XXV
Бальтазар Косса в душе не любил Рима. «Стобашенная» (на деле их было больше трехсот) Болонья, возможно, по воспоминаниям молодости, и поразившая его на всю жизнь Флоренция, больше нравились ему. Но отказать огромному, полуразрушенному, воняющему отбросами, нелепо раскиданному по холмам Риму, отказать в его древнем величии, выглядывающем из каждой развалины, из каждой обрушенной базилики, из каждого осколка древних колонн, арок, и гордо высящих доселе триумфальных ворот, воздвигнутых римскими императорами, отказать в мощи и древности этому городу, где все еще высили циклопические громады Колизея, Терм Каракаллы, замка Ангела и Пантеона, было нельзя. И все-таки, когда Томачелли, рассорясь с римской толпой, переехал в горную Перуджу, Косса был почти рад. Этот второй папский город как-то больше лежал к душе, а Томачелли замысливал, к тому же, перебраться в крохотное, после Рима, Ассизи, чтобы быть полностью свободным от всех этих Савелли, Колонна, Орсини и других. Коссе он сказал, перефразируя слова Цезаря:
– Лучше быть первым в Ассизи, чем вторым… Да что, вторым! Чем быть последним в Риме!
Здесь, в Перудже, и был решен окончательно отъезд Коссы в Милан, с предложением о продаже индульгенций на территории миланского герцогства. (Герцогом Джан Галеаццо, некоронованный глава Милана и Павии, к тому времени еще не стал.)
Лошади весело бежали мимо одетых лесом холмов и виноградников, мимо полей и пасущихся стад. Земля, великая и многострадальная земля Италии, казалась издали совсем не разоренной и не больной, хотя кому, как не Коссе, было на деле знать, как живется «освобожденному» кормильцу на итальянской земле! Недаром правитель Милана, Джан Галеаццо Висконти, начал с того, что, захвативши власть, издал четыре года назад указ, запрещающий конфисковать у крестьян любых юридических категорий за долги скот и сельскохозяйственный инвентарь. А еще прежде, своим указом 1386-го года, распорядился уничтожить все феодальные замки, не надобные для обороны страны.
В Умбрии и папской области такого указа не было. Там и сям белели виллы местной знати. Иногда над холмом вздымались башни и зубчатая преграда стен очередной твердыни какого-нибудь графа или барона. Земля Умбрии, древняя и прекрасная земля расстилалась окрест. Голубели, в отдалении, горы, и так спокойно, так легко было на душе!
Однако, почему Коссе, прежде всего, понадобилось отправиться именно в Милан, это следует объяснить.
Столица Ломбардии, Милан, была северными воротами Италии, той части ее, которая пограничьем своим упиралась в громады Альпийских гор. К западу от Ломбардии располагались уже земли Франции – Прованс и Савойя, к северу – швейцарские кантоны, а за ними Германская империя, Австрия, Бавария… На западе, узкой полосою вдоль моря лежали земли Генуэзской республики, на востоке, за чередой городков-государств – Венеция, а на юге… На юге находилась вся остальная Италия, и прежде всего, костью в горле, флорентийская республика и Болонья, а далее – патримоний Святого Петра, закрывающие властителям Милана путь к овладению всей страной.
По землям Милана ведут, сквозь перевалы Альп, торговые пути в северную Европу. (И паломники в Рим идут по этим путям!)
В XI–XII веках Милан возглавляет борьбу с Гогенштауфенами и побеждает в этой борьбе!
Со второй половины XIII века Милан все более уступает Флоренции, но все же это крупнейший из итальянских городов.
Это цветущий город. Он стоит на узле стратегических дорог и, быть может, потому сохраняет в значительной степени феодальную структуру.
В Милане изготовляют лучшее в Европе оружие, лучшую сталь.
В 1262-м году папа Урбан IV назначает Оттона Висконти архиепископом Милана, и с этого времени род Висконти начинает пробиваться к высшей власти. Милан при них постепенно подчиняет окрестные города. Маттео Висконти (1287–1322 гг.) ведет ожесточенную борьбу с Авиньонским папским престолом и с Робертом Неаполитанским. Сын Маттео, Галеаццо (1322–1327 гг.) продолжает политику отца. Следуют падения и подъемы. Архиепископ Джованни Висконти сумел посадить сына в Болонье (1350 г.), а в 1353-м году подчинить Геную. Но возмутились папский престол и Флоренция, началась война.
Джованни умер в 1354-м году. Ему наследовали три его племянника, сыновья его брата Стефано: Маттео II, Галеаццо II и Бернабо. Маттео II вскоре умер, а Галеаццо II и Бернабо поделили власть. Галеаццо сел в Павии, Бернабо – в Милане.
Галеаццо II и Бернабо, оба были тиранами и даже садистами. Так, Бернабо приказывал ловить и подковывать босоногих францисканцев, «дабы они не сбивали ног, шмыгая в его владениях». Бернабо, к тому же, прославился любовью к охоте и охотничьим собакам. Он выстроил дворец для пятисот своих псов, а сверх того несколько сотен собак были розданы жителям Милана, и ежели собака умирала, держателя ее казнили. Разумеется, популярности это им не прибавило. Понимая это, оба брата выстроили себе цитадели (в Милане и Павии). С 1375-го года Галеаццо II начинает привлекать к власти своего сына Джан Галеаццо.
Галеаццо II умирает в 1378-м году, и Джан Галеаццо становится соправителем Бернабо.
Джан Галеаццо отличался от отца и дяди умеренностью, вкрадчивой осторожностью и громадным политическим чутьем. Бернабо выдает за него свою дочь (первая жена Джан Галеаццо умерла). Кстати, своих дочерей Бернабо ухитрился выдать чуть ли не за всех владетельных государей Европы.
С Джан Галеаццо у Бернабо идет игра в кошки-мышки. В отличие от дяди-атеиста, Джан Галеаццо разыгрывает дурачка, целиком увлеченного молитвами и монахами, помощью церквам и т.д. В мае 1385 года он извещает дядю, что едет на богомолье мимо Милана и хотел бы приветствовать тестя и дядюшку. Бернабо выезжает за ворота Милана с двумя старшими сыновьями, без охраны и оружия, и тут же, у Верчеллийских ворот, схвачен, с триумфом привезен в Милан и заключен в крепость. Население восторженно приветствует Джан Галеаццо (ему уже 33 года), ожидая от него прекращения произвола и прочих благ.
При Джан Галеаццо Милан достигает апогея своего могущества.
Джан Галеаццо сразу же устраивает процесс над дядюшкой. Бернабо переведен в крепость Троццо, где и умирает в декабре того же года. Сыновья Бернабо тщетно ищут (и не получают) помощи, а Джан Галеаццо начинает с успехом управлять Миланом, сосредоточивая всвоих руках политическую и экономическую власть, присвоив себе, как уже сказано, титул «графа доблести». Самозванно он называл себя также миланским герцогом.
Он издает ряд законов, обуздывающих феодалов, централизует сбор налогов, завязывает сложные брачные отношения с французским двором (Валентина Висконти выходит замуж за Луи Орлеанского, брата французского короля). Дело тянется с 1385 до 1389 год, и в брачный договор включается статья, позволившая французам через столетье начать оккупацию Италии. Однако этим актом Джан Галеаццо обеспечил себе западные рубежи и начинает, опять же с 1385-го года, движение на Восток, против Антонио делла Скала, властителя Вероны. (Вместе с Франческо Новелло Каррара, правителем Падуи.)
В 1387-м году Антонио делла Скала бежит, Джан Галеаццо в результате приобретает Виченцу и Верону, после чего наступает черед Падуи (1388 г.).
А затем Джан Галеаццо затевает интриги против Флоренции, подбираясь к Болонье и исподволь разрушая союз государств, старающихся помешать наступлению Милана на центральную Италию.
В 1389 году идут упорные, но бесплодные переговоры по этому поводу, в которых участвуют, кроме Флоренции, Болоньи и Милана, послы Сиены, Перуджи, Лукки, Римини, Урбино, Феррары и Мантуи. Предложения Джан Галеаццо принимают все, кроме самых могущественных – Болоньи и Флоренции.
В октябре 1389-го года Джан Галеаццо изгоняет всех флорентийских и болонских граждан из своих владений, а в конце апреля 1390-го года, уверенный как в нейтралитете Франции, так и в превосходстве своих сил, объявляет войну Флоренции с Болоньей.
Война начинается сперва успешно для него. Ему помогают его верные сателлиты: Альберто д’Эсте (Феррара) и Франческо Гонзага (правитель Мантуи). Но тут на помощь флорентийцам нежданно приходит из-за Альп враг Джан Галеаццо, герцог Стефан Баварский. К тому же Франческо Новелло Каррара с собранным наспех войском захватывает в ночь на 19 июня Падую, а в Вероне происходит восстание, с трудом подавленное миланским кондотьером Якопо даль Верме. Франческо Каррара бросается к Ферраре, принуждая Альберто д’Эсте заключить мир.
Джан Галеаццо изворачивается, как может. Подкупает Стефана Баварского, но на него движутся французские отряды Жана д’Арманьяка (родича, по жене, покойного Бернабо). Завязывается долгая и уже бесперспективная борьба, и, в конце концов, в январе 1392 года заключен мир.
Эта война обошлась Джан Галеаццо в два миллиона флоринов. Растут налоги. Именно тут ему приходит идея не пропускать паломников, дабы столь нужное золото не уплывало из Милана в Рим.
Но от планов своих Джан Галеаццо не отступает отнюдь, вмешиваясь в дела Пизы и Сиены, всюду засылая своих соглядатаев и подкупая местных оппозиционеров (даже в самой Флоренции!).
Вот к такому-то человеку и прибыл Бальтазар Косса (или Бальдассаре Косса) послом от Бонифация IX.
Дорога, занявшая около трех недель, была трудна. Его не раз останавливали и задерживали военные отряды кондотьеров Джона Гауквуда и Якопо даль Верме. И только папская грамота, да и то не сразу, помогала окончить бесконечный спор и вновь устремиться в путь.
На полях, невзирая на войну, работали. Поспевал виноград. Уже первые фуры, полные спелыми гроздьями, устремлялись к давильням, и терпкий запах истекающих соком ягод струился над дорогой, щекоча обоняние. Мир еще не был заключен, но военные действия, после ряда мелких и безрезультатных стычек, почти прекратились.
К Милану подъезжали в сумерках, чему Косса был весьма рад, ибо до встречи с Висконти следовало отдохнуть и выспаться. Поэтому он предпочел, на первую ночь, по крайней мере, остановиться в гостинице монастыря, где посланца папы и встретили, и накормили должным образом. Принявши ванну, он с наслаждением вытянулся на мягкой постели, застланной чистыми простынями, и мельком, уже засыпая, подумал о том, что с возрастом, по-видимому, телесные блага приобретают для человека все большее значение, но, не успев додумать сию мысль до конца, уснул.
Но вот замок, вот сводчатый вход. Сводчатые каменные входы всегда вызывали у Коссы смутную тревогу, желание схватиться за кинжал, как-будто там, впереди, его поджидает засада. Внутренний двор, и… Любезный секретарь? Мажордом? С улыбкою проводящий папского посланца по широкой каменной лестнице, мимо обширного зала для приемов, куда-то выше, еще выше, еще… И, наконец – раздается лай собак!
Открывается дверь, и Косса поневоле замирает перед дюжиной огромных, с теленка, псов, встречающих его у дверей достаточно недружелюбным рычанием.
– Они вас не тронут! Проходите! – слышится тягучий низкий голос хозяина.
«Графу доблести» едва за сорок, но он выглядит старше своих лет. Толстый, бледный и неподвижный человек (почти не покидающий своей Павии, и то, что он нынче в Милане, – редкая удача для Коссы) едва приподымается в кресле. Он ждет, устремив глаза на подходящего Бальтазара, который кланяется и приветствует хозяина Милана со всей приличествующей вежливостью и знаками почтения, полагающимися владетельному государю (хотя официально Висконти – никто. Он французский граф, а разговоры о получении герцогского достоинства от императора Венцеслава только еще ведутся).
Удовлетворенный Джан Галеаццо молчит и смотрит выжидательно, и Коссе приходится самому начинать не очень приятный, как он понимает сразу, и очень нелегкий разговор.
«Граф доблести» смотрит исподлобья, склонив голову, отчего жирный ожерелок складывается тугими складками на этом почти поросячьем лице, ежели бы не чрезвычайно острый, прямо-таки въедливый взгляд умных глаз.
Косса, надумавший было, еще до встречи, «взять быка за рога», на ходу меняет тактику, говорит мягко и как бы не о самом главном, о паломниках, которым трудно… В условиях войны… И совсем уже скользом о замысле выпустить индульгенции. Джан Галеаццо смотрит на него глазами несвежей рыбы и вдруг спрашивает, без связи со сказанным:
– Как папа относится к затеянной мною войне?
И во взгляде его, внезапно вновь сделавшимся острым и пронзающим, словно бы проскочили опасные огоньки.
Косса, откидываясь в кресле, которое, помедлив, предложил ему занять Джан Галеаццо (все-таки папский посланец!), смотрит на миланского деспота открытым доброжелательным взглядом и отвечает:
– Никак! Вы все – духовные подданные его святейшества. Престолу Святого Петра необходимо единство Италии, и ежели его добьется герцог Милана, города, сокрушившего некогда германского императора, – исполать ему!
Джан Галеаццо отвечает бледною улыбкою. Оба знают, что положение самозванного герцога необычайно тяжелое, что потеряна недавно завоеванная Падуя, что вчерашние союзники, тот же властитель Мантуи, Франческо Гонзага, отвернулись от него, что Флоренция заключила союз с Болоньей, так называемую «Болонскую лигу», к которой готовы присоединиться – или уже присоединились? – Феррара, Падуя, Имола, Фаэнца и Равенна, и, – что серьезнее всего, – нейтальная Венеция тоже готова поддержать Болонскую лигу!
И оба знают, что все, сказанное меж ними, пока оно не облечено в плоть грамот, а грамоты не поддержаны военной силою, просто слова («Слова, слова, слова!» – как скажет принц Гамлет).
И оба знают, к тому же, что Перуджа ныне во власти папы, и он ее миланскому герцогу добром не отдаст. И только недавний переворот в Пизе, оторвавший этот город от Флоренции, можно почесть очередной удачей миланской политики, хотя Джан Галеаццо по-прежнему протягивает руки к Сиене и к Перудже, да и ко всей Умбрии, не говоря о Болонье.
В это время пес, лежащий у самого кресла Висконти, начинает рычать, и Джан Галеаццо кладет ему руку на голову, успокаивая.
– Любите собак, монсеньор Косса? – спрашивает он.
– Люблю лошадей, ваша светлость! – возражает Косса. – А еще – корабли. – И с легкой улыбкой добавляет: – Люблю женщин, но собаки, по-видимому, вернее?
– Вернее, вернее! – ворчливо соглашается хозяин Милана, но тут же, однако, и возражает самому себе: – Хотя, вот его отец был любимым псом дорогого дядюшки Бернабо, и наверное, должен был бы перегрызть мне глотку! – Грузный Джан Галеаццо невесело усмехнулся. – А он только скулил, уткнувшись носом в стену, и никого не подпускал к себе, не брал пищу, пока не издох. За два дня до своего хозяина… Как вы считаете, монсеньор, я отравил своего тестя и дорогого дядюшку?
Колючий взгляд Джан Галеаццо вновь прожег Коссу насквозь. Бальтазар весело глянул ему в глаза, отверг:
– Вы – «граф доблести», а доблесть скорее в том, чтобы поймать волка голыми руками, чем отравить его!
– Не надо льстить, монсеньор! – отозвался Висконти, откидываясь в кресле. – Льстецов у меня хватает, и в Милане, и в Павии! Хотя вы правы, старый злодей был осужден на смерть Большим советом Милана, но я не пролил бы крови Висконти… Он издох от ярости, мечась по тюремной камере, когда узнал, что его осудили те, кто дрожал перед ним и готов был лизать ему пятки. Бойтесь льстецов, монсеньор! И никогда не доверяйте им, непременно предадут. Верить нельзя никому, разве что собственной тени… Да вот еще Франческо Барбаваре, впрочем, он тоже моя тень!
Названный секретарь Галеаццо как раз вступил в это время в покой.
– Ступай, Барбавара, и пригласи его преосвященство побеседовать с мессером Коссой! – сказал «граф доблести» и, когда тот исчез, добавил, обращаясь к Бальтазару: – Вот уже сто лет, мы, Висконти, объединяем Ломбардию, железом и кровью, мечом и законом. Мы дали черни мир и спокойствие и, если позволит Бог, дадим единую монету и единые законы. Надежно защитим Италию с севера – от французов, баварцев, австрийцев и венгров… Вы помните венгерское нашествие? Передайте его святейшеству: пусть оставит мне северную Романью, и я буду ему надежнейшим щитом и самым верным викарием!
«Отдать тебе Болонью? – подумал Косса. – Ну уж, нет!» Но вслух не произнес ничего, лишь как бы согласно кивнул головой.
– А относительно этих ваших индульгенций…
– Относительно индульгенций, – перебил Косса, – я полагаю, что в нынешних обстоятельствах (он намеренно не сказал «военных») дружеское расположение папы не безвыгодно миланскому герцогу! Тем более, что значительная часть средств, которые могли бы уплыть в Рим вместе с паломниками, останется в вашей казне!
Джан Галеаццо вновь поглядел на Коссу взглядом несвежей рыбы.
– Побеседуйте с Пьетро Филаргом! – отозвался он. – А я тем часом подумаю!
– Да! – Догнал двинувшегося уходить Коссу голос властителя Милана. – Моя супруга вам бесконечно благодарна за спасение нашей родственницы Яндры делла Скала в Болонье! («И за то также, – договорил Косса про себя, – что Яндра всего лишь моя любовница и потому я не смогу в дальнейшем претендовать на Верону!» – Косса уже начинал понимать прихотливую логику высказываний «графа доблести».)
Франческо Барбавара появился из-за двери, словно вытянутый оттуда незримою нитью, и услужливо склонил спину, приглашая папского посланца, которого властитель Милана отпустил легким кивком головы.
Аудиенция была закончена без всяких обещаний герцога, но Косса внутренним чутьем своим почуял, что «граф доблести», которому не захочется обострять нынче отношения ни с Римом, ни с Неаполем, согласится с ним. Поэтому он шел вослед за Барбаварой с легким сердцем, даже про себя насвистывая привязчивый мотив уличной песенки.
Филарг встретил Коссу едва ли не с дружескими объятиями. Это был человек едва за пятьдесят лет, еще крепкий, с ясным и умным лицом, с глазами, окруженными мелкою сетью морщин – глазами много читавшего человека. Косса знал, что Филарг даже не итальянец, а, кажется, грек, уроженец острова Кандия, принадлежавшего Венеции, которого, еще ребенком, подобрали итальянские минориты. (Филарг, кажется, даже не знал и родителей своих.) У ребенка, получившего католическое воспитание, оказались блестящие способности. Он путешествовал по Италии, Англии и Франции, учился и преподавал, стал известнейшим эрудитом и был приглашен Галеаццо в Ломбардию, где стал епископом, и сейчас ожидал архиепископского сана.
Они оба, два служителя церкви, уселись за стол. Явилось вино, копченый угорь, моллюски, крабы, неизменные макароны с сыром, вслед за чем воспоследовали многоразличные печенья, конфеты и пирожные.
Филарг много ел, еще больше говорил, превознося своего герцога превыше небес. Мол, стоит ему только разделаться со своими докучными противниками, и он начнет уже задуманное огромное строительство картезианского монастыря (знаменитой, в грядущем, Чертозы), тотчас станет достраивать миланский собор и уже наметил открыть университет в Павии, для которого он, Филарг, ищет повсюду дельных преподавателей, сговариваясь об оплате профессуры и найме помещений для студентов.
– Я уговорил Бальдо, да, да! Самого Гвидобальдо ди Франческо Убальдини, профессора права, которому платят за его лекции тысячу двести флоринов в год, – уговорил преподавать у нас! И знаете, что молвил Висконти, когда услышал об этом? Он сказал своему кондотьеру Альберико да Барбьяно: «Сегодня, Альберико, я одержал такую победу, что и твоему мечу не под силу: я приобрел Гвидо Бальда! Профессор Бальдо – это больше Брешии, могущественнее Бернабо и ученей всей Болоньи!» Вот что сказал Джан Галеаццо, и это одно показывает, что он за человек!
– О! Он будет герцогом! Станет им! – говорил Филарг, закатывая глаза и осушая кубок за кубком. – Клянусь! Джан Галеаццо Висконти – великий человек! И он… – Тут Филарг наклонился к Коссе и понизил голос, проводив взглядом прислужника, выносившего опустошенные блюда и сосуды. – И он объединит Италию!
Филарг сказал и откинулся в кресле, победно поглядевши на Коссу, а Косса молчал, думал. Думал о том, сколько уже их было, объединителей, и как верили в них! Божественный Данте искал своего героя во властном повелителе Вероны, Конгранде делла Скала, и где теперь этот властитель? Где потомки его? Иные сидят в Венеции. Яндра… А города Вероны уже нет! Город захвачен Миланом, и недавнее восстание в нем потоплено в крови. Нет, он, Косса, все-таки прав! Объдинителем Италии должен быть человек, облеченный не только светскою, но и духовною властью… Томачелли? Или он сам, Бальдассаре Косса, граф Белланте?
А Филарг все говорил и говорил, уже сбиваясь, отяжелев от вина и еды, о преподавателях, парижском университете, номиналистах, Франциске Ассизском, о еретических движениях в Англии, о предопределении, и чуялось, что ему трудно остановиться, ибо он дорвался до собеседника своего уровня и своей культуры, с коим можно говорить на равных, а не учить и не втолковывать, не «преподавать»!
А Джан Галеаццо, тем часом, думал о папском посланце, о предложении Бонифация IX, поворачивая новую для себя мысль так и эдак и постепенно приходя к решению разрешить предложенное папой, разрешить даже не потому, что это станет чем-то выгодно ему, Джан Галеаццо Висконти, а потому, что выгода сего деяния для пап будет весьма сомнительна. И, думая, он гладил голову своего любимого пса, почесывал у него за ушами, приговаривая негромко:
– Что, Джино, мой верный пес! Как ты относишься к тому, что папы будут продавать отпущение грехов, словно скарлат в розницу, апельсины, крабов или морских мидий? Как по-твоему, не захиреет ли от подобной торговли в грядущем и светская и духовная власть римских первосвященников? Да и самого папства? В пользу нашей власти, власти светских государей Италии? Быть может, и мне удастся, в результате, добиться дальнейших уступок от того же Бонифация с его не в меру деятельным секретарем? А, Джино? Молчишь? Это не для твоего собачьего ума, скажешь ты мне? Не для твоего, не для твоего! Что ты лижешь мне руки, или так одобряешь меня? Пусть папа торгует грехами, а мы с тобой будем приобретать земли и города! Дай мне только купить у Венцеслава герцогский титул, и мы с тобою заберем Геную, затем Пизу, Сиену, Перуджу. Затем, опираясь на флот, – Сицилию. Захватим Болонью и так окружим со всех сторон Флоренцию! Надо поладить с Владиславом! Нам очень многое надобно содеять, Джино! Содеять, дабы утвердить Италию за собой!
Согласие Джан Галеаццо было получено. Обоюдно согласованный договор гласил:
«Вместо того, чтобы совершать дорогостоящее путешествие в Рим и вывозить туда золото из своей страны, христиане могут на месте, не выезжая из Ломбардии, купить индульгенции с отпущением грехов, которые привезут специальные доверенные лица папы. Индульгенции эти ничем не отличаются от тех, которые приобрели бы паломники в Риме, если бы им посчастливилось туда попасть. Но эти привезенные папскими агентами индульгенции будут стоить здесь только две трети суммы, необходимой для поездки в Рим (если бы ее им разрешили). Человек, заплативший деньги (значительно меньше, чем нужно для путешествия) и принесший свой дар Святому престолу и наместнику Иисуса Христа на земле, должен будет, кроме того, исповедаться у местного священника и сразу же получит отпущение грехов».
То, что продавцы индульгенций часто продавали отпущение грехов насильникам и убийцам (за более высокую плату!), не требуя исповеди, это уже другой вопрос. Впрочем, подобного развития событий можно было ожидать с самого начала.
