Дверь открылась, и санитар вкатил кресло с пациенткой профессора Вольфганга Грунера. Она была босая, в простом больничном белом платье. Женщина сидела, наклонив голову вперед так, что длинные темные волосы падали ей на лицо. На скамьях амфитеатра расположились доктора — их было больше пятидесяти. Как только в аудитории появилась женщина в кресле-каталке, по рядам пошел шепот.

Либерман громко вздохнул и сгорбился, скрестив руки на груди.

— Макс?

Он поднял глаза на своего друга и коллегу доктора Штефана Каннера.

— Что?

Каннер поправил манжеты своей рубашки, чтобы были видны золотые запонки, потом привел в порядок галстук-бабочку. Запах его одеколона был приторно-сладким.

— Не начинай опять, Макс.

— Штефан, я не думаю, что смогу выдержать это еще раз.

Он хотел было встать, но Каннер схватил его за руку и усадил обратно.

— Максим!

Либерман покачал головой и прошептал:

— Это настоящий цирк.

Человек, сидевший на скамье перед Либерманом, бросил на него через плечо сердитый взгляд.

— Довольно, — прошипел Каннер, толкнув Либермана локтем в бок. — Может, это один из друзей Грунера!

— Грунер уже знаком с моей точкой зрения.

— И именно поэтому твое положение здесь с каждым днем становится все более неустойчивым.

Санитар поставил шаткое кресло-каталку рядом с профессором Грунером. Вместе они подняли женщину на скромное подобие сцены, перенесли к большому деревянному стулу, похожему на трон, и усадили ее на него, аккуратно поставив ее ноги и положив на колени руки. Затем профессор подсунул под стопы женщины металлическую пластину, а санитар убрал каталку и встал у дверей.

— Господа, — произнес профессор. Его звучный голос наполнил аудиторию. Все присутствовавшие замолчали. Стало слышно, что ветер за окном уже утих, а яростная дробь дождя о стекло сменилась легким постукиванием.

Грунер был высокий и внушительный мужчина с длинной бородой и копной непокорных, уже начавших редеть, седых волос. С его лица никогда не сходило выражение легкого недовольства, отчего высокий лоб профессора рассекала вертикальная складка.

— Господа, — повторил профессор, — разрешите представить вам синьору Локателли.

Женщина выпрямилась и убрала с лица волосы. Посмотрев на нее, Либерман решил, что ей около двадцати пяти. Ее трудно было назвать красавицей, но что-то в ее внешности притягивало взгляд. У нее были темные, глубоко посаженные глаза и резкие черты лица. Она оглядела зал, а потом посмотрела на Грунера, который наклонился вперед и улыбнулся, — но не более чем на долю секунды.

— Эта синьора, — продолжил Грунер, — жена итальянского дипломата. Три или четыре месяца назад у нее начали появляться симптомы, говорящие о развитии нервного заболевания. Через некоторое время местный врач поставил соответствующий диагноз. Она слабела все больше и больше, потеряла аппетит, а сейчас страдает очевидным и, возможно, полным параличом обеих ног. Проведя обследование, мы не обнаружили ничего, указывающего на травму или болезнь.

Грунер повернулся к синьоре Локателли:

— Синьора, вы подтверждаете, что не можете ходить?

Женщина кивнула.

— Простите, — сказал Грунер, — боюсь, я не расслышал вашего ответа.

Женщина сглотнула и ответила с легким акцентом:

— Да, я не могу ходить.

— Вы чувствуете боль в ногах?

— Я ничего не чувствую. Они… — ее лицо перекосило страдание, — мертвы.

Грунер снова обратился к аудитории.

— К сожалению, в настоящее время, особенно в Вене, в нашей профессии существует пагубная тенденция объяснять возникновение нервных расстройств с точки зрения психологии. — Грунер медленно повернул голову и со значением посмотрел на Либермана, который сохранял невозмутимое спокойствие. Либерман понимал, что под этим взглядом он должен был занервничать и смутиться. Однако он гордо выдержал атаку и даже слегка улыбнулся. Грунер продолжил: — Господа, я настоятельно рекомендую вам усомниться в правомерности такого подхода и в здравости рассуждений его сторонников. Нервное расстройство — это болезнь, вызванная органической слабостью нервов. Эту слабость можно легко и быстро вылечить с помощью электротерапии.

Грунер указал рукой на аппарат, стоявший на столе рядом с синьорой Локателли.

— Сегодня я продемонстрирую, как работает устройство из Соединенных Штатов Америки. У меня создалось впечатление, что оно лучше тех, которые производят у нас.

Либерману приходилось видеть «устройства» Грунера. Внешне все они были очень похожи, но этот аппарат был намного больше. Грунер подошел к столу и погладил полированную поверхность деревянного ящика. Он открыл две медные застежки и аккуратно поднял крышку, обитую изнутри красной кожей, на которой красовалась надпись золотыми буквами «Чикагская компания по производству батарей гальванического и фарадического тока, Иллинойс, США». Внутри ящика было множество кнопок, роликов и циферблатов. Грунер вынул два блестящих металлических стержня с деревянными ручками, которые соединялись с установкой длинными проводами.

— Для тех, кого интересуют технические характеристики этого устройства, сообщаю, что оно имеет стандартную конструкцию. Работает от шестивольтовых сухих батарей, которые безопасны и просты в обращении. Выходное напряжение можно легко менять с помощью перемещения сердечника по индукционной катушке.

Грунер щелкнул выключателем, и комнату сразу наполнило громкое гудение. Он пригласил одного из собравшихся помочь ему. С места поднялся мужчина средних лет.

— Благодарю вас, герр доктор, — сказал Грунер. — Не могли бы вы встать по другую сторону от пациентки? — Мужчина поднялся на помост и встал по стойке «смирно» рядом с женой дипломата.

— Синьора Локателли, могу я попросить вас приподнять край вашего платья?

Женщина руками стала собирать ткань своего одеяния, край которого начал приподниматься, обнажая ее худые лодыжки и икры.

— Синьора, — продолжил Грунер, — нужно приподнять платье выше колен. — Женщина покраснела и собрала руками еще больше ткани, полностью обнажив ноги. Либерман отвернулся и с негодованием посмотрел на коллег, большинство из которых подались вперед. Почувствовав движение своего друга, Каннер еще раз пихнул его локтем в бок и кивнул в направлении помоста.

Грунер шагнул вперед и провел металлическими стержнями по ногам синьоры Локателли.

— Вы что-нибудь чувствуете?

— Нет.

— Совсем ничего, даже щекотки?

— Нет.

Грунер обратился к аудитории:

— Сейчас я увеличу заряд.

Он взял оба стержня в одну руку и стал крутить в ящике валики и переключатели. Гудение стало выше на октаву. Затем Грунер вернулся к пациентке и еще раз провел металлическими стержнями по ее ногам. Женщина не шелохнулась, глаза ее по-прежнему смотрели куда-то вверх и вдаль. Либерман заметил, что ее взгляд был прикован к бюсту какого-то давно забытого светила медицины.

— Синьора, сейчас вы должны что-то чувствовать. Возможно, покалывание?

Жена дипломата не повернула головы и продолжала смотреть в одну точку.

— Синьора, — повторил Грунер с раздражением, — что вы чувствуете?

— Я чувствую… — женщина помедлила, — что надежды нет.

Грунер тряхнул головой:

— Синьора, пожалуйста, воздержитесь от абстрактных ответов. Чувствуете ли вы что-нибудь в ногах?

По-прежнему не шевельнувшись, она мягко ответила:

— Нет, я ничего не чувствую… — А потом, после еще одной паузы, добавила: — В ногах.

— Очень хорошо, — произнес Грунер. Он передал оба стержня своему помощнику и погрузил руки в электрический аппарат. Гул стал громче: ужасное глиссандо такой высоты, что у Либермана заболели уши. Грунер снова взял стержни.

Было ясно, что он значительно увеличил заряд, аудиторию охватило напряженное ожидание. Даже Либерман поймал себя на том, что с большим вниманием наблюдает за происходящим. «Надежды нет» — эти слова тронули и заинтриговали его, столько в них было разных смыслов.

Грунер вытянул руки и, после секундного колебания, приложил стержни к ногам синьоры Локателли. Она открыла рот и издала крик не просто боли, а муки. Он был слабым, но глубоко взволновал Либермана. Этот звук напомнил ему оперное всхлипывание, полное отчаяния и тоски. В тот же момент правая нога женщины сдвинулась вперед.

— Хорошо, — сказал Грунер. Он снова приложил стержни.

Ноги женщины задрожали.

— Встаньте, синьора.

Дрожь усилилась.

— Встаньте! — скомандовал Грунер.

С перекошенным лицом синьора Локателли с силой оперлась на ручки деревянного трона и мгновение спустя встала, дрожа всем телом. Грунер отступил в сторону, чтобы каждый в аудитории смог увидеть и оценить его успех. Он поднял металлические стержни как трофеи.

— Обратите внимание, господа, пациент стоит. Теперь вы понимаете, в чем тут дело. Если бы нервное расстройство было психологической болезнью, тогда то, что вы сейчас видите, было бы невозможно.

Либерману казалось, что синьора Локателли с трудом сохраняет равновесие. Она вытянула руки в стороны, как акробат, балансирующий на канате высоко в воздухе. Она не выглядела удивленной или обрадованной своим достижением. Вместо этого страх и смущение исказили черты ее лица.

— Синьора, — сказал Грунер, — может, вы попробуете сделать пару шагов?

Верхняя часть ее тела качнулась и задрожала. Ноги отказывались реагировать. Возникло ощущение, что ступни пациентки приросли к полу.

— Давайте, синьора. Один маленький шажок.

Собрав все свои силы, жена дипломата с криком передвинула левую ногу вперед и сразу же, потеряв равновесие, упала. Помощник доктора подхватил синьору Локателли под руки и осторожно усадил в кресло, и она, тяжело дыша, откинулась на спинку. На лбу женщины выступили капельки пота.

Грунер положил стержни в ящик и выключил аппарат. Гудение прекратилось, уступив место необыкновенной тишине, которую нарушало лишь шумное дыхание синьоры Локателли.

В аудитории раздались редкие аплодисменты, становившиеся сильнее и сильнее по мере того, как к ним присоединялось все больше зрителей. Сидевший перед Либерманом человек неожиданно встал и выкрикнул:

— Браво, герр профессор!

Либерман повернулся к Каннеру и сказал, пытаясь перекричать аплодисменты:

— Я не собираюсь больше присутствовать на этих абсурдных, варварских и унизительных демонстрациях.

Каннер наклонился к другу и сказал ему на ухо:

— Тебя уволят.

— Ну и пусть.

Каннер пожал плечами:

— Ну, тогда не говори, что я тебя не предупреждал.