По своему долгому опыту знаю, что чуть только разговор заходит о чем-то таинственном и непостижимом, как у людей моментально развязывается язык. Попросите их дать вам хороший рецепт лепешек или спросите совета, как быстрее взобраться на борт судна, и они тут же начнут сомневаться, ломать себе голову и так далее. Попытайтесь расспросить их о том, как, по их мнению, лучше вести себя с равными, или о том, как протекала их жизнь, как двигалась в гору карьера, и они станут заикаться и судорожно искать подходящие к случаю слова. Но спросите их о том, что скрывает завеса тайны: о замыслах богов или о том, что ждет нас после смерти, о том, что скрывается в самых тайных уголках сердца влюбленного, или о страшных чудовищах, что водятся на краю света, и они примутся взахлеб рассказывать вам о том, чего не может знать ни одна живая душа, и при этом с такой непоколебимой уверенностью, что упаси вас Бог усомниться хоть в едином слове! То же самое относится и к предсказаниям будущего. Я сам свидетель, сколько раз совершенно невероятные заявления относительно событий, которые еще только ждут нас в будущем, выслушивались с благоговением и без тени каких-либо сомнений. А стук костей какого-то безумного предсказателя или невнятное бормотание жреца, случалось, переворачивали с ног на голову целые империи.

Я поинтересовался у Савии, действительно ли Валерия приняла так близко к сердцу предсказание гадалки.

— Моя госпожа призналась, что всю ночь не могла уснуть.

— Из-за того, что ей нагадали?

— Из-за всего вместе. Усталость после долгого путешествия и волнения, такие естественные для девушки перед свадьбой, — все это тоже, конечно, сыграло свою роль. Вдобавок она страшно перепугалась, когда на нас напали эти оборванцы на пристани. А тут еще предсказание гадалки. Хоть мы и твердили, что все это вздор, она, похоже, поверила. Да еще этот дворец… странное место! Половина комнат была заперта, а вторая половина, поскольку губернатор был в отъезде, вообще казалась нежилой. Светильников мало, повсюду темень и еще эти тени… Мы лежали в чужих кроватях, не в силах уснуть, и прислушивались… знаете, какие странные звуки иной раз слышатся в новом доме? Я сама глаз не могла сомкнуть — все лежала и слушала, как холодный дождь монотонно барабанит по крыше. Так и не дождавшись рассвета, я встала, когда за окном еще только начинало сереть, и пошла к Валерии, чтобы помочь ей причесаться и принять ванну. Но то, что я увидела там, заставило меня окончательно потерять голову.

— Ты имеешь в виду — в комнате Валерии?

— Нет, снаружи. Только представь себе, господин, — Кассий, телохранитель Валерии, куда-то исчез, а возле дверей ее комнаты, прямо на полу, спал этот старый, весь в шрамах, солдат!

— Гальба?! Но постой! Мне казалось, ты говорила, он вернулся к своим людям.

— Да, он поел с ними и вернулся. Мы даже не заметили, как он убрал от дверей комнаты Валерии ее телохранителя. Гальба заявил, что с этого дня он сам отвечает за ее безопасность — таков, мол, приказ его командира, Марка Флавия. И что он полностью согласен с ним, поскольку и сам, дескать, не слишком доверяет гладиаторам.

— И Кассий безропотно снес такое оскорбление?

— Он давно к этому привык. Солдаты не питают особого уважения к тем, кто сражается не на войне, а на арене цирка, — возможно, просто завидуют их мастерству. Ну, как бы там ни было, по приказу Гальбы раб провел ночь в какой-то нише, а сам Гальба — на полу перед дверью комнаты моей госпожи. Довольно странное место, в особенности для старшего трибуна.

— И Валерия, выходит, даже не знала, что он там?

— Нет. Пока я ей не рассказала.

— Полагаю, ей это было неприятно?

— Напротив, я бы сказала даже, что это ей польстило. Ведь во многих отношениях Валерия до сих пор оставалась ребенком.

— А где провел ночь Клодий?

— В соседних покоях. Утром Гальба приветствовал его ехидным вопросом — мол, достаточно ли мягким оказалось его ложе? Эти двое, уж не знаю, по какой причине, с первой минуты не переваривали друг друга. Между ними будто кошка пробежала. Клодий, вспыхнув, бросил, что вполне способен спать на жесткой земле, как и сам старший трибун. На что Гальба ответил, что это, мол, обычная похвальба и что они, дескать, легко смогут это проверить. После чего Клодий, разозлившись, напомнил ему о том, что это, мол, его прямая обязанность — заботиться о безопасности Валерии. А Гальба в ответ объявил, что не нуждается в нравоучениях, особенно от солдата, у которого, дескать, еще молоко на губах не обсохло. Ну а Клодий, выйдя из себя, бросил, что иных стариков, которые уже выжили из ума, неплохо было бы заменить кем помоложе. — Она сокрушенно покачала головой. — Не дело это — ругаться с самого начала.

— А что ты сама думаешь об этом Гальбе?

— Мне он не слишком пришелся по вкусу. Сразу попытался стать со всеми на дружескую ногу, но ведь это право сначала нужно заслужить.

Я кивнул, успев уже убедиться, что почти все без исключения рабы весьма ревниво относятся к любой фамильярности со стороны постороннего человека. Потом попытался понять, чем руководствовался старший трибун. Чего он добивался? Подружиться с юной невестой? Унизить Клодия? Выставить на посмешище ненавистного ему Марка Флавия? Или девушке действительно угрожала опасность, и он старался ее защитить?

— Нелегкая у него была ночь.

— Я постаралась поскорее перевести разговор на другое. Сначала уложила ей волосы, потом принесла краски и наложила ей на лицо немного румян, после чего принесли завтрак и мы наконец отведали знаменитый бриттский «поридж». Каша как каша, но кухонный раб уверял, что от сырости, мол, лучшего средства нет. После завтрака мы долго разговаривали, и Валерия поделилась со мной всеми надеждами и страхами, которыми томится любая женщина перед свадьбой. Пока мы не ступили на землю Британии, этот брак казался чем-то таким далеким… почти нереальным. Но теперь все изменилось. Несколько дней — и Валерия станет замужней женщиной. Кто может знать, каким на самом деле окажется Марк? Ведь моя госпожа оставалась девственницей. А в наши дни куда больше женщин погибают в родовых муках, чем мужчин — от лезвия меча. Замужество для женщины то же сражение.

— Стало быть, ты попыталась ее успокоить?

— Я просто объяснила, что ей предстоит.

— Вот как? Но ведь сама-то ведь ты никогда не была замужем?

— Нет, не была. Но я познала больше мужчин, чем любая замужняя женщина, по собственной воле и вопреки ей, и в мягкой постели, и на соломе, и успела уже понять, как отличить, где любовь, а где ложь. Поначалу все мужчины вселяют страх, зато потом иной раз кажутся даже забавными. Как и положено настоящей благородной даме, моя госпожа отдастся своему супругу лишь в полной темноте и только под крышей собственного дома. А я… что ж, за мою долгую жизнь мне довелось отдаваться мужчинам в самых разных местах и в самых разных позах. И они, эти мужчины, тоже были разные — одни красивые и сильные, точно племенные жеребцы, а другие — уродливые и смешные, будто псы.

Грубая лесть, сообразил я, еще одна попытка пустить в ход женские уловки и вскружить мне голову. Пустая затея — учитывая мой опыт, она была заранее обречена на неудачу. И все-таки я беспокойно поерзал.

— Она охотно слушала твои объяснения? — Сказать по правде, эта потрясающая откровенность, с которой женщины могут обсуждать некоторые вещи, всегда восхищала меня.

— Я объяснила ей, как можно в некоторых случаях помочь себе пальцами. И маслом тоже. Как оливковое масло может смягчить трение, и как пользоваться уксусом, чтобы предотвратить беременность. Валерия слушала меня с жадным интересом. Я также не упустила случая подчеркнуть, как важно чаще бывать на людях, демонстрируя нежную привязанность к мужу — вне зависимости от того, как складываются отношения на самом деле.

Ну конечно. Римляне обычно прощают даже неверность, если у замужней женщины хватает ловкости и ума не выставлять ее напоказ и вести себя с достоинством, на людях неизменно демонстрируя покорность мужу. А достоинство, с точки зрения любого римлянина, — это то, что о тебе думают другие. Но самое главное — это честь.

— Стало быть, ты объяснила ей, как следует держать себя на людях?

— Естественно. Ни единого поцелуя. Ни единого объятия. Целомудрие, достоинство и покорность.

— И она приняла это без возражений?

— А когда она хоть что-то принимала без возражений? — хмыкнула Савия. — Сказала, что в супруге рассчитывает найти друга, а не повелителя. Тогда я привела ей в пример слова одного философа: «Мужчины повелевают своими женами. Мы, римляне, повелеваем этими мужчинами. А наши женщины правят нами». Потом я напомнила ей, что моральные устои должны быть незыблемы. Ведь мужчина, слишком влюбленный в собственную жену, слаб, господин.

Все это, конечно, правда. Достаточно вспомнить Антония — ведь легионы, кумиром которых он был, отвернулись от него, а почему? Из-за его безумной любви к Клеопатре. Нет, любить не запрещено, не рекомендуется лишь слишком явно демонстрировать эту любовь на людях.

— И это ее утихомирило?

— Хорошо бы, кабы так. — Видно было, что Савия прямо-таки наслаждается моими вопросами. Что ж, мой богатый опыт и тут сослужил мне службу, все женщины, что рабыни, что гордые патрицианки, просто обожают быть в центре внимания. Все они не только весьма самоуверенны, но и невероятно тщеславны.

— Все уже было готово к отъезду в Лондиниум?

— Валерия не переставала волноваться. Сочетаться браком в мае — дурная примета, а девушка была слишком нетерпелива, чтобы дожидаться, когда наступит более благоприятный июнь, поэтому она очень надеялась, что успеет выйти замуж еще в апреле. Впрочем, и Марк тоже, судя по тому, что Гальбе было приказано поторопиться с отъездом и не мешкать в пути.

— Какое впечатление произвел на вас старший трибун?

По губам Савии скользнула улыбка — улыбка истинной уроженки Рима.

— Гордый, но не в меру шумный, что в общем-то достаточно обычно для провинциала. Поскольку я не патрицианка, а всего лишь служанка, то, думаю, могу судить о нем более объективно, чем мои хозяева. Он явно наслаждался нашей тревогой и неловкостью. Это возвышало его, позволяло чувствовать себя на равных.

— Похоже, ты ему не доверяешь.

— Не совсем так. Гальба явно был опытным солдатом, прямым и честным. Он откровенно объяснил, что сопровождать нас послали именно его по одной простой причине — Марк, мол, хотел иметь время освоиться в гарнизоне, не находясь при этом в тени Гальбы, который командовал им до него. А он, дескать, не возражал, поскольку ему тоже хотелось иметь возможность познакомиться поближе с женой его нового командира.

— И ты ему поверила?

— Почему нет? Возможно, он пытался обратить ситуацию себе на пользу.

— А как Клодий принял то, что Гальба фактически стал его начальником?

— Клодий чувствовал свое превосходство над этим грубым фракийцем — разумеется, во всем, кроме воинского ранга, а фракиец, в свою очередь, чувствовал, что превосходит римлянина во всем, кроме того, что дается по праву рождения.

— Не слишком хорошее начало.

— Ну не мог же Гальба выказывать свое недовольство перед Валерией, верно? Вот он и перенес неприязнь на Клодия.

— Итак, вы двинулись на север.

— Нет. Сначала мы выехали из города. Валерию несли в носилках.

Ну конечно. Ведь в Лондиниуме, так же как и в Риме, запрещено ездить верхом. Слишком много навоза и постоянные несчастные случаи.

— И какой был эскорт?

— Восемь кавалеристов. Клодий объяснил нам, что это контуберния, иначе говоря, отряд солдат, который может разместиться в одной палатке. На то время, что мы были в городе, они ночевали в местной казарме, в северо-западной части города, а потом ожидали нашего появления в цирке. Клибурний, богатый торговец, получил высокую должность, на которой куда удобнее воровать, чем на прежней, вот он и решил потешить своих приверженцев, устроив для них игры.

Я решил пропустить ее циничное замечание мимо ушей. В конце концов, коррупция, пустившая корни среди римских властей, давным-давно стала уже притчей во языцех. Воровство и взяточничество неистребимы, поскольку такова уж человеческая натура, и они начинают принимать угрожающие размеры. А вероломство бриттов уже успело войти в поговорку, так же как хитрость и коварство египтян и надменность греков. К тому же любой выбранный на высокую должность просто обязан был позаботиться о шайке своих прихлебателей. И все же на самом деле Лондиниум не так плох, как о нем говорят. Улицы его прямее и шире, чем в Риме, да и перенаселенности такой нет. Из городских фонтанов широкой водой бьет вода, которую может беспрепятственно брать кто угодно — в отличие от столицы нашей империи, где многочисленные банды взяли в свои руки контроль над подачей воды в город. А сточные канавы здесь настолько широки и промываются так обильно, что вони от мусора и нечистот практически не чувствуется. Правда, двери в бани закрыты — впрочем, скорее всего в здешнем климате это единственный способ сохранить тепло.

— Всем солдатам до смерти хотелось увидеть на арене Криспа, — продолжала Савия, — и еще посмотреть состязания колесниц, которые должны были состояться снаружи. Но поскольку дата свадьбы была уже намечена, для этого совершенно не оставалось времени. И Гальба, поразмыслив, велел солдатам ждать его возле цирка — это давало его людям пусть крохотный, но все-таки шанс полюбоваться диковинными зверями и увидеть колесницы. А заодно привело к неприятностям со слоном.

— Со слоном? — удивился я.

— Мы уже чуть ли не за полмили слышали, как он трубит. Клибурний велел своим рабам дразнить его, разъяренный слон ревел, и рев его напоминал жителям Лондиниума о состязаниях. Слон был прикован к столбу цепью, а люди Гальбы забавы ради дергали эту цепь да еще вдобавок тыкали несчастного зверя остриями своих копий. Валерия, всегда питавшая слабость к животным, выпрыгнула из носилок и потребовала, чтобы они немедленно прекратили. И тут слон бросился на нее.

Я поднял бровь.

— Каким-то непонятным образом ему удалось высвободиться, и Валерия, припертая к стене, очутилась в ловушке. Мы, конечно, перепугались, но в следующее мгновение рядом с ней оказался Гальба. В руке у него был факел, и он бросился вперед, закрыв собой Валерию.

— Мне как-то раз довелось видеть, как разъяренный слон убил человека, — пробормотал я, вспомнив один жуткий случай и неистовство, в которое впал слон. Никто и глазом не успел моргнуть, как его несчастная жертва превратилась в какое-то кровавое месиво. — Твоя госпожа поступила весьма опрометчиво.

— Просто у нее доброе сердце.

— А этот Гальба оказался храбрецом.

— Мне тоже так показалось.

— Показалось?

— Ну, потом у Клодия возникли некоторые подозрения. Например, почему это слон вырвался на свободу как раз в этот момент? Откуда у Гальбы под рукой оказался факел? Очень кстати, ты не находишь? Тогда мы просто отмахнулись, решив, что им движет обычная ревность, но теперь, оглядываясь назад…

— Валерия не пострадала?

— Нет. Перепугалась до смерти, но была спасена — дважды на протяжении двух дней. Не сомневаюсь, что она нашла это приключение чрезвычайно волнующим. Видел бы ты ее тогда — глаза огромные, как плошки, щеки горят огнем, одна прядь выбилась из прически и упала на плечо…

— Весьма соблазнительное зрелище!

— Я бы сказала, даже слишком, — с кислым видом вздохнула Савия. — Гальба бубнил, что у нас нет времени ходить по циркам, даже напомнил солдатам, что Марку, мол, не слишком понравится, узнай он, что его люди глазели на состязания колесниц, пока сам он глаза проглядел, поджидая свою невесту. Один из солдат, Тит, хмыкнул, что он, мол, понимает своего командира. Солдаты загоготали, а я покраснела до ушей. Эти солдафонские шутки просто недопустимы, а уж в присутствии женщин…

— А что Валерия?

— Видишь ли, господин, грубоватое прямодушие этих солдат столь резко отличалось от сальных шуток, которые свойственны римлянам, что она не обиделась. Мне показалось, она сочла это чем-то экзотическим.

— Итак, вы все-таки выехали из города?

— Не сразу. Клодий поднял шум вокруг религии.

— Религии?

— Клодию пришло в голову доказать, что он, мол, тоже солдат — такой же, как они. Мы как раз проезжали мимо храма Митры, закрытого по приказу императора, и кое-кто из солдат принялся ворчать, что это, дескать, богохульство, направленное против бога — защитника солдат. И тогда Клодий громко осведомился у меня, почему последователи Христа никогда не ходят в бани.

— Но почему у тебя?

— Клодию было известно, что я не стесняюсь говорить о вере, которую исповедую. И он знал, что сама я часто принимаю ванну. Но он предпочел притвориться, что не знает, что общественные бани превратились в вертепы, где правит разврат и процветают политические интриги. Он принялся разглагольствовать о том, что, мол, от христианских священников исходит нестерпимое зловоние и это, дескать, всем известно, — но ведь это же чушь, сказала я, просто они не обращают внимания на суету этого мира, потому как живут надеждой на лучшую жизнь, что ждет их после смерти. Тут вмешался Гальба — он напомнил Клодию, что после смерти Юлиана и с приходом Валентиниана христианство превратилось в государственную религию, что позволило Клодию возразить, что Константин-де принял христианство исключительно ради того, чтобы прибрать к рукам золото, хранившееся в языческих храмах и…

— Юпитер-громовержец! Сколько событий, а ведь вы еще даже не выбрались за пределы города! Терпеть не могу разговоры о религии — самая опасная тема, чреватая вечными осложнениями. Император Юлиан сделал попытку вернуть народ к старым богам, но Валентиниан в отличие от него хорошо понимал немалые преимущества, которые несла с собой новая религия. Здесь, в Британии, христиане до сих пор составляли воинствующее меньшинство, но решение принять христианство давало мощный толчок карьере. Беда в том, что и защитники, и противники этой религии сходились в одном — всех их отличала религиозная нетерпимость.

— Но Клодий, которым двигала ревность, все никак не мог угомониться. Он назвал Христа богом нищих и рабов, жалким ничтожеством, который искал мира и в результате окончил свои дни на кресте. Он назвал христиан тиранами, желающими положить конец свободе вероисповедания. Рабы, которые несли носилки, онемели от такого оскорбления. Возмутившись, они так резко остановились, что едва не вывалили мою госпожу на землю, и, если честно, думаю, это было проделано намеренно. Все они были христиане и чувствовали себя оскорбленными, особенно некоторые.

— А этот Клодий, похоже, изрядный осел.

— Нет, он просто молод. И очень горд, что, в общем, одно и то же.

— А Валерия по-прежнему хранит верность старым богам?

— Она колеблется. Родители почитают прежних богов, я же приняла христианство. Обычно она возносит молитвы Минерве и Флоре, иногда же — Иисусу, хотя я предупредила ее, что Христос не терпит рядом с собой других богов.

— И что на это ответил Гальба?

— Приказал всем заткнуться. Сказал, что из-за этих споров на религиозные темы вечно одни неприятности. Что же до вопроса о вере, то сам он, дескать, не помнит случая, чтобы какой-нибудь бог дал себе труд прямо высказаться на этот счет. И что есть благо — это, мол, еще вопрос, добавил он, поскольку дюжина разных людей дают на этот вопрос дюжину разных ответов. Кстати, это ведь еще Цицерон спросил, может ли статься, чтобы всем павшим при Каннах была изначально предначертана одна и та же судьба. И вот тогда Клодий поинтересовался у старшего трибуна, в какого бога верит он сам.

— И что он ответил?

— Да, мол, в бога по имени Спата. Так называется меч, которым вооружены римские кавалеристы.

Я не выдержал и рассмеялся. Этот человек… как его? Гальба… похоже, только у него во всей этой компании еще оставалась крупица здравого смысла! Савия с обиженным видом поджала губы — видимо, ее оскорбило, что я нахожу такое невероятное кощунство забавным. Впрочем, я нисколько не удивился. Именно из-за этого христиане пользуются всеобщей неприязнью — весь этот сброд начисто лишен чувства юмора и решительно отказывается видеть в своей религии что-то смешное. Любое насмешливое слово заставляет их просто синеть от злости.

— И что случилось потом?

— Мы подъехали к городским воротам. Там ожидали лошади для нас и повозка с мулами — для приданого Валерии. Гальба, правда, предложил обычную деревянную повозку, в которую легко поставить сиденье со спинкой, на котором можно даже лежать, но Валерия настояла на более быстрой колеснице, хотя это означало, что весь путь ей придется проделать сидя. Мы с интересом смотрели, как люди Гальбы в полном боевом вооружении рассаживаются верхом — взявшись одной рукой за луку седла, а другой придерживая тяжелое копье, чтобы не напугать лошадь, они вихрем один за другим взлетали в седло. Дивное зрелище! У Валерии разгорелись глаза, и она потребовала, чтобы ей тоже дали лошадь, потому как ей-де унизительно трястись в повозке. Гальба ехидно поинтересовался, уж не относится ли она к лошадям с той же нежностью, что и к слонам. Тогда Валерия, оскорбившись, бросила в ответ, что мужчины, мол, появляются на свет при многих достоинствах, однако без штанов, а натянуть их на себя может, мол, любой дурак, не важно, мужчина он или женщина. Гальба расхохотался, однако я была непреклонна. Тогда Клодий, взяв Валерию за руку, решительно усадил ее в повозку. Может, он и глуп, — фыркнула Савия, — однако понимает, что прилично молодой девушке! Гладиатор Кассий взял вожжи, я уселась рядом с ним, а Валерия со всеми удобствами устроилась позади нас на мягком сиденье, среди коробок со своим приданым. Нам предстояло ехать две недели, останавливаясь на ночлег на виллах и в поместьях, первое из которых принадлежало Квинту Максу…

— Я собираюсь поговорить с ним после тебя. И с этим солдатом Титом. Они оба ждут, когда я расспрошу тебя.

Савия вскинула на меня глаза.

— Прошу тебя, господин, я ведь ответила на все твои вопросы. Надеюсь, у тебя доброе сердце и ты сжалишься надо мной!

— И что?

— Прикажи, чтобы меня выпустили из тюрьмы!

— Что ж, я поговорю с комендантом, попрошу, чтобы тебя перевели куда-нибудь, где от тебя будет польза. Но пока я не могу принять решение относительно твоей дальнейшей судьбы. Мне придется опросить еще множество людей.

Она посмотрела на меня — взгляд у нее был пустой и равнодушный, словно потухший.

— Когда ты закончишь задавать вопросы, то сам поймешь, что я нужна тебе.

Я решил, что это новая попытка меня соблазнить, и ошибся.

— В постели?

— Нет. В том лесу, где исчезла Валерия. Ведь тебе наверняка придется побывать там.