4
Лес
На следующее утро Люций опять искупался в реке и увидел сверкающую вспышку пчелоеда, мелькающего над широким лугом. Он перекрестился и пробормотал молитву. Если пчелы к удаче, то что означает пчелоед?
Он вернулся в лагерь и увидел быстро скачущего верхом императорского гонца. Люций подошел, чтобы поинтересоваться, что за донесение тот привез, но всадник невыразительно ответил:
— Это только для наместника Гераклиана.
Люций пожал плечами, позволил тому спешиться и войти в палатку Гераклиана.
Через несколько минут гонец вышел из палатки, вскочил в седло и умчался прочь.
Гераклиан сообщил Люцию, что с этого дня Палатинская гвардия будет постоянно держаться в авангарде.
Они позавтракали грудинкой и сухарями, свернули лагерь и тронулись в путь. Пришлось снова подниматься вверх из долины. Они ехали по грубым, сожженным солнцем, пустынным равнинам, где лишь изредка встречались ракитник или кермесоносный дуб, воздух опьянял ароматами можжевельника и дикого тимьяна. По этой выжженной пустоши они ехали до второй половины дня. На юге собирались грозовые тучи, но гроза так и не разразилась. Даже здесь, в горах, воздух был жарким и душным. Потом начался медленный спуск, и дорога привела их в густой сосновый лес.
В лесу было темно и гнетуще, вернулась внушающая ужас, тяжелая атмосфера, что преследовала их в день, когда они покинули Рим. Несомненно, вот-вот должна была разразиться гроза. А в темноте леса тяжесть и безмолвие нависшего летнего дня казалась еще более зловещей. Лошади испугались, начали вращать глазами, сверкать белками и нервно прядать ушами, их ноздри раздувались, чуя опасность, а из-за густых, темных деревьев, стоявших, как злобные часовые, по обеим сторонам дороги, ничего не было видно.
Люций заметил, что Марко внимательно вглядывается в лес слева от дороги. Он проследил за направлением взгляда.
— Что там, центурион?
Марко покачал головой.
— Ничего.
Они снова замолчали.
Наместник Гераклион, едущей с Палатинской гвардией во главе колонны, поймал себя на том, что думает о Варии и о его легионах в темном лесу Тевтобурга, хотя сам находился в самом сердце Италии. Италия перестала быть безопасной. Еще он думал о Стилихоне.
Иногда ему очень не хватало общества и неиссякаемого оптимизма этого человека, убитого героя Рима, который его всегда возмущал и чьим убийством он руководил. Хуже всего то, что Гераклиан понимал — сам он человек очень слабый. А еще он понимал, что это самое ужасное ощущение для мужчины. Быть гребцом на галерах, быть распятым, стать «развлечением» во время представления с дикими зверями — все это ничто в сравнении с пыткой ежеутреннего пробуждения и понимания, что дух твой под панцирем сверкающей бронзы и алых красок слаб и робок. Гераклиан сильнее сжал поводья и поехал дальше.
Темные сосновые деревья почти соприкасались верхушками у них над головами, и те лоскутки неба, что все-таки виднелись между ветвями, были тяжелыми и серыми, как щиты. Стало так темно, что они с трудом различали тропу, и вдруг все осветилось — разветвленная молния ударила в лес в опасной близости к дороге. Буквально через мгновение громыхнул гром, показав, что молния едва не ударила в саму колонну. Лошади заржали, начали вставать на дыбы, всадники с дикими криками осаживали их.
В скрипучей либернианской карете, позолоченные украшения и кармазинные занавески которой среди этого зловещего и сурового ландшафта казались особенно нелепыми, Олимпий, охнув от страха, когда сверкнула молния, схватил Аттилу за руку. Мальчик аккуратно высвободился.
— Но наверное здесь, под высокими деревьями, мы в безопасности? — пролепетал, заикаясь, Олимпий.
Это прозвучало так, словно он обидчиво жаловался богам, устроившим эту грозу, на молнию и на то, как все обернулось. Знак глубочайшей тупости… И Аттила улыбнулся.
Олимпий не понимал этого мальчика-гунна. Он улыбался часто — эдаким волчьим оскалом, но в его улыбке не было счастья. Он был полон гнева, даже ненависти. Он улыбался, как маленький божок, наблюдающий за жертвоприношением.
Наместник Гераклион подал знак, что колонна должна двигаться дальше, и они угрюмо повиновались.
Опытные солдаты, такие, как Марко и Люций, опустили копья и сняли железные шлемы — уж лучше промокнуть. И стоило пожалеть знаменосца в такую грозу. Он не смел опустить знамя, даже ради собственной безопасности. Бедный парень превратился в живую мишень для молнии.
Поднялся холодный ветер, начал терзать ветви прямо у них над головами, трепать их плащи. А потом пошел дождь. Большие холодные капли падали на головы и плечи и барабанили по крышам карет, в которых сидели немногочисленные везунчики. После первых шумных капель дождь хлынул потоком, и солдаты в голове колонны с трудом различали дорогу из-за сплошной пелены воды. Гензерик и Берик, наконец, проснулись. Олимпий неистово крестился, да и по всей колонне солдаты и командиры то и дело осеняли себя крестом во имя Иисуса или обещали жертвы Митрасу и Юпитеру, если благополучно доберутся до Равенны. Многие давали обещания и клятвы всем троим богам. Чего беречь залог, если ставка одна?
Дождь все хлестал, волосы прилипли к головам, красные шерстяные плащи — к плечам, лошадиные гривы — к холкам, со всех струилась холодная горная вода. На пересохшей летней дороге, сначала твердой, как бетон, а потом размокшей и превратившейся в желтую, липкую грязь, быстро образовались лужи. И люди, и кони склоняли головы в знак повиновения, и страха, и усталости перед превосходящей силой грозы и богов грозы, но продолжали двигаться вперед. Один Аттила высунулся в окно кареты и, ухмыляясь, смотрел на дождь.
— Сядь в карету, мальчик, — бранился Олимпий. — Задерни занавески.
Но Аттила не обращал на него ни малейшего внимания.
Все остальные в колонне ощущали этот ливень, как беснующееся животное, угрожавшее уничтожить их единым взмахом ослепительно белых рогов. Но Аттила чувствовал, что гроза пронизывает его насквозь, что он — ее часть, что она не причинит ему вреда. Все остальные, съежившись в своих личных вселенных, чувствовали себя перед этой грозой такими маленькими, утратившими силу, испуганными, приниженными. А мальчик чувствовал себя сильнее, крепче, могущественнее: единым целым с громом, единым целым со вселенной. И глядя на него, ощущая часть этой истины, чувствуя что-то противоестественное, Олимпий зажмурился и опять перекрестился.
Аттила ухмылялся дождю и черному, залитому водой лесу, так плотно окружавшему их. Когда еще одна ужасная молния ударила в деревья рядом с дорогой, и одна из сосен рухнула на землю в окружении искр, дыма и пламени, и кони во всей колонне начали метаться во все стороны, закатывая глаза и прижав уши, так что пришлось с трудом сдерживать их, натягивая поводья, и каждый второй в колонне осенил себя крестом, беззвучно шепча отчаянную молитву, Аттила в исступленном восторге вглядывался в лес, смотрел на хаос темных, разъяренных небес и шептал:
— Астур, отец мой… Владыка Гроз…
И тут молния ударила в карету Берика и Гензерика.
Молнии непредсказуемы, и эта не тронула саму карету, но кожаные ремни, что поддерживали ее, лопнули, и вся громоздкая махина выгнулась по центру и опустилась на оси.
Задняя ось с громким треском сломалась. Перепуганные лошади заржали, встали на дыбы и попытались вырваться из постромок, но остались безжалостно прикованы к сломанной карете. Возница хлестнул их кнутом, и они нервно повиновались.
Колонна медленно остановилась. Двое верховых гвардейцев, ехавших по обеим сторонам кареты Олимпия, повернули назад, чтобы выяснить величину повреждений. Они быстро пришли к выводу, что сломанную кареты нужно вытолкать с дороги в лес, а обоим принцам-вандалам придется пересесть в другую карету.
В этот миг Аттила обернулся и увидел, что Олимпий наклонился вперед и как-то странно сгорбился, а из его необъятного брюха торчит подрагивающее древко стрелы. Евнух, прижав руки к животу рядом со стрелой, бормотал:
— Меня подстрелили! — Он посмотрел на мальчика и повторил: — Меня совершенно ужасно подстрелили!
— Похоже на то, — согласился Аттила.
Большая часть стрелы оставалась снаружи, и мальчик уже сообразил, что в животе евнуха застрял дюйм или два, включая головку. Учитывая объемы Олимпия, рана будет совсем небольшая. Он бросил на евнуха короткий сострадательный взгляд и снова высунулся наружу. И точно, рядом с окном, в позолоченной стенке кареты, торчала еще одна стрела. Пока Аттила рассматривал ее, из темного леса и дождя беззвучно посыпались еще стрелы, как сверхъестественные посланцы из другого мира. Очевидно, тетивы невидимого противника еще не успели отсыреть. Одна стрела попала в ногу лошади; другая пробила глотку солдата, он упал на коня, вцепившись в его холку и заливая промокшую гриву кровью.
— Нападение! — закричал молодой optio. — Слева! Второй эскадрон, ко мне!
Восемь кавалеристов начали прокладывать себе путь в густоту леса, срубая мечами низко растущие сосновые ветви.
Вдоль колонны на полном скаку промчался Люций и яростно осадил Туга Бин, чьи передние копыта продолжали скользить вперед по желтой грязи. Люций, несомненно, давно заметил летящие стрелы.
— Спешивайтесь, вы, чертовы тупицы! — взревел он. — Оставьте лошадей, воспользуйтесь своими паршивыми ногами! На нас напали и справа, и слева, если вы, конечно, этого еще ни хрена не заметили! А вы, парни, скиньте эту проклятую штуку с дороги — сейчас же!
Солдаты повиновались немедленно. Упряжь отрезали от поврежденной кареты, и кавалеристы, подоспевшие сзади, повели их прочь. В кожаное седло Люция, рядом с бедром, ударилась стрела, он протянул руку, не глядя, схватил ее и презрительно откинул в сторону, продолжая выкрикивать команды. Наместник Гераклиан и его гвардейцы во главе колонны не подавали признаков жизни.
Сломанную карету приподняли и столкнули с дороги, она тяжело ударилась о ствол высокой сосны и замерла.
— Вы, педики! — заорал Люций на испуганных принцев-вандалов. — Пересаживайтесь в карету перед вами!
Берик и Гензерик, съежившись под плащами, потрусили вперед, к следующей карете.
Люций резко повернул лошадь и вгляделся в дождь.
— Иисус, что за насмешка! Это же просто бандиты, ради Христа! Любители хреновы!
— Опять нападение! — проорал Марко, резко осаживая коня. — Я, черт возьми, просто поверить не могу!
— Я тоже! — крикнул в ответ Люций.
— Остатки той шайки?
Люций помотал головой.
— Это не бывшие солдаты. Они стреляют с обеих сторон.
Стрелы продолжали ударяться в щиты и стенки карет, но оба командира не обращали на них внимания.
— Можно подумать, — заговорил Люций, — что кто-то не хочет, чтобы мы добрались до Равенны.
— А наместник Гераклиан… — начал Марко.
Люций приподнялся в седле и вытянул шею, пытаясь разглядеть, происходят ли в голове колонны какие-нибудь решительные действия. Потом опустился в седло и раздраженно произнес: — Клянусь яйцами Юпитера! Те, кто на нас напал, это, выражаясь армейским языком, кучка хреновых любителей. А мы мечемся, как муравьи на муравейнике! — Он снова сердито повернул лошадь и продолжил отдавать приказы.
— Так. Опс, берешь двадцать человек, и паршивыми ножками пробираетесь вон к тем деревьям и убиваете бандитов. А ты, солдат Дерьмо-вместо-мозгов, приказываешь спешиться еще двум эскадронам и делаешь то же самое справа. И когда я досчитаю до десяти, чтоб ни одной больше стрелы из леса не вылетело!
Грубоватого вида солдат и два эскадрона быстро спешились.
— А ну, дамочки, вперед! — весело скомандовал он. — Повеселимся в лесочке! Найдете кого живого — вырвите у него кишки и повесьте их на ближайшем дереве.
Они исчезли за деревьями, и оттуда почти сразу же раздались громкие вопли. Скоро еще от одной разбойничьей шайки ничего не останется.
Люций вернулся назад, к Олимпию и Аттиле.
— Что, опять бандиты? — завыл Олимпий. — Опять бывшие гладиаторы?
— Да-да, как же, — буркнул Люций. — Я прямо весь дрожу. Любители хреновы, вот кто. — Он сердито посмотрел на евнуха и Аттилу. — Вымуштрованные солдаты нападают на двигающуюся колонну только с одной стороны. Хреновы любители нападают одновременно с двух сторон. — Он сплюнул. — Как вы думаете, в чем тут дело?
Олимпий простонал, что представления не имеет. Мальчик немного подумал и произнес:
— Потому что можно попасть в своих?
— Послушайте, добрый человек, — негодующе взвыл Олимпий, который не мог поверить своим ушам. Они тут беседуют о военной тактике, а у него в животе застряла самая настоящая стрела, и он по-настоящему истекает кровью! — Послушайте, добрый человек! Я ранен!
Люций рывком открыл дверь кареты и нагнулся.
— В кишки? Поднимите-ка одежду.
— Я просто не могу позволить подобного…
Люций нагнулся еще ниже и аккуратно разрезал одежду евнуха кончиком меча. Стрела застряла в складках жира евнуха не больше, чем на полдюйма, и под кожей хорошо были видны очертания наконечника.
— Отлично, — сказал он. — Дышите поверхностно, чтобы стрела не продвинулась глубже. И стисните зубы.
— Прошу прощения?
— Я сказал, — повторил Люций, протянув руку, зажав стрелу в кулаке и резко дернув; издав неприятный хлюпающий звук, наконечник выскочил из брюха евнуха, и кровь потекла довольно сильно, — стисните зубы. Впрочем, уже поздно. Я ее вытащил. Прижмите чем-нибудь ранку, а когда мы выберемся отсюда, перевяжем вас.
Но Олимпий лишился чувств.
Люций взглянул на Аттилу.
— Похоже, тебе придется поработать.
— Шутишь?
Командир покачал головой.
— Пока он не очухается. У жирных задниц вроде этого и кровь ленивая. Она скоро свернется. А пока прижми ему рану рукой. — Он ткнул мальчика в плечо. — Противная работа, я понимаю, но кто-то должен это сделать.
И исчез под дождем, во весь голос выкрикивая команды, чтобы снова построить колонну.
Аттила уставился на лежавшего без сознания евнуха (из дырки у него в брюхе текла кровь) и немного подумал. Потом оторвал широкую полосу шелка от бесценного синего наряда Олимпия, пропустил ему под спину, мокрую от пота, и завязал на животе. Но шелк очень быстро пропитался кровью, так что Аттиле пришлось сделать прокладку из своего собственного льняного рукава, хотя он считал, что жирная задница этого не заслуживает. Он еще сильнее разорвал одежду евнуха и плотно привязал получившуюся повязку шелковым бинтом. Немного понаблюдал. Белый лен впитал какое-то количество крови, но из-под него ничего не вытекало.
Аттила удовлетворенно отряхнул руки.
Тут евнух застонал и очнулся.
Мальчик на это совсем не рассчитывал.
Он слышал, как кричат под проливным дождем солдаты, слышал отдаленный рокот грома и понимал, что настал его шанс. Ладони у него вспотели, а сердце бешено колотилось в костлявой груди, но вовсе не от страха. Аттила краем глаза посмотрел на Олимпия, но евнух, похоже, забыл о нем, прижав руки к животу и тревожно выглядывая в окно. Аттила едва не принес ему извинения, но решил, что это будет нечестно. Мальчик вскочил на ноги, вцепился в лысую голову Олимпия и начал бить ее о деревянную стенку кареты.
К несчастью для евнуха, у Аттилы не хватило силы, чтобы ударить его до потери сознания. Но Олимпий почувствовал, что по затылку течет кровь, и его затошнило, голова у него закружилась, перед глазами заплясали зеленые пятна, и он с трудом прохрипел:
— Умоляю тебя, не убивай меня, кто бы ты ни был. Я щедро вознагражу тебя. Весь этот сброд — полное ничтожество, просто солдаты и рабы, но я человек богатый, у меня высокое положение в Риме…
Он упал на сиденье, хватая ртом воздух. Когда дверца кареты открылась, он сидел, зажмурившись, и только услышал, что гроза шумит сильнее, чем до этого. Потом он расслышал, как дверца болтается туда-сюда под напором ветра, и понял, что мальчик убежал.
Один из кавалеристов увидел бегущего к деревьям мальчика и тотчас же закричал:
— Побег!
Люций резко обернулся и издал крик отчаяния.
— Этот увертливый… Так, Марко, нападающих мы вычистили, все в порядке. Придержи несколько человек, чтобы допросить. Маленький принц далеко по такой погоде не уйдет. — Он вытер со лба пот и дождевые капли. — Скачи вперед, сообщи наместнику Гераклиону. Скажи ему — я имею в виду, предложи ему — чтобы он возглавлял колонну. Мы догоним их позже.
— У них это получится отлично, я уверен, — язвительно произнес Марко. — Палатинской гвардии не досталось ни одного удара.
Люций уставился на него.
— Что ты хочешь сказать?
— Ничего. Простому тупоголовому солдату вроде меня не пристало делать выводы. Я просто докладываю о фактах: странно, но ни единая стрела не полетела в сторону Палатинских гвардейцев или наместника Гераклиона. Все приберегли для нас.
Они внимательно посмотрели друг на друга. Не было в мире человека, которому Люций доверял бы больше, чем своему центуриону. Они спасали жизни друг друга чаще, чем можно было сосчитать.
— Что происходит, Марко? — спросил Люций. — Почему на нас охотятся?
— На нас ли? — уточнил Марко. — Или на тех, кого мы охраняем?
Люций нахмурился и тряхнул головой.
— Езжай вперед, центурион.
— Слушаюсь!
Люций махнул рукой эскадрону из восьми человек, давая знак следовать за ним. Он рассчитывал вернуться через пару минут, замотав маленького ублюдка корабельными канатами, если возникнет такая необходимость.
Колонна снова мучительно медленно тронулась в путь, а девять всадников нырнули в чернильную глубину соснового леса.
Гроза была яростной и короткой, как все летние грозы, и уже начинала стихать. Небо над головой светлело, хотя в сумраке соснового леса кавалеристы все еще толком не видели, куда идут. С деревьев капало, но с неба уже не хлестало. Каждые несколько секунд кавалеристы останавливались и прислушивались, а также изучали следы. На влажной, покрытой хвойными иголками земле след мальчика был слабым, но заметным.
— Как он собирается от нас скрыться? На дерево влезет? — пошутил один из солдат.
— Тихо! — приказал Люций. — Ни звука.
Поехали дальше.
Через несколько минут деревья поредели, и между темными стволами они увидели солнечный свет, прорвавшийся сквозь тучи и освещавший голые холмы впереди.
Они выехали на опушку, и даже эти закаленные солдаты, где только не служившие — от Стены до песков Африки, от диких гор Испании до заросших тростником берегов Евфрата — остановились и в благоговении уставились на открывшийся перед ними вид. Внизу расстилалась прекрасная долина, зеленая от виноградников и оливковых рощ. Чуть дальше высились древние известняковые холмы, серо-золотые под солнечными лучами, а на них паслись овцы и стояли небольшие фермы. А за ними поднимались ввысь горы, даже сейчас покрытые снегом; они купались в необыкновенном искрящемся свете, который отражался от последних грозовых туч и сверкал на обширном небосклоне. А над дальними холмами дугой изгибалась огромная радуга; ее воздвиг там отец Юпитер после великого потопа, во время которого спаслись только Девкалион и его жена Пирра.
И здесь, в сердце Италии, возникало чувство необузданности и опасности, как и на диких просторах за Стеной.
Люди и лошади, подсыхая на солнце, курились паром. Тут один молодой кавалерист резко вскинул руку:
— Вон он идет.
Люций посмотрел на него испепеляющим взглядом.
— Отличная работа, Сальций. Я смотрю на него уже пять минут.
Юноша со стыдом опустил голову, остальные захохотали.
— Все равно молодец, — сказал кто-то еще.
Остальные что-то согласно пробормотали.
— Будь у него хоть капля мозгов, спрятался бы в лесу, — заметил Сальций.
— Много ты понимаешь, — возразили ему. — Это же гунн. Он стремится на открытое пространство. Для него даже лес — тюрьма.
— Ну, считайте, что мы его поймали.
Остальные закивали.
— Это верно.
Люций прищурился, пытаясь как следует разглядеть далекую фигурку.
— Так это мальчик-гунн? Я-то считал, что сбежал один из принцев-вандалов. Вы имеете в виду того, которого зовут Аттилой?
Солдат немного растерялся от такой резкой реакции Люция.
— Да, командир.
— Тот, который всегда убегает, — добавил кто-то.
Светло-серые глаза Люция с непроницаемым выражением смотрели на долину. Далеко внизу маленькая фигурка мальчика отчаянно бежала через поля, между рядами виноградников. Он то и дело оборачивался на девятерых всадников на холме у опушки леса. Аттила понимал, что они хорошо его видят, и им некуда спешить. Какие шансы у мальчишки против девятерых кавалеристов?
— Ну, давайте, ублюдки! — гневно закричал он высоким, пронзительным голосом, согнувшись пополам, схватившись за грудь и задыхаясь. — Давайте, идите сюда, хватайте меня! — Он выпрямился и сделал непристойный жест рукой. — Чего ждете?
Его тонкий голос разносился по всей долине. Услышали его и кавалеристы и ухмыльнулись друг другу против воли.
— Надо отдать ему должное, — признал кто-то.
Люций повернулся к своим людям.
— Возвращайтесь к колонне.
Помощник выглядел озадаченным.
— Почему?
— Один человек вполне в состоянии справиться с этой козявкой. Возвращайтесь к колонне и доложите наместнику Гераклиану, что я приведу мальчишку.
Немного обиженные солдаты повернули коней и снова въехали в лес. Люций пришпорил лошадь и начал спускаться в омытую дождем, залитую солнцем долину. Оставив позади самый каменистый и крутой откос, он пустил Туга Бин в галоп, через влажный от дождя луг, покрытый поздними летними цветами и готовый к сенокосу, потом помчался через виноградники к тому месту, где видел мальчика. Он смотрел вперед, но к тому времени, как добрался до этого места, мальчик поднырнул под лозы и оказался на следующем ряду. Взбешенному Люцию пришлось проскакать до конца ряда и вернуться назад по следующему, но мальчик опять успел поднырнуть под лозы. Люций осадил тяжело дышащую лошадь и задумался. Он нагнулся, сорвал тяжелую, сочную рубиновую гроздь ягод. Всходил Арктур. Скоро наступит время сбора урожая.
Некоторое время Люций с удовольствием жевал виноград, потом произнес самым скучным голосом:
— Ты же понимаешь, что все равно никуда не денешься.
Наступило молчание. Мальчик решал, стоит ли выдавать себя ответом. Но, как и подумал Люций, он был слишком гордым и безрассудным.
— Но тебе меня не поймать.
Он еще не закончил говорить, как Люций соскользнул с лошади и осторожно пошел вдоль ряда, ведя животное под уздцы.
— Я могу велеть людям поджечь виноградник.
— Твои люди вернулись к колонне, — парировал мальчик.
Люций невольно усмехнулся. Военная сообразительность мальчика весьма впечатляла.
— Как ты собираешься добраться куда-нибудь самостоятельно? — спросил он. — В горах зима наступает рано. У тебя нет ни денег, ни оружия…
— Выживу! — весело отозвался мальчик. Похоже, он тоже чавкал непреодолимо спелым, сочным виноградом. — Бывало и хуже!
— Ты представляешь, что такое Альпы в октябре или ноябре? Ты ведь пойдешь в Паннонию через них, верно?
Мальчик не ответил. Он удивился, что Люций так точно просчитал его планы. Откуда он знает, что Аттила собирается на север, домой?
Тем временем Люций поставил лошадь в конце ряда, так, чтобы голова виднелась с одной стороны, а хвост — с другой. Туловище скрывалось за лозами. Аттила повернулся, увидел лошадиную морду в конце ряда, поверил в очевидное и нырнул в следующий ряд виноградника. Он лежал на мокрой траве, под темно-зелеными виноградными листьями и тяжелыми гроздьями. Люций подкрался к нему на цыпочках. Мальчик не шевелился. Он надкусил еще одну ягоду, и сладкий сок брызнул ему в рот. Главное, приглядывать за лошадью…
Тут он ощутил прикосновение холодной стали к затылку и понял, что все кончилось. Сердце его упало словно прямо на траву, и он выплюнул остатки сладкой виноградной мякоти. Его тошнило.
— Встань на ноги, сынок, — произнес Люций. Голос его звучал на удивление ласково.
Аттила опустил голову.
— Да пошел ты, — ответил он.
Люций не сдвинулся с места.
— Я сказал, встань на ноги. Я не собираюсь тебя убивать. Ты же самый ценный заложник Рима.
Мальчик прищурился.
— Пошел в задницу.
Что-то в его голосе подсказало Люцию, что тот действительно не сойдет с места, как бы он ему не угрожал. Поэтому командир вытянул руку, схватил мальчика за загривок и силой поставил его на колени. Тот стоял в угрюмом молчании, глядя на виноградные листья перед глазами. Вокруг его лица сердито жужжала поздняя сытая оса, она даже села ему на волосы, но Аттила не шевельнулся, чтобы прогнать ее.
И тут Люций сделал нечто очень странное и совершенно не военное. Он спрятал меч в ножны, сел рядом с мальчиком на мокрую траву, скрестив ноги, сорвал большую гроздь сияющего винограда и начал его уплетать, словно других забот у него не было. Мальчик посмотрел на него, и в его взгляде что-то промелькнуло.
— II Легион «Августа», Иска-Думонио-рура. А твой отец был галл.
Люций едва не подавился виноградом.
— Кровь Христова, парень! Вот это память!
Аттила не улыбнулся. Точно, это он. Высокий сероглазый командир с рваным шрамом на подбородке, арестовавший его тогда на улице после драки на ножах. Мальчик смотрел пристально, но не на Люция. На воображаемый образ.
— А ты Аттила, так?
Мальчик что-то буркнул.
— Меня зовут Люций.
— По мне так девчачье имя.
— Возможно, но это не так, ясно?
Мальчик пожал плечами.
Люций подавил поднимающийся гнев.
— По-кельтски это Люк. Или можешь называть меня Киддвмтарт, если тебе так больше нравится. Это мое настоящее кельтское имя.
— А что оно значит?
— Волк в тумане.
— Хм-м, — задумчиво протянул мальчик, разрезав ногтем травинку. — Во всяком случае, звучит лучше, чем Люций. Вроде как имя гуннов.
— А что значит Аттила?
— Не скажу.
— Почему не скажешь?
Мальчик посмотрел на Люция, или Киддвмтарта, или как там его зовут.
— У моего народа имена священны. Мы не говорим наших истинных имен всякому старому чужестранцу. И уж точно не говорим, что они означают.
— Иисус, да ты просто хитрый мошенник. А моя жена утверждает, что это я хитрый.
Мальчик посмотрел на него с удивлением.
— Так ты женат?
— Солдатам можно жениться, — ответил Люций, улыбнувшись. — Хотя некоторые говорят, что не успеешь жениться — начинаешь чахнуть; теряешь жизненные и мужские соки и всякое такое.
Мальчик рвал травинку на мелкие кусочки.
— Я полагаю, по-твоему только тупицы женятся? — продолжал Люций. — А ты не думал, что я настолько тупой, чтобы на веки вечные приковать себя к женщине.
Что-то в этом роде Аттила и подумал, верно.
— А, — тихо произнес Люций, глядя на запад, на холмы. — Ты просто не видел мою жену.
Теперь мальчик смутился, и его щеки ярко запылали, несмотря на бронзовую кожу.
Люций рассмеялся вслух.
— Еще поймешь. Пройдет несколько лет, и попадешь в рабство, как и все мы.
Черта с два, подумал Аттила, уставившись на свои грязные ноги. Девчонки! Он снова вспомнил тех хихикающих, полуодетых девушек в покоях принцев-вандалов, и то, как они возбудили его против воли. И испугался, что предсказание Люция уже исполняется.
— У меня есть сын твоих лет, — продолжал Люций. — Сын, и дочка помладше.
— У моего народа на вопрос, есть ли у него дети, мужчина вроде тебя ответил бы: один сын и одно несчастье.
Люций что-то пробурчал.
— Как его зовут? Твоего сына?
— Кадок, — ответил Люций. — Британское имя.
— Он похож на меня?
Люций представил себе карие мечтательные глаза своего сына, представил, как он неторопливо идет по залитым солнцем лугам Думнонии вместе со своей маленькой сестренкой Эйлсой. Он сжимает в грязной руке игрушечный лук и стрелу, пытается охотиться на белок и мышей-полевок или говорит сестренке названия цветов и объясняет, которые из них можно есть.
— Не особенно, — признался он.
— Почему это?
Люций рассмеялся.
— Он нежнее тебя.
Мальчик издал гортанный звук и сорвал еще пучок травы. Похоже, этот Кадок — тоже несчастье.
— Что ж, — произнес Люций, поднялся на ноги и встал над мальчиком. Он пошарил под плащом и вытащил короткий меч с широким лезвием из тех, что используют для ближнего короткого боя. Взял меч за лезвие и протянул его мальчику рукояткой вперед.
У Аттилы открылся рот.
— Это забрали у тебя вместе со свободой, — сказал Люций. — Пришло время вернуть его тебе.
— Это… это… — заикался мальчик. — Его подарил мне Стилихон. Всего за несколько ночей до того, как…
— Я знаю. И Стилихона я знал.
— Ты..? Я хочу сказать, ты…
— Стилихон был хорошим человеком, — произнес Люций. — И однажды я дал ему определенное обещание.
Их глаза встретились. Потом Аттила протянул руку и взял драгоценный для него меч. Лезвие было таким же острым, как и раньше.
— Ты ухаживал за ним, — сказал мальчик.
Люций ответил не сразу. Он расстегнул свой ремень с ножнами.
— Надеюсь, ты тоже будешь, — сказал он, протягивая ремень мальчику. — Не знаю, зачем Стилихон сделал тебе такой подарок. Мне он тоже сделал подарок. — И рассеянно улыбнулся. — И легче, и тяжелее, чем тебе. Я его не понимаю, не больше, чем ты, но для него это что-то означало. Поэтому и для меня это много значит.
Мальчик сражался с ремнем, пока Люций не велел ему повернуться и не застегнул его сам. Ремень оказался слишком свободным, поэтому Люцию пришлось показать, как можно укоротить его, чтобы он сидел плотно. Аттила сунул меч в ножны, поднял взгляд и кивнул.
— Хорошо, — сказал он.
Люций улыбнулся.
— Во время странствий будь осторожен, — сказал он.
Аттила уставился на него.
— Что ты имеешь в виду?
Люций нетерпеливо махнул рукой в сторону холмов.
— Тебе пора идти, парень.
— Ты отпускаешь меня?
Люций вздохнул.
— А я думал, ты соображаешь быстрее. Да, я отпускаю тебя.
— Почему?
Люций замялся.
— Так ты будешь в большей безопасности. Без колонны.
— Но ты… Разве у тебя не будет неприятностей?
Римлянин сделал вид, что не услышал вопроса.
— Старайся по возможности путешествовать ночью. Луна только начинает расти, но она поможет тебе, когда будет полной. Люди в деревнях нормальные, но не забывай, что все пастухи немного бандиты. Да еще они могут заинтересоваться тобой и по-другому — если ты понимаешь, о чем я. Несколько… гм… экзотично. Поэтому держись от них подальше — я бы так и поступил. И не вытаскивай меч, если в этом нет необходимости. Прячь его под плащом. Старайся выглядеть нищим, а еще лучше — сумасшедшим. Никто не будет грабить безумца.
Мальчик кивнул.
— Пожмем руки? — спросил Люций.
Гунн протянул ему пятерню.
— Руку, в которой держат меч, дурень.
— О, извини.
Мальчик протянул правую руку, и они обменялись рукопожатием.
— Иначе откуда я знаю, что ты не ударишь меня мечом во время рукопожатия? Ты ведь не друг Риму, правда?
Аттила ухмыльнулся.
— Правда, — сказал Люций. — А теперь вали отсюда. И больше я тебя видеть никогда не хочу.
— И я тоже, — ответил мальчик. Снова улыбнулся высокому командиру, в последний раз, прикрыв рукой глаза от солнца. Потом повернулся и потрусил по рядам виноградника в поле. Еще раз обернулся и крикнул:
— Будь я на твоем месте, я бы вернулся в Британию! С Римом покончено!
— Да, да! — крикнул в ответ Люций, махнув ему рукой. — Будь осторожен!
Мальчик пробежал через луг, поднялся на холм, на вершине обернулся, в последний раз помахал рукой и исчез.
Люций вернулся к лошади, сел верхом и поехал к лесу.
