7
В морге было мрачно и холодно. Большая электрическая лампочка висела на длинном проводе на некотором расстоянии от тела. Свет выходил из широкого конического абажура, а за пределами освещенного пространства практически ничего не было видно.
Профессор Матиас снял одну из простыней, которыми было укрыто тело, и стал рассматривать лицо фройляйн Лёвенштайн. На коже не было никаких дефектов, а волосы при близком освещении волшебно сверкали. Хотя ее губы были уже не красными, а какого-то необычного синего оттенка, она все еще была очень красива. Странный цвет губ как будто делал ее неестественное совершенство более полным. Райнхарду она казалась похожей на экзотическую куклу.
— Простите, — сказал Матиас, — как, вы говорите, ее звали?
— Разве это имеет значение, герр профессор?
Матиас посмотрел поверх очков.
— Конечно имеет, инспектор.
Райнхард пожал плечами.
— Ее звали Шарлотта Лёвенштайн.
Матиас посмотрел на ангельское лицо женщины и поправил один из локонов. Он прижал свой кулак к ее щеке и заговорил речитативом:
— Лотте! Лотте! Только одно слово! Одно слово на прощание! Прощай, Лотте! Прощай навсегда!
— Гёте, — сказал Райнхард.
— Хорошо, инспектор. Конечно, «Страдания юного Вертера».
Матиас не убрал руку. Вместо этого он с жалостью посмотрел на труп.
Райнхард кашлянул, пребывая в некотором замешательстве от эксцентричности профессора.
Матиас недовольно фыркнул.
— Когда работаешь с мертвыми, Райнхард, учишься не торопиться. — По-прежнему не отрывая взгляда от лица девушки, он вздохнул. Выдохнутый им воздух мгновенно превратился в облачко пара. Матиас посмотрел на Райнхарда, повернув голову с медлительностью жвачного животного. Его слезящиеся глаза поблескивали за толстыми стеклами очков.
— Вам неуютно в присутствии мертвых?
— Честно говоря, да, профессор.
— Как бы то ни было, — сказал Матиас, — я считаю, что мертвые тоже заслуживают вежливого обращения. — С этими словами профессор прикрыл лицо фройляйн Лёвенштайн и продолжил декламировать отрывок из Гёте.
Райнхард испытал облегчение, когда Матиас наконец закончил и приступил к работе. Закатав рукава рубашки, он повязал фартук и начал раскладывать на металлической тележке орудия своей профессии: скальпели, пилы, долото, маленькие металлические молоточки и сверло. Профессор, очевидно, остался недоволен расположением инструментов и принялся менять местами некоторые из них. Райнхард не видел смысла в этих незначительных перемещениях и подумал, что Матиас просто исполняет какой-то свой загадочный ритуал. Через несколько минут профессор кивнул, а выражение легкого беспокойства на его лице сменилось удовлетворением.
— Начнем, — произнес он.
Матиас взял огромного размера ножницы и начал разрезать на трупе платье с середины декольте. Закончив резать у талии, он осторожно потянул материю — засохшая кровь приклеила ее к коже. Ткань постепенно отошла, открывая взгляду обнаженную грудь и торс Шарлотты Лёвенштайн.
— Корсета нет, — прокомментировал Матиас.
Он натянул на тело простыню так, чтобы закрыть все, кроме покрытого запекшейся кровью отверстия над сердцем фройляйн Лёвенштайн. Когда один из сосков мертвой женщины чуть было не обнажился, Матиас поправил простынь, чтобы соблюсти скромность девушки.
— Прошу прошения, — сказал он мягко.
Сочувствие, проявляемое Матиасом к умершим, казалось Райнхарду все более утомительным и жутким.
Старик начал осторожно ощупывать тело вокруг раны, тихонько напевая. Райнхард прослушал первый куплет и подумал, не испытывают ли его опять. Он не мог не проглотить такую соблазнительную наживку.
— Это Шуберт.
Профессор прервал свое импровизированное выступление на хриплой нетвердой ноте. Этот звук напомнил о сжимающихся старых мехах.
— В самом деле? Мне просто пришла эта мелодия в голову, я не знаю, что это.
— Это Шуберт. «Странствие».
— Ах да, теперь вспомнил. А вы поете?
— Так, немного…
— Значит, «Странствие», говорите?
— Несомненно.
Матиас начал снова напевать и продолжил обследование раны. Затем он взял с тележки увеличительное стекло и наклонился над телом. Внезапно профессор прервал пение на полуслове и открыл рот от удивления. Немного помолчав, он произнес драматическим театральным шепотом:
— А, точно…
— Что там? — спросил Райнхард.
— Ее застрелили, — ответил Матиас.
Райнхард вздохнул.
— Мы вроде бы давно это установили, профессор.
Матиас покачал головой.
— Я всегда верил в мудрость латинского выражения festina lente. Тише едешь — дальше будешь.
— Я так и думал, — сказал Райнхард. — Вы меня не удивили.
Профессор проигнорировал язвительное замечание Райнхарда и продолжил свой неспешный осмотр. Прищурив один глаз, старик подрегулировал фокусное расстояние увеличительного стекла и одобрительно кивнул. А затем произнес, обращаясь больше к самому себе, чем к Райнхарду:
— Прямой выстрел в сердце, с близкого расстояния. Нет ожогов от пороха… Ага, вижу небольшой синяк от дула.
Пальцы Райнхарда онемели, и он начал жалеть, что прибегнул к помощи профессора Матиаса. Матиас положил увеличительное стекло на прежнее место на тележке и взял среднего размера блестящий скальпель. Он сделал глубокий разрез в белой плоти фройляйн Лёвенштайн, который раскрылся с неторопливой фацией раковины моллюска, открывая взгляду сочную красноту под кожей. Райнхард присутствовал на многих вскрытиях, но до сих пор от подобных зрелищ ему становилось очень не по себе.
— Простите, герр профессор, — Райнхард отступил на шаг. — Пожалуй, я предоставлю это вам.
— Как хотите, инспектор, — ответил Матиас, все сильнее увлекаясь своим занятием.
Райнхард обошел вокруг стола и вступил в темноту. За его спиной Матиас перебирал свои инструменты. Сначала послышалось постукивание, потом скрежет пилы. Райнхард предположил, что Матиас удаляет ребро. За работой Матиас опять принялся напевать мелодию Шуберта. Делал он это медленно, местами хрипло и неточно, однако старческий голос и долгота каждой фразы придавали бодрой жизнерадостной мелодии бесконечную печаль.
Как только глаза Райнхарда привыкли к темноте, он обнаружил, что стоит рядом со стеной, в которой было множество квадратных металлических дверок. Он знал, что в большинстве камер, скрывающихся за этими дверями скорее всего находятся трупы. Замороженные мертвецы.
Райнхард обернулся и посмотрел на странного маленького человечка, согнувшегося над телом фройляйн Лёвенштайн наподобие карлика из сказки братьев Гримм. В ярком свете было видно, как дыхание Матиаса превращается от холода в пар, который собирается над столом, как легкий светящийся туман. Райнхард подышал в свои ладони, потер их друг о друга, чтобы согреть. Холод морга пробирал его до самых костей.
Пробираясь обратно к столу, на котором происходило вскрытие, Райнхард остановился, чтобы рассмотреть инструменты профессора Матиаса, стараясь не обращать внимания на звук, напоминающий о том, как из жареного цыпленка выдирают ногу.
Вдруг свет погас, и помещение погрузилось в абсолютную, непроницаемую темноту.
Профессор Матиас продолжал тихо напевать песню Шуберта, а Райнхард, напуганный зловещей обстановкой, почувствовал, что его сердце бьется быстрее обычного. Слова графа Заборски как слуховая галлюцинация прозвучали у него в голове: «Я чувствую запах зла».
— Профессор! — крикнул Райнхард в пустоту.
Пение прекратилось.
— Все в порядке, инспектор, через несколько минут свет обычно снова загорается, может быть, это из-за сегодняшней бури. Лично я думаю, что следует использовать газовое освещение.
Произошло небольшое движение, послышался звон металла. Райнхард почувствовал, как что-то стукнуло его по ноге.
— О Боже, — сказал Матиас. — Похоже, я уронил один из своих инструментов.
Послышался громкий щелчок, и внезапно свет зажегся опять.
— Ну вот, — сказал профессор, — я же вам говорил.
Райнхард посмотрел вниз и увидел скальпель на полу у своей ноги. Он нагнулся и поднял его.
— Это ваш скальпель, профессор?
— Положите его пока на тележку, но отдельно от других. На нижнюю полку, в стеклянную колбу. — Произнося эти слова, Матиас вытаскивал что-то большое и окровавленное из груди фройляйн Лёвенштайн. Райнхард быстро отвернулся и, чтобы отвлечься, стал вертеть в руках скальпель, стараясь поймать свет его блестящей поверхностью. Райнхард заметил выгравированную на скальпеле надпись «Ханс Брукмюллер и K°».
— Профессор?
— Да, в чем дело?
— Вам имя Ханс Брукмюллер что-нибудь говорит?
— Да, конечно. Магазин Брукмюллера. Это магазин хирургических инструментов рядом с университетом.
— Вы лично знаете господина Брукмюллера?
— Нет, а почему вы спрашиваете?
— Он был знаком с фройляйн Лёвенштайн.
— В самом деле? — сказал профессор, хотя, очевидно, не обратил на это особого внимания. Райнхард положил скальпель в стеклянную колбу. Он звякнул, как колокольчик.
Райнхард стоял у Матиаса за спиной и не мог не заметить, что, несмотря на рассуждения профессора о вреде спешки, теперь он работал намного быстрее. Профессор брал разные инструменты, один за другим, и громко цокал языком. Казалось, он становился все более взволнованным, но не раздраженным. Райнхард решил, что лучше не вмешиваться, и терпеливо ждал.
Через несколько минут Матиас вытер кровь с длинных щипцов, на удивление небрежно, и бросил их на тележку. Райнхард вздрогнул. Затем старик молча уставился на инспектора. Выражение его лица было далеко не дружелюбным.
— Профессор, — решился нарушить молчание Райнхард.
— Что все это значит? — спросил Матиас, показывая на труп.
— Прошу прощения, профессор?
— Это Орлов? Или Гумбольт? Они вас в это втянули?
Райнхард всплеснул руками.
— Простите, герр профессор, но я понятия не имею, о чем вы говорите.
Матиас фыркнул, снял очки и потер глаза. Райнхарду пришло в голову, что, возможно, эксцентричность профессора не так далека от безумия. Старик водрузил очки на место и рывком развязал передник. Он снял его через голову, свернул и положил на нижнюю полку тележки. Затем он начал возиться с инструментами, передвигая их с места на место, словно это были фигуры в причудливой шахматной партии.
— Профессор, — сказал Райнхард, — я был бы вам чрезвычайно признателен, если бы вы мне все объяснили.
Матиас поднял глаза и снова уставился на Райнхарда, глаза профессора за увеличивающими линзами блуждали. Райнхард терпел затянувшееся молчание, сколько мог, но, в конце концов, не выдержал.
— Герр профессор, у меня был длинный и трудный день. Я не ел ничего с самого утра и сильно устал. Я очень хочу пойти домой. Последний раз вас прошу, объясните, пожалуйста, свое поведение!
Профессор фыркнул, но тень сомнения пробежала по его лицу, смягчив его сердитую мину.
— Это не розыгрыш? — спросил он ровным голосом.
Райнхард покачал головой.
— Нет, профессор, это не розыгрыш.
— Очень хорошо, — начал профессор осторожно, — я вам расскажу, что я увидел, и если вы сможете в этом разобраться, то вы лучший патологоанатом, чем я.
Старик помолчал, повернувшись к трупу. Указывая на отверстие, зияющее в груди фройляйн Лёвенштайн, он продолжил:
— Эта женщина была застрелена. Вот в этом месте пуля вошла в ее тело. Ее сердце было продырявлено, как и следовало ожидать. — Он опустил палец в ее грудную клетку и приподнял кусочек кожи. Райнхарду стало нехорошо.
— Видите, — сказал профессор, — в этом месте пуля пронзила левый желудочек. Все характеристики раны от огнестрельного оружия совпадают.
— Да, — сказал Райнхард, — я вижу.
— Но здесь нет пули, — заметил профессор.
— Что вы сказали, герр профессор?
Матиас повторил:
— Здесь нет пули.
Райнхард кивнул.
— Она прошла насквозь?
— Нет, — ответил Матиас. — Входной канал заканчивается внутри. С другой стороны тела ничего не выходило.
— Тогда как вы это объясните? — спросил Райнхард. — Пулю… вынули?
— Нет. Пулю не вынимали.
— Вы совершенно уверены?
— Абсолютно.
— Тогда как вы объясните…
Слова Райнхарда растворились в тишине. Послышалось жужжание в электропроводке, лампочки погасли снова на секунду или две.
— Я не могу этого объяснить, — сказал Матиас, прикрывая рану кусочком кожи, словно захлопывая крышку шкатулки с драгоценностями. — Райнхард, вы поставили меня перед физически невозможным явлением. Поэтому, скорее всего, я, а может, и мы оба стали жертвами розыгрыша. До свиданья, инспектор.
Матиас вытер кровь с пальцев белым полотенцем и направился к выходу. Блестящие носки его ботинок сверкали на фоне тусклого кафеля, и казалось, профессор идет, с усилием отрывая от пола тяжелые каблуки.
