Глава девятая
Закат империи
1
Из маленькой виллы, которую трудно было даже назвать дворцом, открывался дивный вид на море. Все три окошка спальни императора на втором этаже были распахнуты, и он глядел на море из глубины комнаты, не в силах подняться с постели.
Было еще тепло, однако уже ощущалась ночная свежесть октябрьского, но крымского вечера. В воздухе пахло последними осенними розами и пряным ароматом лавровых кустов. Перед глазами государя темно-синей стеной вставало до горизонта совершенно спокойное море, уже подернутое, как запотевшее зеркало, легкой дымкой вечернего тумана. Это невольно напоминало Ниццу, далекий 1865 год, такое же море и кончину дорогого Никсы…
Александр Александрович отдавал себе отчёт, что ему оставались считанные дни, а возможно, даже часы до смерти.
Его донимали бессонница, слабость, отеки ног и сильный зуд кожи. Иногда он приглашал к себе любимого сына – пятнадцатилетнего Михаила, и тот осторожно массировал и почесывал щетками больные ноги.
Разительные изменения за короткий срок произошли в императоре: от прежнего великана ничего не осталось.
В редкие случаи, когда царь мог позволить себе выехать на короткую прогулку с императрицей в плетеной повозке – «корзинке» (дорожка в парке выбиралась так, чтобы никто из посторонних не мог его увидеть), он покачивался в повозке словно пьяный, поддерживаемый своей верной Минни; пальто болталось на нем как на вешалке. Знаменитых плеч, богатырской груди и могучего торса словно не существовало. Император исхудал настолько, что голова его стала маленькой – с кулачок, шея – тонкой, а затылка у этого великана как не бывало. В «корзинке», на руках Марии Федоровны, он большею частью спал…
Собрался консилиум. Личный врач Александра Александровича престарелый Гирш, а также вызванный из Москвы профессор Захарьин и берлинское светило доктор Лейден нашли у государя неизлечимую болезнь почек – нефрит. Недуг, безусловно, развивался давно, но император не терпел медицинских осмотров и лечебных процедур и всем лекарствам предпочитал ледяной квас пополам с шампанским, поглощая этот напиток в больших количествах. Однако уже после железнодорожной катастрофы в Борках у царя стала наблюдаться особая бледность, желтизна и одутловатость тела, свойственные почечным больным.
Впрочем, лейб-медик Александра Александровича хирург Вельяминов считал (и это подтвердило позднее вскрытие), что кончину императора ускорила болезнь другая, которую врачи проморгали, – гипертрофия сердца. Это была хворь кузнецов, матросов, борцов, у которых стенки сердца необыкновенно расширяются от постоянного и чрезмерного напряжения. Между тем, желая похудеть, государь истязал себя физической работой, колол и пилил дрова и был убежден в собственном воловьем здоровье.
Не меньший вред приносило и перенапряжение иное – забота о государственных делах, которые царь решал единолично, вникая во все мелочи и почасту засиживаясь за бумагами до глубокой ночи. Император уходил к себе обычно около девяти вечера и занимался делами в одиночестве. Только после настояний Марии Федоровны и врачей он дал слово, что будет работать лишь до трех ночи, и приказал камердинеру Карякину всякий раз докладывать ему, когда наступит это время. Если государь не прекращал своих занятий, слуга напоминал о времени вторично, после чего тушил свет. Иногда между императором и камердинером происходили пререкания, и тогда бывший денщик, а ныне царев слуга сердито говорил:
– Ваше величество! Я имею высочайшее повеление и обязан его исполнить!..
Это продолжалось и во время болезни, хотя все уже валилось из рук государя, сил у него не оставалось, и случалось, Александр Александрович засыпал ранее трех ночи, положив голову на кипу докладов.
Только после настойчивых просьб Вельяминова он передал дела цесаревичу, оставив себе лишь военные вопросы да внешние сношения («Я сам себе министр иностранных дел», – любил повторять император). Однако наследник вел себя крайне нерешительно, и уже семь курьеров ожидали, когда же будут подписаны бумаги. Все это мучило государя, твердо верившего в свое божественное предназначение править Россией…
Почувствовав острую грудную боль и очередной приступ удушья, Александр Александрович слабо застонал. Со стороны парадного дворца долетали звуки оркестра, играющего «Боже, Царя храни…», взрывы «ура!» и даже отдаленный гул ликования. В Крым была спешно вызвана принцесса Алиса Гессенская.
После разговора с отцом цесаревич послушно выполнил свое обещание. 31 марта 1894 года он вместе с великими князьями Владимиром и Сергеем и их женами отправился в Кобург, на свадьбу дочери принца Эдинбургского. По замыслу королевы Виктории, там наследник должен был посвататься за Алису Гессенскую. В светских салонах сплетничали, что в Дармштадте очень бедны, отчего принцесса испытывала затруднение ехать в Кобург. Ей с трудом достали шесть тысяч марок для платьев, чтобы появиться на празднествах.
Из Кобурга цесаревич телеграфировал отцу, что последовал его воле. На балу он спросил Алису:
– Нравится ли вам Россия? Если хотите составить ее счастье – я предлагаю вам мою руку…
Принцесса ловко повела себя с женихом, была холодна, сдержанна и тем вызвала прилив его страсти. Вернувшись в Россию, наследник тотчас начал просить отца разрешить ему ехать в Дармштадт. Все зеркально повторилось в судьбах деда, отца и сына…
Александр III хорошо понимал, что после неласкового приема Алиса – будущая Александра Федоровна – затаила к нему недоброе чувство (которое затем перенесла и на вдовствующую императрицу). Но приходилось поневоле спешить. Государь с его крепкими нравственными понятиями был убежден, что его преемник на троне не может быть холостым. Поэтому, чувствуя близость конца, он, хоть и с неохотой, дал разрешение на этот брак. Согласием на маложелательный для него союз он как бы признавал безнадежность своего положения.
Принцесса Аликс также понимала, что ее принимают в семью, так сказать, поневоле. Двадцатиминутная встреча с ней была для Александра Александровича очень тягостной. Он сам скомкал это свидание, сославшись на усталость. И теперь принцесса торжествовала в окружении льстивших ей придворных, под гром военного оркестра, исполнявшего для нее и Ники национальный гимн. «Боже, Царя храни…» – эти строки поэта Жуковского уже не относились к умиравшему грозному императору. Из маленького дворца, где он лежал, на встречу с будущей царицей ушли все, даже швейцар, чтобы поглазеть на нее. При Александре Александровиче оставался лишь верный Вельяминов.
Впрочем, государь стеснялся беспокоить его без крайней нужды, ни разу не выказал нетерпения, неудовольствия или малейшего каприза, был всегда одинаково ровен, любезен, добр, бесконечно кроток и деликатен. Лейб-медик вспоминал, что за сорок лет практики он редко встречал такого больного, который даже на смертном одре волновался, что долго задерживает своего врача, и отсылал его покурить или поехать кататься.
Теперь Александр Александрович решился позвать Вельяминова, который в течение семнадцати дней оставался бессменным дежурным и даже спал одетым. Царь встретил лейб-медика укором:
– Николай Александрович! Вы опять явились в сюртуке. Ведь еще тепло, и можно было надеть китель…
По этикету бывать у высочайших особ в кителе не полагалось, но император презирал формальности. Другим нововведением в его царствование стал обычай государя обращаться ко всем на «вы», чего не бывало при предшественниках. Даже великие князья, «тыкавшие» всем, не сразу могли привыкнуть к этой манере.
– Простите, что я вас позвал, – продолжал император. – Но мне нужно перебинтовать ноги…
Он прекрасно сознавал, что болезнь смертельна, однако ни разу не спросил об этом у Вельяминова и старался даже шутить, подтрунивая над своим лейб-медиком или удивляясь чудачествам профессора Захарьина, который в своих странностях частенько не знал границ.
Вельяминов, массируя огромные, набухшие водой ноги государя, рассказал о новой выходке Захарьина.
В Ливадии все дорожки парка были усыпаны галькой, отчего проезд экипажей производил очень громкий и неприятный шорох. Поэтому проезжать около дома государя строго воспрещалось: все, что было нужно, приносили слуги. Но Захарьин заявил, что не может ходить на консультации пешком, хотя до дворца было не более полуверсты. Приходилось дважды в день подавать ему коляску, на которой он торжественно приезжал к августейшему больному. Кроме того, Захарьин потребовал, чтобы во дворце на площадках лестницы для него были поставлены венские стулья, один из которых должен был находиться при входе в приемную. Он присаживался на минуту на каждый из стульев и якобы отдыхал, а на последнем из них – собирался с мыслями. Слуги терпеть не могли капризника и иногда этих стульев не ставили.
– Я увидел, государь, – говорил Вельяминов, ловко бинтуя ему ноги, – как Захарьин поднялся наверх и вдруг не нашел стула…
– И что же? Он сел на пол? – призакрыв глаза, поинтересовался царь.
– Никак нет! Он страшно рассердился. Сбежал с лестницы, схватил стул, потом быстро снес его на верхнюю площадку, присел на секунду и вошел в приемную…
– Так он, оказывается, симулянт! – засмеялся Александр Александрович.
– Ваше величество! – посерьезнел Вельяминов. – Как и прочие врачи здесь, в Ливадии, Захарьин не мог убедить вас строго следовать всем лечебным предписаниям. Представьте, но до последнего времени русский император пользовался таким дурным уходом, как ни один из ваших подданных даже в самой плохой больнице. А ведь на Ливадию теперь смотрит весь мир…
– Мир смотрит и ждет, каким будет завтрашний день России, – ответил император и погрузился в глубокое раздумье.
2
Александр Александрович оставлял Российскую империю в зените ее славы и могущества.
Он знал, что сельскохозяйственная страна не может быть великой державой, и всячески покровительствовал подъему отечественной промышленности. Император всемерно поощрял энергичную работу министра путей сообщения Сергея Юльевича Витте по развитию железных дорог, протяженность которых возросла за эти тринадцать лет в полтора раза. И вот уже Великий Сибирский путь протянулся почти до Тихого океана. Истерзанные Крымской, а затем и Русско-турецкой войнами, финансы настолько окрепли, что появился золотой рубль, а бумажные ассигнации обеспечивались золотым запасом. Чтобы как-то смягчить последствия великой реформы девятнадцатого февраля, сделавшей крестьян свободными и нищими, был учрежден Крестьянский банк. Специальные законодательства касались рабочих: под строгим надзором фабричной инспекции ограничивалось время работы малолетних и воспрещалась ночная работа женщин и детей.
Да, император твердой рукой подписал указы, направленные против прежних вольностей: была отменена автономия университетских советов, ограничен суд присяжных, стеснена свобода печати, наконец, резко умалены в правах евреи и поляки. Пожалуй, полякам Александр Александрович не доверял всего более, помнил, что в Париже в его отца стрелял поляк Березовский, а погиб Александр II от рук поляка Гриневецкого.
Меры суровые. Но были ли напрасны все эти государевы строгости? Россия обрела твердую власть взамен шатаний и колебаний предыдущего царствования. Положение об усиленной и чрезвычайной охране, позволявшее полиции войти в любой дом и произвести превентивные аресты, принесло свои плоды. Народовольцы были раздавлены. В мае этого года статс-секретарь Дурново докладывал о полном разброде в стане анархистов, которые перегрызлись в эмиграции и занимаются лишь узкими кружковыми бдениями. Император соизволил наложить резолюцию: «Дай Бог, чтобы удалось переловить всех этих подлецов». Какой свободы жаждут все эти семинаристы и недоучившиеся студенты? Свободы убивать? Нет, пусть интеллигенция ропщет и вздыхает о совершенно чуждой для России конституции: она не понимает царя, зато ему верит простой народ. Слава Богу, в России все спокойно!..
Спокойствие царит и на рубежах великой страны. Европа уважает царя-великана, словно олицетворяющего собой весь русский народ. Пускай в западных газетах его обвиняют в неловкости и неуклюжести, сравнивают с медведем, который не желает войти добрым соседом в европейский дом. А какое соседство обещает Европа? Бисмарк уже давно слепил союз Германии и Австро-Венгрии, направленный против России. Крошечная Англия, распространившая свою имперскую паутину на полмира, ненавидит северного медведя и боится его. Поделом. Ныне Россия стоит у ворот Индии. Пало последнее гнездо разбоя у границ Афганистана – Мервский оазис.
Опасность грозила и с Запада.
Еще будучи наследником, Александр Александрович выказывал нерасположение ко всему немецкому, не скрывал своих симпатий к Франции в пору франко-прусской войны 1870-1871 годов. Но заняв престол, поддерживал самые дружеские отношения с престарелым императором Вильгельмом I – «дядей Вилли». Однако Отто Бисмарк непременно желал столкнуть в военном противоборстве Россию с Австро-Венгрией из-за преобладания на Балканах. Железный канцлер потерпел неудачу. Спокойствие и выдержка и на этот раз не покинули Александра Александровича, хотя был момент, когда кризис в Болгарии мог заставить его вмешаться в дела страны, во имя независимости которой было принесено в жертву ранеными и убитыми двести тысяч русских сынов…
Не преуспев, Бисмарк объявил экономическую войну русским ценным бумагам. Политические отношения Санкт-Петербурга и Берлина дошли до крайности, но Александр III заявил, что не имеет воинственных побуждений, хотя в силу необходимости и ответит на вызов. Сосредоточение русских корпусов на западной границе вместе с осторожностью дипломатических заявлений привели к преодолению кризиса. Русские ценные бумаги после этого вызвали огромный спрос на парижской бирже и у отечественных капиталистов. И здесь втянуть Россию в войну не удалось.
Вот отчего, быть может, единственный государь в истории, он получил посмертно имя: царь-миротворец.
Александр III как-то сказал своему любимцу Витте:
– Я рад, что был на войне и видел сам все ужасы, неизбежно связанные с войной. И после этого я думаю, что всякий человек с сердцем не может желать войны. А всякий правитель, которому Богом вверен народ, должен принимать все меры для того, чтобы избегать ужасов войны. Конечно, если его не вынудят к войне его противники. Тогда грех, проклятия и все последствия этой войны пусть падут на головы тех, кто эту войну вызвал.
Россия отдыхала от войн, набиралась сил и, управляемая твердой рукой самодержца, спокойно глядела в будущее.
Но теперь эта счастливая пора кончилась.
3
Прохладным октябрьским днем цесаревич и великий князь Александр Михайлович стояли с кислородными подушками в руках на веранде Ливадийского дворца.
Великий император отходил в своей комнате, полусидя в малиновом кресле. Он попросил собраться всех членов императорской фамилии и с каждым здоровался, а в сущности, со всеми прощался. Самообладание его было так велико, что он поздравил великую княгиню Елизавету Федоровну с днем ее рождения. Затем Александр III пожелал остаться наедине с наследником; все вышли на несколько минут.
В ушах цесаревича еще звучал голос отца.
С трудом приподнявшись на локте, сквозь одышку и хрипы Александр III говорил:
– Тебе предстоит взять с плеч моих тяжелый груз… груз государственной власти… И нести его до могилы так же, как нес его я и как несли наши предки…
Голос его прервался, но через мгновение государь продолжал:
– Я передаю тебе царство, Богом мне врученное… Ты знаешь… я принял его тринадцать лет тому назад от истекающего кровью моего отца…
Император смежил веки, но затем заговорил с новой, неожиданной силой:
– Твой дед с высоты престола провел много важных реформ, направленных на благо русского народа… В награду за это он получил от русских революционеров бомбу и смерть…
Голос его задрожал и прервался; немного успокоившись, Александр III стал произносить непререкаемым тоном отрывистые фразы:
– В тот трагический день встал передо мною вопрос: какой дорогой идти… По той ли, на которую меня толкало так называемое передовое общество… зараженное либеральными идеями Запада… Или по той, которую подсказывало мне мое собственное убеждение… мой священный долг государя… и моя совесть… Я избрал мой путь… Либералы окрестили его реакционным… Но меня интересовало только благо моего народа… И еще… величие России… Я стремился дать внутренний и внешний мир… Чтобы государство могло свободно и спокойно развиваться, крепнуть, богатеть и благоденствовать… Самодержавие создало историческую индивидуальность России… Рухнет самодержавие, не дай Бог, тогда с ним рухнет и Россия… Откроются бесконечные смуты и кровавые междоусобицы…
Он тихо попросил:
– Дай мне руку и сожми мою… Так… И слушай… Самое главное… Я завещаю тебе любить все, что служит ко благу, чести и достоинству России… Охраняй самодержавие, памятуя притом, что ты несешь ответственность за судьбу твоих подданных перед престолом Всевышнего… Вера в Бога и в святость твоего царского долга да будет для тебя основой твоей жизни… Будь тверд и мужественен, не проявляй никогда слабости… Выслушивай всех, в этом нет ничего позорного… Но слушайся только самого себя и своей совести… В политике внешней держись независимой позиции… Помни, у России нет друзей… нашей огромности боятся… Избегай войн… В политике внутренней прежде всего покровительствуй Церкви… Она не раз спасала Россию… Укрепляй семью, потому что она – основа всякого государства…
Устав от длинного монолога, Александр III бессильно откинулся на подушки.
– А теперь иди… И позови Минни…
Александр Михайлович в первый и в последний раз своей жизни увидел в голубых глазах цесаревича слезы. Ники взял кузена под руку и повел вниз, в свою комнату. Они обнялись и плакали вместе. Ники сознавал, что он сделался императором, и это страшное бремя власти давило его.
– Сандро, что я буду делать?! – патетически восклицал он. – Ведь недаром я родился в день Иова Многострадального! И значит, мне суждено страдать! Что же будет теперь с Россией? Я еще не подготовлен быть царем! Я не могу управлять империей. Я даже не знаю, как разговаривать с министрами. Помоги мне, Сандро!..
Чем мог помочь ему его легкомысленный кузен, который в делах государственного управления знал еще меньше, чем он! Александр Михайлович, как мог, старался успокоить его и перечислял имена людей, на которых Николай II мог положиться, но сознавал в глубине души, что его отчаяние имело полное основание и что все они стояли перед неизбежной катастрофой…
Впереди Россию ожидали две несчастных войны и три революции…
