ней и трутся мордами о ее выступы. Женщина беспорядочно отбивается от мужа, словно хочет добиться бессмертия, окруженная своими электроприборами. Она отзвучала словно крик, издаваемый тогда, когда молния среди бела дня не может сдержаться и попадает в телевизор. Этот прибор, наш вечерний провиант, необходимо настроить. Директор намерен еще раз пальнуть сегодня из своего ружья, чтобы удостовериться в наличии своей женщины, которая лежит рядом и истекает кровью, потому что попалась ему на пути в неблагоприятное время. Она дышит и давится. Сон улетучивается из ее глаз. Ее тошнит от того, кто сейчас вламывается в ее шумящий и пенящийся дом.

Ясное дело, своими лапами он распрекрасно растянет ей зад! Это ведь его собственность, как Бог — наше общее достояние. Мышцы ее скрипят, как старые башмаки, и меньше чем через пять минут рольставни мужа снова закроются. Выезд всегда должен быть открыт, ведь, в конце концов, этому мужчине не приходится переносить жизнь в одиночку, а другие вынуждены терпеть жизнь ежедневно. Женщина служит мужу своим телом большую часть времени, но скоро вновь засияет солнце. Эти люди исчезнут там, где крестьянин оставил борозду слегка приоткрытой! Я покинула их, насытившихся, и возвращаюсь к ним, снова сытым, и ни один луч света не падает к ним на дно. Так они обходятся со своими женщинами и обихаживают со всех сторон могущественных представителей производственного совета, нынче разжиревших, но полностью лишенных могущества. Иногда не успеешь оглянуться, как уже готов новый квалифицированный рабочий, и его можно класть на засолку в цеху. Поле его деятельности ограничено до самого конца. Мало кто из женщин съедает завтрак, поданный хозяйкой, сидя напротив мужа в солнечных очках поверх густо подведенных глаз. Они заняли только одно место. Ночью их гоняли как лошадей небесных, на которых дети учатся скакать. И они еще крепче сидят в седле! Этот мужчина позволяет себе слишком много, почти как наш президент, и таким же тяжелым грузом он лежит на наших плечах, на нас, странниках, отваживающихся сорвать пальто с плечиков и улизнуть. Он говорит, что Моцарт — прекрасный композитор, он и сам любит играть, только не по-крупному, если сравнивать с его форматом. Там остается еще немного места для хобби. На зальцбургском фестивале он может подвергнуть себя длительным испытаниям. Отец находится в согласии сам с собой. Бодро раскачиваясь, он пронзает сфинктер своей жены, которая сдерживает крик, рвущийся с привязи, ведь, в конце концов, она больше не отвязана. Известно же: не помучишься — читать не научишься.

Директор свешивается в ее холодные воды, а потом из сумеречного состояния выбирается на солнце! Значит, он в любом смысле хорошо устроился. Пусть себе молчит! Можно жить в доме, как снег на лугу, само собой разумеется, но можно нагружать звенья своей цепи настолько, что она будет звенеть вовсю. Женщин много, а мужчина один. Он виснет на ее задних лапах и шепчет об эротических переживаниях, которые ему в любой момент может подарить бордель, однако он вкладывает всего себя только в НЕЕ. Эротика — это слово звучит как Эрика, а не как Герти. Это придает праздничной атмосфере особый смысл. Мужчина должен считаться с животным в самом себе, а что получается в борделе? Светская беседа с другими свежесмазанными машинными представителями этого мира помогает скоротать в фойе время, пока к ним не придут на помощь женщины с их темными бороздами, побитыми градом. Земля полностью забудет о трудах и днях таких людей. Однако муж с удовлетворением обнаруживает под собой на постели свой эякулят и нежится в уверенности: его ребенок будет жить после него и продолжит мучить людей в этой деревне. Закроем на это глаза. Кто опустошает все вокруг и, несмотря ни на что, начинает все вновь и вновь? Правильно. Он покупает ребенку новую одежду, а мать, ограниченная, как сама природа, стирает ее. По телевизору это показывают. Мать играет на рояле, пока ее педали носят.

Директор досыта наокунался в воронку своей жены, теперь он смотрит перед собой, видит самого себя и крутит во все стороны своего домашнего зверька, — очень любезный незнакомец, склоняющийся над мотором, который он больше не гоняет на полных оборотах. Так ласкают собаку. Муж брызжет на женщину слюной (прошу прощения). Родина — это не то место, где до тебя побывал уже кто-то другой. Женщина для мужа — это постоянная (взятая на постой) константа, ведь она стоит ногами на земле, а он целится прямо в сердце и пишет любительские компьютерные программы, от которых все должны лишиться дара речи. Свет падает на поле, и завтра Герти тоже наверняка будет здесь. Никакому другому мужчине не позволено увиваться вокруг нее и упиваться ею, когда ей вдруг станет скучно. Теперь директор выстреливает вперед из мертвой зоны. Он выбирается со своей позиции в самое начало, словно ручей, бегущий в долину. Эти гонки по «формуле 1» ему очень нравятся. Стоять и беспокойно переминаться на старте! А вокруг та же самая ночь не в состоянии очистить бедный люд от самих себя, напротив, им холодно, и им приходится согревать себя в печурках своих жен. Они не хотят завтра опоздать туда, где не слишком желанны, но ожидаемы нашим огромным достоянием, нашей фабрикой. Их полет прерывают. Многие вынуждены срезать с фруктовых деревьев побитые морозом ветки. Директор сыплет прямо в ухо жене отвратительные комья словесной грязи. Жену ведь можно просто забыть навсегда, как рюкзак, набитый заплесневелым хлебом, пусть себе другого поищет. В любое время! Она живет до тех пор, пока ему просторно двигаться в ее трусиках. Пока в нее протоптана и посыпана песком по меньшей мере одна дорожка, по которой муж может вернуться, если ему там больше не понравится. Мяч должен влететь в ворота. А она? Он тянет ее за волосы, словно держит руль в руках. Добираясь до конца, его член в конвульсиях вламывается в ее заросли. В последний момент он выскальзывает наружу. Она слишком зажата. Муж бьет ее кулаком по затылку, устремляя свой гневный рык в ее сторону. Неужели эта женщина мечтает о мягких испарениях над более приятным ей членом? Разве такое возможно? Вот и получается, что доверху наполненную чашу директора проносят мимо нее и выплескивают порцию ущербных нечистот прямо ей на кожу. Женщина не заслуживает того, чтобы муж проявлял к ней склонность хотя бы на сорок пять градусов. Наполним себя наполовину, нет, на три четверти! Раньше торжествующим завоевателям не строили таких препон. Нынче же времена переменились.

Жители этого края скоро проснутся, гонимые с одного места на другое, прежде чем узнают, где они вообще застряли. Впрочем, постойте, одно преимущество есть и у них: весна настанет для всех, придет и принесет охи и вздохи и массу свежего воздуха. Однако мы между тем достигнем большего, потому что МЫ идем дальше, мы осмеливаемся: мы идем в театр, на концерт или на выставку, где мы узнаем самих себя, поддерживаемых одним только отблеском, который падает на нас из ВАШИХ бедных глаз. Да, мы в черном списке! Пожалуйста, посмотрите вниз, там — неухоженный холм, составленный из безработных кредиторов, которые зависят от прихоти банков. Свет в этих глазах, ах, он не позолотил на повороте шоссе ничего, кроме дивидендов фабрики. Они позабыли включить знак поворота и, повернув не туда, испуганные блеском наконец-то завоеванной работы, скатились прямо в реку. Нельзя по утрам засыпать за рулем. А что тем временем происходит с налогами, которые мы платим? Их растрачивают, как людей, приобретая дорогой спортивный автомобиль в этой стройной одаренной стране, там, впереди, где промышленность закладывает крутой вираж. Где-то в другом месте живут люди и попадают под колеса, мы же продолжим теперь наш извилистый путь, оставляя еле заметные следы на асфальте шоссе, а нашим детям оставив по цветному телевизору и по видеомагнитофону на душу населения.