Глава 10

― За что ж вы собираетесь распять беднягу угольщика?! — вопросил изумленный Кадзэ.

— Разумеется, за убийство купца на перекрестке.

— Да ведь угольщик никого не убивал.

— Откуда такая уверенность? Вы сами застали его склонившимся над телом.

— Но того человека убили выстрелом из лука. У него стрела из спины торчала! А у угольщика никакого лука не было.

— Возможно, лук он попросту где-то припрятал. Вы не хуже меня знаете — крестьянам запретили хранить луки еще во времена «великой охоты на мечи» благородного господина Хидэёси, почти что двадцать лет назад. Но во время недавней войны между сторонниками Тоетоми и Токугава крестьяне своего не упустили — тотчас же принялись снова собирать оружие. Я прекрасно осведомлен об их секретных схронах — поверьте, там настоящие оружейни! Они, конечно, клянутся, что оружие надобно им только для защиты от бандитов, но… жадность крестьянская не зря в поговорки вошла. Почитай, любой из них, не задумываясь, пойдет на убийство даже ради нескольких медяков. Вы просто появились не вовремя и помешали угольщику обобрать несчастного купца дочиста.

— А может, это как раз угольщик спугнул настоящего бандита?

— Ах, оставьте, умоляю вас, — небрежно отмахнулся Манасэ. — К чему эти споры? Ну, допустим, купца убил и не угольщик. Все равно — значит, то был кто-то из его односельчан! Какая разница — одного крестьянина казнить или другого? В любом случае — отличный урок для всех этих ничтожеств. И пожалуйста, не трудитесь больше беспокоить меня разговорами об этом угольщике. Слишком скучная тема. Послушайте… идемте лучше со мной, дорогой мой! Я ужасно хочу вас кое с кем познакомить!

Манасэ встал. Законы вежливости требовали, чтобы следом за хозяином дома поднялся и гость. Попутно Кадзэ заметил: под многочисленными старинными одеяниями князь носит еще и широкие шаровары, столь длинные, что они волочатся за ним на манер шлейфа. Шелковые штанины при каждом шаге Манасэ терлись о циновки пола и издавали приятное, но непривычное шуршание. Нелегко ходить в подобных штанах, тут многолетняя практика требуется, да и вообще — ныне их только придворные императорские во время официальных дворцовых церемоний надевают. Кадзэ следовал за князем. Хлопковые носки-таби чуть скользили по гладким татами. А мягкий шорох длинных штанин Манасэ впереди мучительно напоминал о шелесте женских платьев. Да… славные то были дни. Ныне же жизнь его — одно сплошное странствие, и пора уж с этим смириться!

Однако стоило Кадзэ вспомнить о том, за кем он сейчас следует, — и счастливые воспоминания ровно рукой снимало. Понравился ему чем-то молчаливый угольщик. А планы Манасэ его распять ну совершенно не понравились! Не то чтоб Кадзэ смущала самая мысль о смерти. Его, самурайского сына, с детства растили с мыслью, что смерть — лишь часть бесконечного круга перерождений, удела всякого мужа и всякой женщины. А смертная казнь… что ж такого? Смертью караются сотни преступлений. Не счесть казней, которые он повидал на своем веку, — а добрый десяток людей так и самолично к смерти приговорил. И все же, все же…

Более всего, похоже, возмущало его, что угольщика обрекают смерти столь медленной. Он знал — есть на свете люди, получающие удовольствие от чужих страданий. Поневоле задумаешься: уж не из таких ли и странноватый красавчик князь, что ведет его сейчас по переходам запущенного замка? Кадзэ верил: уж если казнишь человека, соизволь позаботиться, чтоб смерть его была, сколь возможно, быстрой и чистой. Умереть можно по-всякому — и достойно, и скверно. А распятие — совсем не лучший способ смерти!

Многим даймё, любившим распинать преступников, приглянулась чужестранная новинка — христианский крест, жестокая игрушка, завезенная в Японию дурно пахнущими европейскими священниками и белолицыми западными купцами, откровенно говоря, сильно смахивавшими на пиратов. Но, учитывая исступленную страсть Манасэ к старине, Кадзэ голову в заклад готов положить: он велит распять Дзиро на традиционном японском кресте. Воткнут в землю два шеста в форме буквы «X», привяжут руки жертвы к верхним концам, подвесят и оставят умирать. Земное притяжение потянет вниз и легкие, и прочие внутренние органы висящего, и умрет он от медленного, мучительного удушья. Для низкорослого, тощего и жилистого Дзиро муки смертные на много дней затянутся.

Кадзэ и так, и этак прикидывал, как бы половчее спасти старого крестьянина? Но ни до чего определенного пока еще не додумался. А Манасэ меж тем уже остановился у раздвижной двери седзи. Прижался лицом к самой двери. Позвал негромко:

— Сэнсей, вы здесь?

Из-за плотной бумаги седзи послышалось тихое бормотание — сутру священную, что ли, человек в комнате повторял? Потом бормотание прекратилось. Надтреснутый старческий голос прокаркал:

— Что, время трапезы?

Снова прозвенел кокетливый, высокий смешок Манасэ. Князь с улыбкой раздвинул створки седзи. Вошел. Кадзэ поплелся следом.

— Нет, сэнсей, — с этими словами Манасэ опустился на татами. — Трапеза будет позже. Вскорости слуги принесут вам ваше любимое пюре из бобов адзуки, сдобренное медом. Но сейчас я просто хочу представить вам своего гостя.

Тихонько пристроившись на циновке чуть позади Манасэ, Кадзэ с неподдельным интересом приглядывался к весьма занятному обитателю комнаты. То был невероятно древний старичок. Тонкие прядки белых волос безжизненно свисали по сторонам морщинистого лица, подбородок украшала столь же седенькая и куценькая бороденка. Глаза затянула белесая пленка старческой слепоты. Кимоно — чистенькое, но выцветшее и неоднократно зачиненное.

Проследив, как задумчиво смотрит Кадзэ на жалкую одежку старика, Манасэ наклонился к его уху. Обдал горячим шепотом:

— Хоть проси его, хоть умоляй, — отказывается сменить эти лохмотья на что-нибудь приличное! Говорит, все прочие кимоно для него слишком жестки и колючи. Забавно, не правда ли, друг мой?

— Я прекрасно вас слышу, князь, — ехидно проскрипел старичок. — Может, я и слеп, но слух у меня, как вам отлично известно, превосходный. Зачем вам понадобилось прерывать мои занятия?

— Соблаговолите простить мою дерзость, сэнсей, — нежнейшим голосом пропел Манасэ, — но у нас бывает столь мало людей, достойных удовольствия беседы с вами, что я решил — возможно, вы не откажете себе в развлечении познакомиться с моим гостем, благородным самураем Мацуямой Кадзэ?

— Мацуяма Кадзэ? Что за нелепое имя? По-моему, это и не имя вовсе!

— Вы правы. Имя странное. Но и носит его, поверьте, странный человек, — скрывая улыбку, почтительно заговорил Кадзэ. — Наше знакомство — честь для меня, сэнсей. Прошу, не будьте со мной слишком суровы.

Последние две фразы — обычную вежливую формулу знакомства — принимать всерьез не следовало. Но…

— Не слишком суров? Не слишком суров?! Ну уж нет. Покажите-ка для начала, как сделали домашнее задание!

Кадзэ выразительно покосился на князя — что дальше?

— Ему порой мнится, что он все еще преподает в школе, — зашептал Манасэ. — Сознание его то мутится, то просветляется, да так часто, что сразу и не уследишь. То ему кажется, что он — в далеком прошлом, то внезапно вспомнит, что находится здесь, в настоящем… Запаситесь терпением. Несколько мгновений разум его поблуждает где-то, но вскоре вернется сюда.

— Мой юный Гэндзи! Мой прекрасный принц! Как сможете вы принять на себя всю тяжесть придворных обязанностей, если не будете усердно учиться? Или вы хотите навлечь позор на дом свой и славные имена своих предков? Люди, люди станут над вами потешаться! — Дрожащий старческий палец уткнулся в грудь Кадзэ.

— Нет никаких сомнений, станут потешаться, да еще как, — кротко ответствовал Кадзэ. — Простите великодушно мою нерадивость, сэнсей, урока я не выучил.

Старик резко вскинул голову — точь-в-точь задремавший на посту часовой, внезапно услышавший прямо над ухом голос капитана.

— Урок?! Какой еще урок? Зачем вы пришли ко мне? Желаете заняться изучением классической литературы? Правда, я слеп, но помню все прочитанное наизусть! Снова и снова повторяю я себе слова великих книг, дабы они не упорхнули из моей памяти, как птицы — из незапертой клетки…

— Меня зовут Мацуяма Кадзэ. Я счастлив нашему знакомству, сэнсей.

— Я — Нагахара Мунехиса. — Упершись обеими руками в циновку, старичок коротко поклонился. — Некогда я преподавал классическую литературу наследникам светлейшего князя Ойши Такатомо. Однажды мне была доверена великая честь: читать и толковать одну из глав «Кодзики» перед венценосной особой его императорского величества.

— Учитель Нагахара! Это и вправду великая честь! Вы, должно быть, ученый поистине огромного дарования, ибо лишь такому человеку могли поручить читать и толковать книгу нашей священной истории в присутствии его величества!

— Вы слишком добры. «Кодзики» мне поручили читать чиновники императора, но истинная моя любовь — все же «Повесть о Гэндзи».

— Слишком большая честь для меня — говорить со столь прославленным ученым.

С этими словами Кадзэ уперся обеими ладонями в циновку и отдал слепцу глубочайший, почтительнейший поклон, решительно не задумываясь о том, что видеть выражение его уважения престарелый ученый все равно не может.

— Ах, «Кодзики», «Кодзики». Эта книга была записана со слов святой жрицы Иэда-но Арэ, весьма, весьма престарелой дамы. Как и «Повесть о Гэндзи» — история, поведанная женщиной! Госпоже Иэда-но Арэ было целых шестьдесят пять лет, когда ее изустные рассказы были наконец изложены на бумаге… Даже мне лишь шестьдесят три. Вам это известно?

— Нет, сэнсей. Я и понятия не имел…

— Да, именно так. Я…

Старик запнулся. Словно тучка пробежала по морщинистому лицу. Потом оно неожиданно приняло суровое выражение.

— Так, значит, вместо того, чтоб заниматься классической литературой, вы снова отправились на скачки? Но, молодой господин мой, путь Бусидо — это много большее, чем кони, мечи да сверкающие доспехи. Бусидо — путь воина, и непременная часть его — изучение шедевров классической литературы, да притом не только японской, но и китайской. Чтобы стать человеком значительным, вы прежде всего должны быть человеком культурным. А будущий князь, молодой господин мой, просто обязан стать значительным человеком! Я — ваш учитель, ваш сэнсей. Я несу за вас ответственность. Неужто вы хотите сделаться мишенью для людских насмешек? Хотите опозорить не только самого себя, но и свой дом и семью? Вы — непослушный и ленивый мальчишка. Сбежать с уроков на скачки, каково?!

Кадзэ снова вопросительно взглянул на Манасэ. Князь вынул из кармашка в рукаве маленький веер и принялся изящно им обмахиваться. На точеном лице застыло выражение глубокого равнодушия. Снова обернувшись в сторону престарелого ученого, самурай негромко сказал:

— Вы совершенно правы, сэнсей. Покорно благодарю за то, что указали мне на мои ошибки.

Слепец, похоже, ответа Кадзэ не услышал. Он снова принялся торопливо и неразборчиво бормотать что-то себе под нос. Всего Кадзэ, конечно, расслышать не смог. Только отдельные слова: «Хэйке», «великая битва», «зеркало брошено в море»… Скорее всего старик пересказывал сам себе историю древней жестокой войны меж кланами Тайра и Минамото, схватившимися за право властвовать над Японией.

Манасэ перелился из сидячей позиции в стоячую, собираясь уходить. Вежливость вновь потребовала, чтобы Кадзэ последовал за хозяином дома. Уже в коридоре, выйдя из комнаты сэнсея и тщательно задвинув за собой створки седзи, князь в очередной раз прозвенел смехом:

— Ах, какая, право, скука! Снова он ушел в себя. Будет теперь бурчать, бурчать, боги знают, когда закончит. Он, понимаете ли, боится позабыть все, что читал когда-то, пока еще мог, вот и старается сохранить прочитанное в памяти, снова и снова повторяя наизусть. А сам забывает, между нами говоря, все больше и больше, и мучается, бедняга, чтоб не позабыть хоть то немногое, что еще помнит. А ведь когда я его купил, он многое помнил. Рассказывал наизусть такие изумительные истории, в особенности о временах принца Гэндзи. С тех пор минуло почти шестьсот лет, но старику удавалось рассказывать о столь древних делах ярко и живо, словно бы мир Гэндзи начинается прямо за порогом моего замка…

— Вы его купили?! Как это?

— Очень просто. Купил, и все! Один болван таскал его по дорогам, как дрессированного медведя. Останавливались то здесь, то там, и старик за горсть медяков читал наизусть отрывки из древних рукописей. Я неплохо заплатил его проводнику и поселил слепца у себя в замке. Вы знаете, он ведь и вправду преподавал некогда классическую литературу наследникам князя Ойши! Но теперь с каждым днем от него все меньше и меньше толку. Только и знает, что клянчить сладости, — как избалованное дитя, право! Совсем уже не способен сосредоточиться, а уж поддерживать беседу на интересные мне темы — так и вовсе. Ужасно! — Манасэ вздохнул. — Полагаю, единственной нитью, связующей меня с прекрасным миром Гэндзи, станет моя коллекция книг. А старик скоро либо вовсе выживет из ума, либо умрет.

— Похоже, интерес ваш к миру Гэндзи — отнюдь не праздное любопытство.

— Именно так! Я стараюсь строить собственную жизнь сообразно его законам и правилам.

— Да, но с тех пор прошло, почитай, шестьсот лет!

— И что же? Все равно та эпоха была золотым веком нашей страны и нашей культуры! А потом люди Японии просто стали скатываться все ниже и ниже… Я, как умею, пытаюсь возродить моды, нравы и стиль жизни эры Гэндзи. О, друг мой, то были и верно прекрасные времена, времена блистательных принцев и расцвета изящных искусств. Люди высших сословий тогда жили изысканными эстетическими наслаждениями! А теперь? Увы! Триста лет непрерывных войн и сражений — и несравненное наследие эры Хэйан безвозвратно утрачено. Что ж удивительного, если старинные придворные искусства, моды и нравы умирают, а страной правят грубые, неотесанные воины?

— Это вы господина Токугаву имеете в виду?

Манасэ молниеносно взял себя в руки. Сказал невинно:

— Ну конечно же, нет! Благородный господин Токугава — человек высокой культуры и отличной образованности. А вот другие князья — не хочется и говорить…

— Ах так? Разумеется! С моей стороны было глупо и спрашивать. Прошу великодушно простить грубого воина, не сумевшего верно понять ваших изысканных речей.

— О, о чем говорить? Я с радостью принимаю ваши извинения. И верно, говорил я двусмысленно. Но я так расстроен состоянием старика! Он все глубже и глубже уходит в мир своих воспоминаний и фантазий. А я лишаюсь развлечения, ради коего, собственно, его и купил!

— Я вижу, ваша печаль отменно глубока, — очень вежливо ответствовал Кадзэ, устремив на князя невозмутимый взор.

— Вы правы, правы! Но сейчас, увы, меня призывают дела повседневности. Прошу, прогостите у меня хоть несколько дней! Вы, конечно, странный человек, но общение с вами — истинное удовольствие. Особенно в этой унылой глуши…

— Перед тем как вы покинете меня, князь Манасэ, — могу ли я задать еще один, последний вопрос?

— Разумеется. Что вам угодно?

— Если я найду того крестьянина, что прячет у себя лук, соблаговолите вы отпустить угольщика на свободу?

Манасэ обдал Кадзэ долгим удивленным взглядом.

— Вы самый странный человек, какого мне доводилось встречать! Крестьяне весьма умело прячут оружие. Вам неделями придется рыскать по их грязным хижинам — и я сильно сомневаюсь, что даже тогда вы сумеете обнаружить их тайники. Впрочем, угольщика я намерен распять через несколько дней. Откладывать его казнь ради ваших бессмысленных поисков — нет, этого делать я не стану. Но как человек здравомыслящий, даю вам слово: если до дня казни вам каким-то образом удастся узнать, кто из обитателей деревни прячет оружие и какое, то, конечно, вместо угольщика я арестую и распну настоящих преступников. Как я уже говорил ранее, мне глубоко безразлично, кто из крестьян понесет наказание за недавнее убийство. Если это будет тот, кто совершил его, — что ж, почему бы и нет!