Близился рассвет — лучшее время для того, чтобы нападение стало неожиданностью. Священная дубовая роща друидов тонула в густом тумане, затопившем до самых краев узкое ущелье, только торчащие тут и там верхушки вековых дубов плавали поверх этого серого океана, словно затерянные острова. Какие тайны скрывались там? Ни звука, ни шороха — ничего, что бы выдавало присутствие там людей. Проводник, что довел их до этого места, угрюмый, с бегающими глазками кельт взял обещанное ему золото и мгновенно растворился в темноте. Теперь над лесом поднималась к небу одна-единственная серая струйка дыма.

Марк подумал, что будет выглядеть полным идиотом, если там, внизу, в ущелье, не окажется ни единого друида.

А какое пьянящее чувство свободы охватило его, когда он только выехал из крепости во главе отряда! Прошлую ночь, в надежде проверить способность Валерии подарить ему ребенка, он долго занимался с ней любовью. Нельзя сказать, чтобы это было ему неприятно — скорее наоборот. Однако Марку и в голову не пришло воспользоваться каким-нибудь предлогом, чтобы задержаться в постели подольше. Вместо этого, оставив молодую жену, он отправился выполнять свой воинский долг с таким же точно невозмутимым видом, как если бы ему предстояла проверка счетов или фуража для лошадей. Валерии, как и любой другой женщине, хотелось большего. Но он уделил ей ровно столько времени, сколько счел возможным, а потом отправился спать к себе, чтобы утром не разбудить ее до рассвета. Странно все-таки чувствовать себя женатым, думал он. Марк не привык спать в постели с другим человеком, тем более с женщиной. Но более всего его раздражала привычка Валерии ходить за ним по пятам, то и дело приставая к нему с бесконечными разговорами. Девчонка засыпала его градом вопросов, без обиняков высказывала свое мнение, которое никто не спрашивал, и даже взялась учиться языку варваров у рабов, что он счел верхом неприличия. А иногда — о боги! — даже спрашивала, о чем он думает!

Стоит ли удивляться, что он почувствовал неимоверное облегчение, когда, облачившись в сверкающие доспехи, выехал наконец из крепости во главе своего отряда? Еще в Риме он заказал себе латы и панцирь, сделанные на восточный манер — каждая пластинка была вычеканена в форме листа и вдобавок еще вызолочена, так что доспехи Марка, ослепительно сиявшие на солнце, выгодно выделялись на фоне тускло поблескивающих маслом кольчужных лат, которыми щеголяли остальные, включая и Гальбу. Конечно, возможно, было неразумно слишком уж привлекать внимание к своей персоне. А возможно, и весьма опасно, но искушение было слишком велико, и Марк просто не мог устоять. В конце концов, он ведь как-никак командир! Он даже оделся без помощи рабов — сначала, как водится, накинул подбитую войлоком тунику, поверх нее доспехи, потом пояс и портупею, с которой свисали меч и кинжал, на ноги предусмотрительно натянул длинные штаны, без которых в этом холодном, промозглом климате было не выжить, а уже поверх них — поножи. Увенчанный высоким плюмажем шлем, который он водрузил на голову, заставил его пригнуться, иначе бы он просто стукнулся о притолоку двери. Неловко ступая, Марк спустился по лестнице вниз, где его грубоватыми шутками приветствовали центурионы. Когда отряд построился во дворе, он повел его за собой к северным воротам. У самого горизонта уже розовела тонкая полоска зари, свидетельствовавшая о скором наступления нового дня. Весь этот долгий день и еще более долгую ночь они скакали во весь опор, чтобы застать друидов врасплох, — и Марк был совершенно счастлив, хотя все его мышцы ныли от боли. Свобода! Какое волнующее чувство! Вся скука и рутина повседневной жизни, все эти списки и счета, бесконечное соперничество и вечная нехватка денег, пришедшее в негодность оружие, давно уже требующее ремонта, и постоянные болячки, одолевающие солдат, склоки, сплетни — все наконец осталось далеко позади. Сейчас, когда он несся во весь опор по полю, Марк чувствовал себя наконечником стрелы, выпущенной по врагам мощной рукой Рима. Он несет на эту землю порядок, насчитывающий уже не одну сотню лет. Миллионы римлян прошли этот путь и погибли до него, и вот теперь, уверенно сидя в седле с тяжелым мечом у бедра, крепко сжимая в руке поводья и чувствуя, как мощно двигается под ним его конь, а свежий ветер хлещет ему по лицу и земля катится под копыта его лошади… он чувствовал себя одним из них!

Но теперь долгая скачка сказалась-таки на нем. На Марка навалилась свинцовая усталость. А клубящийся вокруг ног серый туман поднимался вверх, и вместе с ним росла его неуверенность.

— А это точно известно, что все наши беды уходят корнями именно сюда, в это ущелье? — спросил он у центуриона, который лежал на земле на краю обрыва возле него. Это был Лонгин.

— Так уверяет наш шпион. А разве в жизни можно быть хоть в чем-то уверенным, префект?

— Но мне не хотелось бы нападать на ни в чем не повинных людей.

— Отличить виновного от невинного тут, у нас на севере, не так-то легко. Вожди племен, которые еще вчера клялись вам в вечной дружбе, наутро могут велеть своим людям перерезать вам глотку. А племя, еще летом смиренно покорившееся Риму, с наступлением зимы начнет изводить вас бесконечными набегами. Кровавая наследственная вражда, постоянные кражи скота — без всего этого для них просто нет жизни. А друиды всегда боялись и смертельно ненавидели Рим. Ведь это мы отняли у них власть, без которой они не мыслят себе жизни.

— Все это мне уже известно. Я просто хочу быть до конца уверенным…

— А уверенность, префект, — это только для мертвых, — раздраженно буркнул Лонгин. Центурион явно начинал терять терпение. Впрочем, неудивительно — ни один из солдат не пойдет за командиром, который и в самом-то себе не слишком уверен, что уж говорить о других. Неуверенность командира рождает страх.

— Я читал, что они умеют видеть будущее, — буркнул Марк. — Будучи еще простым солдатом, Диоклетиан как-то попытался обсчитать хозяйку таверны. А друидская ведьма, уличив Диоклетиана в жульничестве, подняла его на смех. Тогда он в шутку бросил, что если когда-нибудь станет императором, то, мол, тут же исправится. Тогда колдунья в ответ предрекла, что он непременно станет императором — но только, мол, после того, как убьет кабана. Тоже вроде как в шутку.

— И он отправился на охоту? — с жадным любопытством спросил Лонгин. Эту историю ему еще не доводилось слышать.

— Нет, он забыл о предсказании. Но для того чтобы надеть на себя императорский пурпур, ему пришлось убить префекта преторианской гвардии. А его звали Апер (кабан).

— Может, ей просто повезло, — рассмеялся Лонгин. — Но если бы ваши хваленые друиды могли и впрямь видеть свое будущее, то сейчас бы улепетывали во все лопатки!

Отодвинувшись от края ущелья, Марк поднялся во весь рост и так стоял, словно сверкающий ангел мщения. Как всегда в Британии, на рассвете было довольно свежо, сочная зеленая трава доходила почти до колен, на деревьях уже распускались листья. Все вокруг было мокрым от утренней росы, не просохшие еще листья отливали серебром. Кавалеристы воткнули свои копья древком в землю — в лесу от них было бы мало пользы — и расположились Евклидовым прямоугольником на вершине холма. В такое утро нужно не сражаться, а писать стихи, с горечью подумал Марк. Но он явился сюда за славой, он должен здесь, у Адрианова вала, доказать, чего он стоит, а чтобы сделать это, нужно сражаться. И для начала принять решение, ясное и безошибочное. Тут, в этом ущелье, он кровью смоет оскорбление, нанесенное его невесте. Здесь он докажет, что ничем не хуже Гальбы Брассидиаса. Докажет собственному отцу. Братьям. И своей молодой жене.

Вот только Клодий… справится ли он с порученной ему задачей?

— Поставьте мальчишку командовать одним крылом, — потихоньку посоветовал ему накануне Гальба. — Он либо победит, либо падет на поле битвы. И наша с вами проблема так или иначе будет решена.

Это был еще один из грубоватых советов, которые с такой легкостью давал ему старший трибун. Казалось, ни сомнения, ни угрызения совести Гальбе неведомы. О философии он явно не имел ни малейшего понятия, ни о чем особо не задумывался и при этом никогда не колебался. И однако, этот человек имел на солдат такое влияние, которое даже Марка заставляло скрипеть зубами от зависти.

Префект повелительно махнул рукой, и солдаты вскочили в седла. Лошади, почуяв, что наступает решительная минута, зафыркали. Слабо звякнули боевые мечи, и неприятный холодок пополз по спине у Марка, как бывало, когда ему в детстве случалось царапнуть ногтем грифельную доску. То, что столько людей беспрекословно повинуются его приказам, до сих приводило его в изумление. Неудивительно, что Гальба это обожает! Лонгин уговаривал его спуститься в ущелье пешком, мотивируя это тем, что кавалерии, мол, неудобно действовать в такой чаще. Но Марк, предполагавший наткнуться внизу на кучку грязных варваров, жаждал погони. Облаченные в тяжелые доспехи римляне давно уже успели понять, что преследовать варваров лучше всего верхом. А их враг, в свою очередь, тоже успел уже понять, что скрыться от погони удобнее всего можно, рассыпавшись в лесу или укрывшись меж отрогов гор, где кавалерия теряла свои преимущества и не могла состязаться с ним в скорости. Итак, быть по сему, решил Марк — оказавшись в ловушке, друиды будут либо зарублены там же, в своем убежище, либо они перебьют их на открытом месте. А лес им не преграда. Петрианцы часами упражнялись в преследовании варваров в гуще леса.

— Дай сигнал второму крылу, — скомандовал он. — Пришло время захлопнуть ловушку.

Флажок взлетел и упал. С противоположного края оврага им ответили таким же сигналом. Потом сигнальщик приложил к губам длинную трубу, для верности другой рукой обхватив свой затылок, чтобы как можно сильнее прижать к губам мундштук. Щеки его побагровели от напряжения. Рев трубы, низкий и угрожающий, эхом прокатился по ущелью, и испуганные птицы, всполошившись, стаями взмыли в небо. Потом, точно догадавшись о приближении опасности, они дружно ринулись вниз, куда-то к подножию холма, и сразу же стало светлее, словно они крыльями слегка разогнали туман. Тускло замерцало серебро, когда облаченные в доспехи римляне полумесяцем сомкнулись вокруг ущелья, где росли священные дубы друидов. Как раз в тот момент, когда они лавиной покатились вниз, солнце, выглянув из-за горизонта, превратило клубящуюся дымку тумана в расплавленное золото. Это выглядело как обещание. В лесу хрипло, словно предвещая недоброе, взревела другая труба.

Кельты! Значит, варвары там, внизу, как им и говорили!

Римляне, проломившись сквозь чащу на краю ущелья, натянули поводья, сдерживая лошадей, не различая между стволами деревьев ничего, кроме каких-то неясных силуэтов. Деревья росли так часто, что солдаты видели лишь тех своих товарищей, кто оставался совсем рядом. Поколебавшись, они осторожно двинулись вниз, рассчитывая встретиться в центре ущелья. Под зеленым шатром леса все по-прежнему было серо, деревья, выступавшие из тумана, словно серые призраки, со всех сторон тянули к ним костлявые руки. Лошади, то и дело проваливаясь в ямы, коварно прятавшиеся под толстым, упругим ковром прошлогодних листьев, скользили в жидкой грязи. Спускаясь все ниже, люди постепенно утратили всякое чувство направления. Окончательно растерявшись, они просто заставляли лошадей двигаться вперед, ориентируясь по крикам своих же товарищей, и шли наугад, практически вслепую, шаря по земле в поисках хоть каких-нибудь следов. Это смахивало на игру. Наконец один за другим они замерли, напряженно ожидая крика или свиста стрелы, возможно, хруста сломанной ветки, команды «Вперед!», но все было тихо. Лес будто прикусил язык, злорадно наблюдая их растерянность.

Марк, натянув поводья, вглядывался в чащу леса. Голову от тяжести шлема ломило. Вековые дубы обступили его со всех сторон, их ветви, точно изуродованные артритом руки, в отчаянии вздымались к небу, а стволы толщиной превосходили римские колонны. Они были так стары, что казалось, время уже не властно над ними. От этих исполинов исходила таинственная, неведомая сила. И эта сила была явно на стороне варваров.

Для них же, римлян, эти деревья были врагами.

Откуда-то справа донесся пронзительный, полный животной муки вопль и тут же резко оборвался. Повеяло смертью. Марк покрепче сжал рукоять меча, но вокруг по-прежнему стояла мертвая тишина. Лес казался пустым. Он повертел головой — его люди яростно проклинали царапающие их ветки и своих же товарищей, лошади изо всех сил старались удержаться на ногах. В другое бы время он поморщился, но сейчас даже град непристойностей действовал успокоительно.

Внезапно чуть ли не из-под самых копыт коня, словно испуганный перепел, выскочил какой-то бродяга и ринулся бежать со всех ног. Декурион, пришпорив шарахнувшегося в сторону коня, с улюлюканьем кинулся в погоню. Его жертва оказалась достаточно проворной, однако погоня была недолгой — лошадь быстро настигла его. Кельт споткнулся, взмахнул руками, а в следующую минуту в воздухе свистнул римский меч, и беглец оказался пришпиленным к дереву, словно бабочка на булавке. Меч пронзил его тело с такой силой, что какое-то время еще раскачивался в воздухе. Бедняга задергался, словно вытащенная на берег рыба, потом обмяк и затих. Марк впился в него взглядом — свесившаяся на грудь голова была почти седой, щуплое тело прикрывало нечто вроде свободной туники. Друид? Декурион спешился и одним рывком вырвал из тела меч. Тело упало и покатилось по земле. Проводив его взглядом, римлянин несколько раз всадил меч в землю, чтобы счистить кровь, и снова вскочил в седло. Римляне цепочкой двинулись вниз.

Наконец отряд достиг дна ущелья — оно оказалось достаточно широким, затопленным водой, которая вблизи казалась черной. Подъехав поближе, они увидели перед собой нечто вроде широкого рва, кольцом окружавшего дубовую рощу.

— Священная вода, префект, — пробормотал Лонгин. — Смотрите, насыпь.

В дальнем конце дна ущелья виднелся земляной уступ, также имевший форму кольца. Если кельты рассчитывали оказать римлянам сопротивление, то они наверняка укрылись именно там, на самом краю священной для них рощи. Но нет… похоже, там никого не было. Вообще ни души. Верховые рассыпались в разные стороны, вброд перебрались через ров со стоячей водой и без труда одолели заросшую травой насыпь внутреннего кольца. После чего снова сомкнули ряды.

Деревья, что росли внутри этого второго кольца, выглядели еще более старыми. Они были чудовищно огромными — в стволе каждого из них могла бы без труда уместиться крестьянская хижина, а корни извивались, словно клубки исполинских змей. В трещинах коры и дуплах скалились деревянные, каменные и глиняные маски, уродливые и гротескные.

— Кто это? — шепотом спросил Марк, обращаясь к Лонгину.

— Боги кельтов. Ворон — это Балб, а тот, что с рогами, — Кернунн. — Они шагом объехали вокруг ближайшего дуба, Лонгин шепотом продолжал объяснять, указывая то на одну, то на другую маску: — Обмазанный кровью — это Езус. Таранис, бог грома. С гривой, точно вода, — Эпона. Вон та — великая королева Морриган, она богиня войны и плодородия, покровительница лошадей. Тут все их старые боги.

Повсюду среди ветвей были развешаны гирлянды сушеных и свежих фруктов, белели жутковатые ожерелья из нанизанных на веревки костей, слабо позвякивали на ветру бусы из ракушек, деревяшек и оловянных бусинок. С одного из деревьев свешивались связки оленьих рогов, с другого — бычьи рога. Вставало солнце, и солнечные лучи кое-где пробивались сквозь густые кроны столетних дубов, окончательно разогнав клубившийся у их подножия туман, и Марк увидел, что в траве тут и там торчали грубо обтесанные, странной формы камни. Огромные монолиты, влажные от утренней росы, слабо поблескивали на солнце.

Кожа Марка покрылась мурашками. У него вдруг возникло неприятное чувство, будто кто-то украдкой разглядывает его. Впереди блеснуло что-то белое. Он пришпорил коня и подъехал ближе, чтобы посмотреть, что там такое. Предмет, что привлек его внимание, лежал в самой глубине огромного дупла. Марк заглянул туда — и оцепенел. Уютно устроившись в гнездышке из сухой травы и матово поблескивая на солнце, на него угрожающе скалился человеческий череп. Взгляд из-за черных провалов глазниц был, казалось, устремлен прямо в глаза Марку.

— Кто посмел нарушить покой священного ущелья Дагды? — Высокий, пронзительный голос, обратившийся к ним по-латыни, внезапно разорвал тишину.

Вздрогнув, префект натянул поводья, повернул лошадь и направил ее в сторону опушки. Среди высоких камней виднелась щуплая фигура Высокий, с длинными, разметавшимися по плечам волосами старик, опираясь на деревянную палку с рукояткой в виде фигурки ворона, пристально разглядывал чужеземцев. Старый друид был не вооружен, на нем была одна лишь белая рубаха, такая же тонкая и почти невесомая, как прошлогодний сухой лист. Однако при виде римских воинов, закованных в тяжелую кольчужную броню, с обнаженными мечами, который каждый из них держал наготове, уперев рукоять в луку седла, окруживших его плотным кольцом, на лице его не отразилось ни тени страха. Подъехав поближе, Марк вдруг с изумлением понял, что перед ними не старик, а женщина. Друидская колдунья казалась такой же старой, как и те деревья, из чащи которых она появилась.

— Кто осмелился совершить убийство в священной дубовой роще?

Она прокаркала это, как-то странно изогнув шею, словно была слепа.

— Это не убийство. Просто война, — отозвался Марк, возвысив голос, чтобы всем его людям было слышно. — Я Луций Флавий, командир петрианской кавалерии. Мы ищем разбойников, осмелившихся устроить засаду на мою невесту. Нам донесли, что приказ они получили из этого самого ущелья.

— Нам ничего не известно об этой засаде, римлянин.

— Нам дали понять, что это дело рук друидов.

— Вас обманули. Возвращайтесь туда, откуда явились. Туда, где ваше место.

— Это и есть наше место, ведьма! — рявкнул Марк. Еще не успев даже договорить, он уже знал, что это не так. Сказать по правде, он и сам в это не верил. Серый туман проглотил его слова.

Колдунья иссохшей рукой указала на север:

— Ты знаешь не хуже меня, что Рим заканчивается вон там, по ту сторону вашей стены. Это ведь ваши солдаты разрезали нашу землю пополам. А не мои соплеменники.

— А твои приверженцы нарушили эту границу — я узнал об этом от своих шпионов, которых немало среди ваших людей. — «Где же остальные кельты?» — лихорадочно гадал Марк. Он чувствовал, что враг где-то рядом, затаился и ждет, но, незаметно оглядывая лес, он никого не заметил. И однако, он готов был поклясться, что кто-то ощупывает его взглядом. — Мне нужны те, кто перешел эту границу. Выдай нам их, и мы уйдем.

— Единственные, кто это сделал, — вы сами, — прокаркала старуха. — Неужели вы не чувствуете этого? — Она замолчала, дав им возможность услышать стоявшую вокруг тишину. А тихо было так, что Марк мог слышать, как гулко стучит в груди его сердце. Жуткая эта тишина давила на грудь, не давала дышать, от нее исходил тлетворный аромат смерти. Кое-кто из римлян зябко поежился, другие пугливо озирались по сторонам. Немногие христиане незаметно крестились. — Как бы там ни было, человеческая жизнь — это нечто такое, что я не имею права отдать, а ты — взять. А у людей, что живут в священной дубовой роще, души свободны, как рыскающие по лесу волки, и столь же призрачны, как ветер. Они принадлежат деревьям, скалам и воде этого острова.

Марк начинал терять терпение. Да, в одном ведьма права — они действительно плоть от плоти этой земли, они принадлежат ей душой и телом. И в этом-то и проблема, потому что в любой другой цивилизованной стране не люди принадлежат своей земле, а, наоборот, земля — им.

— Если ты говоришь о дереве, значит, его нужно срубить, — громко объявил он. — Если скала нарушила закон, значит, она должна быть превращена в пыль. Если ты приносишь жертвы воде, значит, ее должно осушить. — Обернувшись к декуриону, Марк повелительным жестом указал на дуб. В руке он по-прежнему держал череп. — Руби вон тот! Руби, пока она не отдаст нам тех, за которыми мы явились сюда! Сожги его и тех идолов, что болтаются меж его ветвей!

Солдат, кивнув, спешился, его примеру последовали еще несколько. Отвязав от седел притороченные к ним топоры, они кольцом окружили дуб.

— Ты сам себе роешь могилу, римлянин!

Марк даже не повернулся в ее сторону.

— Разбейте для начала этот череп. Мне не нравится, как он таращится на меня.

Один из солдат размахнулся. Раздался громкий треск, и в стороны полетели осколки костей. Нижняя челюсть отвалилась, словно в изумлении.

— Вот смотри, что я думаю о твоих богах, ведьма! Перед всемогущим Римом они бессильны!

За его спиной раздался пронзительный крик, и Марк, еще даже не успев обернуться, догадался, что кричит один из его людей. Повернув коня, он увидел, что у солдата, стоявшего как раз позади него, из спины торчит стрела. Пробив насквозь кольчужные доспехи и тело, она вышла с другой стороны. С наконечника капала кровь. Потом воздух вокруг них наполнился оглушительным свистом и шипением, словно на раскаленную сковороду кинули кусок сала, и на голову другого солдата рухнул огромный обломок скалы, сбив с головы шлем. Испуганная лошадь, заржав, вскинулась на дыбы, всадник отлетел в сторону. Лицо у него было разбито, из сломанного носа хлестала кровь.

— Варвары! — раздались испуганные крики. — Засада!

Кельты посыпались на них сверху и сзади, выскакивая из-за огромных валунов и внешнего земляного вала, о котором римляне уже успели забыть. Поскольку пробить тяжелые доспехи у кельтов не хватало сил, они старались атаковать римлян снизу, ужом проскальзывая под брюхом у лошадей. В воздухе свистели стрелы, мелькали пущенные умелой рукой камни, словно разъяренные шмели, гудели дротики. На варварах не было ни шлемов, ни щитов — полуголые, с ног до головы покрытые татуировкой, они выли, словно стая голодных, свирепых волков. Откуда они взялись? Дикие, словно лесные звери, не знающие ни жалости, ни страха, как гладиаторы на арене, они не обращали никакого внимания на мечи и, казалось, даже не думали о смерти. На мгновение римлянам, явившимся сюда, чтобы устроить им ловушку, вдруг показалось, что это они угодили в западню.

Но как только Марк, ударив шпорами коня, заставил его повернуться и сделать первый, неуверенный шаг навстречу врагу, как только он почувствовал в руке знакомую тяжесть меча и услышал, как звякнули подковы, где-то среди деревьев завыла еще одна труба.

Это и была битва, о которой он так страстно мечтал. И Клодий с Фалько уже спешили ему на помощь.