КАПИТАН ПОУЧАЕТ АДМИРАЛОВ

Близость к верховной власти державы частенько чревата неожиданными поворотами в судьбах людей, рискнувших соприкоснуться с ней интимно. Екатерина II никогда не скрывала от близкого окружения, что бравые гвардейцы братья Орловы являлись главными действующими лицами и исполнителями заговора 28 июля 1762 года. Заводилой и верховодом среди них был грубоватый верзила Алексей. Высокий, статный красавец, второй по старшинству из братьев, Григорий за три года до переворота уже «состоял» фаворитом у великой княгини. Екатерина впоследствии несколько преувеличивала, когда говорила, что «его страсть ко мне ни для кого не была секретом». Так или иначе, но незадолго до переворота, на Пасху 1762 года, от их связи на свет появился мальчик, которого назвали Алексеем, в честь любимого брата Григория. Младенца отдали на воспитание обер-камердинеру великой княгини Василию Шкурину. Мальчик, Алексей Григорьевич, в будущем стал графом, родоначальником рода Бобринских.

В день коронации на братьев Орловых пролился «золотой дождь» — поместья, крепостные крестьяне, деньги, ордена, графские титулы.

Граф Григорий Орлов надолго стал первым вельможей, его кресло стояло рядом с троном императрицы. Со временем, имея дюжину разных титулов, Григорий начал влиять на внешнюю политику державы. Первым замыслил послать русскую эскадру в Средиземное море, Чесма прославила его брата Алексея. Он же горячо отстаивал поход на Константинополь во время войны с турками, выступал ярым противником раздела Польши и здесь споткнулся, назвав сторонников раздела изменниками.

После срыва мирных переговоров с турками, на благоприятный исход которых рассчитывала Екатерина II, Григорий поспешил в столицу. На пути, в предместьях Петербурга, дорогу ему преградил полицмейстер, барон Корф.

— Ее величество не может принять вас в Петербурге. Велено вам отправиться в Царское Село.

Довольно продолжительный «союз» сердец бравого генерал-фельдцейхмейстера и императрицы на этом закончился.

Но любвеобильная императрица, как и прежде, не скучала. В ее покоях обосновался очередной любовник, правда ненадолго. Им стал безвестный ранее, случайно назначенный в Царское Село начальником караула поручик Васильчиков. В ту пору в альковах императрицы все чаще появлялся моложавый генерал-поручик Григорий Потемкин, отозванный из армии. Летом 1775 года на торжествах в Москве, по случаю мира с Турцией, подле трона императрицы красовался генерал-адъютант, вице-президент Военной коллегии и разных орденов кавалер Григорий Потемкин. Он-то надолго обрел расположение и доверие императрицы, до конца своих дней. Довольно много вольного и даже непристойного позволял себе новоявленный фаворит с людьми светского общества, невзирая на чины и звания. Все сходило с рук Гришеньке. Но, исполняя поручения императрицы, горел в деле. В отличие от своего тезки, Орлова, обладал несомненно талантом предвидения и отменного администратора.

Назначенный генерал-губернатором Новороссии, азовским и астраханским, с присущей ему энергией принялся обустраивать Причерноморье. В 1778 году неподалеку от устья Днепра заложил город и порт Херсон. Минул всего год, и на первом стапеле Херсонской верфи заложили первенца Черноморского флота 66-пу-шечный линейный корабль. В заслугу усилий графа Григория Петровича, по присоединению Крыма к России, в 1783 году он был пожалован светлейшим князем Таврическим. Херсон обустраивался, сооружали новые стапели, закладывали линейные корабли и фрегаты, которые ждали пополнений из российской глубинки. На берегу, неподалеку от верфи, вырос порт, единственный на Черном море. К его причалам швартовались купеческие торговые суда из Ливорно и Неаполя, Франции, Архипелага, Бейрута и Константинополя. У причалов не хватало места. Купеческие шхуны ожидали своей очереди на рейде Днепра. Карантина в Херсоне пока не создали. Командир порта, нерасторопный и бесхозяйственный капитан 1-го ранга Овцын, принимал все на слово, вокруг него шныряли мздоимцы и мошенники, а в Адмиралтействе на стапелях работы велись кое-как. Потемкин уволил Овцына, вместо него назначил генерал-майора Муромцева. Ушел в отставку и основатель Херсона, главный командир крепости, генерал-поручик Иван Ганнибал. На смену ему прибыл из Севастополя командующий флотами Черного и Азовского морей вице-адмирал Федот Клокачев. Бывалый моряк, герой Чесмы не привык тянуть канитель. Первым делом навел порядок в порту, где прежний начальник, как заметил сразу Клокачев, «ни приходного, ни расходного счету не знал, и охотники не пропустили случая в мутной воде рыбу ловить». Оживилась работа на стапелях, веселей зазвенели плотницкие топоры, завизжали звонче пилы, запылал ярче огонь в кузнях, проворнее застучали молотобойцы.

Отзвук с Херсонских стапелей докатился до завистливой Европы. Одними из первых всполошились французы. Министр иностранных дел Вержени спешно оповестил европейские страны, запугивая русской угрозой: «Крым лишь первая станция русских на пути к Босфору, и поэтому должно его отстоять, а в крайнем случае, хотя не допускать русского военного флота в Черное море».

Екатерина II вначале не придавала значения попыткам западных держав натравить турок на Россию и успокаивала Потемкина: «Отовсюду слышу, что турки вооружаются, но друзья их удержат до времени».

Но уже спустя два месяца императрица встревожилась. «Я точно знаю, — делилась она тревогами с Потемкиным, — что французы манят Порту недопущением флота нашего в Архипелаг и ссудою офицерами». Не отставала от французов и Англия, на пути интересов которой, в Индию и на Ближний Восток, появлялся новый противник на море.

Усилия явных и скрытых недругов России сказались скоро. В нарушение мирного договора турецкий флот пытался высадить десант на Кинбурнскую косу, огибавшую с юга Днепровский лиман. Турки знали, что эта безлюдная песчаная коса, протянувшаяся на 30 с лишним миль на запад, оберегает подходы к Херсону. Но турецкая эскадра припоздала. Год тому назад, предупрежденный главнокомандующим армией в Крыму и на Кубани, генерал-фельдмаршалом Петром Румян-цевым-Задунайским, генерал-поручик Александр Суворов скрытно соорудил укрепления и развернул батарею на Кинбурнской косе.

Растерялся капудан-паша, но рисковать не стал, удалился с эскадрой в море. В том же, 1782 году, опять нарушая мирный договор, турецкие полки перешли на правый берег Кубани и заняли Тамань. Все бы ничего, земли нейтральные, но неопрятные янычары занесли в Прикубанье страшную заразу, чуму. Видимо, на какой-то фелюге турецкой ранней весной «моровая язва», как простой народ окрестил чуму, заползла в Таганрог, на противоположный берег моря. И со страшной силой понеслась эта зараза по прибрежным селениям. Полезла чума и в Полтаву, Елизаветград, Екатеринослав, Кременчуг. Не миновала лихоманка и Севастопольские бухты. В разгар лета чума унесла сотни жизней егерей на берегу. Недавно назначенный командиром порта контр-адмирал Фома Мекензи, прирожденный англичанин, жаловался графу Чернышеву: «Я всего оного избегаю по спасению всего общества, оставил всех штаб-и обер-офицеров и служителей на судах, кроме тех, кои у печения хлебов и других надобностей… А притом и для покупки мяса посылать некого за оказавшейся в лежащих в близких расстояниях татарских деревнях, даже и в полках великой болезни». Докатилась-таки «моровая язва» и до Херсона. За пять месяцев, с мая по сентябрь, только из числа матросов и мастеровых на Херсонской верфи чума унесла жизни 385 человек, а горожан погибло несчетно много тысяч…

На море Клокачева никто не мог упрекнуть в нерешительности или неуверенности. Когда в Хиосском бою, при Чесме, флагман Спиридов по недоразумению засомневался в Клокачеве и крикнул ему знаменитое: «Поздравляю вас матросом!» — капитан 1-го ранга Клокачев доказал своими действиями и отменной личной храбростью ошибочность суждения о нем адмирала Спиридова…

Нынче Клокачеву пришлось сражаться с невидимым и коварным врагом. Никто из лекарей толком не мог объяснить по незнанию, как бороться с чумой. Все твердили, что эта зараза передается через воздух. На верфи, вокруг стапелей, на улицах города, вокруг казарм заполыхали костры. Жгли солому, сухие сучья кустарников, временами поджигали пороховые шашки. Дым обволакивал весь город, стелился в окрестностях Херсона, но чума продолжала косить людей. Клока-чев распорядился обмываться служителям и мастеровым уксусом, при общении отворачиваться друг от друга, ведь работы на стапелях продолжались, Черноморский флот ждал первое пополнение, на воду сошел и достраивался на плаву первенец — «Слава Екатерины».

В Петербурге поднялась тревога, императрица беспокойно сообщала Потемкину: «Дай мне знать о продолжении, или утушении, или пресечении, язва сия меня стращает, опасаюсь все, чтобы не прекратилась паки… внутрь России». Осмелели противники, Англия, Франция, Пруссия толкали Турцию против России, о чем делилась с тревогой Екатерина с тем же Гришенькой: «Теперь ожидаю с часу на час объявления войны по интригам французов и пруссаков». К чести Потемкина, он один из немногих не поддался панике. Разъезжал по всей Новороссии, налаживал, как мог, борьбу с чумой. Сам князь без боязни ходил по улицам Херсона и Кременчуга, посещал госпитали, и лихоманка обходила его стороной. В противостоянии с ней весомую помощь оказал родич Потемкина, самобытный русский врач Данил о Самойлович. Он первым в Европе распознал среду, через которую переносится чума, и создал методу борьбы с ней, и в том числе «на судне мореходном, людей, экипаж судна составляющих…». Он понимал, как важно сейчас искоренить заразу, флот Черноморский только нарождался.

* * *

Основу каждой судостроительной верфи составляют стапеля, довольно сложные устройства, на которых закладывается и сооружается судно. Сперва в основу закладывается киль, к нему крепится носовая часть, форштевень и кормовая оконечность киля, ахтерштевень. К этим основам корпуса наращиваются поперечные ребра-шпангоуты, которые затем сплошь скрепляются досками, составляющими обшивку корпуса корабля. Потом начинается работа по обустройству сложной внутренней конструкции корпуса, и по завершении судно спускается на воду. На нем ставят и крепят мачты с продолжением вверх, стеньгами, устанавливаются орудия… День спуска судна на воду считается его днем рождения, и ему присваивается имя. Но на верфи несколько стапелей, и на них продолжают сооружать очередные судна. Они покуда безымянны, им присваиваются номера, соответствующие номеру стапеля.., В июне 1783 года командиром строящегося на стапеле № 4 66-пушечного корабля был назначен капитан 2-го ранга Федор Ушаков. В Херсон Ушакову надлежало сопровождать команду служителей-матросов для пополнения экипажа корабля и мастеровых людей, которым предстояло завершить постройку корабля № 4. Вместе с командой корабля № 4 следовали еще экипажи шести кораблей. Всего набралось 4 тысячи без малого матросов и разных мастеровых людей. Компания довольно пестрая по возрасту, интересам и положению.

Матросов числилось семь сотен, но служители, вырвавшись на просторы российские, проявили свойственный им характер простого люда, не обремененного лямками корабельной службы…

По штату на 6-пушечный линейный корабль полагалось десяток офицеров и около шестисот боцманов, квартирмейстеров, констапелей, канониров и десятки других званий нижних чинов. Экипажи были неполные, it под командой Ушакова состояло сотни три-четыре. Но он отвечал за всю колонну. В подчинении Ушакова оказались два расторопных офицера, лейтенант Петр Данилов и мичман Семен Пустошкин.

Петербург колонна покидала аккурат на Петров день, 29 июня 1783 года, в ясный, без единого облачка на небе, жаркий день.

По миновании заставы сделали первый привал, разговелись и тронулись поротно в сторону Первопрестольной. В Москве для отдыха отвели служивым квартиры, для пропитания выдали жалованье.

В корабельном экипаже Ушакова оказался грамотей, смышленый слесарь, Иван Полномочный19 . Единственная должность на корабле, а без нее не обойтись. Своему ремеслу Иван выучился сызмальства у отца, медника. Мастерил отец тазы, кастрюли, котлы в далекой Вологодчине. Помаялся Иван рекрутом, денщиком у офицера из Адмиралтейств-коллегий, да выручила смекалка. Когда прознали, что он ремесленник, сразу определили на корабль. Кроме Балтики успел совершить вояж из Архангельска в Кронштадт, морем полЕвропы обошел вокруг. Любознательный слесарь, один, быть может, из многих тысяч бывших крепостных, связавших свою жизнь с морской службой, оставил для потомства описание бытия своего. Он-то до-вольето красочно отобразил пребывание в Москве своих собратьев, бедолаг-матросов, отводивших душу на Тверской, Ямской и других улицах Первопрестольной. «Первой партии дали жалованье, и они загуляли, сделали бунт: объездчика по кабакам прибили и всех разбили; такой тревоги наделали — и полицейских и будочников разбили, — даже в трещотки ударили; будочники их одного до смерти убили, а других на руках переносили; и нашего одного убили, так, что на другой день я помер; такой бунт сделали, что лавочники запоры похватали, на помощь своим и наша было партия хотела первой пособить, да все трезвые и офицеры прогнали всех по квартирам, не позволили… И по всей Москве разнеслась молва о морских служителях. «То-то, говорят, эдакая смола прилипчата». А из Москвы отправляли все партии на нанятых извозчиках, на пристяжных».

Где-то между Москвой и Тулой извозчиков отпустили, побросали котомки и другие пожитки на телеги, построились команды поротно и зашагали перелесками да шляхом по степи на юг. Не доходя Кременчуга, стали попадаться навстречу купцы, торговцы, чумаки-селяне.

— В Кременчуге поветрие дьявольское, моровая язва косит человеков, не признает ни стара ни мала, звания не спрашивает…

Последний привал перед Херсоном по распоряжению Ушакова делали на берегу Днепра. С южной стороны тянуло гарью, то ли жгли где-то костры, то ли камыши полыхали.

Ушаков собрал офицеров команд.

— Нынче всем служителям и мастеровым раздеться донага, искупаться в Днепре, переменить белье исподнее, простирать робы и всю верхнюю одежу.

Подозвал лекарей.

— Каждому в своей команде обследовать до единого матроса и мастерового. Болезных отправим на телегах.

Лейтенанта Данилова отправил в Херсон.

— Снаряжайте мой возок сей же час, поезжайте в Херсон. Представитесь главному командующему, вице-адмиралу Клокачеву. Толком все расспросите, где нам располагаться, как довольствоваться матросам и мастеровым. Сделайте так, чтобы нам без задержек

миновать улицы и пройти сразу в казармы.

Скупая улыбка на лице Ушакова магически подействовала на окружавших его офицеров и на толпившихся поодаль матросов и мастеровых. Все они облегченно вздохнули, расправляя плечи, заулыбались.

Ушаков снял шляпу, вытер платком вспотевший лоб.

— Костры возжечь! Кашеварам кашу варить! Данилов возвратился на следующий день, к вечеру, когда солнце зависло над горизонтом. Лицо его было сосредоточенно, хмурая улыбка не скрывала тревожного выражения покрасневших глаз.

Ушаков сразу уловил, что дело не совсем ладно. Взял Данилова под руку и, как бы прогуливаясь, отвел в сторону, в степь.

— Положение в Херсоне, Федор Федорович, не ахти какое. Чумная болезнь повсюду. Вице-адмирал Клокачев исполняет повеление государыни и князя Потемкина, на стапелях работы не прекращаются. Нам отведены казармы, я там обследовал помещения, для жилья пригодны.

Ушаков слушал молча, не перебивая, видимо, уже соображал, какие меры предпринять, а Данилов продолжал докладывать:

—    При Клокачеве присутствовал начальник дивизии флотской, первого ранга капитан Войнович, не слыхали такого прежде?

—    Нет-нет, — размышляя о чем-то своем, Ушаков кивнул головой, — продолжайте.

—    Так оный командующий, насколько я уразумел, стремится как бы поскорей покинуть Херсон и к тому склоняет без стеснения их превосходительство, вице-адмирала.

Ушаков иронически усмехнулся:

— Судя по фамилии, сей капитан выходец из Адриатики, а там народ верткий, ловчить приспособились под турецким ярмом.

Солнце еще не взошло, а ротные колонны уже маршировали к Херсону. Чем ближе к городу, тем воздух все больше наполнялся гарью, становилось временами трудно дышать, першило в горле, дым резал глаза. Начали попадаться телеги, на них прикрытые рогожей лежали тела умерших. Возницы с обвязанными лицами, с запахом уксуса, полотенцами, шагали сбоку, подальше от телег. Завидев колонну, спешно сворачивали на обочину, отъезжали подальше на десяток саженей, пропуская ротные команды. На улицах города через каждые двадцать-тридцать саженей тлели костры из камыша или бурьяна. Изредка навстречу тащились телеги, санитары пЬдбирали на улицах трупы людей. Возле казарм Ушакдв, не распуская строй, объявил офицерам, так, чтобы слышали все матросы и мастеровые.

— Покуда не возвернусь от главного командира, из казарм ни единой души не отпускать. Разве что по нужде. Офицерам за сим строго блюсти сказанное.

Когда Ушаков вошел в кабинет Клокачева, тот даже не приподнялся. Только устало кивнул на приветствие, выслушал молча доклад, облокотился на стол, подперев сжатыми в кулаки ладонями подбородок.

—   Добро, что так прытко настроен приступить к делу. Дозволяю хоть сей же час отправляться на свой стапель нумер четвертый. А там, как знаешь, побереги людишек.

—   Как я без служителей, они будто дети мои, — вздохнул Ушаков.

—   То-то, уксусу не жалей, снабдим вдоволь, я ужо распорядился, дюжину бочек тебе подвезут нынче же, — прощаясь, сказал Клокачев.

Подходя к казармам, Ушаков несколько успокоился. Вокруг не было ни души, у входа в казармы прогуливались офицеры. Ушаков сразу подозвал их, велел вызвать остальных.

—   Не вижу штаб-лекаря, где оный? — нахмурился Ушаков.

—   Степан Лукич в казарме, служителям осмотр учиняет.

—   Призовите Зубова, без оного немочно.

По дороге от Клокачева Ушаков уже продумал самое необходимое, как он считал, что надо сделать сегодня.

— Поручено нам перво-наперво достраивать наш корабль. Для того сбережение здоровья служителей и мастеровых наиглавное. Всех их распределим поартельно. Кто где работником будет, десятники определят. Так же поартельно и в казарме почивать надобно покуда. Сие на предмет, дабы зараза не перекидывалась от одного к другому. Не в обиду соседям нашим, — Ушаков кивнул в сторону других казарм, — мы нынче же от них огородимся. Без промедления нарядим партию за камышом, огородку всей казармы и прочих наших покоев и строений произвести до вечера. Через нее никого посторонних не допускать.

Ушаков прервался, с улицы загромыхали подводы с бочками.

— Ну вот, слава Богу, и уксус подоспел. Всем людям и вам, господа, отныне с утра и ввечеру после работ обмываться уксусом. За водою наряжать людей токмо во главе с офицером. Глядеть строго, ни с единым человеком, не нашим, не якшаться, упаси Бог. Иначе все наши труды насмарку.

С некоторыми офицерами и десятниками Ушаков направился на четвертый стапель. Осмотрев наполовину готовый корпус корабля, здесь же наметил, какие артели где будут работать.

С раннего утра на стапеле звенели топоры, весело перекликались мастеровые и матросы. На соседних стапелях бродили одинокие офицеры, искоса бросая недоуменные взгляды на четвертый стапель.

В полдень к стапелю подкатил нарядный возок, из него вперевалку вылез небольшого роста, довольно тучный капитан 1-го ранга. Обошел вокруг стапеля, внизу ни души. Пришлось с одышкой, неуклюже балансируя, пробираться по шаткому деревянному трапу в корпус судна.

Видимо, кто-то предупредил Ушакова, и он встретил прибывшего.

— Дозвольте доложить, ваше превосходительство, — начал Ушаков. Он уже догадался, что это Марк Иванович Войнович, командующий флотской дивизией, по старшинству звания. Его 66-пушечный корабль, уже спущенный на воду, достраивался на плаву.

Прервав Ушакова, Войнович неожиданно поманил его и направился к трапу. На стенке он также внезапно, с некоторой фамильярностью взял Ушакова под руку и, увлекая за собой, с оттенком напускного добродушия произнес:

— Ты что же, батюшка, не представляешься как положено. Ая-яй, а я тебя вчера заждался.

Ушаков впервые встречал такую, довольно развязную форму общения со старшим по званию. Первое впечатление от Войновича подтверждали его предположения о характере, видимо, будущего начальника и сослуживца. Сняв шляпу, Войнович, весь лоснящийся от пота, помахивал ею, словно веером. Чернявый, с торчащими во все стороны космами, он вдруг напомнил Ушакову таракана.

—   Дозвольте доложить, ваше превосходительство, — несколько отстранившись, продолжал Ушаков, — в городе чумная зараза, так я обязан был прежде о служителях озаботиться.

—   О всех, батюшка, не озаботишься. И о себе радеть надобно, — видимо обиженный холодным равнодушием собеседника, Войнович надел шляпу и невозмутимо произнес: — Прошу, пожалуй, заглядывай ко мне вечерком. Винцом побалуемся. Я завсегда гостям рад.

Глядя вслед отъезжающей коляске, Ушаков невольно подумал: «С чумою-то мне совладать, быть может, и удастся. А вот с тобою ужиться, наверное, трудов будет стоить немалых ».

Первые две недели работа на стапеле спорилась, но вдруг появился первый больной с признаками чумы.

—   Так что, ваше превосходительство, покуда не явно, одначе жар и на теле пятна проступают, — доложил штаб-лекарь после вечернего осмотра.

—   Немедля его во двор, соорудить на ночь камышовый шалашик и чтоб ни с кем ни-ни. Посуду и все протчее для него отделить. А что предпринимать посоветуешь, Степан Лукич, медлить-то нам не дозволено?

—   Действо должно быть одно, Федор Федорович, по науке медицинской самое наилучшее таких болезных содержать в отдалении, а где сыскать для них помещение?

Слушая штаб-лекаря, Ушаков уже принял про себя решение. Вечером, несмотря на поздний час, он был у Клокачева.

Вице-адмирал, видимо утомившийся за день, сгорбившись, сидел за столом. Улыбнувшись через силу, спросил:

—    Воюешь с растреклятой, Федор Федорович? Слыхал о тебе немало лестного от Муромцева. С чем пожаловал?

—    Беда у меня, ваше превосходительство, кажись, лихоманка в экипаж занеслась.

—    Так сие обыденно, не един десяток каждодневно спроваживаем на тот свет. У тебя-то сколько их?

—    Покуда-то един, одначе лиха беда начало.

—    Что надумал?

—    Прошу дозволения вашего превосходительства завтра же поутру всей командой переселиться в степь. Там привольно, землянки отроем, из камыша хаты соорудим. Покуда на дворе теплынь. Мыслю, там мы с заразой повоюем и сладим.

—    А со стапелем-то как?

—    Команды, как и прежде, водить станем под присмотром офицеров. Харчить будут днем на стапеле. Завтракать и вечерять в степи.

Клокачев распрямился, на лице разгладились морщины.

— А ты ведь дельное задумал. Добро, действуй, видимо, и остатным командам за тобой следом надлежит отправиться.

Ушаков вернулся в казармы, когда артельные партии закончили ужинать. Не мешкая, собрал офицеров, распорядился готовиться к выходу в степь.

— Поутру прибудут обозники с телегами. Весь скарб погрузить, и айда в степь. Почнем враз из камыша ладить хатки-палатки в виде покоев для ночлега.

Поодаль оброем земляночки, камышом же крытые, дабы артельно не скапливать служителей в одном месте. Для болезных соорудим в дальнем довольно расстоянии две большие палатки. Вкруг них землянки для поправляющихся.

Ушаков говорил степенно, не торопясь, всматривался в лица офицеров. Кажется, основу, его командирский замысел, поняли и нетерпеливо переминались, ждали команды.

— Все, други мои, — необычно закончил Ушаков, никогда прежде не обращавшийся так к офицерам, — ступайте к служителям. Штаб-лекаря и штурмана прошу задержаться.

Когда офицеры, еще переговариваясь, выходили из комнаты, Ушаков пояснил корабельному штурману Дементию Михайлову:

— Тащите сюда ваш инструментарий прокладочный, плотную бумагу и все, что потребно для черчения. Вычертим диспозицию нашего полевого лагеря. А вы, Степан Лукич, — обратился он к лекарю, — присаживайтесь. Обмаракуем с вами, каким образом расположить все наши субстанции. Не позабыть бы про козлы для проветривания и сушки платья. В реке будем промывать оное после уксусной обработки. Покуда солнышко греет, в охотку служителям и лишний раз искупаться не грех.

Утренняя заря только занималась, а степь под Херсоном огласилась непривычным для этих мест шумом. Тарахтели телеги, притаптывая бурьян, шагали команды, рассыпавшись по полю, матросы вбивали колышки, размечали места под палатки, землянки, нарезали камыш у Днепра. Вокруг под ногами пищали потревоженные суслики, сновали полевые мышки.

К полудню камышовая огородка обозначила полевой лагерь команды ушаковского корабля. По замыслу командира сооружались камышовые палатки, матросы рыли землянки. Как доносил Ушаков, все постройки по своему предназначению делились на шесть категорий.

« — Под литерой А — палатки из камыша для каждой артели;

—    под литерой В — маленькие землянки вокруг артельных палаток для изоляции подозреваемых больных;

—    под литерой С — деревянные козлы для проветривания платья;

—    под литерой D — в отдалении от лагеря две большие и несколько малых землянок для больных;

—    под литерой Е — маленькие палатки в отдалении для отделения только что выявленных больных от здоровых;

—    под литерой F — карантин для выздоравливающих».

Все четко продумано и распределено, подобно корабельному расписанию. Теперь требовалось исполнять на деле задумки командира. Весь экипаж воспринял как неизбежную необходимость меры своего начальника. Не все проходило гладко на первых порах. Работа на стапеле спорилась, но из города то и дело мимо лагеря пылили телеги с жертвами губительной заразы. Об этих страшных днях поведал потомкам Иван Полномочный. «Зарывали по 50 человек в яму, и такой был ужас, что друг друга боялись сходиться. Платье и прочее так валялось, никто ничего не смел брать, всякий жизнь свою берег… Вот страшная была жизнь! Не дай Бог никому такое видеть! Я девять суток, выгнанный из артельщиков, лежал в камыше, ожидая смерти, у меня была горячка, и все боялись меня. Который сожалеет артельщик — принесет ко мне кусок хлеба и борщу в какой-нибудь посудине, с ветру поставит, а сам убежит поскорее; я приползу на корячках, посижу, как собачка, и лежу, но дай Бог здоровья одному штаб-лекарю — Степану Лукичу Зубову, который осматривать команды ездил, он приходил и ко мне; я поднимал рубашку, стоя на коленях, уже сил моих не было, и он ничего не заметил и велел артельщикам особливую какую-нибудь конуру для меня сделать; и выкопали и огня развели». Как видно, не всем хватало землянок…

Но болезнь в команде Ушакова явно пошла на убыль. Клокачев приказал по примеру Ушакова вывести в поле все команды. Адмирал воспринял опыт капитана. К сожалению, этот приказ был один из последних, Клокачева-таки сразила чума насмерть…

Вскоре на смену ему прибыл прежний знакомец Ушакова, вице-адмирал Сухотин. В начале ноября Ушаков рапортовал по инстанции командиру Херсонского порта генерал-майору Муромцеву о полной ликвидации среди его экипажа и мастеровых заболевания чумой. В то же время среди соседних команд страшная болезнь не утихала, ежедневно унося на тот свет людей. Близились холода, Ушаков предусмотрительно обработал свои казармы уксусом, отрыл землянки во дворе, огородил казармы камышовой стеной, словом, перенес всю прежнюю систему в расположение своего экипажа в городе. За всю зиму ушаковская команда не потеряла ни одного человека, Федор Ушаков одержал победу в схватке со смертельным врагом, чумой.

Первым оценил по достоинству действия Ушакова командир порта. Спустя месяц после переселения экипажа на зимние квартиры, он издал приказ. «За употребляемые командующим корабля № 4 флота господином капитаном Ушаковым всекрайне неусыпные старания и способы к пресечению по команде его между служителями заразной болезни, которую с Божьей помощью совершенно пресек и с 4-го числа минувшего ноября оной уже не оказывается. Да и впредь к предохранению от сей злосчастной болезни служителей все меры принятые в том, как участвующий в отличности от прочих, приемля с великим моим удовольствием и ему, господину Ушакову, приписую в том искреннюю благодарность и похвалу, что не премину и главной команде с должной рекомендациею донесть о таковых успехах…» Муромцев обратил внимание всех остальных командиров к применению метода борьбы Ушакова с чумой, которые «обязывают и по человеколюбию добродетели их заслуживать навсегда могут».

В первый день Нового, 1784 года Федору Ушакову присвоили звание капитана 1-го ранга. Весть об этом достигла Херсона, когда вице-адмирал Сухотин, с похвалой о действиях Ушакова, сообщал графу Чернышеву: «Особо же вашему сиятельству при сем случае, как до прибытия моего, так и в мою бытность по справедливости могу свидетельствовать о господине Ушакове, что он неусыпными своими трудами и старанием в команде своей прежде всех успел прекратить… за великое удовольствие для себя почту, ежели он, господин Ушаков, за столь благоразумные учреждения заслужит вашего сиятельства особливое благоволение; я не скажу чтоб и прочие командиры не имели в том попечения, но однако ж его в том превосходящие труда заслужили до моего прибытия от начальника благодарность».

Чернышев не замедлил высказать свое мнение Ад-миралтейств-коллегии, и 3 мая состоялся специальный указ коллегии, направленный персонально Ушакову с объявлением ему благодарности за успехи в борьбе с чумой. Такие рескрипты довольно редко исходили из высшего правления российского флота… Ушаков же не старался выпятить себя из среды командиров. Просто он с присущей его характеру чертой старался исполнять свой долг по службе, не следуя в кильватере жизненных событий, а проявляя инициативу, по силе ума своего отыскивал необычные меры, не забывая при этом о своих подчиненных, заботясь о людях.

Одним из первых поздравить Ушакова с похвалой высокого начальства примчался из Глубокой пристани Войнович. Там заканчивал достройку на воде его 66-пушечный корабль «Слава Екатерины». Как и прежде, уроженец далекой Черногории внешне вел себя запанибратски.

—   Поздравляю, поздравляю бачушка с превеликим вниманием к твоей особе его сиятельства графа Чернышева…

—   Сию похвалу, Марко Иванович, — после присвоения звания Ушаков обращался с Войновичем как с равным, — отношу целиком к моим подопечным. Офицеры и служители в том признании не менее моего заслугу имеют.

Войнович захохотал:

— Не скажи, не скажи, Федор Федорович. Уж я-то знаю, что тут ты скромничаешь. Весь Херсон о тебе наслышан.

Ушакову, видимо, не хотелось слушать излияния Войновича.

—   Поведай, пожалуй, как обстоит с твоим кораблем, скоро ли в Севастополь отправитесь?

—   По секрету скажу, что мне и здесь неплохо. Вскорости чуму прогоним окончательно, жители возвернутся, веселей станется.

«Тебе бы только в свое удовольствие, в праздности пребывать», — подумал Ушаков.

—   Насколько знаю, светлейший князь Потемкин располагает в Ахтиярской бухте базу флота Черноморского обосновать.

—   Когда сие сбудется. Теперь-то в Ахтияре одна татарва пребывает. Вкруг скалы голые, сказывают, да дикие козы бродят. В Херсоне все толком обустроено. Заходи-ка ко мне, спектакль поглядишь немудреный. Винцом побалуемся, душу отведем.

Ушаков знал, что Войнович устраивает у себя дома спектакли, некоторые офицеры, подчиненные Ушакова, принимают участие в этих домашних спектаклях. Но Ушакова как-то не привлекало откровенничать с Войновичем. Человек он был совершенно чуждого Ушакову склада. Поговаривали, что и графское достоинство ему пожаловали непонятно за какие заслуги.

— Благодарствую, Марко Иванович; у меня на стапеле работ невпроворот. Надобно до осени на воду спуститься да устье Днепра миновать.

Войнович и раньше приглашал Ушакова, но он всегда находил предлог, чтобы отказаться. «Отшельник какой-то», — не показывая виду, сердито подумал Войнович, откланялся и уехал.

Лето вступило в свои права, жарче припекало солнце, а вместе со знойными днями кое-где опять появилась «моровая язва».

Из Петербурга Потемкин получил письмо встревоженной императрицы.

«Пронесся слух по здешнему народу, будто язва по-прежнему в Херсоне свирепствует и будто пожрала большую часть адмиралтейских работников… Сделай милость, возьмись сильной рукой за истребление херсонской язвы…»

И все же труды и пример ушаковского экипажа по борьбе с чумой явно брали верх над заразной болезнью. К осени поветрие начало затухать, в город понемногу возвращались жители, и наконец из карантина выпустили несколько сот жителей, а сам карантин сломали и сожгли.

Осенью сошел со стапеля № 4 линейный корабль и был наречен именем «Святой Павел». Командир этого 66-пушечного корабля капитан 1-го ранга Ушаков дождался-таки столь желанного дня, переселился на корабль и обосновался в капитанской каюте. Теперь-то он был не в гостях, а д о м а. С шутками и прибаутками покидали казарму матросы, взвалив на плечи нехитрые баулы. Подле ограды толпились девицы. Многие из них с грустью помахивали платочками, расставаясь с верными дружками…

Ступив на палубу, матросы, щурясь на яркое солнце, поглаживали планширь фальшборта, притоптывали сапогами-» словно испытывая прочность настила палубы. Из радужного состояния их выводил зычный голос боцмана:

— Хватит зенки пялить! Шевелись, братцы! Геть по кубрикам и рундукам! Койки вязать! Бачковым на камбуз, бачки ополаскивать!..

Матросы, улыбаясь, озирались. Половина из них пугливо жалась друг к другу, отходя подальше от фальшборта, не решались глянуть вниз, где в десятках сажен плескались ленивые волны, слегка покачивая полупустой корпус «Святого Павла». Это были молодые рекруты из солдат, впервые ступившие на палубу корабля.

Старослужащие матросы ржали, хватали молодых за рукава, тащили к борту.

— Не бойсь! Не робей! Не свалишься! До седой бороды служить тебе здеся! Ежели прежде рыбам кормить не спровадят!

Вся осень прошла в хлопотах. «Святой Павел» готовился к переходу в Глубокую пристань. Оттуда в Севастополь ушли три корабля, первенцев Херсонской верфи: 66-пушечный линейный корабль «Слава Екатерины» и два 50-пушечных фрегата «Святой Георгий» и «Херсон».

Весной, в половодье, Ушаков проводил «Святого Павла» через отмели устья Днепра. Корабль пришлось приподнимать на специальных устройствах-плотах, камелях, чтобы пройти безопасно перекаты и бары в устье Днепра. С мая по август, все лето 1785 года на корабле, у причалов Глубокой пристани, поднимали на борт и устанавливали мачты, наращивали их стеньгами, крепили реи, вооружали и обтягивали такелаж, подвязывали паруса. В то же время «Святой Павел» прирастал огневой мощью, главным средством для нанесения ударов по неприятелю. На талях, через блоки, закрепленные на концах рей, на борт поднимали тяжелые пушки, орудийные станки. Крюйт-камера заполнялась пороховыми зарядами, на батарейных палубах укладывали пирамидками ядра. Приближалась осень, Ушаков поторапливал людей, «Святой Павел» готовился к переходу в Севастополь.

В ту пору произошли важные перемены в верхах. Главнокомандующий войсками на юге России светлейший князь Потемкин-Таврический указом императрицы был назначен Главнокомандующим Черноморским флотом и Азовской флотилией. В Херсоне учреждалось особое «Черноморское Адмиралтейское управление», подчиненное непосредственно президенту Адмиралтейств-коллегий, генерал-адмиралу Павлу I.

«По связям флотов наших, — гласил этот указ императрицы Потемкину, — вы имеете в указанное время доставлять надлежащие рапорты и ведомости генерал-адмиралу».

Императрица пожаловала Потемкину право поднимать кейзер-флаг, символ высшего должностного лица Российского флота, при пребывании на борту корабля. Ему же предоставлялось право присваивать чины до капитана 2-го ранга включительно.

Одним из первых Потемкин назначил капитана 1-го ранга Николая Мордвинова старшим членом Черноморского Адмиралтейского правления. Главным командиром в Севастополе пребывал обрусевший англичанин, контр-адмирал Фома Мекензи. Туда вскоре надлежало отправиться «Святому Павлу» капитана Федора Ушакова.

* * *

Десятый год над просторами Черного моря не слышалось раскатов орудийных залпов. Казалось, умиротворение надолго станет привычным явлением в отношениях двух держав, расположенных на его берегах. На самом деле покой и тишина были призрачными. Россия небезуспешно осваивала небольшую прибрежную полосу от Перекопа до устья Днепра. Турецкие купцы то и дело рассказывали на базарах Стамбула страшилки о крепостях русских гяуров на берегах Днепра, Да и их соплеменники наблюдали из Очакова, с крепостных стен, что в Херсоне не на шутку русские мастеровые взялись за строительство кораблей.

Не могли смириться в султанском дворце с потерей своей вотчины и верного союзника, крымского хана. Правитель ханства, Шагин-Гирей, потомок Чингисхана, был личностью незаурядной. Получив образование в Венеции, владел итальянским, греческим, русским языками, посетив в 1771 году Петербург, очаровал Екатерину II приветливостью и европейскими манерами. Весной 1778 года хан в Бахчисарае потчевал кофейным напитком генерал-поручика Александра Суворова, недавно назначенного командующим Крымским корпусом. Крым тогда еще не был присоединен к России, и Суворов сразу же предупредил подчиненные войска и потребовал «соблюдать полную дружбу и утверждать обоюдное согласие между россиян и разных званиев обывателей… С покорившимися наблюдать полное человеколюбие».

Предупреждая возможную высадку в Крыму десанта, Суворов протянул по всему южному побережью полуострова линию сторожевых постов, ввел сигнализацию между своими войсками и кораблями Азовской флотилии, приказал обучить солдат умению распознавать свои суда от турецких…

В бухте Золотой Рог готовилась к походу к берегам Крыма турецкая эскадра. Великий визирь требовал от главного капудан-паши высадить десант в Крыму.

— В Крыму ждут только нашей помощи. Русская царица держит там продавшегося гяурам Шагин-Гирея. Пора изгнать его из Бахчисарая.

Капудан-паша не забыл прошлые неудачи турецких рейдов в Керчь и Еникале.

— Для полного успеха мы пошлем на разведку в Ахти-Яр эскадру Гацжи-Мехмета. Там самое удобное место длядесанта. Оттуда рукой подать и до Бахчисарая.

— Действуй как лучше, — недовольно согласился великий визирь, — но только не мешкай. Наши братья ждут от нас помощи войсками, а не пустых заверений в дружбе.

В начале июня к Суворову прискакал гонец с южного берега.

— В гавань подле деревни Ахтиярской взошла турецкая армада. Нашего казачка подстрелили турецкие янычары на берегу.

Генерал-поручик без промедления двинул к Ахти-арской гавани шесть батальонов «с приличной артиллерией и конницей и при резервах».

Суворов понимал, что с Портой заключен мирный договор, и первый выстрел — война. Прибыв на место, он сразу же потребовал от флагмана турок Гаджи-Мех-мета найти и сурово наказать убийц казака. В ожидание ответа Суворов объехал по берегу все бухты большой и довольно удобной гавани и сразу оценил ее значение для базирования турецкого флота «яко истинной для стамбульцев гавани*. Наметанный глаз опытного полководца кроме уютной гавани приметил и выгоду своих позиций, на всякий случай, — вход в гавань был довольно узким, а с севера и юга он перекрывался близко расположенными выступами, мысами.

Как и следовало ожидать, после недельного молчания Гаджи-Мехмет прислал льстивое письмо с уверениями в дружбе, но наказывать виновных не собирался.

Суворов остался верным своим принципам, «быстрота и натиск — успех дела». В ночь на 15 июня батальоны начали строить земляные укрепления и возводить брустверы на входных в бухту мысах. Утром на входных мысах, из прорезей брустверов грозно торчали жерла пушек.

Выйдя на палубу, капудан-паша всполошился. Позади его эскадры, перекрывая выход в море, словно по волшебству, за одну ночь выросли русские батареи. В адрес Суворова полетел запрос обеспокоенного Гад-жи-Мехмета, что означают построенные укрепления.

Суворов не медлил с ответом. «Дружески получа ваше письмо, удивляюсь нечаянному вопросу, не разрушили ли мы обоесторонней дружбы. К нарушению взаимного мира никаких намерений у нас нет, а напротив все наше старание к тому одному устремлено, чтобы отвратить всякие на то неприязненные поползновения и чтоб запечатленное торжественными великих в свете государей обещаниями содружество свято сохранить… Итак, мой приятель, из сего ясно можете видеть мою искреннюю откровенность и что сумнение ваше выходит из действий вашей внутренности…»

Едва дочитав письмо, капудан-паша в ярости скомкал его и швырнул за борт. Подобрав полы халата, забегал по юту, то и дело стуча кулаками по золоченому планширю фальшборта. И поневоле его взгляд устремлялся к выходу из бухты. Там на входных мысах грозно чернели жерла русских пушек. Гнев и смятение переполняли его душу.

— Передать всем капуданам немедля прибыть ко мне! Готовить корабль к выходу в море!

Капитан корабля робко возразил:

—   Но, достопочтенный ага, — капитан сунул палец в рот и поднял руку, выставив к верху указательный палец, — в бухте полный штиль, паруса нам не помогут.

—   Спускай все карбасы и шлюпки, выходим на буксирах! Не пропадать же нам здесь! — Гаджи-Мехмет скривил губы и кивнул в сторону выхода из гавани…

Солнце жаркими лучами золотило полосами морскую гладь, касаясь горизонта, когда последний турецкий корабль медленно, будто нехотя, покидал Ахтиар-скую гавань. По обе стороны от выхода, взобравшись на брустверы, вслед ему весело балагурили, помахивая мохнатыми папахами, канониры и сторожевые казаки…

Простояв еще несколько дней на внешнем рейде, турки несколько раз пытались приблизиться к берегу на шлюпках, под предлогом запастись свежей водой. Но всегда у кромки берега их встречал казачий разъезд и отваживал обратно.

— Все колодцы пересохли, сами без воды маемся, — объясняли они вежливо туркам.

Минула неделя, и турецкая эскадра снялась с якорей и ушла на юг, по направлению к Синопу.

Однако великий визирь не унимался и направил к крымским берегам весь наличный турецкий флот с десантом в несколько тысяч янычар.

— Хоть провалитесь сквозь землю, а янычары должны быть на крымском берегу, — напутствовал визирь капудан-пашу. — Да поможет вам Аллах!

В начале сентября на горизонте неподалеку от Ка-фы замаячили первые паруса. К крымским берегам направлялась армада турецких судов в 170 вымпелов.

Но и в этот рейд турки не застали войска врасплох. Турецкие корабли еще только наполовину вытянулись из-за горизонта, а на берегу в полной готовности их ждали батальоны пехоты и конница. Суворов послал за подкреплением, и спустя сутки на Южный берег Крыма прибыли первые батальоны резервного корпуса князя Багратиона. Не ожидал капудан-паша такой стремительности от русских войск. Сотня с лишним судов маневрировала вдоль побережья, стараясь найти хотя бы маленькую лазейку на незащищенном берегу. Но всюду на берегу стояли наизготовку эскадроны гусар, легкие пушки, пехота. Суворов через сторожевые разъезды следил за каждым движением турецкой эскадры. Турецкий флагман наконец понял, что внезапность ему не подмога, и начал хитрить.

В полдень, неподалеку от Судака, к берегу направились парламентеры. На берегу турецкого офицера попросили подождать, пока не прибудет старший начальник.

Суворов сам принимал парламентера.

— С чем пожаловал голубчик?

Турецкий офицер низко поклонился.

—    Капудан-паша просит высокочтимого русского начальника разрешить матросам прогулку на берегу. Экипажи должны размять ноги.

—    Али вам берега Анатолии не хватает? — лукаво улыбаясь, спросил Суворов и, не дожидаясь ответа, кивнул толмачу. — Рад бы позволить, но закон не дозволяет. Имею известие, что в Константинополе, откуда вы прибыли, «моровая язва» гостит. Потому без надлежащего карантина сего не могу разрешить.

Спустя неделю к берегу опять направился парламентер.

— Капудан-паша просит разрешить султанским чиновникам наведаться на торговую биржу в Кафе. Узнать, какие там товары и почем стоят.

Ответ Суворова не заставил ждать:

— Торговые люди в Кафу следуют на купеческих судах, потому и султанским чиновникам надлежит того придерживаться.

Отказал Суворов и в третьем случае, набрать на берегу свежей воды, «с полной ласковостью».

На море заштормило, и флагман турок трижды выпалил из пушек. «Эскадре построиться в кильватер для следования в Константинополь». По пути турецкая эскадра попала в жестокий шторм, не досчиталась 80-пушечного флагманского корабля и нескольких сотен матросов…

Суворов отгонял от крымских берегов незваных гостей и в то же время нехотя исполнял срочное поручение князя Потемкина. Светлейшему вдруг пришло в голову, видимо не без влияния императрицы, переселить из Крыма на пустующие южные земли греков и армян. Добро, греки. Их далекие предки обосновались в этих местах много веков тому назад. Верные вековой привязанности своих предков, греки обосновались на северном побережье Азовского моря. Армяне же, следуя своему историческому призванию, уютно обустроились на бойком торговом перепутье, подле крепости Святого Дмитрия Ростовского, под защитой русских пушек. На карте России с той поры обозначилось местечко Нахичевань…

Успешно справившись с несвойственным его положению заданием, Александр Суворов не преминул донести по команде свои выводы о значимости Ахтиар-ской гавани для Черноморского флота.

«Подобной гавани не только у здешнего полуострова, но и на всем Черном море другой не найдется, где бы флот лучше сохранен и служащие на оном удобнее и спокойнее помещены были». По сути, это донесение явилось первым официальным признанием того, какую роль в будущем это место сыграет для судеб флота. Прозорливо смотрел в перспективу генерал-поручик, который со временем сдаст экзамен на звание мичмана российского флота.

Екатерина II по достоинству отметила успешные действия Суворова «за вытеснение турецкого флота из Ахтиарской гавани». Пожаловала полководцу золотую табакерку с бриллиантами.

Незадолго до прихода в Ахтиарскую гавань «Святого Павла» там побывал недавно назначенный Главнокомандующим Черноморским флотом князь Потемкин. Подобно Суворову, он сразу понял, что означает эта акватория для флота. «Сие место20 , — докладывал он в Петербург, — должно быть столь сильно укреплено, что хотя б неприятель облег крепость с земли и с моря, она могла б его нападению противиться доколе из других пределов России не прибудут на помощь войска».

По приказанию князя фортификатор вычертил план оборонительных сооружений. Пояс укреплений охватывал весь Херсонесский полуостров.

Дело стояло за малым. Требовалось шесть миллионов рублей. Казна таких денег не нашла.

Минует полвека с небольшим, и недальновидность и скупость царственных правителей России обернется позором и трагедией для державы, бесцельно пролитой кровью десятков тысяч защитников Севастополя.

* * *

На переломе лета и осени на Южном берегу Крыма обычно тепло по-летнему, солнечно и безветренно. Но в первые осенние дни 1785 года вдруг потянуло издалека, с Черной речки, холодком, задул довольно сильный ветер с востока, от Инкермана. Как раз в эти дни с севера, от Тарханьего Кута, спускался под полными парусами «Святой Павел». Довольно рискованно первый раз входить в незнакомую гавань узкостью при встречном ветре. Несколько дней лавировал «Святой Павел» перед входом в Севастопольскую гавань. Наконец ветер поутих, и Ушаков уверенно направил корабль в глубину гавани, держась правой стороны. Он уже знал, что в первой, Южной, бухте расположился Войнович подле западного берега. Ушаков же облюбовал по карте себе место у противоположного берега, у безымянного мыска. Без суеты, излишнего шума на корабле подобрали ловко паруса, корабль по инерции прошел кабельтов-полтора, послышался спокойный голос командира, усиленный рупором:

— Отдать левый якорь!

Якорь бултыхнулся в воду, взметнув брызги, скрылся, вскоре его лапы зацепились за грунт, якорный канат натянулся, пришлось его постепенно потравливать и потом, по команде командира, крепить намертво.

Ушаков окинул взглядом мачты. Все ладно, как на учении. Паруса подобраны к реям, обвязаны сезнями, втугую закреплены к реям. Сами реи обрасоплены, четко закреплены перпендикулярно мачтам и диаметрали корабля. Мачтовые команды матросов выстроены по линейке, лицом к борту.

Все эти минуты Ушаков изредка бросал взгляд на противоположную сторону бухты, где на «Святой Екатерине» у борта столпилась добрая половина экипажа «Великой Екатерины», на юте прохаживались офицеры, не сводили глаз с прибывшего на рейд корабля. Как водится на флотах всего мира, при проявлении на рейде, в гавани или в порту нового судна на всех других, расположенных поблизости судах экипажи наблюдают, как быстро и ловко судно совершает маневры. Из этих впечатлений складывается мнение о морской выучке экипажа прибывшего судна, судачат о капитанах. Похоже, никаких прорех в действиях команды «Святого Павла» и ее капитана замечено не было.

Тем временем на «Святом Павле» команду, после аврала, распустили, на баке поставили кадку с водой и тлеющим фитилем, и матросы устроили «перекур».

Ушаков окинул взглядом склоны заросшего деревьями берега, распорядился спустить шлюпки и разрешил сойти на берег свободным от вахты матросам.

— Надобно служителям размяться, почитай, две недели маялись в море, — пояснил командир своему помощнику, капитан-лейтенанту. — Токмо велите далеко не забредать.

Берег оказался поросшим сплошь диким кизилом. Ягоды пришлись по вкусу, и матросы, наевшись вволю, скинули рубахи, наполнили их кизилом, чтобы угостить товарищей. Ушаков стоял у трапа, увидав незнакомые плоды, топнул ногой:

— Пошто объедаетесь? А ежели отрава какая?

Матросы, не переставая улыбаться, поднесли командиру полную тарелку свежих, темно-красных ягод. Ушаков взял горсть, пожевал и довольно улыбнулся:

— Добрая ягода, всем есть, и мне добавьте.

В это время вахтенный сигнальщик крикнул:

— Шлюпка под адмиральским флагом!

Оказалось, за маневрами «Святого Павла» внимательно следил с одного из фрегатов, стоявших в глубине Северной бухты, контр-адмирал Мекензи. Не дождавшись доклада Ушакова, он вызвал своего флаг-офицера, лейтенанта Дмитрия Сенявина.

— Вели сей же час снарядить шлюпку да собери всех наших затейников. Поедем потешим победителя чумы.

Главный командир Севастополя любил частые празднества, готов был беспрерывно веселиться. Каждое воскресенье и торжественные дни сопровождались обильными угощениями и танцами. Ни свадьбы, ни крестины не обходились без его присутствия и заканчивались обедом и танцами до рассвета. Умудрялся даже на похоронах в заключении петь веселые песни и танцевать…

Собираясь к Ушакову, флагман знал, что тот состоит в милости у Потемкина и недавно удостоен императрицей ордена за успешную деятельность по борьбе с чумой в Херсоне.

Ушаков встретил Мекензи у трапа, отрапортовал как положено.

Мекензи, держась за поясницу, недовольно пробурчал:

—    О прибытии положено докладывать самолично…

—    Рапорт готов, ваше превосходительство. — Он протянул Мекензи рапорт и почувствовал, что гость навеселе. — Уставом не определен срок такового.

—    Ладно, будет, — проворчал Мекензи, передал рапорт Сенявину и оживился: — Хотя ты и виноват, а мы тебя потешим нашими забавами. Императрица пожаловала тебя орденом Святого Владимира четвертой степени, с чем и поздравляю.

Ушаков приложил руку к шляпе.

—    Благодарствую, ваше превосходительство.

—    Благодарить станешь, когда орден получим и отпразднуем, — усмехнулся с лукавинкой развеселившийся контр-адмирал.

Пока Мекензи и Ушаков разговаривали, по трапу поднялись дудочники, плясуны и матрос в шутовском одеянии. Расстелили на шканцах правого борта, самом почетном месте верхней палубы, ковер. Заиграли дудочники, зазвенел бубен, начались пляски, запели песенники, и началась потеха с шутками, прибаутками. На реях и вантах расположились любопытные матросы.

Ушаков, неравнодушный к музыке, поощрял у себя на корабле и песни, и забавы. Но все хорошо вовремя, в меру, и потому с нетерпением ожидал он, когда развеселая компания во главе с Мекензи отчалит от трапа…

Без раскачки, на другой же день начал Ушаков обустраивать место стоянки корабля. Перво-наперво приступили к сооружению пристани на пустынном мысу. Экипаж командир разбил на артели. Кто пилил деревья, обрубал сучья, кто забивал сваи, кто заготовлял камень, кто подносил щебень и прибрежную гальку. Работы хватало всем. Это пометил Иван Полномочный: «Ушаков сам за мастера, офицеры за урядников, унтеры всех званий и рядовые употреблялись в работе, кто с носилками камень носит и землю, другие колья бьют, пашинником застилают и засыпают». На берегу расчистили площадку, застелили деревом, поверху из парусины смастерили большую палатку. В нее начали складывать такелаж, ванты, снасти, разные железные поделки — укрывать на зиму от дождя и снега. Заготовляли понемногу камень казармы на берегу. Первую зимовку экипажу предстояло провести на корабле. Конопатили щели, клали небольшие камельки в кубриках, сложили небольшой каменный камелек в каюте командира. Слесарь мастерил и прилаживал дымовые трубы.

В ноябре из Херсона прислали долгожданную награду Ушакова. Мекензи собрал всех командиров, устроил пир горой. Это было одно из его последних застолий. В январе 1786 года он отдал душу Богу.

Князь Потемкин назначил вместо Мекензи капитана 1-го ранга Войновича. Умел граф Войнович, по натуре завистливый, трусоватый бездарь, вовремя угодить князю, подсластить горькую пилюлю, своим обхождением приобрести расположение начальства. Знал все эти стороны своего сослуживца Федор Ушаков. Узнав о назначении Войновича, нисколько ему не завидовал, а болел за дело. «А ну, как война? С таким верховодом намучаешься ».

Как-то зимой, на Крещение, в гости к Ушакову наведался лейтенант Семен Пустошкин. Несмотря на разницу в положении и возрасте, они сблизились по сходству характеров еще в Херсоне. И там, будучи еще мичманом, Пустошкин частенько навещал Федора Федоровича, беседовали о службе, о житье-бытье, без стеснения откровенничали. И тогда-то оба собеседника не скрывали своей неприязни к Войновичу. С появлением в Севастополе «Святого Павла» Пустошкин при возможности гостил у своего старшего товарища-единомышленника.

— Невмоготу, Федор Федорович, для меня лямка под началом Войновича становится, — не в первый раз выкладывал лейтенант свои чувства Ушакову.

Собеседник, как и прежде, сочувственно улыбался, старался отвлечь молодого офицера от мрачных мыслей:

—    Что поделаешь, Семен Афанасьевич, мы на службе у Отечества, надобно потерпеть, авось образуется.

—    Как же образоваться, когда который год я у Войновича, а дела мне никакого не поручено. Сегодня одно, завтра другое. Гоняет с должности на другую. Обретешь с матросами как следует отношения, уму-разуму наставишь, выучку наладишь, а тут, глядишь, одним махом тебя перегоняют в другую команду.

—    Знать, Войнович вас отмечает как доброго служаку, доверяет, где какая слабинка, вы, как исправный офицер, подправите дело.

—    Не ведаю, не ведаю, Федор Федорович, токмо служба мне у Войновича в изрядную тягость.

Успокаивая Пустошкина, Ушаков как в воду глядел…

Согласно Кючук-Кайнарджийскому договору, Порта не только беспрепятственно пропускала русские купеческие суда через проливы, но и обязалась защищать этих купцов в Средиземном море. В то время там безраздельно свирепствовали пираты Алжира и Туниса. Их довольно легкие на ходу корсарские суда носились стаями по Средиземноморью, брали на абордаж купцов, сцеплялись с ними намертво железными кошками, грабили почем зря, пленили людей в рабство. Пытаясь с ними сладить, король Франции Людовик XIV послал наказать алжирских пиратов эскадру адмирала Дюкесна. Пираты на виду эскадры привязали схваченного ими французского консула к орудийному стволу и выстрелили в сторону французской эскадры… И все же пираты-мусульмане признавали над собой верховную власть турецкого султана. В 1786 году пираты захватили два русских купеческих судна. Россия потребовала от Порты принять меры, но турки отмолчались.

В июне того же года Потемкин неожиданно вызвал Пустошкина. Прищуривая, как обычно, глаз с бельмом, князь наставлял лейтенанта:

— Возьмешь в Лиманской эскадре у Мордвинова малый фрегат «Пчелу», спрячешь в трюм два десятка пушек, поднимешь купецкий флаг — и айда в Константинополь. Там тебя поучит посланник наш Булгаков. Двинешь в море Средиземное к Сицилии, где наших

купцов разоряют пираты. Ты все пушки вооружи и дай им перцу. Заодно посещай порты в Архипелаге и далее присматривайся, что где. Как турки, не готовятся ли к войне? Прибудешь, ответ мне держать станешь.

В Константинополе Пустошкину внушал посланник Булгаков:

— Пойдешь Мессинским проливом, там корсары буйствуют, проучи берберов. Зайдешь в Марсель, там наш посланник, спросишь у него совета. Дарданеллы минуешь, пушки из трюма доставай, ставь на место. Они тебе пригодятся. На обратном пути сызнова спрячешь.

Пустошкин на «Пчеле» обошел все крупные острова Архипелага, направился к Сицилии, обогнул остров с юга, надеясь столкнуться с корсарами. Но в открытом море встречались только мирные купеческие суда. Не оказалось пиратов и южнее Сардинии. В Марселе русский посланник порекомендовал наведаться в Тулон.

— Там главное становище французского флота. Французы нас не больно жалуют, так ты, пользуясь случаем, высмотри у них, какие и сколько судов в гавани. В порту побывай, загляни в Адмиралтейство, канатную фабрику посети, другое, что попадется по морской части. В Арсенал тебя не допустят, в нем пушки для султана выделывают.

Все, что советовал посланник, Пустошкин внимательно осмотрел, запомнил, записал в шханечный журнал, вычертил схемы. Прогуливаясь по улицам, познакомился с молодым артиллерийским поручиком. Тот охотно показал Пустошкину укрепления вокруг Тулона. На прощание поручик хотел подарить на память две камышовые трости. Однако при покупке у него не оказалось нужных денег. Пришлось Пустошкину самому оплатить подарок. Молодого француза звали Наполеон Бонапарт. До штурма Бастилии оставалось два с небольшим года…

Весной 1787 года «Пчела» отдала якорь неподалеку от Кинбурна. Сразу же Пустошкин отправил обстоятельное донесение Потемкину в Кременчуг. Князь послал для тщательного расспроса своего племянника Самойлова. Сам он спешил встретить Екатерину II, направлявшуюся на юг обозревать недавно присоединенные к России земли.

* * *

В разгар лета, когда Пустошкин на «Пчеле» покидал Лиман, из Херсона в Севастополь отправились недавно сошедшие, со стапелей 66-пушечный корабль «Мария Магдалина» и 50-пушечный фрегат «Святой Андрей». С их прибытием Севастопольская эскадра приняла внушительный вид. В гавани высились исполины, три линейных корабля и два больших фрегата херсонской постройки. Следом расположились суда таганрогских верфей, двенадцать фрегатов, бомбардирский корабль, другие суда. Огневая мощь эскадры выглядела весьма солидно — более восьмисот орудий. Правда, суда из Азовской флотилии требовали ремонта. Потемкин поручил Войновичу и Ушакову безотлагательно начать выучку экипажей. Нынче Ушаков отвечал не только за свой корабль, ему почтительно внимали офицеры эскадры.

— Каждый служитель обязан спешно исполнять порученное ему дело, — внушал он на каждом корабле. — Ко всякому месту закрепить матроса. Надписать билет, как сказано в Уставе морском. С нерадивых спрашивать по всей строгости, не давать спуску, кто

провинился множеством, того и линьком не грех вытянуть для острастки.

Особенное внимание Ушаков обратил на выучку канониров, сам проводил с ними занятия на бомбардирском корабле «Страшный». Там Ушаков поучал всех остальных на примере обучения своих канониров.

С утра до вечера на батарейных палубах «Страшного» гремели зычные команды:

—   Винт пять!

—   Заряжай!

—   Наводи! Выше по клину меть!

—   Товсь! Пали!

Канониры цепко хватались за канаты, откатывали станки от борта, заряжали пушки и вновь накатывали к борту, в прорезь порта. Потом «Страшный» выходил на внешний р_ейд, сбрасывал буйки с флажками и поражал их сначала на якоре, потом на ходу, под парусами. Следующую неделю канониры стреляли по берегу. Брали в вилку сложенные из морской гальки пирамидки. К концу лета эти пирамиды рушились после второго-третьего выстрела.

Зиму экипаж «Святого Павла» встретил в только что отстроенной казарме, в тепле. Ранней весной Войнович спешно собрал командиров.

— Только что получил депешу светлейшего князя, к нам через месяц-другой пожалует ее величество государыня.

Екатерина горячо поддержала затею своего прежнего фаворита и верного друга, Григория Потемкина. Пожелала она совершить прогулку по Днепру, полюбоваться, что в самом деле сотворил в Новороссии Потемкин. Его недруги все время нашептывали ей, что князь, мол, бахвалится. Задумала посмотреть на Южную армию и нарождающийся Черноморский флот. Пригласила с собой австрийского императора Иосифа II, послов иноземных.

Вояж этот нужен был не менее и Потемкину. Завистников при дворе у него водилось немало. Поговаривали, что князь-де доносит о мишуре, а на деле там все пусто, полынь да ковыль в степи. Поэтому князь старался сотворить невероятное и показать, что для него все возможно. Заглянул он и в Севастополь. Обошел корабли на рейде, молча присматривался, велел Войновичу собрать командиров.

— Ее величество не токмо мешкерадами намерена услаждаться в Севастополе. Смотрины будут флоту нашему. Посему вам экипажи свои денно и нощно экзер-цициям повергать, дабы матушку государыню возрадовать, а неприятеля в страхе держать.

Командиры беспокойно переглядывались, один Ушаков невозмутимо слушал князя, выглядел именинником.

Учения учениями, но больше на кораблях наводили лоск. Красили борта и рангоут, скоблили и терли песком палубы, драили колокола и всю медяшку. Войнович больше занимался перестройкой дома Мекензи под царский дворец, думал о помпезности встречи Екатерины.

Тем временем Екатерина с огромной свитой, на флотилии изящных, богато украшенных галер оставила Кременчуг, направилась по Днепру к Херсону. Неподалеку от Кременчуга иностранных гостей, Екатерину и даже самого светлейшего князя поразила войсковая выучка дивизии под командой генерал-аншефа Александра Суворова. Колонны пехоты, двадцать пять эскадронов конницы двигались и перестраивались, кололи и рубили, бежали и неслись галопом с азартом и какой-то завидной легкостью. И в тоже время поражали неустрашимостью и мощью в стремительных атаках, совсем непохожих на учебные.

Херсон встретил императрицу салютом пушек. На следующий день со стапелей спускали на воду корабли, закладывали новые.

Для торжества построили большой плот, на мачтах — паруса из алой парчи, на палубе — ковры. Посредине — роскошное кресло, наподобие трона.

— Эдак князюшка ты меня разоришь, — с напускной строгостью говорила довольная Екатерина.

Первым со стапеля под грохот пушек съехал на салазках линейный корабль «Владимир». Мощная корма плюхнулась в воду, развела волну, захлестнула ковры на плоту. Следом на воду сошел корабль «Иосиф II», за ним фрегат «Александр». Императрица пожелала отправиться в Севастополь морем.

— Ваше величество, — отговаривал ее Потемкин, — сие небезопасно. Подле Очакова объявилась турецкая эскадра. В крепость прибыли французские офицеры. Помогают туркам строить укрепления, устанавливать пушки.

Екатерина недовольно взглянула на стоявшего неподалеку французского посла Сегюра.

— Как понимать сие? Дружественный трактат с королем только что подписан, вы здесь, а там? — Императрица махнула веером в сторону Очакова.

Сегюр поначалу замешкался, но нашелся:

—   Ваше величество, там, видимо, вольные волонтеры, За них король не в ответе.

—   Ну, разве так. — Императрица пожала плечами и решила ехать в Севастополь сухим путем. Император Иосиф II пожелал осмотреть спущенный на воду корабль, которому присвоили его имя. В сопровождении Потемкина он поднялся на борт корабля, прошелся по

верхней палубе, заглянул на батарейный дек. Там еще было пустынно, сиротливо стояли орудийные станки в ожидании погрузки пушек. На деке воздух был пропитан сосновым ароматом. Император потрогал обшивку борта, провел ладонью по свежеобструганному бимсу, поморщился.

—   Корабль сооружен совсем из сырой древесины.

Как можно на таком судне плавать по морю?

Потемкин скривил рот, улыбаясь:

— Наши моряки и на таких судах не сплошают, ваше величество!

Ехидная улыбка скользнула по физиономии Иосифа П.

В тот же день к Потемкину явился с докладом лейтенант Пустошкин. Взяв письменный рапорт о плавании, князь отложил его в сторону.

—   Доноси наиглавное.

—   Ваша светлость, все море Митеранское пробороздил, одначе корсаров берберийских, ни тем паче алжирцев и тунисцев не повстречал ни разу.

Потемкин удивленно ухмыльнулся, покачал крупной головой.

— В Архипелаге, ваша светлость, турки ныне полную власть вновь обрели, злодействуют в отношении греков. Судов их воинских в Паросе и в других местах в достатке.

Князь недовольно поморщился.

—   Сызнова после Чесмы воспрянули на море.

А как обстоит дело в Дарданеллах?

—   По обеим берегам всюду крепостцы малые сооружены. О том я в рапорте указал, где, что и сколько. Пушек довольно много, где сумел, там сосчитал.

Потемкин слушал и листал рапорт Пустошкина.

—   Добро, а што слышно в столице султанской?

—   В Золотом Роге, ваша светлость, видимо-невидимо купецких судов. Причалы Галаты и Перы переполнены, торговцы неделями, как я уяснил, дожидаются своей очереди у пристани. Эскадры турецкие на виду, не таясь, видимо, изготавливаются к походу в Черное море. О том мне толковал и наш посланник Яков Иванович Булгаков. На берегу лагерем стоят янычары,

на взгляд не менее тысяч несколько.

Посланник сказывает, сии полки ждут только сигнала погрузиться на турецкую эскадру. Привелось мне, несколько таясь, побывать подле ихнего арсенала Топханы. На литейном дворе не переставая дымят трубы. То и дело выволакивают орудийные стволы, медные. Насчитал я оных не менее сотни.

Потемкин слушал Пустошкина не перебивая, развалясь на диване, полузакрыв глаза, изредка постукивая кончиками пальцев по лакированному подлокотнику.

Выслушав доклад, князь минуту-другую будто дремал, потом, глубоко вздохнув, вскинул зрячий глаз на Пустошкина.

— А ты, братец, молодцом оказался. Нынче я приказ подписал, поздравляю тебя капитан-лейтенантом. Поди надевай эполеты и отправляйся с фрегатом в Севастополь. Поздравь там Войновича с контр-адмиралом, а Ушакова — капитаном бригадирского ранга. Указ ее

величества послан мною на той неделе. Быть может, ты и раньше курьера объявишься в Севастополе.

Пустошкин покинул Лиман, а в Херсон прибыл из Константинополя Чрезвычайный Посланник и Полномочный министр при Османской Порте Булгаков.

Екатерина сразу же приняла посланника без церемоний и, когда тот вошел, указала на кресло.

Шестой год пребывал Булгаков в Константинополе. Императрица ему благоволила, всегда внимала советам опытного дипломата. И сейчас, заметив на лице Булгакова некоторую встревоженность, доверительно произнесла:

— Докладывай, Яков Иванович.

Зная, что императрица не любит многословия, рассказал, что и новый визирь, через рейс-эфенди, редкий день не напоминает, что Порта не может смириться с присоединением Крыма к России. Визиря то и дело подстрекают послы английский, прусский, шведский на войну против России, заверяют, что их державы тотчас выступят вместе с Турцией. Свои обещания каждый раз подкрепляют немалыми деньгами. Из султанского дворца, сераля, распускаются измышления против России.

— На Родосе, ваше величество, смертоубийство нашего консула совершено, в Кандии с дома консула нашего толпа сорвала флаг российский.

Екатерина нахмурила брови.

— Сие, Яков Иванович, без ответа оставлять невозможно. Настаивай на удовлетворении всех наших прав. Касаемо ультиматума султанского, мы его отклоняем. И вперед ты подобные демарши отвергай твердо. Мы своими правами поступаться не станем.

В жаркий полдень 22 мая Екатерина со свитой прибыла в Инкерман. Еще издали, спускаясь с гор, прибывшие спутники императрицы увидели лазурную гладь громадной бухты и выстроившиеся на рейде корабли эскадры. У пристани, в устье Черной речки, стояли наготове гребные катера. Войнович, в парадной форме, встретил Екатерину. Милостиво подав ему руку, она легко взошла на катер. Гребцы, одетые в яркие оранжевые фуфайки, явно пришлись ей по вкусу.

— Здравствуйте, друзья мои, — проговорила она с добродушной улыбкой. — Как далеко я ехала, чтобы только повидать вас.

Матросы народ бойкий, неробкого десятка, а царское радушие, видимо, пленило главного на катере среди матросов, загребного Жарова.

— От евдакой матушки царицы чего не может статься, — нисколько не смутившись, ответил он императрице.

Войнович побледнел, пытался что-то сказать в оправдание дерзости матроса. Но Екатерине реплика простого русского матроса явно пришлась по вкусу. Чуть повернувшись к Войновичу, она перешла на французский:

— Какие ораторы твои матросы, однако…

Едва катер поравнялся с эскадрой, корабли пушечными залпами салютовали императорскому штандарту.

С Графской пристани, прозванной так по титулу Вой-новича, Екатерина проследовала в шатер, раскинутый на берегу моря, и празднества начались. Незаметно сгустились сумерки, бомбардирское судно «Страшный», стоявшее на якоре посреди бухты, открыло ураганный огонь по укрепленному городку, сооруженному на Северной стороне. С третьего залпа городок заполыхал, а после пятого огонь охватил все башни и стены. Гости поражались меткости канониров, восхитилась и Екатерина.

—    Передай благоволение наше графу Войновичу, — сказала она Потемкину, — особливо за пальбу пушечную.

—    Канониров, государыня, обучал бригадир Ушаков, — пояснил светлейший князь. — Сей опытный капитан новизны держится, выучивая служителей, и свои навыки не гнушается другим передавать.

—    Не он ли победитель чумы херсонской? — спросила Екатерина и, получив утвердительный ответ, закончила: — Таковые флагманы нам любы.

Путешествие царствующей особы в «полуденный край» окончательно разбередило самолюбие Порты. Когда Булгаков отверг все притязания Порты, султан велел посадить посланника в Семибашенный замок.

* * *

Всякая война начинается с первого выстрела. В этот раз турецкие пушечные залпы, возвестившие о войне, громыхнули над водами Днепровского лимана в конце августа 1787 года. Турецкая эскадра внезапно напала на фрегат «Скорый» и бот «Битюг», стоявшие на рейде у Кинбургской косы. Одиннадцать вражеских кораблей три часа пытались сломить сопротивление русских и пленить их суда. Отбиваясь, оба судна подняли паруса и отошли к Херсону. Князь Потемкин читал первое боевое донесение контр-адмирала Николая Мордвинова.

«Девятнадцатого числа сего месяца стоявшие с восточной стороны Очакова 2-мачтовые турецкие суда и один бомбардирский, в числе 11, снялись с якоря и, перешед на западную сторону крепости против фрегата «Скорый», стали в линию, почему, как оный, так бот «Битюг» легли на шпринг и приготовились к действию. 21 числа в три часа пополудни, как скоро лежащий в линии неприятель из пушек и мортир учинил пальбу по судам нашим, то с оных было ответственно ядрами и брандскугелями. Началось сражение, в котором с обеих сторон производился беспрерывный огонь до 6 часов, тогда фрегат «Скорый» по настоящему ночному времени, имея расстрелянную форстеньгу и некоторые повреждения в такелаже, отрубив якоря и лег под паруса, чтобы выйти из узкого места в Лиман; ему последовал и бот «Битюг»; когда суда наши приблизились к Очакову, то крепостные батареи начали по ним действовать, а между тем неприятельские суда, снявшись с якоря, учинили погоню; фрегат и бот, допуская оные на ружейный выстрел, дали залп из ружей и пушек, чем, повредив многие суда, принудили их отступить. При сем убито на фрегате 3 человека матросов и 1 ранен, выстрелов против неприятеля сделано 587. Ядра вынутые из фрегата весом 26- и 30-фунтовые».

Первый неприятельский натиск черноморские моряки отбили. На следующий день двадцать пять турецких кораблей начали блокаду гребной эскадры Мордвинова в Лимане. Другая турецкая эскадра стояла наготове у Западного побережья Черного моря, в Варне. Замыслы турецких флагманов состояли в том, чтобы разбить малочисленные русские эскадры по частям. Сначала сокрушить гребную флотилию, прикрывающую Херсон, а затем разгромить Севастопольскую эскадру, обороняющую подступы к Крыму. После этого высадить десанты в Кинбурн и Ахтиар и возвратить потерянный Крым.

Если Османская Порта последние годы усиленно готовилась к войне, чтобы взять реванш у русских, то российская армия на деле к схватке с Турцией была не готова. Потому-то стотысячная армия под предводительством Потемкина вместо марша для штурма Очакова, ключа к Лиману, застряла у Елизаветграда.

Неутомимый в делах мирных, светлейший князь иногда впадал в хандру, когда в воздухе пахло порохом. Флот еще не оперился, всего дюжина кораблей и фрегатов, разных по боевой выучке. И все же Потемкин решился дать урок туркам на море. Давно его грызла скрытая зависть к графу Алексею Орлову, не давали покоя лавры героя морской виктории в Средиземном . море, титул доблестного графа «Чесменского».

В конце августа, в субботу, в Севастополь прискакал запыленный курьер от Потемкина. Вскрыв дрожащими пальцами пакет, Войнович никак не мог разглядеть плясавшие перед глазами буквы и передал рескрипт адъютанту.

— Прочитай-ка, ты помоложе.

Пробежав скороговоркой титулы Войновича, Сеня-вин нарочито громко стал читать приказание светлейшего:

— «Собрать все корабли и фрегаты и стараться произвести действие, ожидаемое от храбрости и мужества вашего и подчиненных ваших, хотя бы вам погибнуть».

При последних словах Войнович невольно застонал, а Сенявин невозмутимо продолжал:

— «Но должно показать всю неустрашимость к нападению и истреблению неприятеля. Сие объявите всем офицерам вашим. Где завидите флот турецкий, атакуйте его во что бы то ни стало, хотя бы всем пропасть».

Опустившись в кресло, Войнович молчал, то и дело вытирая платком вспотевший лоб. Просительно глядя на Сенявина, спросил:

— Каково мыслишь наилучше исполнить приказ светлейшего?

Сенявин бодро ответил:

— Перво-наперво, ваше превосходительство, надобно немедля пригласить капитанов. Тем паче дело к обеду.

Войнович приободрился:

— Истинно так. Оповести поживее и в кают-компанию не забудь распорядиться.

Выслушав рескрипт Потемкина, все сошлись в мнении — идти к Варне и атаковать турецкую эскадру. Войнович совсем обрел уверенность:

— Господа капитаны, прошу изготовить корабли к выходу в одни сутки, а утром послезавтра будем сниматься с якоря.

Капитаны молча выслушали Войновича, а сидевший напротив Ушакова командир «Марии Магдалины» Тиздель недовольно поморщился:

— Ваше превосходительство, понедельник день несчастливый для моряков, всем известна сия дурная примета.

Многие одобрительно загалдели, поддерживая из-деля. И только один Ушаков возразил:

— Почитаю, в деле воинском порядок определяется уставом, а не причудами житейскими.

Видимо, возражение Ушакова, которого недолюбливал Войнович, решило дело. Флагман пожевал губами. «Лишний вечерок не мешает повеселиться».

— Быть по сему, господа капитаны. Эскадра снимается с якорей рано поутру, во вторник.

Прав был Ушаков, не присказками следовало руководствоваться военачальнику, а здравым смыслом. И вторник, 31 августа, не принес удачи, а совсем наоборот, возвернулся бедой. Вместо того чтобы искать неприятеля в море, следовать на запад, Войнович пять дней дефилировал с эскадрой вблизи крымских берегов. Лишь 8 сентября, на переломе лета и осени, эскадра подошла к мысу Калиакрия. Море было пустынным, но внезапно поднялся вихрь, налетел шквал, на одном из фрегатов сломало порывом ветра стеньгу. Войнович приказал эскадре стать на якоря и всех плотников направить на фрегат, ставить новую стеньгу. Мачту привели в порядок, но на свои корабли плотники не вернулись. Штормовой ветер развел большую волну, шлюпки заливало водой. Войнович поднял сигнал: «Сниматься с якорей, следовать к Варне». У военных моряков в походе три основных смертельных врага — неприятель, огонь и море. Опытный моряк повел бы эскадру подальше от вражеских берегов в штормовую погоду, ближе к своим родным пенатам. Какое сражение, когда корабль кладет с борта на борт. К ночи ветер достиг ураганной силы, корабли раскидало в разные стороны, врозь, в трюмах вода прибывала с каждым часом. Только на одном Фрегате «Легком» успели подобрать паруса, и это сберегло судно. Все остальные корабли остались без мачт. Ураганный ветер снес их начисто, выволок за борт, едва успели обрубить ванты, и штормовое море Унесло их прочь. Несколько дней беспомощные суда носила стихия туда-сюда. Фрегат «Крым» не выдержал натиска, пропал в пучине со всем экипажем, * Мария Магдалина» без мачт и руля на пятые сутки очутилась перед Босфором, и турки пленили корабль без особых хлопот со всем экипажем. Флагман «Слава Екатерины» занесло к берегам Кавказа. Войнович давно пластом лежал в каюте. За него распоряжался смекалистый адъютант Дмитрий Сенявин. С большим трудом откачали воду, приладили запасные стеньги к мачтам, спустя неделю кое-как добрались до Севастополя. «Святого Павла» ураган забросил к берегам Абхазии. Сумрачным утром рассматривал Ушаков в подзорную трубу усеянную галькой прибрежную полосу. Вдоль берега разъезжали всадники, что-то выкрикивали, стреляли из ружей. Командир построил экипаж. На море, в минуты смертельной опасности, людей, независимо от положения, сплачивает и роднит угроза их жизни. Молча прошел вдоль строя капитан бригадирского ранга, вглядываясь в истомленные, измученные бессонницей и борьбой со стихией лица матросов. Остановившись посредине строя, он кивнул в сторону берега.

— Там басурмане, дети мои. — Впервые так задушевно обращался к матросам обычно суровый на вид командир. — Погибель ждет нас у варваров. Здесь, — он топнул ногой о палубу, и скупая улыбка осенила лицо капитана, — наша жизнь и спасение. Ежели погибать, так с музыкой, в родной нашей стихии.

С огоньком и прибаутками принялись матросы откачивать воду из переполненных трюмов. На уцелевшей мачте затрепетал на ветру изорванный парус.

«Тут мы, — вспоминал Полномочный, — через великую силу к фок-мачте приставили небольшой парус и отворотили от берегов Абхазии».

21 сентября «Святой Павел» отдал якорь у родного Павловского мыска, в Севастополе.

«Корабли и 50-пушечные фрегаты, о которых никогда не сумлевался, — хныкал Войнович в донесении Мордвинову, — каковы они теперь, страшно на них смотреть».

Узнав о постигшей эскадру беде, приуныл светлейший князь, сообщая об этом императрице: «Я стал несчастлив. Флот Севастопольский разбит… корабли и фрегаты пропали. Бог бьет, а не турки». - Хандра настолько одолела Потемкина, что он уже подумывал об оставлении Крыма.

Пришлось Екатерине подбодрить дружка: «Крым не потребно сдавать, куда же теперь девать флот Севастопольский? Я надеюсь, что сие писано от тебя в первом нервном движении, когда ты мыслил, что весь флот пропал… то ли мы еще брали, то ли еще теряли». Потемкин мало-помалу приободрился, начал присматриваться к Войновичу.

Вскоре настроение в ставке Потемкина поднялось. Прискакал гонец из Херсона. Турецкая эскадра отступила из Лимана, покинула осажденную крепость Очаков. Заставили ретироваться турок смелые и решительные действия Александра Суворова.

Прознав о бедах Севастопольской эскадры, капу-дан-паша Эски-Хуссейн принял на борт пять тысяч янычар и двинулся к Лиману.

— Захвати Кинбурн, — напутствовал капудан-па-шу великий визирь, — а Херсон сам упадет, и русским конец в Крыму.

Два ключа запирали вход в Лиман со стороны моря. Один ключ, Очаков, находился в руках турок. Другой ключ, Кинбурн, у русских.

Суворов соорудил на Кинбурнской косе поперечные укрепления, отрыл траншеи, возвел редуты с орудиями. В середине сентября турки начали очередной обстрел укреплений. Перебежчики-греки сообщили, что турки готовятся высадить большой десант на косу. Суворов перевел свою штаб-квартиру из Херсона в Кин-бурн, запросил подмогу у Мордвинова. Глава Адмиралтейства и командующий Лиманской эскадрой нехотя выделил небольшой отряд, но предупредил его начальника, капитана 2-го ранга Обольянинова:

— Без осмотру вперед не суйся. У турок великое превосходство в кораблях, осторожен будь, неприятеля не атакуй, а токмо обороняйся.

Суворов понимал, что без поддержки с моря турок одолеть трудно. Не зная о крушении эскадры Войнови-ча на море, он с досадой сетовал Потемкину: «Прославил бы себя Севастопольский флот! О нем слуху нет!»

30 сентября эскадра Эски-Хуссейна подошла к крепости Кинбурн и открыла огонь из 600 орудий. Под прикрытием огневой завесы янычары начали высаживаться на косу в 12 верстах от крепости Кинбурн.

Суворов в это время стоял обедню в походной церкви. Когда ему доложили о высадке десанта, он, не поворачивая головы, невозмутимо произнес:

— Пусть все вылезут!

Офицеры переглянулись. Русских было в три раза меньше, чем турок. Полагалось атаковать десант во время высадки. У Суворова созрел иной план — не бросить десант, а полностью его уничтожить. Полководец отлично видел превосходство турок. В случае немедленной атаки русские батальоны были бы уничтожены губительным огнем турецкой эскадры. Закончив спокойно обедню, он приказал открыть ответный огонь картечью, после чего сам повел в атаку солдат и конницу. Две ожесточенные атаки нанесли туркам большой урон, но успеха не принесли. Корабельные пушки засыпали косу ядрами, бомбами, картечью. Под Суворовым убило лошадь, его самого ранило картечью в бок. Он собрал всех, кто был в крепости, а тут подоспела подмога. Третий штурм траншей янычар начался, когда солнце зависло над горизонтом. Картечь безжалостно косила ряды янычар, пехота колола штыками, кавалеристы рвались вперед по горам трупов. Суворова ранило второй раз, но он оставался в строю атакующих. Турок выбили из пятнадцати ложементов. Почти весь десант был уничтожен. Победа полная.

Под Кинбурном отличилась галера «Десна», храбро сражаясь в одиночку с целой эскадрой. Матросы стреляли метко из пушек, потопили турецкое судно. Суворов похвалил моряков за отвагу.

Наконец-то решился двинуться к Очакову Мордвинов с эскадрой. В двух милях от Очакова эскадра стала на якорь. Мордвинов собрал совет капитанов флотилии, состоявшей из 1 линкора, 4 фрегатов, 5 галер, 2 плавучих батарей, 2 баркасов.

— Супротивник наш намного превосходит силою нас, — сумрачно произнес контр-адмирал.

Мордвинов, как обычно, преувеличивал силы неприятеля. За долгие годы службы в британском флоте он перенял у англичан привычку к осторожности и холодному расчету. Женатый на англичанке, Мордвинов слыл педантом и не склонен был рисковать без особой нужды. Турецкая эскадра состояла из 3 линкоров, 5 фрегатов, 7 шебек, 4 бомбард и 12 канлодок. При умелом маневре вполне можно было атаковать турок, но Мордвинов в свое время командовал два года придворной яхтой, а на кораблях в боевых действиях обстрелян не был. Потому и замыслил необычное.

— Турки стоят в тесноте, полукружием. Плавбатарее Веревкина надлежит под прикрытием двух галер, лейтенанта Константинова и мичмана Ломбарда, скрытно подойти к туркам с наветра. Надобно внезапным кинжальным огнем возжечь неприятельские суда на ветре. А там, глядишь, и всю эскадру спалите.

Капитаны, переглядываясь, с сомнением крутили головами. Поднялся Веревкин:

—   Замысел ваш хорош, ваше превосходительство, Да только на бумаге. У Эски-Хуссейна четыре десятка вымпелов супротив моей единой батареи. Ежели к тому ветер переменится? Сие боком-то выйдет.

—   Неужто сдрейфил, Веревкин? — насмешливо спросил Мордвинов.

—   Мне при Чесме смертушка не единожды в очи глядела, с той поры упреков не знаю, — с обидой в голосе проговорил Веревкин. — В экипаже моем полсотни матросов, почти все рекруты, в море не бывали и не обучены пальбе, О них пекусь.

— Авось пронесет, — сжал тонкие губы рассерженный Мордвинов, — быть по-моему окончательно.

В вечерних сумерках Веревкин передал на галеры, что снимается с якоря, и просил не отставать. Однако галеры почему-то не спешили. Чавкая веслами, батарея отправилась в путь, а около полуночи к ней причалила шлюпка, на палубу поднялся мичман Ломбард. От мальтийца, еще и год не служившего в русском флоте, попахивало вином. Оказалось, что он не нашел свою галеру «Десну», и Мордвинов назначил его на другую.

— Где же она? — недоумевал Веревкин.

— Буду разыскивать, — браво ответил Ломбард.

Веревкин насупился. Бравада хмельного мичмана не ко времени.

— Бордель какой-то, — проговорил помощник Веревкина лейтенант Кузнецов, стоявший рядом.

Вскоре батарею нагнала «Десна», но Ломбард вдруг отказался перейти на нее.

—    Я назначен адмиралом на другую галеру.

—    А черт с вами, — махнул рукой Веревкин, — только под ногами не путайтесь.

Между тем рассвело, Веревкин собрал офицеров на корме.

— По причине разгильдяйства капитанов галер, остались мы нынче супротив турок одни. Благо есть исход спасти животы наши — приткнуться к берегу и ретироваться. — Веревкин не мог досконально в сумерках разглядеть физиономии офицеров, но почувствовал, что они недовольны сказанным. — Другой ход, — продолжал он, — исполнить долг, атаковать супостата. Тогда, видимо, положить суждено животы за Отечество. Каково ваше соображение?

— Атаковать! -= не колеблясь, в один голос ответили офицеры.

Веревкин облегченно вздохнул, перекрестился.

— С Богом, господа! По местам стоять! Якорь выбрать!

Батарея медленно спускалась на виду у недоумевающих турок, развернулась к ник бортом, отдала якорь.

Хуссейн-паша всполошился, на палубах турецких кораблей забегали канониры, заряжали пушки.

Спустя несколько мгновений Веревкин обнажил саблю, взмахнул ею.

— Пали!

Грянул залп, первые ядра полетели в сторону турок. Почти одновременно открыла ответный Огонь турецкая эскадра. Неравный бой начался.

Поначалу турки «мазали». Но где там! Разве три десятка орудий одолеют сотни! Вскоре батарею опоясало огненное кольцо, десятки ядер ударили в борт, пробили палубу. Однако батарейцы бились насмерть, едва успевали перезаряжать пушки. Солнце приподнялось над горизонтом. Веревкин оглянулся. Сквозь пелену порохового дыма виднелись две галеры, спокойно стоявшие на якорях без всякого движения и намерения прийти на помощь батарее.