Глава 1
Боги не будут ждать
Хетефра встала с тюфяка и, хромая, заковыляла к двери дома, как старая обезьянка, страдающая подагрой. Она откинула льняную занавеску и прищурилась на восток. Ее ноздрей коснулись запахи зарождающегося дня — кислый запах пшеницы эммер с храмовых полей, более тонкий аромат свежескошенного ячменя, запах воды далекого Нила, — густо-коричневого, солоноватого. Несмотря на ранний час, кто-то уже жарил лук для праздника Осириса.
Глаза старой жрицы почти утратили прозрачность. Хотя лекарь предложил вернуть ей зрение с помощью своей лечебной иглы, Хетефра довольствовалась миром, который видела сквозь бурые облачка, посланные ей богами. Взамен боги обострили остальные ее чувства.
По стародавней привычке она снова повернулась к востоку. На мгновение показалось, что видны огни, горящие в великом храме Амона на другом берегу реки. Но зрение снова застлала пелена, и языки пламени погасли.
На миг Хетефра прониклась жалостью к себе. Ведь жрица Места Правды не могла больше разглядывать сокровища, что делались здесь — украшения для гробниц фараонов, цариц и знати, составлявшие основу производства ее деревни, населенной художниками. Все эти вещи недолго видели солнце. Их приносили в Великое Место, клали в гробницу и навеки погребали под скалами и песком.
Жрица разогнула худую костлявую спину, беспощадно подавив сожаления. Этим утром ей предстояло выполнить ритуал воцарения на празднестве Осириса. Во Время Осириса час, предназначенный для того, чтобы говорить с богами, начинался в миг восхода солнца. Именно тогда мембрана, отделявшая эту жизнь от загробной, тоньше всего, и мертвые смогут покинуть усыпальницы, чтобы воззриться на далекий Город Живых, Фивы, где готовились к празднеству.
Хетефра стала жрицей больше двадцати лет назад, но ни разу не встретила призраков и духов, хотя другие говорили, что видели их. Это была бесхитростная женщина, получавшая радость от простых истин ритуала, от традиции и от работы. Она верила всем сердцем и считала, что сама виновата, раз боги не хотят ей являться. Ее муж, Дитмос, считался духовным центром семьи. В пору свадьбы он был жрецом у строителей гробниц. После его смерти, в одиннадцатый год царствования фараона, жители деревни выбрали Хетефру, чтобы та продолжала дело мужа. Зачем искать кого-нибудь еще?
Женщина вздохнула. Как много лет минуло с тех пор! Скоро придет и ее День Боли, как приходит он ко всем живым, и ее положат рядом с Дитмосом и их сыном в их маленькой семейной гробнице.
Кто знает, только ли утренний ветер заставил ее задрожать…
Она проковыляла к большому сундуку в спальне. На его крышке переплетались цветы из слоновой кости и стекла; вырезанные из грушевого дерева полевки и вороны терзали изогнутые виноградные лозы из бирюзы и агата. Сундук сработал ее муж. В придачу к своим обязанностям жреца Дитмос мастерил шкафы, шкатулки и сундучки для фараона, а эти простые изображения сделал, зная, что они доставят удовольствие его жене. Она дорожила сундуком больше всего остального своего имущества. Ее похоронят вместе с ним.
Хетефра достала из сундука свое жреческое облачение: белое льняное платье, позолоченную, сплетенную из проволоки пектораль и ярко-синий парик из волокон рафии, имеющий форму крыльев грифа. Потом бережно уложила масло и засахаренные фрукты, столь любимые богами, в алебастровый калик. Нарядившись и снарядившись подобным образом, она стала ожидать па крыльце Рами, сына главного писца. Ему поручили провожать ее в святилище в эти праздничные дни.
Но парня нигде не было видно. Хетефра стояла, терпеливо ожидая его. Лицо жрицы пощипывал утренний прохладный воздух. Густой парик послужил удобной подушкой, когда она прислонилась к дверному косяку. Женщина закрыла глаза — всего лишь на мгновение. Тишина и слабый ветерок унесли старую госпожу в дремотное забытье.
Ее разбудило легкое тепло, коснувшееся кожи, и Хетефра испуганно огляделась, втянув ноздрями воздух. Сердце забилось быстрее от раздражения и испуга. Рассвет уже разгорелся вовсю! Она пропустит время жертвоприношений! Боги разгневаются на нее и в наказание поскупятся на благословения.
Проклятый Рами! Где же он? Наверняка спит с дочкой Менту, ткачихи саванов, этой маленькой шлюхой. Не так давно чуткие уши жрицы уловили их смех, а потом — и стоны. Молодежь деревни часто пользовалась пустой конюшней рядом с домом Хетефры в качестве места свиданий. Так поступали и некоторые взрослые. Старая жрица мрачно пробормотала себе под нос, что земля достанется в наследство поколению бездельников и шлюх.
Женщина решила пойти к святилищу Осириса одна. Это было одно из самых дальних святилищ, порученных ее заботе, и когда она подумала, каких усилий будет стоить путь, то сердце заколотилось в новом приступе гнева. Проклятый Рами! Она выбранит его на чем свет стоит перед его родителями — нет, даже перед всей деревней!
Эта мысль доставила старухе удовлетворение и помогла зашагать по узкой улице так, будто к жрице вернулась молодость. Что с того, что Рами с нею нет? Разве она не знает лучше всех Великое Место? Хетефра проделывала путь от дома до святилища каждый День Осириса в течение почти четверти века. Конечно, она найдет дорогу.
Но когда жрица миновала северные ворота, ее окликнула Кхепура:
— Хетефра! Ты ведь не собираешься пойти в святилище Осириса одна? Ты же видишь не дальше локтя!
— Ритуал надлежит исполнить, Кхепура. Мне некогда ждать.
Запах лука стал сильнее, и, прищурившись, жрица почти разглядела темный силуэт соседки, низко нагнувшейся над сковородой у себя во дворе.
— Рами так и не пришел за мной этим утром. Мерзкий мальчишка!
— Тогда с тобой пойду я.
Кхепура говорила настойчиво, как всегда. Жена ювелира Сани, не так давно она была названа главой женщин деревни строителей гробниц. Ко всеобщему сожалению, эта женщина быстро привыкла командовать.
— Я уже достаточно позаботилась об устройстве празднества в деревне и могу предоставить остальное слугам. Дай мне только накинуть платок. Сегодня прохладно.
Жрица повернулась к ней.
— Нет времени, Кхепура, нет времени! Боги не будут ждать! А ты такая тучная, что из-за тебя я пойду еще медленней!
Старая жрица нетерпеливо двинулась прочь, оставив позади Кхепуру с ее тщетным возмущением.
Тропа, что вела в Великое Место, была узкой, с обеих ее сторон валялись обломки известняка. Яркие осколки, оставшиеся после обтесывания надгробий, помогали неосторожным путникам не приближаться к краю, за которым их ждал крутой обрыв локтей в двадцать высотой. Держась середины тропы, Хетефра смогла быстро подняться наверх. Однако на самом верху путь ей вдруг преградила россыпь камней.
«Раньше их тут не было», — подумала жрица, удивившись, что не слышала ночью звуков камнепада.
Все строители гробниц очень чутко ловили звуки движения скал. Все знали о том, как в стародавние годы оползни погребли под собой целую деревню — и многих ее жителей.
Хетефра подалась вперед и ощупью нашла путь через незнакомую груду камней. Она посмотрела вверх, в небо, боясь, что время ритуала давно прошло, но не почувствовала на лице солнечных лучей. На этой стороне горы было темно.
Она снова подумала о Рами, о том, как бы он сейчас мог ей помочь, и пробормотала:
— Хотела бы я, чтобы мой муж видел, насколько заброшена эта тропинка, насколько нынешние дети не присматривают за старшими…
Жрица перебралась через груду булыжников. Известняковый камень шевельнулся под ее ногами, но Хетефра восстановила равновесие и сделала еще один шаг вперед. Еще несколько локтей — и она снова окажется на ровной, гладкой тропе.
Женщина осторожно поставила обутую в сандалию ногу на булыжник и сделала крошечный прыжок. Неустойчивый камень подался, алебастровый калик вылетел из ее руки и разбился вдребезги в долине внизу, расплескав душистое сладкое масло. Хетефра наклонилась вперед, крик застыл на ее губах. Парик спас ее, не позволив размозжить голову на острых камнях, когда она стремительно покатилась вниз по склону. Оползень, из-за которого с ней приключилось это несчастье, теперь послужил своеобразной крутой лестницей, по которой она скатилась в долину.
Кувыркаясь, Хетефра почувствовала острую боль в плече и вкус крови на губах. Похоже, у нее треснуло ребро, острые камни кололи худые ноги. Наконец она с тихим стуком приземлилась на дне.
Жрица лежала, тяжело дыша. Если не считать боли в плече и ребре, женщина не чувствовала ранений, и тихо засмеялась, а потом заплакала.
— Я не мертва! — сказала она с головокружительным облегчением. — Я не мертва!
Она со стоном села. Вся покрытая синяками, помятая, Хетефра и вправду все еще была жива.
Шорох позади заставил ее замолчать. Темные силуэты начали подниматься рядом, словно из самой земли. Темные звериные силуэты — твари с ушами и рылами. Хетефра задохнулась. Гиены и шакалы, а временами львы рыскали по Великому Месту. Это знали все. Но сейчас повсюду откуда ни возьмись возникли звери, и страх сорвал пелену с ее глаз. Она открыла рот, чтобы завопить.
Но Хетефра не успела издать ни звука, как первые настоящие лучи солнца протянулись в долину, и жрица увидела — увидела! — не истекающих слюной зверей, а золотые лица самих богов! Анубис — шакалий бог, Тот, Сет, Сокол Гор! И повсюду, повсюду, где солнечные лучи касались их немигающих глаз, от богов исходило золотое сияние.
Старую жрицу охватил священный экстаз, заставив полностью позабыть про боль. Здесь, сегодня, спустя столько лет, ей, наконец-то, даровано было счастье встретить богов во всей их неописуемой золотой плоти!
— Ай-яааа! — благоговейно воскликнула она.
— Это Хетефра! — сказал один из богов. Казалось, он был столь же удивлен, как и сама старуха.
— Да! Да! Я вижу тебя, о Великий! Я знаю, кто ты! — залопотала Хетефра. — Теперь мои глаза все видят!
Но где-то на краешке ее сознания маячила беспокойная мысль. Любопытно, что этот бог — а она верила, что перед ней Тот с головой ибиса, — смахивал на кого-то ей знакомого, на того, на кого она не так давно сердилась.
— Что будем делать? — Тот повернулся к другим богам, его юношеский голос звучал недовольно.
Для богов они казались чрезвычайно озадаченными. Но у жрицы не было времени, чтобы поразмыслить над этим.
Бог Гор решительно подошел к лежащей Хетефре. Она подняла голову, улыбнувшись с такой верой, с такой радостью обратив к нему задуманные глаза, что на краткий миг он заколебался. А потом потянулся к своему поясу и что-то высоко поднял. Женщина увидела, как в лучах солнца коротко вспыхнул голубой металл — прежде чем опуститься…
Топор вонзился ей в шею, рассек горло и залил кровью спереди ее льняное схенти. Голубой парик в виде крыльев слетел с головы и закувыркался по склону до самого конца спуска, как подхваченный бурей сорняк. Безволосая старуха подняла руки в слабой мольбе. Топор снова высоко поднялся и снова опустился.
Хетефра, не издав больше ни звука, вошла в Ворота Тьмы.
* * *
Наступила последняя ночь праздника Осириса, и костры освещали все закоулки Фив. Улицы были полны шумных египтян. Там попадались и приглашенные фараоном для участия в празднествах чужестранцы, явившиеся из стран, плативших дань Египту. Чужестранцев легко отличить от египтян — их одеяния окрашены в варварские цвета, мужчины носят бороды, а женщины даже не бреют голов. Утонченные египтяне воротили носы от масляной вони чужаков.
А еще иноземцы не закрывали лиц — им не хватало ума понять, что во время празднества Осириса разумнее ходить в маске.
То было единственное время года, когда Осирис разрешал своим мертвым подданным пировать вместе с живыми. Благоразумные фиванцы носили маски, чтобы некий негодующий дух, враг какого-нибудь их давнего предка, не явился на праздник, дабы причинить зло. Но чужестранцев не заботили такие мысли, и они глазели на чудеса Фив, не прикрыв лиц, оставив себя без зашиты. Чужаки тыкали пальцами, дивясь на размеры сверкающих храмов, на длинные голубые и пурпурные флаги, которые развевались под ночным ветром на длинных шестах с хрустальными и золотыми остриями. Их ошеломляла громада храмовых ворот, обитых серебром и бронзой, инкрустированных самоцветами. Они удивлялись высоте и толщине храмовых колонн, раскрашенная резьба которых изображала величайшие триумфы фараона — триумфы над другими народами.
В гавани толпились семьи, люди несли к Нилу крошечные красные лодочки. На каждом суденышке была укреплена свеча, отлитая в виде восседающего на троне Осириса. И еще на каждую миниатюрную барку, в соответствии с древним обычаем, семьи положили или кусочек известняка или клочок папируса с написанными на них молитвами, в которых просили бога выполнить самое сокровенное их желание. На берегу реки, где рос густой тростник, первенец из каждой семьи зажигал свечу и опускал маленькую лодку на воду. Течение уносило флот с подношениями на север, к Абидосу, туда, где в роскошной гробнице покоилось тело Осириса.
По всей ширине Нила теснились тысячи миниатюрных мерцающих суденышек. Нежный бог Нила медленно собирал их в своп объятия и нес на север, тюка огоньки не исчезали из виду за поворотом реки. Стоя у края реки, семьи жадно глядели на маленькие лодочки, не сомневаясь, что доброе божество выполнит их желания.
Семья каменщика Каф-ре, наконец, добралась до реки после утомительного пути из квартала каменщиков. Жена Каф-ре, Виа, держала на руках маленькую дочь, а их четырехлетний сын сжимал в обеих руках крошечную красную барку. Глаза детей, очарованных чудесами, которые они видели но дороге сюда, блестели сквозь прорези масок из пальмовой коры, а животы их были набиты медовыми пирожными, купленных отцом на драгоценную медь.
— Зажги свечу, милый, — поторопила сына Виа.
Она указала на жаровню с древесным углем, стоящую неподалеку именно ради обряда со свечами.
— Нет, — ответил мальчик.
Виа увидела и узнала линию упрямо сжавшихся под пальмовой корой челюстей — то была отцовская манера. Ее голос прозвучал чуть резче:
— Давай же, глупый, или бог не выполнит наших молитв!
Семья просила у попечителей храма больший паек пшеницы, потому что Виа снова была беременна.
— Нет.
— Да это же проще простого! Просто поднеси фитилек к золе и отпусти лодку вон там, рядом с тростником. Река сделает остальное. Ты ведь хотел это сделать, верно?
— Нет.
— Зажги… свечу… — велел отец сквозь сжатые зубы.
Маленький мальчик сморщился.
— Не хочу! Не хочу, пока она там! — он показал на что-то на темной воде. — Страшная. Уродливая.
Ребенок ударился в слезы.
— Крокодил! — завопила Виа.
Каф-ре ринулся вперед и подхватил сына на руки так поспешно, что с мальчика слетела маска. Теперь ребенок разрыдался не на шутку.
Испуганные вопли жены каменщика привлекли внимание стражника на ближайшей пристани. Он побежал туда, где стояла семья, пробиваясь через толпу с высоко поднятым длинным копьем. У края воды он вгляделся в темные тростники и осторожно нацелил оружие. Потом вгляделся повнимательнее и медленно опустил руку.
— Чего ты ждешь? — завизжала Виа. — Убей его! Убей!
Стражник ответил не сразу.
— Это не крокодил, — почти извиняющимся топом проговорил он. — И это создание уже мертво.
Он крикнул, чтобы принесли огня, и кто-то принес факел, укрепленный на ближайшем столбе. Люди столпились вокруг и уставились на воду. Стражник поднес факел ближе. Перед ними лицом вниз покачивалось тело Хетефры, облаченное в льняную ткань. Труп запутался в самой гуще тростников. На нем все еще была проволочная пектораль, но кожа стала мертвенной, сморщенной, бледной. В колеблющемся пламени факелов вторая нанесенная топором рана на затылке была едва видна. Кровь и мозг текли из раны, и маленькая стайка рыбешек пировала, снуя туда-сюда. Одна из рук была вытянута вперед, казалось, мертвая женщина обвиняющим жестом указует на сам город.
Над причалом зазвучал хор криков и вздохов.
Так начался Год гиен, хотя тогда еще никто этого не знал.
