Глава 2
Приверженец Сета

В нескольких шагах от того места, где плавало тело Хетефры, из прибрежной таверны, спотыкаясь, вышел человек. Он не замечал криков, несущихся от ближнего причала. Худой, длиннорукий и длинноногий, этот человек грубо распихивал тех, кто пытался пробиться к берегу реки, чтобы посмотреть, почему там вопят люди. Жесткий взгляд черных глаз незнакомца и решительная складка рта служили достаточным предупреждением всем, кто попадался ему на пути, заставляя быстро отходить в сторону. Казалось, грубияну не терпелось, чтобы кто-нибудь заступил ему дорогу.

— Приверженец Сета, — шептали люди друг другу, когда он проходил мимо.

Они хотели сказать: судя по всему, этому человеку нравились хаос и безрассудство бога, чьим царством стала лютая чужая пустыня.

Жаркоглазые женщины в толпе бросали на него взгляды из-под опущенных ресниц. Он не желал их замечать, несмотря на завлекательность посланий, которые крылись за этими взглядами. Когда незнакомец, пошатываясь, проходил мимо, женщины оборачивались, смотря ему вслед.

Человек этот был некрасив, но и не уродлив. Его узкое лицо привлекало внимание другим — женщин покоряла сила его черных глаз.

Глаза его походили на мерцающие агаты, в которых двигались и крутились огоньки. Там разум соперничал со страстью. Смуглость кожи, высота скул и натянутая складка пухлых губ напряженно спорили друг с другом. Чувства этого человека были столь же очевидны, как кровавый рубец на его лице.

Вскоре черноглазый достиг предместья Фив. Тут на улицах не горели костры, попадались лишь редкие факелы. Но он бесстрашно погрузился во тьму, не опасаясь грабителей, которые могли притаиться в тени.

Он шагал мимо длинных побеленных стен, окружавших имения знатных жителей и мелких владетелей. Только когда несколько стражников, охраняющих одно из таких имений, появилась из аллеи, шумя и горланя, он, наконец, остановился и отступил в нишу, где стояла статуя. Когда охранники прошли мимо, черноглазый снова выступил из своего убежища, чувствуя в руке спокойную тяжесть поблескивающего кинжала.

Добравшись до улицы Богини Селкет, незнакомец замедлил шаги.

Выглянув из-за угла (лицо его являло собой хороший образец чуткости и настороженности), он помедлил, глядя на бронзовые ворота на дальней стороне площади. Новые факелы по обеим сторонам ворот роняли светящиеся капли на глазированные плиты. Ворота никто не охранял — слуга, видимо, оставил свой пост, чтобы ускользнуть на праздник.

Движения человека вдруг стали столь же хищными и ловкими, как у подкрадывающегося к добыче леопарда. Украдкой посмотрев направо и налево, чтобы проверить, не прячется ли где-нибудь стражник, он взялся за кольцо ворот и потянул.

Ворота не подались.

Незнакомец покачал головой, слегка озадаченный, словно такой поворот событий не приходил ему в голову. Потянул сильней. Ворота громко заскрипели, но не дрогнули. Они оказались запертыми.

Из темноты донесся отдаленный топот, и черноглазый понял, что отчаянно лупит в бронзу ворот. Он снова и снова колотил в ворота и, вдобавок, вопил. Казалось, его едва ли не удивляет звук собственного голоса.

— Найя! — орал он в ночи. — Найя!

Его полные горя крики сливались с иступленным стуком колотящих в дверь кулаков.

— Выйди ко мне!

Ответа так и не последовало, и человек отступил на середину улицы. Встав на плотно пригнанные друг к другу камни мостовой, человек взвыл еще безутешнее:

— Найяаааа!

Он не знал, сколько времени колотил в ворота и выкрикивал это имя. В конце концов, пришедший услышал, как в доме отворились деревянные ставни. На балконе вдали зажглось несколько факелов, до черноглазого донеслись шарканье ног и приглушенные крики. Факелы теперь сияли и во внешних дворах других домов, выходивших на маленькую площадь.

Человек услышал внутри дома приближающиеся голоса и радостно улыбнулся. Найя идет к нему! Он снова ее обнимет, снова почувствует губами ее губы, прижмет ее к себе…

Из ворот повалили слуги с дубинками и бичами под предводительством своего командира. Они немедленно набросились на чужака. Он полоснул кривым ножом, и слуги рассыпались веером, захватывая в круг. Один из самых младших бросился на чужака с дубинкой, и нож ударил слугу по руке, порезав до самой кости.

При виде крови своего товарища остальные так разъярились, что накинулись на черноглазого всерьез.

Он отбивался, то ломая нос, то пробивая череп рукоятью ножа, но душой будто бы и не участвовал в драке, вспоминая прошедшие дни. Посреди исступления человек возвращал мельчайшие детали былых событий. Он видел жесткие карие глаза тех, кто его окружал — они походили на глаза пустынных шакалов. Он замечал их мелькающие кулаки, а когда получал удар, ощущал почти восхитительный вкус крови во рту.

Дубинка угодила ему в голову сбоку, он налетел на стену, потом упал на колени и выронил нож. Видя, что побеждают, слуги принялись пинать пришедшего ногами, обутыми в грубые пеньковые сандалии.

Он больше не чувствовал ударов. Свернувшись клубком в ожидании смерти, слегка улыбаясь, человек почувствовал, как на него снисходит спокойствие. Но внезапно вдалеке раздался голос — кто-то кричал, чтобы его перестали бить.

Потом его подняли на ноги. Тот, кто кричал, торопливо натягивал льняную накидку. Он был таким же молодым, как и черноглазый, но на его красивом лице лежала не поддающаяся объяснению печать благородства — или богатства.

— Я уже говорил тебе, Семеркет, — произнес хозяин монотонным невыразительным голосом, — если ты снова побеспокоишь мою жену, я выпорю тебя.

Тот, кого назвали по имени, боролся, пытаясь вырваться из рук людей, которые его держали.

— Мою жену, Накхт! Мою!

— Держите его! — скомандовал Накхт. — Сорвите с него одежду.

Глава стражников сорвал одежду с плеч Семеркета. Выхватив бич у другого стражника, Накхт заговорил в лицо противнику:

— Я изобью тебя хуже, чем луплю свою лошадь, даже хуже, чем своих слуг. Я докажу тебе, что если ты снова осмелишься приблизиться к моей жене, в следующий раз я без колебаний вспорю тебе горло, деревенщина.

— Ты такой храбрый, Накхт, когда меня держат твои люди.

— Поверните его.

Просвистел бич.

Несмотря на винные пары, Семеркет почувствовал, как бич содрал полоску кожи с его спины. Он застонал, невзирая на решимость не доставить удовольствия врагу.

Еще один удар — и он почувствовал, как по спине заструилась кровь. И еще один удар. После шестого Семеркет потерял им счет и упал на колени. В ушах его звенело от боли. Он смутно услышал женский крик — женщина вопила, чтобы Накхт прекратил. Разом вернувшись к жизни, он увидел перед собой вихрь льняных накидок, почуял знакомый запах цитрусового масла — еще до того, как увидел ее лицо.

— Хватит! — крикнула она. — Ты убьешь его, Накхт! Пожалуйста, господин… Пожалуйста! Не бей его больше!

— Он слишком долго превращал наш дом в место для причитаний. Ступай внутрь.

— Господин, дай мне с ним поговорить. Я сумею его образумить.

Женщина увидела, что Накхт колеблется, и поспешила воспользоваться этим:

— Обещаю, если после этого он снова придет, я не стану вмешиваться. Пожалуйста, оставь меня с ним наедине.

Накхт сердитым жестом велел своим людям отступить, но громко велел главному, который утирал кровь, текущую из пореза на лбу, чтобы тот остался и наблюдал за госпожой из ворот.

— Не спускай с нее глаз!

Слуги вернулись в дом. Командир отослал их в комнаты, чтобы они обработали свои раны, сам же занял пост у ворот, как ему было приказано, спрятавшись в тени и приготовившись перейти к действиям, если понадобится госпоже.

Женщина села, скрестив ноги и прислонившись спиной к стене. Она перевернула несчастного, и тот застонал, когда она положила его голову себе на колени. Размотав головную повязку, Найя начала вытирать кровь с его лица. Глаза его открылись, Семеркет улыбнулся.

— Твои благовония… Они сладко пахнут.

Ее голос прозвучал устало:

— Я пользуюсь ими не ради тебя.

— Пусть твои слуги принесут факел, чтобы я снова мог увидеть тебя при свете.

Она вздохнула.

— Ох, Кетти, почему ты так меня срамишь?

Он ответил просто, удивленный вопросом:

— Я хочу, чтобы ты вернулась.

Женщина сжала губы.

— Ты должен прекратить выкрикивать мое имя на улицах каждую ночь. Посмотри, что с тобой из-за этого сталось! На сей раз я смогла помешать мужу тебя убить.

— Я — твой муж! Я!

Его крик был таким яростным, что командир стражников резко высунулся из ворот, сжав в руке копье. Найя уловила в темноте это движение и покачала головой. Ворота слегка притворились.

— Нет, Кетти. Ты не муж мне. Больше нет.

— Я всегда твой муж.

— Мы произнесли формулу развода. Ты вернул мое приданое.

— Я не сознавал, что делаю! Я был пьян!

— А когда ты в последнее время не был пьян?

Он умоляюще посмотрел на нее.

— Этой же ночью я брошу вино, если ты хочешь. Отныне — только вода. Даже ни капли пива. Клянусь в том богами!

Ее глаза наполнились слезами. Женщина нежно покачала его голову, лежащую у нее на коленях.

— Что мне с тобой делать? Ты знаешь, почему я тебя оставила. Наш брак был проклят.

— Он стал благословением моей жизни.

Найя отвела взгляд и прерывисто вздохнула.

— Я думала, что он — благословение и моей жизни. Я считала так некоторое время.

Семеркет ухватился за эту мысль.

— И он сможет стать благословением снова!

— Нет. Так хотели боги.

— Боги, — мрачно пробормотал он, выплюнув это слово, как яд.

Избитый пошарил рядом — и стиснул рукоятку ножа, оброненного на мостовую. Он поднес лезвие к ее горлу. Изогнутый клинок прижался к нежному изгибу шеи.

— Если ты ко мне не вернешься, он тоже тебя не получит. Я убью тебя здесь и сейчас!

Раздался резкий скрежещущий звук, когда командир охранников рванулся на улицу, подняв копье.

Женщина не повернула головы, но ее голос был ровным.

— Нет! — твердо приказала она охраннику. Уходи! Он этого не сделает.

Тот помедлил, все еще высоко держа копье.

Семеркет засмеялся.

— Откуда тебе знать, что я не сделаю этого? Наша кровь смешается на улице, а поэты станут воспевать это веками.

Женщина на мгновение замолчала, слезы потекли у нее из глаз.

— Потому что… Потому что, любовь моя, ты убьешь не только меня одну.

Прошло некоторое время, прежде чем до него дошел смысл этих слов. Потом он вздрогнул так, будто Найя ударила его чем-то тяжелым.

Она кивнула:

— Во мне ребенок Накхта.

Очень осторожно она отвела от своего горла кинжал, протянув оружие охраннику.

— Убери это, быстро, — негромко велела женщина — Туда, где он не найдет.

Потом, посмотрев на человека, женой которого когда-то была, взяла его руку, только что сжимавшую кинжал, и положила себе на живот.

Легкое движение под льняными складками обожгло его руку сильней, чем самый жаркий огонь, порезало глубже любого клинка. Черные глаза несчастного стали бездонными.

Семеркет медленно сел, даже не заметив боли в избитом теле.

Найя не смогла вынести его взгляда, и отвернулась, глядя на свои руки, бесцельно мявшие окровавленную ткань головной повязки бывшего мужа.

— Ты понял, наконец, почему я не могу вернуться, Кетти? Надежда, что я смогу вновь стать твоей женой, умерла навек. Боги решили все раз и навсегда.

Семеркет отодвинулся от нее и встал. Кровь текла из его ран, дыхание стало почти неслышным. Он ничего не сказал, молча отвернулся, приложив руку ко лбу, а потом потряс головой, чтобы прийти в себя. Губы его сложились в беззвучном слове, но оно так и не прозвучало. Кинув на женщину последний отчаянный взгляд, он, спотыкаясь, двинулся в ближайший переулок, а потом побежал.

— Кетти! — громко окликнула Найя.

Потом она встала и закричала вслед удаляющемуся силуэту:

— Кетти!

Тот остановился, но только для того, чтобы выблевать у стены. Затем, не оглядываясь, он снова пустился бегом и исчез в темноте.

— Госпожа… — Неподалеку топтался командир охранников. — Хотите, чтобы я его догнал?

Она покачала головой:

— Нет. Скажи остальным, что он не вернется. Они могут успокоиться.

Женщина крепко сжала губы, сдерживая готовый сорваться стон, заставила себя дышать ровно и последовала за командиром охранников и дом. Тот очень тщательно запер ворота.

* * *

— Он снова ходил к ее дому, — возмущенно разнесся над маленьким двором сипловатый женский голос.

Сидя в изразцовой ванне в четвертой комнате от входа, Ненри провел бритвой но своей голове. Утреннее солнце болезненно било его по глазам, напоминая, что он слишком много выпил на недавнем празднике Осириса. Лучи отражались в зеркале, которое держал его хнычу щи it слуга.

Меритра, жена Ненри, продолжала рассказывать со двора свою историю:

— …Колотил в дверь, выкрикивал ее имя снова и снова. Конечно, он был пьян.

Поскольку муж не ответил, голос женщины зазвучал еще пронзительней:

— Ты слушаешь меня?!

— Да как я могу слышать что-нибудь другое? — пробормотал Ненри.

— Что?

Муж бодро отозвался:

— Я слушаю, любовь моя.

Жена вошла в ванную комнату, ее браслеты весело позвякивали, как колокольчики на ослике. Однако выражение лица женщины оказалось весьма невеселым. Ненри заметил, как съежился при ее появлении слуга. Меритра восприняла это, как должное, продолжая разглагольствовать:

— …Такое поведение — позор. И если не проявишь осторожности, это будет стоить тебе должности!

Некоторое время она смотрела, как муж неловко выскабливает голову бритвой.

— А ну-ка, дай мне, — сказала Меритра нетерпеливо и властно.

— Я сам справлюсь.

По правде говоря, Ненри не хотел, чтобы его жена приближалась к бритве.

— Ты только изрежешься и снова зальешь кровью всю одежду, а я не собираюсь стирать и укладывать в складки твою накидку дважды в неделю. Я сказала — дай сюда! — она говорила твердо, с опасным огоньком в глазах.

Ненри слабой рукой протянул ей бритву и торопливо опустил руки в воду, чтобы прикрыть причинное место. Она сделала пять искусных взмахов бритвой, и на месте щетины проступили красные следы, но крови и вправду не показалось.

— Спасибо, любовь моя, — сказал муж, отодвигаясь как можно дальше в выложенном изразцами углублении и потирая одной рукой жгучие рубцы, в то время как другая все еще надежно прикрывала пах.

— Ну?

Меритра скрестила руки па груди. С огромным усилием Ненри придал лицу беспечное и независимое выражение.

— Что — ну?

Она искоса бросила взгляд на ежащегося слугу и выхватила у него полотенце.

— Оставь пас, — велела женщина. — Принеси воды из городского колодца. Два кувшина.

Слуга тупо кивнул и, хромая, ретировался из ванной комнаты.

— И не задерживайся! — крикнула она ему вслед.

Меритра быстро вытерла мужа куском рваной ткани, как утерла бы ребенка или собаку.

— В последний раз я позволила тебе выбирать слугу. О чем ты вообще думал, когда выбрал этого? Лучше было бы купить в храме дрессированного бабуина. По крайней мере, тогда у нас в кладовой хоть что-то оставалось бы.

— Я не понимаю, почему он тебя тревожит, любовь моя? Ты всегда так умно обращаешься со слугами.

То была ложь. Двое слуг уже от них сбежали, а третий повесился.

— Он нерасторопный, ленивый и ненасытный. Больше того — подлый. Прошлой ночью он оставил свой пост и ушел на праздник. Когда этот дурак, в конце концов, вернулся, то был так пьян, что помочился в мой пруд с лотосами. Этим утром все мои маленькие рыбки всплыли кверху брюшками. Мне пришлось плеснуть кипятком ему на ноги только для того, чтобы разбудить его и отходить палкой.

— Так вот почему он хромает…

Ненри прошел мимо жены в спальню, быстро оделся и почувствовал себя уже не таким беззащитным, когда между ним и женой оказался слой льняной ткани.

Меритра неумолимо последовала за ним в комнату, все еще сжимая бритву.

— Итак, что ты собираешься с ним делать?

— Записать в школу слуг, полагаю. А что еще я могу сделать?

— Не со слугой! С твоим братом.

— Я думал, мы говорили о…

— Я говорила не о слуге. Не хлопай ушами. С тех пор, как твой брат развелся, он ведет себя, как безумец. Он и раньше не был таким уж подарком — но таковы уж все в твоей семье!

Ненри вздохнул, зная, что Меритра взялась за еще одну любимую тему.

Он женился на ней, поскольку она была внучатой племянницей господина Ироя, старшего жреца богини Сехмет. Амбиции застлали Ненри глаза, и он дал Ирою себя усыновить, а потом стал мужем его отвратительной подопечной. Хотя домашняя жизнь не показалась медом, успех не заставил себя долго ждать: лишь недавно он продвинулся до старшего писца градоправителя Восточных Фив.

Но заплаченная цена оказалась ужасной. Их первого и единственного ребенка, сына, забрал господин Ирой, чтобы воспитывать в своем доме и сделать своим главным наследником. Меритра, разрываясь между верностью могущественному дяде и ненавистью за то, что он украл ее ребенка, стала ожесточенной и озлобленной, а муж, само собой, превратился в мишень для ее нападок.

Ненри торопливо затянул пояс и сунул ноги в сандалии. Когда жена повернулась к нему спиной, он тихо, на цыпочках, вышел из спальни.

Сбежать в дом градоправителя — единственный способ спастись от языка Меритры в такие дни, как этот. В последнее время Ненри уходил из дома все раньше и раньше.

Во дворе он вперился невидящим взглядом в землю. Хотелось плакать, такой несчастной сделалась его жизнь.

— Увы мне, — вздохнул писец.

Теперь к его бедам прибавились еще и проблемы с братом. Семеркет всегда был тяжким испытанием, его безжалостные черные глаза вечно превращали во что-то мелкое желание Ненри получить твердое положение и преуспеть в жизни.

Если старший из двух братьев, Ненри, следовал всем традициям и правилам, то младншй, Семеркет, был диким в своих поступках и невоздержанным в привычках. Еще в ранней молодости люди начали звать его «приверженцем Сета». Он никогда не был щедр на речи, а те немногое слова, что говорил брат, были, по большей части, неприятными, хотя всегда правдивыми.

Правда всегда была главным оружием, которое Семеркет пускал в ход против других.

А потом (это казалось почти чудом) брат встретился с Найей и женился на ней. Семеркет был словно одурманен этой женщиной, под таким влиянием его почти стало можно терпеть. Скупые слова «приверженца Сета» потеряли жалящую грубость. Жена даже уговорила его принять пост в администрации суда, поскольку Семеркет, как и Ненри, умел писать.

Семеркет стал чиновником в Канцелярии Расследований и Тайн — и на этом посту разнюхивал правду в запутанных преступлениях. Судьи, с которыми он работал, даже хвалили его, хотя и нехотя, — и там Семеркет не мог удержаться, чтобы не отпустить в их адрес несколько правдивых замечаний, когда полагал, что в том есть необходимость.

Некоторое время казалось, что такое приятное положение вещей может продлиться долго. Но брак Семеркета был проклят — Найя не смогла забеременеть. Лекари с их припарками и горькими отварами, жрецы с молитвами, песнопениями и свечами, даже нубийские колдуньи с амулетами и жуткими чародейскими ритуалами не смогли внедрить семя Семеркета в лоно его жены. Больше всего на свете Найя хотела иметь собственного ребенка. Отчаявшись стать матерыо, она убедила мужа, что единственный выход — это развод. Вскоре после развода она вышла замуж за господина Накхта, знатного человека, который отвечал за снабжение царского гарема в Фивах.

Реакция Семеркета на такое решение жены была красноречиво простой: он обезумел от горя. Этот человек никогда не был щедр на слова, но, запив, стал невоздержан на язык. Несколько недель он изливал в ночи свои горе и ярость, барабаня в ворота дома бывшей жены, тщетно умоляя ее вернуться. Много ночей смущенный стражник из нубийского племени меджаев будил Ненри, шепча, что его брата снова задержали.

Ненри давал взятку, чтобы стражники держали язык за зубами, но Меритра была права — такое поведение нельзя было более не замечать. В Египте, если член семьи совершал преступление, весь род страдал от потери статуса. А статус был тем, чем жаждали обладать Ненри и его грозная жена. Что-то и вправду придется предпринять…

— Ненри!

Он подпрыгнул, услышав над ухом голос Меритры. Писец так погрузился в грустные мысли, что не услышал позвякивание ее браслетов, пока жена не приблизилась.

— Я осматривал пруд с лотосами, любовь моя. Да, вижу, что все твои маленькие рыбки сдохли. Почему бы мне не дать тебе несколько медных колец, чтобы ты смогла купить новых рыбок? Или купи что-нибудь другое — все, что хочешь… — Он отчаянно потянулся к поясу.

— Я хочу, чтобы ты что-нибудь сделал со своим братом.

— Но что я могу сделать?

— Используй свое влияние, каким бы маленьким оно ни было! Найди для него какой-нибудь пост.

— Но как? Люди знают его. Они подумают, что я пытаюсь повесить Семеркета им на шею.

— Мне все равно, что они подумают. Я не допущу, чтобы то немногое, чего мы добились, погибло из-за отвратительного поведения твоего брата… Ты меня слушаешь?

— Кажется, я только тем и занимаюсь, что слушаю тебя.

Ненри было так плохо, что, сам того не сознавая, он произнес эти слова вслух. И слишком поздно спохватился. Он увидел, как Меритра отвела руку, сжав пальцы в кулак, а ее лицо налилось яростью, — и закрыл глаза в ожидании удара.

Дробный стук в ворота заставил их обоих подпрыгнуть. Ненри с женой уставились друг на друга.

— Кто там может быть? — прошептал муж.

— Стражники, кто же еще! — прошипела она в ответ. — Это опять по поводу твоего брата!

Ненри медленно открыл ворота. За ними и вправду стоял меджай, облаченный в одежду цветов Храма Правосудия, его черная кожа блестела в лучах утреннего солнца. Эмблема говорила о том, что это — телохранитель главного министра.

Писец почувствовал, как у него ослабели колени. Как могли известия о скандалах его брата добраться так высоко?

— Вы — Ненри, писец Пасера, градоправителя Восточных Фив? — кратко, холодно и официально спросил стражник.

— Это он, — Меритра выступила вперед. — Что вам нужно?

Удивленный напористостью женщины, стражник заморгал.

— Э-э… Срочный вызов к градоправителю. Мне приказано передать это его главному писцу.

Дрожа, Ненри сломал печать на восковых табличках. Глаза его широко распахнулись, когда он прочитал, что на них написано.

— О боги, — беспомощно пробормотал он.

— В чем дело? — Меритра вцепилась в его плечо, и, оторвав взгляд от табличек, тревожно заглянула в глаза мужа.

— Жрицу нашли мертвой. Возможно, ее убили. Я должен сопровождать градоправителя в храм Маат. Так приказал сам главный министр.

— Мертвая жрица! Какой ужас! — воскликнула женщина.

Она помолчала, но в следующее мгновение лицо Меритры снова ожесточилось:

— Только помни, что я тебе сказала. Или ты разберешься со своим братом, или тебе придется иметь дело со мной.

Жена зашагала обратно в дом, где зазвучал веселый перезвон ее браслетов.

Ненри посмотрел на меджая, и его утешила тень жалости в глазах этого человека.

* * *

Слова жены все еще звучали в ушах Ненри, когда он спешил в бедный квартал города, где жил Пacep, глава Города Живых — восточной части Фив. Глядя по сторонам, на мусор и гниль, на кишащие повсюду толпы нищих, Ненри не мог вообразить, почему его хозяин поселился в столь ужасном месте. Сам писец всю пытался убежать от такой бедности.

Чтобы создать внушительную резиденцию градоправителя в таком бедном квартале, Насер просто купил несколько маленьких домов и пробил дыры в стенах, соединив эти жилища. Ненри торопливо миновал путаницу кухонь и кладовых, оставил позади гарем и начал тревожно расхаживать под дверыо спальни начальника.

Глядя мимо развевающейся в дверном проеме занавески, он увидел, что Пасер уже проснулся и оделся, а теперь поправляет парик. Ненри навострил уши, услышав в комнате чужие голоса. К своему ужасу, один из голосов он узнал — то был Накхт, муж Найи.

Колени Ненри подогнулись, писец прислонился к кирпичной стене. Он погибнет, как и предсказала жена.

Второго человека, стоявшего рядом с Накхтом, Ненри не знал. Он выглядел огромным и могучим, с грубым профилем, весь в известняковой пыли, припорошенный песком пустыни. Писец на мгновение почувствовал жалость к незнакомцу, которому пришлось появиться перед градоправителем в таком неприглядном виде.

Невероятно, но словно в подтверждение мыслей Ненри, этот человек, похоже, заплакал. Не успел писец послушать, о чем говорит здоровяк, как две рабыни, облаченные только в кожаные пояса, появились из спальни градоправителя.

Ненри страдальчески нахмурился в знак протеста, и при виде его лица рабыни захихикали.

— Господин градоправитель почти закончил облачаться? — спросил Ненри. — Скоро ли он выйдет? О чем он говорит с Накхтом? И кто другой посетитель?

— Кажется, я слышала, как он сказал, что вернется в постель, — ответила африканка, искоса посмотрев на вторую девушку, что была повыше.

— После такой ночи кто может его в этом винить? — прощебетала высокая с очаровательным зевком.

Обе похотливо переглянулись и разразились хохотом.

— Не сейчас, — проговорил Пасер. Тучная туша градоправителя показалась из-за занавески. — Что тут за шум? — спросил он, посмотрев на писца.

Ненри заметил, что Накхт и незнакомец вышли через заднюю дверь покоев Пасера.

— Это Ненри, господин, — ответила градоправителю высокая девица. — Вот почему мы смеялись! Когда у него так вытягивается лицо, он становится таким забавным!

— А я не забавный? — гулкий голос градоправителя наполнил крошечную комнатку. — Прошлой ночью я хорошо поразвлекся, вы, ветреницы!

Он притворно замахнулся на девушек, и те упорхнули, но еще долго слышались их пронзительные довольные возгласы.

Пасер улыбнулся, глядя им вслед, в его глазах появился задумчиво-похотлтвый блеск. Потом нехотя он повернулся к писцу.

— Что там такое с министром, Ненри?

— Вы знаете о вызове, господин?

Удивление писца тут же сменилось лестью:

— Впрочем, вы такой проницательный и такой умный. Конечно, есть ли в Фивах что-нибудь, чего бы вы не знали?

— Мне рассказал об этом Накхт.

— Господин Накхт… Он говорил о чем-нибудь еще?

Пасер, не ответив, широкими шагами вышел на переднее крыльцо.

— Пойдем, Ненри, — окликнул он писца. — Не медли. Мы не должны заставлять ждать дорогого старика.

Градоправитель не переваливался, как большинство тучных людей, а шагал, словно борец. Чиновник и его подчиненный очень напоминали гиппопотама и сопровождающую его суетливую птицу-клещееда.

— Очевидно, жрица была убита, — Ненри запыхался, пытаясь поспеть за градоправителем.

— Да. Бедная старая кляча! Накхт сказал, что это уже обсуждает весь город. Грязное дело. Но мы, Ненри, пока не знаем наверняка, было ли это убийством. Не надо делать скорых умозаключений. Очень может быть, что это лишь несчастный случай.

Градоправитель шагнул в кресло ожидающего паланкина и крикнул:

— Вперед!

С многочисленными стонами и ругательствами слуги подняли носилки на плечи и вышли из передних ворот.

— В храм Маат, — приказал Ненри слуге, шагавшему впереди.

По лицу этого раба уже струился пот, он только молча кивнул. В этой стране существовали более трудные занятия, чем носить свиноподобного восточного градоправителя — например, строить пирамиды или перетаскивать обелиски.

Два чиновника были назначены, чтобы править Фивами: один для той части города, что лежала на восточном берегу Нила, а второй — для той, что находилась западнее реки. Пасер управлял живыми людьми, а его собрат Паверо правил мертвыми в могилах на западе. И хотя они делили между собой столицу, градоправители так отличались по темпераменту и мировоззрению, что во всем мире трудно найти более несхожих людей.

Тучный процветающий Пасер часто смеялся — в точности, как люди, которыми он правил. Его настоящими родителями были скромные торговцы рыбой, но юноша оказался столь обаятельным, что его несколько лет назад усыновил бездетный писец и послал в Дом Жизни, чтобы тот сам выучился на писца. Пасер научился семистам семидесяти священным символам в кратчайший срок, когда-либо записанный в истории храма. Оказалось, что ум его превосходит даже его полноту.

После того, как его посвятили в жрецы, Пасер стал городским чиновником и быстро продвинулся по службе. В двадцать семь лет он стал градоправителем Восточных Фив и отчитывался непосредственно перед верховным министром. Впечатляющий пост для молодого человека!

Пасер вовсю наслаждался своей должностью — а особенно сильно сейчас, когда ворота его обиталища открылись, и его приветствовала криками толпа. Чиновник перегнулся из кресла, чтобы ответить на это.

— Нефер! — окликнул он древнюю старуху. — Ты — все еще самая красивая женщина державы!

Женщина послала ему воздушный поцелуй, прикоснувшись к сморщенным губам.

— Хори, мошенник! — повернулся Пасер к безногому нищему. — Осторожнее с вашими кошельками, а то он бегает быстрее газели!

Нищий весело засмеялся, ничуть не обиженный этими словами.

Потом, потянув носом, градоправитель поклялся, что рыба на ближайшей сковороде — лучшая во всех Фивах, а кому знать это лучше, чем ему, отпрыску торговцев рыбой? То был намек для Ненри, который бросил в толпу маленькие медные кольца. Пасер пригласил всех попробовать самим и убедиться, что он не лжет.

Благодарный продавец рыбы передал кусок жирного речного окуня, сдобренного тмином, и чиновник быстро умял его, издавая восхищенные возгласы и сыпля похвалами. К тому времени, как паланкин перенесли на узкую улицу у реки, толпа воспевала Песеру гимны, как будто он был самим фараоном.

Ненри трусил рядом с паланкином, пытаясь отвечать на быстрые вопросы, которыми забрасывал его Пасер.

— Старый Кошмар тоже придет, Ненри?

Так Пасер называл своего коллегу Паверо, градоправителя Западных Фив, Города Мертвых.

— Да, господин, вызов послали и Старому… и правителю Западного города.

— А каков был тон?

— Простите, господин?

— Брось, Ненри, брось! Как был написан вызов? Злобно, угрожающе, бесстрастно? Как?

— Нет, господин! Послание было полно обычных комплиментов.

— Ничего, указывающего на неудовольствие?

— Ничего, господин.

Градоправитель насупился, размышляя.

— И все-таки мне это не нравится. Зачем надо было приглашать и Старого Кошмара? Преступление, в конце концов, случилось в моей части города. Какое он имеет к этому отношение?

Пасер впал в несвойственную ему угрюмость, и оставшееся расстояние до храма Маат он и его писец проделали в молчании.

И надо же было такому случиться, что речная барка Паверо подошла к каменному причалу как раз тогда, когда Пасер и Ненри приблизились к широкому скату, ведущему в храм. Судно стукнулось о тюки соломы, ограждавшие пристань.

Паверо сидел под деревянным балдахином барки неподвижно, как статуя божества. Как только канаты были закреплены, он встал. Чиновник выглядел величественным в своей накрахмаленной белой накидке.

В то время как Пасер правил живой частью Фив, в подчинение Паверо входили могилы и погребальные храмы на другой стороне Нила, на западе. Он управлял Местом Правды, где жили строители могил фараона, Великим Местом, где покоились фараоны, Местом Красоты, где были похоронены царицы, и храмом-крепостыо Диамет, южной резиденцией повелителя.

Паверо был сорокатрехлетним человеком, склонным к благочестивым беседам и многоречивым молитвам. Ни жена, ни служанка не согревали его постель. Чиновник тяготел к постной и трудной жизни самого сурового жречества. По сути, он был фанатиком, который втайне не одобрял все более небрежное в последние годы исполнение фараоном своего религиозного долга. Западный градоправитель мечтал о том дне, когда будет править более богобоязненный фараон. Может (да будет на то воля Амона!), им станет кто-то из его собственной семьи, более древней, чем род самого Рамзеса. И такое чудо возможно, ведь сестра Паверо Тийя была второй женой великого фараона и родила ему четырех сыновей.

Один из ее сыновей, Пентаура, племянник Паверо, стал начальником отборной кавалерии и великим героем Фив. Он сделался бы и великим фараоном. Но даже вообразить себе смерть повелителя было предательством, и западный градоправитель сурово гнал такие мысли.

Когда Паверо спустился из барки, высоко держа голову, рабы и храмовые стражники поклонились ему, и он в молчании прошел на мол. Эффект, вообще-то, оказался бы большим, если бы жрец не ступил обутой в сандалию ногой в свежий конский навоз, оставшийся после проехавшей мимо колесницы. Резко остановившись и посмотрев вниз, немолодой чиновник пробормотал не самое богомольное слово.

Над причалом разнесся смех Пасера.

— Это должно научить вас не заноситься, Паверо. Вы кончите тем, что вляпаетесь в дерьмо.

Глаза западного градоправителя стали плоскими и угрожающими, как глаза кобры.

— Тогда я должен опасаться своего уважаемого собрата. Ведь он сам вышел из дерьма, — сказал Паверо, когда слуга его ринулся, чтобы отчистить сандалию господина.

Во всеобщем неловком молчании Пасер снова громко рассмеялся, как будто оценив прекрасную шутку. Только Ненри распознал в этом смехе холодный, едва уловимый гнев.

— Я никогда не скрывал отсутствия у меня родословной, господии градоправитель, — произнес Пасер. — Все знают, что вы благородного происхождения, в то время как я едва сводил концы с концами. Но вот здесь мы на равных, на одинаковых должностях.

— На равных? — задумчиво повторил Паверо. — Да. И все мы находимся пред лицом богов. Даже сам великий…

— Что ж, мой собрат сам должен сказать об этом фараону. У меня на такое не хватит смелости.

Пасер приказал слугам поставить носилки на землю. После нескольких неудачных попыток ему, наконец, удалось встать с сиденья и устремиться туда, где стоял Паверо.

Контраст между ними никогда еще не был так очевиден, как в этот миг. Худой и тучный, надменный и простой, высокий, как тростник — и крепко сбитый, как борец. Однако их связывало нечто более важное: чистая и неизбывная ненависть друг к другу.

Пасер протянул руку, чтобы Паверо на нее оперся. Вместе они поднялись по длинному скату, который вел в Храм Правосудия Маат. Каждый сжимал одинаковый официальный жезл. Всем, кто видел их издалека, градоправители могли показаться самыми сердечными друзьями. Но Ненри втайне вспоминал напыщенный и осторожный танец ухаживания, который выполняли некоторые пауки в пустыне. Вслед за этой грациозной работой ног часто следовала смерть, а не спаривание.

Министр принял двух чиновников в обычной храмовой передней, предназначенной для таких встреч. Снаружи ждала длинная очередь просителей и тяжущихся. Криками и мольбами они всеми силами пытались привлечь внимание начальника, ведь Тох в последнее время нечасто бывал в Фивах. Вместо этого он оставался в Пер-Рамзесе — северной столице, где жил фараон. Если просителям не удавалось донести свои мольбы до ушей министра или его подкупить, могли пройти недели или месяцы, прежде чем Тох снова появится на юге.

Министр был сморщенным стариком лет семидесяти, даже старше своего друга фараона. Он медленно подковылял к креслу, махнув рукой в сторону тяжущихся, и обменялся приветствиями с градоправителями. Потом слабым голосом Тох приказал рабу подать чашу с вялеными финиками и другими лакомствами. После было подано пиво, смешанное с пальмовым вином — самым крепким напитком.

Старик сделал щедрый глоток, чтобы укрепить свою печень. Приказав всем тяжущимся ждать снаружи, он вытер рукой беззубый рот и приготовился заняться делами.

Когда комната опустела, в ней остались только градоправители и их свита. Тох прокричал слабым, дрожащим, старческим голосом:

— Ради маленьких медных яиц Гора, я хочу знать, что происходит!

Он со стуком опустил бокал на подлокотник кресла и уставился на двух чиновников.

— Жрица убита. Такого бесчестья в Фивах не бывало с тех пор, как ушли захватчики-гиксосы Я хочу получить ответы на вопросы. И быстро!

— Умоляю не забывать, великий господин, — с широкой улыбкой начал Пасер, — что мы никоим образом не можем знать, было ли это убийством. И я прошу ответить, почему это происшествие требует присутствия двух градоправителей Фив?

Тох сплюнул в чашу, стоящую у его ног.

— Потому что преступление подпадает в ведение обоих градоправителей.

Стоя в дальнем конце комнаты, Ненри старался ничего не упустить.

Министр поднял связку восковых табличек.

— Мы выяснили из донесения начальника меджаев Ментмоса, что погибшую женщину опознали. Она пришла из твоей, Паверо, деревни строителей гробниц — из Места Правды.

Он протянул таблички рабу, который отнес их Пасеру.

— Но ее тело найдено на той стороне города, что подчиняется Пасеру. Вы понимаете, в чем дело?

Пасер, быстро просматривая рапорт, совершил тактическую ошибку.

— Конечно, господин Тох, это достойное сожаления, но незначительное происшествие. Здесь говорится, что Хетефра заботилась только о маленьких святилищах в пустынных холмах.

— Значит, мои жрицы имеют меньшую цену, чем твои? — вскипел Паверо.

Он собирался продолжить в том же духе, но его остановил яростный рев министра Тоха.

— Так ты считаешь это незначительным происшествием, Пасер?! Я тебе вот что скажу — люди поднимутся в гневе и потребуют правосудия, когда услышат о случившемся. Ведь убийство жрицы вызовет ужасный гнев богов. Ты молод, ты никогда не видел толпы в ярости или восставшего города. Я помню, как во время голода, который поразил эту местность пятьдесят лет назад, фиванцы поднялись, как одно живое существо, и обвиняли нас, их правителей, в этой беде. Нам пришлось бежать в холмы, спасая свои жизни. Я не испытываю желания столь же беспечно отмахнуться от этого «незначительного происшествия», как ты. В подобные времена чиновникам трудно бывает удержать свое место.

Он помолчал. Старческие глаза яростно сверкали.

— А как, по-твоему, я получил свой чин?

Старик снова сплюнул в чашу.

— Итак, что мы собираемся предпринять, снова спрашиваю я, чтобы мирно спать в своих постелях?

Пасер немедленно заговорил, надеясь загладить ошибку:

— Поскольку тело найдено в восточной части города, преступление — если оно имело место — следует раскрыть мне.

Увидев, что министр начинает благосклоннее слушать Пасера, Паверо тоже заговорил:

— Случай надлежит раскрыть мне. В конце концов, жрица — из числа моих людей.

— И о ней так хорошо позаботились, что, в конце концов, зарезали на твоей стороне, — пробормотал Пасер достаточно громко, чтобы его услышали все.

— Этого мы еще не знаем, — возразил министр. — Преступление вполне могло случиться на празднике Осириса, в месте, находящемся в твоем ведении.

— Но строителям гробниц не разрешено являться в мою часть города, — напомнил Пасер.

— Ты цитируешь мне законы, господин градоправитель? — Тох прищурил глаза. Попав в трудную ситуацию, министр стал безрассудным.

— Но ведь очевидно, что боги высказали свою ясную волю, великий господин.

— О чем ты? — полюбопытствовал Тох.

— Я имею в виду, что если бы у богов была хоть какая-то вера в способности господина Паверо, тело этой Хетефры наверняка нашли бы в его части города. Очевидно, Царственный хотел, чтобы я расследовал этот случай.

— Нелепость! — задохнулся Паверо. — И к тому же — святотатство!

— Вы обвиняете меня в ереси?

Обвинение в ереси было самым серьезным в Египте.

— Я вижу, куда вы клоните. Не думайте, что я не вижу. У вас есть коварная цель, и вы надеетесь замаскировать ее обвинениями в мой адрес.

— Коварная цель?!.

— Вот почему вы хотите сами расследовать этот случай… Чтобы скрыть истину!

Слуги и храмовые рабы громко вздохнули, услышав такие упреки.

— Довольно! — взвыл министр. — Это недостойно — выдвигать такие обвинения! Я знаю, вы друг друга не любите. Но если эти обвинения истинны, куда это приведет меня, назначившего вас обоих? — Старик поджал дряблые губы. — Мы должны распутать дело — и быстро. Кто успешно проведет это расследование? И как мне узнать, будет ли рассказанное вами правдой, а не выдумками, призванными меня ублажить?

В голову Ненри, стоявшего в дальнем конце помещения, пришла дикая мысль, и он слегка кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание.

— Да, что? — жесткие глаза министра Тоха обежали комнату. — Что ты хочешь сказать? Кто ты?

— Я — Ненри, великий господин, старший писец господина Насера. Если градоправители меня простят, я думаю, у меня есть способ разрешить этот вопрос.

— Ну? — спросил министр.

— Для расследования этого преступления следует назначить того, кто не подчиняется ни одному из градоправителей, — заявил Ненри. — Нужно убедиться, что перу богини Маат будет оказано должное почтение.

— Да, да. Но есть ли во всех Фивах хоть один такой человек? Уж конечно, каждый подчиняется либо одному градоправителю, либо другому. — Министр задумался при словах о «пере правды», которое богиня Маат кладет на весы, дабы выяснить истину.

— Мой брат, Семеркет, как раз и есть такой человек, великий господин.

Это имя было подхвачено шепотом, похожим на шорох перепелиных крыльев, и облетело всю комнату.

— И почему этот Семеркет так подходит для расследования данного преступления?

— Раньше он был чиновником в Канцелярии Расследований и Тайн в этом самом храме, великий господин. Он знает законы, очень умен — и предан истине.

Министр был заинтригован.

— Но ты работаешь на Пасера. Так почему бы твоему брату не отдать предпочтение этому градоправителю из любви к тебе?

— Великий господин, мой брат никого не любит. А добрый друг господина Пасера, господин Накхт, женат на бывшей супруге Семеркета. Я не думаю, что Семеркет станет выказывать благоволение к господину Пасеру.

— Накхт… Хранитель гарема фараона?

— Да, великий господин.

— Дела идут все лучше и лучше, — весело прокаркал Тох. — Но разве не должен Семеркет в таком случае благоволить к Паверо, чтобы отомстить Накхту?

— О нет, великий господин. Он никогда так не поступит.

— Почему же?

Ненри сглотнул.

— Потому что… Потому что он сказал мне, что считает господина Паверо… — Голос писца замер.

— Ну? — Тох начал терять терпение.

— Э-э… Он назвал его старым кляузником с засранными мозгами, великий господин.

Комната взорвалась смехом. Паверо на своем стуле застыл, его смуглое лицо побагровело.

— Молчать! — грубо взревел старый министр. — Еще раз устроите гвалт — и я очищу эту комнату.

Он снова повернулся к Ненри.

— Похоже, твой брат очень желчный человек.

— О да, великий господин, — с готовностью закивал писец. — Он уважает только одно — перо правды госпожи Маат.

Паверо негодующе встал.

— Я протестую! Назначение такого человека — приверженца Сета, как сказал о нем его собственный брат — оскорбит богов! Ничего хорошего из этого не выйдет.

Но Тох, не обратив на него внимания, обратился к Ненри:

— Приведи ко мне этого человека.

И сделал жест, показывавший, что аудиенция закончена.

Министр встал с трона и, слегка споткнувшись, вышел наружу, чтобы облегчиться после пива и пальмового вина.

Паверо, злобно посмотрев на Ненри и Пасера, громко и возмущенно выдохнул — и зашагал обратно к речной барке. Писец и его начальник остались в передней храма. Пасер упорно хранил молчание.

— Надеюсь, вы не думаете, господин, что я слишком поспешил, предлагая моего брата… — начал писец.

— Я должен бы тебя отлупить, — категорически заявил чиновник. — Никогда больше не поступай так, Ненри, не переговорив сначала со мной.

— Да, господин. Я был не прав, господин. Больше этого не повторится.

Градоправитель Восточных Фив засмеялся и хлопнул огромной ручищей по спине дрожащего писца.

— Не торопись, Ненри. Ты поступил неверно, не обсудив это со мной. Но сам план — правильный.

— Господин?

Пасер снова засмеялся.

— Ты видел, как разозлился Старый Кошмар? Хи-хи-хи! Да только ради этого дело стоило начать! — Но почти сразу на его лице промелькнула тень дурного предчувствия. — И все-таки я считаю, есть причина, по которой Паверо хочет руководить этим разбирательством. Я не доверяю ему. Никогда не доверял… Твой пьяница-брат, возможно, то, что нам нужно. И я собираюсь помочь ему всем, чем смогу.

Градоправитель живо повернулся и вышел.

Только после того, как он исчез, Ненри понял, хотя и смутно, что градоправитель Пасер назвал Семеркета «твой пьяница- брат». Откуда градоправитель мог знать? Если только не…

Но не успели мысли писца сделать следующий круг, как его кликнули к паланкину — пора вернуться в центр города и начать поиски Семеркета. Одни боги знают, в каких грязных местах он может находиться.

* * *

Он был в спальне, точно такой, какой она ему помнилась. Семеркет громко рассмеялся, поняв, что он — дома, и восхищенно огляделся по сторонам. Побеленные стены из простых слепленных из ила кирпичей, в стене — маленькое окошко, затянутое толстой прозрачной слюдой. Он купил слюду по высокой цене у купца из зашедшего в город каравана несколько лет назад, чтобы Найя могла смотреть на свой садик с финиковыми деревьями и папирусами.

Свет лился через окно в комнату, и жена заботливо склонялась над мужем, лежащим на тюфяке.

Семеркет с наслаждением вздохнул. Он всегда знал, что Найя к нему вернется. Они слишком любили друг друга, чтобы случилось иначе.

Потом на полях вдалеке он увидел птиц.

— Найя! — счастливо крикнул он и показал на них, не вставая с постели. — Найя, посмотри! Там, в бороздах, птенцы ибиса!

Он знал, как жена любит этих маленьких птиц, тычущих в борозды своими длинными черными клювами.

Семеркет отвел взгляд от залитого солнцем окна, и уголки его рта опустились.

Кто-то другой… Не Найя… Кто-то склонился над ним.

Когда эта женщина увидела, что Семеркет открыл глаза, она окликнула его по имени. Он услышал ее голос, словно бы пришедший из огромной дали. И это — не голос Найи.

Семеркет заморгал, пытаясь вернуться в залитую солнцем комнату со слюдяным окошком. Он просто должен закрыть глаза — и они с женой снова окажутся в кирпичном доме, и зайцы будут воровать с полей пшеницу…

Нет, не зайцы… А кто?

— Птенцы ибиса, — прошептал он и улыбнулся.

Женщина встала на полу на колени рядом с ним и потрогала его лоб.

— Птенцы ибиса? Семеркет, вы меня пугаете. Пожалуйста, не говорите так!

Он испытал немалое потрясение, когда странная незнакомка снова нагнулась и погладила его стриженные черные волосы, но едва осознал, что его так потрясло. Семеркет стряхнул ее руку.

— Ты не Найя, — пробормотал он себе негромко.

— Пожалуйста, вставайте, Семеркет. Если в вашем кушаке нет меди на добавочную выпивку, вас заставят уйти домой. Вы в любом случае должны уйти домой.

О чем она толкует? Он уже дома.

Занавеску в дверном проеме откинул внезапный порыв влажного ветра. Сирийский евнух проводил к тюфяку еще одного человека — худого, с бритой головой. Его лицо было пиршеством тиков и подергиваний, он держал у носа платок, чтобы спастись от запаха прокисшего вина и рвоты.

— Да, — сказал нервный человек. — Да. Это мой брат.

Семеркет услышал звяканье, когда медь перешла из рук в руки.

— Ненри?

Он хотел спросить, почему его брат здесь, у него в доме, но нарастающая паника заглушила его любопытство. Семеркет сел. Где Найя? Где слюдяное оконце? Что случилось с его маленьким домом со стенами из слепленных из ила кирпичей?

Откуда-то издалека до Семеркета донеслись тонкие крики. Он потряс головой, заставляя свое сознание закрыться от ужасных звуков. Но вопли, пронзающие голову, были теперь слишком громкими, чтобы их можно было заглушить прижатыми к ушам руками.

Лысый человек продолжал в ужасе смотреть на него.

— И давно с ним такое творится? — спросил он женщину.

— С раннего утра. Он не может перестать кричать, что бы я с ним ни делала.

Слезы покатились по ее лицу. Женщина раздраженно смахнула их.

— Ваш брат так исстрадался! Никогда не видела человека печальней. Я бы сделала для него все, что он попросит, — но он вообще не замечает меня. Я всего лишь шлюха с постоялого двора, та, которой он время от времени плачется о своей жене…

Глаза Семеркета распахнулись. Лысый говорил с лекарем, сидевшим рядом с ним на кушетке. Хорошенькая женщина держала голову Семеркета у себя на коленях.

— Вы ручаетесь за это лекарство? — спросил брат у лекаря.

Тот кивнул и сказал служанке из таверны:

— Принеси финикового вина.

— Еще вина? — переспросил Ненри. — Новая порция вина наверняка его убьет!

— Он не брал в рот ничего другого длительное время. Если его внезапно лишить вина, это будет слишком большой встряской для тела.

Лекарь быстро написал молитву на клочке папируса красными и черными чернилами. Женщина поставила перед ним чашу с вином. Врачеватель вытащил из своей рабочей коробки закупоренную бутылочку. Когда он ее открыл, комнату наполнил едкий запах.

— Что это? — подозрительно спросил Ненри.

— Перебродившая сосновая смола, — сказал лекарь, наливая ее в чашу. — А это, — добавил он, открыв другой флакон, — опиум из страны хеттов, из Хаттушаша.

— Это дорого обойдется?

— Вам хочется, чтобы он жил?

Ненри кивнул.

Лекарь добавил пять капель настойки в пальмовое вино, потом разбил туда же перепелиное яйцо и перемешал. Он бросил в чашу папирус, и чернила, которыми были написаны чары, растворились в жидкости.

Врачеватель сунул между зубами Семеркета палочку из слоновой кости и ложкой влил вино в его глотку.

Вопли прекратились почти сразу.

Семеркет увидел, что красивая комната со слюдяным окном снова стала безмятежно-спокойной. Поскольку меж зубов его была вставлена слоновая кость, он не мог говорить, хотя сейчас забросал бы людей в темнеющей комнате вопросами. Например, спросил бы лекаря, знает ли тот, почему его прекрасной Найи здесь нет, и когда она вернется…

Внезапно к нему пришли ответы на все эти вопросы.

Впервые за много дней Семеркет лежал тихо, и его беспокойный разум не вызывал в воображении уютные комнаты и милые пастбища, где жила тень прекрасной жены. И, может, именно поэтому из-под его подрагивающих потемневших век время от времени капали слезы.

Он проснулся от плеска воды и от других звуков — как будто кто-то что-то оттирал. Когда Семеркет открыл глаза, то увидел стену из слепленных из ила кирпичей, а в стене — затянутое слюдой окно. На мгновение он поверил, что вернулся в свою мечту. Но окно полыхнуло красным — позднее солнце озарило кровавым светом все детали убогой маленькой комнаты. Он понял голову и осмотрелся, вздрагивая от лязга внутри тяжелого черепа.

Семеркет лежал на грязном скомканном постельном белье. Вокруг валялись черепки разбитой глиняной посуды. Повсюду виднелся мышиный помет, на стропилах из пальмового дерева поблескивала паутина.

Человек с ошпаренными ногами, с которых слезла кожа, прибирался в комнате, вяло отскребая пол щеткой из свиной щетины. Семеркет сглотнул, попробовал, работает ли голос, — и смог прохрипеть:

— Ты кто?

Человек резко обернулся, плюхнул щетку в таз с водой и позвал:

— Господин! Господин! Он проснулся!

В дверях появился Ненри.

— Да, так и есть, — неодобрительно проговорил брат. — Не бойся его. Это всего лишь мой младший брат, ничего особенного.

Семеркет с удивлением рассматривал старшего в семье.

— Ненри, что ты тут делаешь?

Потом на него нахлынули воспоминания о последних нескольких днях. Череп чесался изнутри так, будто его жгло, а горло, похоже, забил песок. Семеркет жалобно посмотрел на брата.

— Вина? Пива?

— Ты получишь только воду.

Ненри налил немного воды в чашу и протянул ему. Чаша полетела на другой конец комнаты.

— Вина! — снова выдохнул Семеркет.

Искоса посмотрев на слугу, Ненри вытащил из кушака пару медных колец.

— Ступай в таверну на углу и принеси кувшин вина. Если я увижу, что печать на кувшине сломана, то поколочу тебя палкой.

Человек суетливо покинул комнату, семеня, как навозный жук. Семеркет заметил, что слуга хромает, что ожог его еще свежий, и в памяти немедленно возник образ кошмарной жены Ненри.

— Твой слуга? — спросил он.

— Да, — ответил Ненри. — Мне пришлось приказать ему помочь. Твой дом воняет хуже, чем гнездо речных уток. Ведь нельзя ожидать, чтобы человек моего положения прибирался сам.

Семеркет снова опустил голову на подушку. Одно только упоминание о вине успокоило его.

— Какого положения?

— Ну как же, я ведь старший писец господина градоправителя Восточных Фив! Я послал тебе извещение о том, что мне дали эту должность. Ты что, его не получил?

На лице Ненри читалось печальное разочарование. Оказывается, его брат ничего не знал о его успехе! В глубине души писец верил, что все люди завидуют ему, даже надеялся на это.

Семеркет с трудом проговорил:

— Я думал, ты служишь в храме Сехмет.

— Я счастлив сообщить, что мои навыки и прилежание замечены в этом храме, — на губах старшего брата появилась дурацкая улыбка. — Слава богам, моя жена и я отныне входим в число первых людей Фив.

— Ах, да, теперь я вспомнил. И все, что тебе для этого понадобилось — продать сына.

Семеркет выпалил эту фразу, как хирург, рассекающий рану, торопясь закончить прежде, чем начнется кровотечение.

Ненри вздрогнул, в ярости встал и негодующе навис над братом.

— Как ты можешь так говорить? Мой сын теперь будет великим! И это — благодаря тому, что я не ставлю свои интересы превыше всего. Я отдал его дяде жены, потому что это дало бы ему так много. Я сделал это ради мальчика, слышишь?

Семеркет заговорил ровным успокаивающим тоном:

— Ты меня неправильно понял, Ненри. Ты хорошо поступил. «Старший писец господина градоправителя» — это стоит, по крайней мере, двух сыновей.

Старший брат смотрел на него, уронив руки.

— Почему я все время тебе помогаю? Ты никогда не чувствуешь благодарности, всегда глумишься надо мной. Почему? Что плохого я тебе сделал?

Семеркет глядел теперь на него так твердо, что Ненри невольно опустил глаза.

— Ты продал сына, чтобы стать писцом. Писцом, брат! Если бы ты знал, как мы с Найей мечтали иметь ребенка. А ты отдал своего так небрежно, как женщина одалживает платок.

Подергивания и тики перекинулись на рот Ненри.

— Мне следовало бы оставить тебя умирать. Всем было бы лучше, если бы я так поступил.

— Да, — голос Семеркета был усталым и невыразительным. — Особенно — мне.

Слуга вернулся с вином, и Ненри сломал печать на кувшине. Он налил вино в чашу, протянул ее Семеркету, и тот выпил все одним глотком, а потом молча протянул чашу, чтобы ему налили еще. На этот раз он пил медленнее, а затем вздохнул. К нему явно вернулись силы. Семеркет обратил черные глаза к брату и слуге.

— Присоединяйтесь, — сказал он.

— Ты очень щедр с вином, за которое я плачу.

Ненри все еще злился, но, тем не менее, налил себе вина. Некоторое время все трое молча прихлебывали. Семеркет поднял голову и оглядел маленький дом.

— Я не собирался сюда возвращаться, — почти удивленно сказал он.

— Почему?

— Разве это не ясно? Я собирался умереть.

Старший брат не шевельнулся.

— Ты имеешь в виду, что устал колотить целыми часами в ворота дома Найи, позоря себя и свою семью?

Он ожидал, что его Семеркетом овладеет один из обычных приступов темной ярости, и со страхом ожидал взрыва. Но тот просто ответил:

— Да. Теперь с этим покончено.

Ненри саркастически хмыкнул.

— И какому чуду мы обязаны этой перемене?

Семеркет медленно выдохнул, и слова его прозвучали тоже, как долгий вздох.

— Она беременна ребенком Накхта. Ты это знал?

Ненри потрясенно повернулся к брату. Вся враждебность была забыта, его немедленно охватило раскаяние.

— Ох, Кетти!

Писец придвинулся к брату. Теперь его лицо было всего в нескольких дюймах от лица Семеркета.

— Как ты узнал? Кто тебе рассказал?

— Она сказала сама.

— Когда?

— Не помню. Во время праздника Осириса, думаю. Она взяла меня за руку. И я почувствовал, как он шевельнулся…

— Когда это должно произойти?

— Не знаю. Через три месяца? Через четыре?

— Кетти, мне так жаль. И вправду жаль.

Семеркет повернулся лицом к стене.

— Мне не надо жалости. Только не от тебя.

— Тебя жалеет тот, кто знает, каково это — потерять сына.

Еще никогда Семеркет не слышал от брата слов, настолько похожих на признание своей ошибки. Глаза его начали жечь слезы, он сморгнул их и резко вытер лицо тыльной стороной руки.

— Почему ты пришел именно сегодня? — простонал он. — Почему не дал мне просто умереть?

Ненри поднял голову.

— Я пришел потому, что нашел для тебя работу. Мы с женой подумали, что если бы тебе было чем себя занять, ты бы про все забыл.

Семеркет мрачно вздохнул.

— Про все?!.

Писец настойчиво и все более возбужденно продолжал:

— Вообще-то, готов поспорить: когда ты услышишь, что это за работа, ты оставишь ужасную идею загнать себя пьянством в ближайшую гробницу. А самое лучшее — ты единственный, кто годится для этой работы.

Слуга принес второй кувшин вина. То ли благодаря этому второму кувшину, то ли оттого, что Семеркет достиг в своей жизни самой низшей точки, когда больше нечего терять, он без жалоб выслушал рассказ брата.

Ненри рассказал об убийстве жрицы, о том, как дело случайно подпало в ведение сразу двух градоправителей, о том, что сам министр отдал предпочтение Семеркету перед всеми остальными, поручив ему расследование убийства — благодаря заступничеству Ненри, конечно. А самое лучшее, заверил писец, — это то, что министр Тох выбрал Семеркета из-за его упорного характера. Тем более, он не состоит ни у кого в подчинении. Младший брат — единственный, кто мог расследовать дело, потому что всех презирает.

Когда старший брат умолк, Семеркет лежал так тихо, что Ненри испугался — не умер ли он во время речи. Но тут же увидел, как младший моргнул, после чего произнес слова, в которых заключался именно тот ответ, который был нужен:

— Так ты говоришь, что жрицу нашли на берегу реки?..

* * *

— Нет! — закричала Меритра на десятника работников. — Самое важное — в том, что тростник уравновешивает лотос. Ты что, такой тупой, что сам не видишь?

Десятник стоял по пояс в пруду с лотосами, сжимая пучок папируса, с которого капала вода. За последние дни пруд тщательно очистили от мочи и наполнили водой заново. Меритра потратила много меди на базарах, покупая растения, привезенные из дельты Нила, а заодно — и новых рыбок.

Медленно зашагав по пруду с тростником в руке, десятник остановился, поколебался и вопросительно посмотрел на госпожу.

— Да… Вот именно тут его и посади!

Ее мужа уже две ночи не было дома. Ненри сказал только, что его миссия имеет какое-то отношение к его пьянице-брату. С тех пор не пришло никакой весточки. Это устраивало Меритру: ее не интересовало, ни где находится муж, ни когда он вернется.

Ее служанка, Кеея, стояла рядом с ней во дворе. Она была некрасивой девушкой (Меритра терпеть не могла хорошеньких), и сонно вздыхала и зевала, держа горшок с дорогими рыбками, похожими на самоцветы. Поскольку она была родом из города, где по религиозным причинам запрещалось есть рыбу, ее не на шутку пугали задыхающиеся и разевающие рты создания.

Меритра заметила: несмотря на ранний час, девушка ухитрилась нарумянить щеки, подвести глаза краской и привесить к ушам длинные мерцающие сережки с голубыми фаянсовыми бусинами. Кеея знала, что некрасива, но всеми силами старалась поправить дело косметикой и украшениями, какими бы дешевыми они ни были.

Мерцание бусин Кееи в переливающемся свете беспрестанно раздражало и отвлекало Меритру. Стиснув зубы, госпожа заставила себя не обращать внимания на голубые вспышки, которые видела краем глаза.

Десятник нагнулся, чтобы посадить еще один пучок зеленых ростков. К несчастью, он стукнулся задом о каменный край пруда, и нырнул вперед, из-за чего Кеею с головой окатила вода. Девушка уронила горшок на камни двора. Он разбился, рыбки заскользили по плитам, корчась, трепыхаясь и быстро угасая прямо у ног жены Ненри. Уже второй раз за неделю рыбки погибали по вине слуг!

— Меня окружают слабоумные, — сказала Меритра сквозь стиснутые зубы.

Ее заглушил пронзительный вопль Кееи.

— Посмотрите на мое платье! — завизжала она. — Оно пропало!

— Твое платье?! — вскипела Меритра. — А как насчет моих рыбок, маленькая шлюха?! Ты их всех погубила!!!

— Я не виновата, госпожа! Вы же видели, что он сделал!

— Клянусь, ты за них заплатишь. Я вычту их стоимость из твоего жалованья.

— Но вы не можете винить меня в том, что случилось!

Меритра быстро подошла к девушке и сильно ударила ее по лицу. Служанка взвыла еще громче.

— Я не буду за них платить! Не буду! — упрямо кричала Кеея в паузах между пощечинами, решительно мотая головой. Голубые бусины мерцали на солнце, как крылышки жуков.

Госпожа хотела всего лишь оттаскать девушку за волосы — и только-то. Но, потянувшись к ней, почувствовала под пальцами что-то холодное и металлическое. Потом услышала утешительный звук рвущейся плоти.

Кеея внезапно прекратила вопить, тупо уставившись на руку хозяйки, в которой были теперь зажаты смятые голубые бусины. Потом нерешительно прикоснулась к мочке уха и увидела, что пальцы ее залиты кровью. Платье тоже оказалось запачкано красным.

Все соседи услышали пронзительные вопли девушки. Люди бросали свои дела и прислушивались, карабкались на плоские крыши и глядели в чужой двор. Они цокали языками, став свидетелями того, как их соседка Меритра мучает еще одну служанку.

Именно тут ворота распахнулись — их открыл тупоумный слуга Ненри. Кеея резко замолчала и вместе с госпожой уставилась в ту сторону.

Ненри стоял рядом с большим паланкином и моргал, пытаясь понять, что перед ним за сцена. Кровь на плитах двора, плачущая служанка, повсюду трепыхаются рыбки… Что тут могло случиться?

Жена подошла к воротам и развела руками в преувеличенно гостеприимном жесте:

— Да будет благословен тот день, когда мой господин вернулся домой!

Ненри, насторожившийся из-за насмешливого тона жены, попытался заговорить.

— Любовь моя… — начал было он.

Но его перебили обличительные речи, полившиеся из ее уст.

— Итак, ты жив и здоров. Какой же я была дурой, что беспокоилась, не погиб ли ты, не ранен ли разбойниками! Почему ты не мог послать ко мне своего человека с весточкой?

— Он был мне нужен. Мой брат был… И до сих пор… Он очень болен — ты сама видишь.

С этими словами муж повернулся и показал на человека в паланкине. Шерстяное одеяло, укрывавшее Семеркета, едва вздымалось от его дыхания.

— Да я вижу, его доставили четыре носильщика. Ты за ним присматриваешь лучше, чем когда-либо присматривал за мной. И во сколько тебе это обошлось?

— В тридцать медных колец.

— В тридцать? Услышь его, бог воров и странников! Это кресло что, умеет летать?

Меритра бросила обвиняющий взгляд на наемных носильщиков. Те невольно шагнули назад, на улицу.

— Других носилок я не нашел, любовь моя. Я же тебе сказал — он болен. Очень болен.

Женщина сдернула с Семеркета одеяло.

— Ты имеешь в виду — у него похмелье!

Человек в кресле слегка шевельнулся.

Потемневшие веки Семеркета дрогнули, он медленно открыл глаза, и агатовые блики в них слегка замерцали при виде незнакомой обстановки вокруг. Он увидел слишком пышно разукрашенный двор, своего съежившегося брата, перепачканную кровью служанку — и сразу понял, где находится. С легким стоном пришлось снова закрыть глаза, почти не интересуясь нескончаемой обвинительной речью Меритры.

— …Такие деньги выброшены на ветер!

— Моя любовь, пожалуйста… Он же наш гость… Он тебя услышит.

— Гость?!

— Я подумал — правильней будет доставить его сюда, чтобы о нем было легче заботиться.

— Не спросив меня?

— А что еще мне было делать? Он — мой брат.

— А я — твоя жена.

— Ты сама сказала, чтобы я что-нибудь с ним сделал!

— А я говорила, чтобы ты притащил его сюда, в наш дом? Он наверняка снова запьет и всех нас опозорит. Будет вопить ночью, как бешеный бабуин, взывая к этой шлюхе, на которой был женат, так что услышат все!

Поток упреков оборвался внезапным вскриком. Рука Семеркета протянулась с носилок и схватила ее за запястье. Меритра задохнулась от боли, слезы брызнули у нее из глаз.

Семеркет заставил Меритру медленно опуститься на колени, так что ее лицо очутилось напротив его лица. Его голос был тихим и неумолимым:

— Чувствуешь эту руку? Ее силу?

— Отпусти меня, — прошептала она, широко распахнув глаза.

— Еще одно слово о Найе — и я сломаю тебе шею, как тростник.

Женщина уставилась в его черные глаза — и поняла, что это и впрямь человек Сета, сеющий везде, где бы ни появился, хаос, смятение… и насилие. Она не сможет крутить им благодаря своему скверному нраву или переменчивым настроениям, как крутит своим запуганным и уступчивым мужем.

— Говори обо мне все, что хочешь, — продолжал Семеркет все тем же ровным тоном. — Но ни слова — о Найе, поняла?

Меритра кивнула.

Он выпустил ее запястье так внезапно, что она упала и шлепнулась на землю. Меритра перевела взгляд со своего смущенного молчаливого мужа на слуг. Кеея забыла про свое ухо и с раскрытым ртом глазела на госпожу, растянувшуюся на плитах двора. Десятник в пруду пялился на нее из-за тростника.

И тут ото всех соседних домов вдруг грянули приветственные крики. Служанки пронзительно завывали, мужчины одобрительно улюлюкали.

Меритра поднялась на ноги и, не встречаясь ни с кем глазами, быстро направилась к дому. Добравшись до дверей, она пустилась бегом. Во двор донеслись ее приглушенные вопли.

Спустя мгновение Ненри повернулся к брату.

— Тебе не следовало этого делать, Кетти, правда… Она не такая уж плохая женщина.

Семеркет молча закрыл глаза и снова лег, поэтому не увидел легкую улыбку, появившуюся на губах старшего брата.

Прошло несколько дней, прежде чем вино выветрилось из Семеркета настолько, что он мог стоять, не испытывая головокружения. Все это время он спал на тюфяке в кладовой во дворе своего брата. Меритра оставалась в своей комнате, заявляя, что не выйдет, пока этот безумец не уберется из ее дома.

В общем, почти все были счастливы сложившимся положением дел, а слуги шептались между собой, что им хотелось бы, чтобы брат хозяина почаще наведывался к ним в дом.

Но жена Ненри вынуждена была нарушить свое обещание, когда к ним явился господин градоправитель Пасер, желая отдать дань уважения новому чиновнику Канцелярии Расследований и Тайн. Стояло утро, и Пасер появился со своей обычной армией обожающих его горожан. Ненри встретил его у ворот и низко склонился перед начальником, протянув вперед руки. Меритра оставалась на заднем плане, поджав губы от ярости — высокий гость не известил о своем приходе.

— Нет, нет, — запротестовал Пасер, — я пришел только для того, чтобы повидать твоего брата, и через минуту ухожу. Но если у тебя найдется кусок мяса… И какая-нибудь речная дичь тоже оказалась бы кстати. Жареные финики… Если похлопочешь, потому что этим утром я слегка проголодался. Ничего замысловатого, если не возражаешь — пожалуйста, не нарушай своих привычек.

С этими словами Пасер вошел в гостиную, в то время как Ненри, его жена и слуги бегали, готовя легкую закуску для своего почтенного гостя. А тот устроился в самом большом кресле в комнате, и Меритра закусила губу, увидев, как тонкие ножки эбенового дерева протестующе скрипнули под тушей градоправителя. Семеркет, торопливо облачившись в лучшие одежды Ненри, вскоре присоединился к прибывшему.

— Так, так! Наконец-то сюда пришел герой, которого мы все ждем. Семеркет, не так ли?

Тот согнулся, протянув вперед руки на уровне колен. Толстяк Пасер улыбнулся.

— Ненри перед всеми бахвалится твоими талантами. Мы ожидаем от тебя многого в этом плачевном деле.

Семеркет с сомнением уставился на брата. Пасер поймал этот взгляд и засмеялся.

— Это правда. Тебя бы не было здесь сегодня, если бы твой брат не осмелился замолвить за тебя словечко. А позволь сказать, когда поблизости находится Старый Кошмар, даже мне трудно бывает подать голос!

Градоправитель добродушно посмотрел на писца, который застенчиво стоял в дальнем конце комнаты.

— Старый Кошмар? — переспросил Семеркет.

— Это всего лишь прозвище, которое я дал моему собрату с западного берега, Паверо.

— Ах, да…

— Мне сказали, что ты разделяешь мое мнение о нем. Как ты там его назвал, по словам Ненри? «Старый кляузник с засранными мозгами», так? Здорово!

Семеркет ужаснулся:

— Мой брат не должен был этого говорить.

— А почему бы и нет? Все равно все так думают. Вообще-то, эти твои слова убедили меня, что министр правильно сделал, что поручил тебе данный случай.

Градоправитель заговорщицки понизил голос, наклонившись к Семеркету:

— Между нами говоря, я подозреваю, что Паверо знает об этом деле больше, чем признается. А вот и еда!

Кеея с перевязанным ухом внесла большое деревянное блюдо с мясом и хлебом, а слуга писца налил вино в серебряные чаши. Хотя с лица Пасера не сходила улыбка, глаза его не отрывались от Семеркета.

— Пожалуйста, — сказал он, протягивая чашу вина, — выпей. Я настаиваю.

Лицо стоящего в тени Ненри тревожно дернулось. Семеркет не обратил внимания на гримасы брата и принял чашу душистого белого мареотийского вина из рук градоправителя. Писцу вина не предложили, он мог только беспомощно наблюдать, как младший брат выпил, хотя это могло свести его исцеление на нет.

— Почему господин подозревает своего собрата? — спросил Семеркет.

Пасер поднес ко рту баранье ребро и задумчиво обглодал его, прежде чем ответить. Видя, что чаша собеседника пуста, он вновь наполнил ее.

— Просто заговорило мое старое недоверие к знати. Они непохожи на нас, Семеркет, на тебя и на меня. Мы всю жизнь должны следовать правилам, тогда как они делают, что хотят.

Ненри кашлянул от дверей. Градоправитель ошибался, думая, что Семеркет когда-либо играл по иным правилам, чем свои собственные. Все же писец не спешил поправлять господина — и заметил, что брат его тоже с этим не спешил.

— Хуже всего южные семьи, — продолжал Пасер. — Они такие высокомерные, так гордятся своими привилегиями! Не мог бы ты передать мне утку? Великолепно. И я тебе еще кое-что скажу — теперь, когда южное царство почти уничтожено, эти семьи вынуждены терпеть лишения — впервые на протяжении многих поколений. Теперь все богатство сосредоточено на севере, а не здесь, в Фивах. Им это не нравится. Я подозреваю их, Семеркет… А прежде всего — Паверо.

— Подозреваете… А в чем?

Семеркет принял из рук Пасера третью чашу вина.

— Во всем… и ни в чем. У меня просто чутье, вот и все. Не больше — но и не меньше. И я совершенно убежден, что Паверо скрывает что-то дурное. А теперь…

Пасер принялся высасывать из кости мозг, и его сияющее лицо стало хитрым и сосредоточенным.

— Если ты что-нибудь выяснишь — что угодно, это все равно, — способное подтвердить мои подозрения, тогда я мог бы… Ну, об этом необязательно говорить, верно?

Он позволил невысказанному обещанию повиснуть в воздухе.

Лицо Семеркета осталось неподвижным, словно маска. Пасер, рассеянно вытерев пальцы о подушку на кресле эбенового дерева, отвязал от пояса кожаный кошель и бросил бывшему чиновнику. Мешочек был полон серебра.

— Я знаю, ты многообещающий человек, — сказал градоправитель. С этими словами он встал, закончив беседу и громко рыгнув.

— Рассчитывай на меня, Семеркет. Я твой друг, всецело.

— Я запомню это, господин градоначальник.

Семеркет не присоединился к брату и его жене, проводившим Пасера и попрощавшимся с ним у ворот. Вместо этого Ненри нашел младшего несколько минут спустя у сортира — тот выблевывал выпитое вино.

* * *

На следующий день Ненри договорился о том, что представит брата министру. Но незадолго до рассвета из пустыни на Фивы налетела песчаная буря. Песок забивался в морщины стариков, сушил щеки плачущих детей, крутился маленькими смерчами и врывался в хижины бедняков, в храмы и во дворцы, бежал ручейками из незаделаиных трещин кирпичных стен.

Закутавшись в отличные туники из легкой ткани, специально предназначенные для таких дней, Семеркет и Ненри, взявшись за руки, пробрались по опустевшим улицам к храму Маат. Они не разговаривали, чтобы в рот не забился песок. Хотя утро было в разгаре, в южной столице стало темно, почти как ночью.

Когда они добрались до храма, пришедших немедленно впустили к министру.

— Я навел о тебе справки, — сказал Ссмеркету старый Тох, пристально глядя на него со своего маленького трона на возвышении. — Тебя тут помнят.

Семеркет склонил голову.

— Но не с любовью.

Бывший чиновник, скрестивший на груди руки, просто продолжал глядеть на министра, сидя на низком стуле без спинки у подножия возвышения с троном.

Вместо брата заговорил Ненри:

— Великий господин, — сказал он (лицо писца вновь кривилось тиком), — заверяю, что мой браг был прямым человеком, несклонным к лести и сладким речам.

— Прямым? — перебил министр. — Мне сказали, что он груб. Не подчинялся начальству. Обладал плохими манерами и плохим нравом. Некоторые даже назвали его вульгарным.

Ненри попытался переменить тактику.

— Мой брат все-таки имеет одно достоинство, великий господин — он говорит правду.

Тох со вздохом откинулся на спинку трона:

— Об этом я тоже слышал.

Он застонал (когда разразилась буря, начали болеть суставы) и раздраженно посмотрел из-под парика на Семеркета.

— Слышал, что твой брат использует правду, как дровосек использует свой топор.

Тох крикнул, чтобы принесли пива, подслащенного медом. Его писец, сидя рядом с ним на полу, отложил свои кисти и налил пива из кувшина рядом с собой.

— Итак, — сказал министр, — продемонстрируй мне пример этой своей правдивости. Скажи что-нибудь, чего никто не осмеливается сказать мне в лицо.

Ненри немедленно встревожился.

— Великий господин!.. — брызгая слюной, начал он.

Писца испугали последствия такого требования. В тусклом свете храма Тох поднял руку, веля ему замолчать.

— Говори, — продолжал министр, устремляя на Семеркета пронзительный взгляд. — Удиви меня.

Бывший чиновник, казалось, прикидывал, какие бы подобрать слова.

— Кости великого господина — его сегодняшнее несчастье.

— Айя, — согласился Тох с подозрительным вздохом. — Мои кости и в самом деле причиняют мне сильную боль. Я стар… Стар.

Голос Семеркета был ясен и четок.

— Тогда почему бы вам не подать в отставку и не передать управление молодому, более сильному человеку?

Выражение, появившееся в этот миг на лице министра, заставило Ненри дрожа, броситься с кресла на пол.

— Что? — прорычал Тох низким, опасным голосом.

— Вы совершили ошибку, которую делает любой долго живущий деспот, — продолжал Семеркет. — Вы верите — то, что хорошо вас, хорошо и для страны.

Губы старика задрожали:

— Какая наглость! Мне следовало бы тебя отлупить!

Семеркет пожал плечами:

— Тогда откуда вы можете узнать правду об убитой жрице, если хотите заглушить истину битьем?

— Клянусь богами!.. — в ярости начал Тох, но замолчал. Упоминание о жрице заткнуло ему рот. Он снова сел на трон, тяжело дыша, его пальцы барабанили по филигранным инкрустациям подлокотника.

— Мне про тебя не солгали. Из-за твоих манер тебя уже давно должны были убить.

— Я никогда не буду лгать вам, великий господин, какой бы неприятной ни была правда, — негромко проговорил Семеркет. — И я никогда более не буду шутить со словами правды.

«Так, значит, он шутил», — подумал Тох. Эта мысль успокоила его уязвленную гордость — до известной степени.

— И сколько времени у тебя уйдет, чтобы раскрыть преступление? — спросил ои.

— Нет никакого ручательства, что я смогу его раскрыть, великий господин. И я не знаю, сколько времени у меня уйдет. Недели, а может быть, месяцы.

— Полагаю, ты разоришь меня своими расходами.

— Мое содержание. Обычные взятки…

— Возьми эту эмблему — знак того, что ты мое доверенное лицо.

Тох дал Семеркету ожерелье из яшмовых бусин, с которого свисала эмблема министра.

— Можешь брать из моего казначейства все, что тебе понадобится. Ты будешь иметь право появляться где угодно — доступ тебе обеспечен. Не жалей никого и ничего, чтобы выяснить правду. Я жду твоих докладов, но только когда у тебя будет, что рассказать.

Министр щелкнул пальцами, его писец протянул кожаный мешочек. Тох швырнул мешочек Семеркету.

— Этого должно хватить тебе для начала.

В мешочке оказались золотые и серебряные кольца и обрезки меди. Семеркет взвесил его на руке.

— Этого достаточно.

— Если тебе понадобится что-нибудь, пока я буду на севере, повидайся с Кенамуном. Он — мои глаза на юге.

И министр показал на писца, который сидел, скрестив ноги, на полу рядом с троном. Человек этот вежливо встал и поклонился и Семеркету и Ненри. У министерского писца было умное дружелюбное лицо.

Внезапно донесшийся запах мускусных благовоний заставил всех прервать беседу, и Тох недовольно понюхал воздух, повернувшись туда, откуда повеяло этим ароматом. В дверях появились пять женщин, закутанных с головы до ног в тонкие одеяния для защиты от песчаной бури. Та, что стояла посередине, была единственной, откинувшей с лица сетчатый покров и шагнувшей на скудный свет.

Она была уже немолода, но ее смуглую красоту нельзя было не заметить. Одежда женщины выглядела просто, почти сурово, и только змея в ее парике заставила Семеркета немедленно протянуть вперед руки на уровне колен. Никто, кроме членов семьи фараона, не мог носить знака со священной коброй.

Ненри же просто простерся на полу лицом вниз.

Министр с кислым видом с трудом пошевелился, чтобы преклонить колени.

— Моя госпожа, — сказал он.

— Простите, что побеспокоила вас, министр Тох.

Семеркет подумал, что ее голос — один из самых красивых, которые он когда-либо слышал: легкий, но с оттенком тепла и материнского участия.

— Присутствие царицы Тийи — словно солнце, выглянувшее после шторма, — натянуто проговорил старец. Странно, что почтительные слова министра прозвучали так холодно. Семеркет украдкой посмотрел на знаменитую, но редко показывающуюся на людях царицу.

— Пожалуйста, сядьте, почтенный господин, — сказала она, подойдя к Тоху и помогая ему снова занять место на маленьком троне. — Я пробуду здесь всего мгновение. Я пришла, чтобы повидаться с Семеркетом.

Ненри потрясенно икнул. Как Семеркет превратился в того, кого может заметить столь высокая особа, как царица Тийя? Оттуда, где лежал писец, он мог видеть только ее позолоченные сандалии, когда она подошла к его брату и коснулась его плеча.

— Пожалуйста, — сказала Тийя волшебным голосом, — мне не нравятся церемонии. Иди сюда и сядь рядом со мной, чтобы мы могли поговорить, как люди.

Семеркет сделал то, что ему сказали. Он поколебался, прежде чем сесть, и царица с улыбкой похлопала по скамье рядом с собой. Бывший чиновник сел, выпрямившись, на самый краешек. Царица протянула руку, и одна из закутанных в покрывало женщин выступила вперед, чтобы положить на ее ладонь какой-то металлический предмет.

Царица повернулась к Семеркету, вложила этот предмет в его руку и заставила его сжать пальцы.

— Я пришла сюда, чтобы дать тебе это. Это защитит тебя и поможет раскрыть ужасное… кошмарное преступление, в результате которого погибла та милая старая женщина.

И — невероятно! — Тийя заплакала. Язык Семеркета прилип к нёбу, он мог лишь молча глядеть на нее. Царица все еще сжимала его руку.

— Я почти считала Хетефру матерью, — сказала она несколько мгновений спустя, справившись со слезами. — Мы познакомились, когда были жрицами, но с течением лет стали больше, чем просто подругами. Когда я думаю… — ее губы снова задрожали, но она мужественно взяла себя в руки. — Когда Пасер сказал мне, что тебе поручили разгадать загадку ее смерти, я поняла, что должна сделать все возможное, чтобы помочь.

— Благодарю, госпожа, — сказал Семеркет, усилием воли вернув себе дар речи.

Царица прижалась к его руке мокрой щекой и поцеловала его руку.

— Знаю, я — всего лишь слабая женщина, но ты должен поверить мне, что амулет этот очень могущественный. Я послала такие же амулеты меджаям, охраняющим Великое Место. Ты всегда должен держать эту вещь при себе.

Семеркет кивнул.

— Да благословят и сохранят тебя боги, Семеркет. А если тебе что-нибудь будет нужно, да явишься ты ко мне без промедления.

Он снова кивнул.

После этого царица встала, сказав, что ей не подобает опаздывать — она поет в хоре в храме Сехмет. Тийя снова накинула покрывало. Мужчины снова склонились перед ней, и величественная женщина со своими спутницами молча удалились.

— Хм-м. Ох уж эти женщины и их чары! — сказал Тох, когда они ушли. Он слабо махнул рукой — внезапное появление жены фараона утомило министра. — Я устал, и песок натер мои веки. Вы тоже должны меня оставить.

Потом Тох взглянул на Семеркета, и в голосе старика появились чуть удивленные и даже слегка озорные нотки:

— Я непременно должен привести тебя к Рамзесу. Это пойдет ему на пользу — услышать правду из твоих уст.

* * *

Снаружи здания правосудия песчаные вихри поднялись до неистового крещендо. Ненри и Семеркет укрылись за алебастровым сфинксом великого бога Рамзеса II, далекого предка нынешнего фараона. Ненри заорал сквозь платок:

— Ты играешь в опасную игру, брат, вот так подкалывая Тоха по поводу его возраста!

— Я не играю в игры! — прокричал Семеркет в ответ. — Я всего лишь иду напролом, тратя на путь как можно меньше времени.

Он внезапно схватил брата за руку посреди воющей бури. Ненри почувствовал его силу и даже сквозь крутящийся песок увидел, как сверкают глаза Семеркета.

— Могу я рассчитывать на тебя, Ненри?

Тот нехотя посмотрел на него, но, в конце концов, все же ответил:

— Я знаю, что я — трус и дурак, что от меня — никакой пользы. Так говорит моя жена. Но ты — мой брат. Да, ты можешь рассчитывать на меня, даже если эта помощь немногого стоит.

Семеркет кивнул.

— Я пошлю тебе весточку, кода смогу, — сказал он.

А потом Ненри показалось, что сквозь бушующий песок он увидел, как блеснули зубы Семеркета.

— Скажи жене, что теперь она может выйти из своей комнаты.

И писец внезапно остался один, а его закутавшийся в накидку брат исчез в водовороте бури.

Назад: Глава 1 Боги не будут ждать

Дальше: Глава 3 Слуги Места Правды

Глава 2 Приверженец Сета

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Глава 2
Приверженец Сета