К ЧЕРНОМУ МОРЮ С ДВУХ СТОРОН
В начале ноября Панин доложил о заключении 06-рескова в Семибашенный замок. Первоприсутствующий Коллегии иностранных дел Никита Иванович Панин пользовался особым доверием Екатерины с первых дней занятия ею престола. Еще тогда он предложил императрице для поправки дел в стране созвать Государственный совет. Екатерина вначале согласилась и даже подписала манифест, но тут же и порвала — «Уж лучше самолично все решать, чтобы никто не мешал»…
Нынче началась война, первая в ее царствование, дело серьезное, не дворцовая интрига. Самой всего не одолеть, недаром говорят «короток ум женский», Да и какой из нее полководец.
Обо всем этом она размышляла, читая докладную записку Панина. Лицо ее несколько раз меняло выражение. Сначала сползла обычная маска величественного Добродушия, черты обрюзгли, опустились уголки рта.
— Но это же война, — несколько минут она сосредоточенно молчала. Потом, плотно подобрав губы, чуть нахмурив брови, преобразилась, холодным блеском сверкнули голубые глаза.
— Первое, надобно позаботиться о положении 06рескова, он нас обо всем предупреждал. — Голос ее окреп, исчез промелькнувший, как бывало в минуты волнения, немецкий акцент. — Другое, я делала бы собрать наших доверенных лиц статских и военных, дабы обсудить, как вести войну. Подобно той «Конференции», что созывала Елизавета Петровна.
Спустя два дня, утром 4 ноября, в Зимнем дворце в приемном зале собрались приближенные сановники. Ожидали только Григория Орлова, много лет обитавшего здесь же во дворце и имевшего привычку опаздывать. Когда он стремительно вошел, сверкая золотым шитьем генеральского мундира, камер-лакеи распахнули резные двери в покои императрицы. Не успели сановники войти, как с противоположной стороны появилась Екатерина. Присутствующие склонились в поклоне, провожая взглядом еще стройную фигуру императрицы, которая, как обычно, несколько рисуясь, в свободного покроя сером однотонном платье без украшений прошелестела к простенку и устроилась в кресле с высокой спинкой.
Поправив голубую Андреевскую ленту, она, без предисловий, кивнула Панину:
— Граф Никита Иванович изъяснит причины, почему я принуждена иметь войну с Портой. Ныне собрала я вас для рассуждений о плане войны.
Совет заседал долго, почти шесть часов. Сначала Панин несколько нудно объявил манифест о начале войны, потом зачитывал переписку с Константинополем. Президент Военной коллегии граф Захар Чернышев докладывал о состоянии войск Порты и нашей армии.
Спорили, рассуждали в основном только военные, Чернышев, Петр Панин, брат Никиты, и Орлов.
Больше басил Григорий Орлов, стараясь задавать тон:
— Коли война, то надобно беспременно иметь цель, а ежели ее не достичь, нечего и ввязываться. По моему разумению, султана пора проучить, вконец изгнать из
Константинополя.
Чернышев и противники Орлова, Панины, сдержанно возражали, Екатерина их примиряла. Единодушно высказывались, что без овладения Азовом и Таганрогом не быть флоту на Азовском и Черном морях. А без морской силы турок не одолеть, надобно создавать флот заново.
Неожиданно Орлов заговорил о необходимости посылки в Средиземное море российских судов, учинять диверсию туркам со стороны Греческого архипелага. Императрица слушала его внимательно, не перебивая, казалось, это импонировало ее взглядам и открывало новые горизонты в замыслах, которые она лелеяла, отправляя Алексея Орлова в Адриатику.
Минувшим летом из Петербурга выехали в Европу братья Орловы, Алексей и Федор. Алексей прошлой зимой чуть было не отдал Богу душу и теперь решил подправить здоровье в Карлсбаде и других курортных местах, а Федор его сопровождал. Русским послам в Европе была направлена официальная нота, что граф Алексей Орлов «для поправки здоровья, по совету врачей, отправляется в чужие края к минеральным водам и уже выехал на пути в Германию». Братья путешествовали инкогнито под фамилией Острововых. Послам предписывалось тщательно оберегать инкогнито Орловых, «чтобы не подать повода бесполезным замечаниям о их путешествии».
Перед отъездом по приказу Екатерины пожаловали Алексею Орлову орден Андрея Первозванного и 200 тысяч рублей «на дорожные расходы»… После Карл-сбада братья заехали в Вену и узнали от русского посла об аресте Обрескова.
— Стало быть, война, — хмыкнул сразу Алексей и поспешил с братом не обратно в Россию, а на берега Адриатики, в Пизу. Так было заранее обговорено в Петербурге.
Двери его дома в Пизе, столице государства Тосканского, всегда оставались открытыми для гостей из греческих колоний в Венеции и Триеста, с островов Архипелага и Черногории.
Вскоре он делился замыслами с братом Григорием: «Я здесь нашел много людей единоверных, которые желают быть под командой нашей и служить в теперешнем деле против турок. Надобно внутри их зажечь сильный огонь и замешательство делать, как в привозе провианта, так и армию разделить».
Письмо было длинное, Алексей размахнулся: «И если ехать, так уж ехать до Константинополя и освободить всех православных и благочестивых… Выступайте с одного конца, а я бы с другого зачал».
Читая письмо брата, Григорий одобрительно ухмылялся: «Братец-то мыслит по-моему».
Однако задумки графа Григория явно не одобрял Никита Панин. «Какая-такая экспедиция морская, судов-то нет порядочных, до Ревеля доплыть, авантюра сплошная».
Первое заседание Совета приняло вполне определенные рекомендации по части ведения войны на суше…
Порешили наконец: военные действия вести только наступательные. Для этого образовали три армии. Первую поручили генерал-аншефу Голицыну, вторую, вспомогательную, генерал-аншефу Румянцеву. Вскоре после Кольберга Румянцев подал в отставку «по болезни», но через три года его назначили генерал-губернатором Украины. Теперь его опять призывали в строй.
Окончательный план войны в кампании 1769 года Совет утвердил через два дня. Предусматривалось атаковать турок на суше двумя фронтами при поддержке флота, который еще предстояло создавать заново на Азовском и Черном морях.
Наступление сухопутных войск с севера должны поддержать морские силы из Средиземного моря.
Об этом на Совете опять напомнил Григорий Орлов, с воодушевлением читавший свою записку.
Довольно спокойная прежде Екатерина оживилась, видимо, идея фаворита увлекла ее не на шутку. Она подалась вперед, вслушиваясь в звучный голос Григория, лицо ее прониклось явной симпатией, в глазах искрилось нескрываемое любопытство.
Предложение Григория она полностью одобрила и «соблаговолила объявить свое соизволение об учреждении морской экспедиции, которая должна, сочинив план, его в действо производить».
Затевалось необычное прежде событие для державы, дремавшей на огромном континенте, омываемом двумя океанами, отправить свои морские армады нехожеными фарватерами на Запад, вокруг Европы.
Конечно, люди, принимавшие такие решения, видели раньше белеющие в дымке паруса на Кронштадтском рейде; читали «всеподданнейшие» донесения Ад-миралтейств-коллегии, где утаивались многие больные места флота; слушали иногда доклады адмиралов, зачастую трепетавших перед императрицей; изредка, в ясную погоду, ступали на палубы прогулочных яхт, но никто из них не испытывал на корабле ощущения опасности при схватке один на один с бушующим морем, когда риск смертельного исхода становится обыденным явлением и о нем попросту не думают труженики моря за все время плавания.
Поэтому-то ни императрица, ни ее фаворит не представляли и толику того непомерного ратного и человеческого труда, который предстояло выполнить морякам, чтобы воплотить в жизнь задуманное мероприятие.
Мордвинов действовал расторопно. Не прошло и недели, коллегия приняла к исполнению план войны для флота. Первым делом предстояло создать флот на юге России. В Тавров, село на берегу Дона, где еще Петр I строил корабли, выехал главный строитель кораблей генерал-кригс-комиссар Селиванов для заготовки нужного леса и других материалов.
Накануне, направляясь на заседание Адмиралтейств-коллегий, Спиридов повстречал Сенявина.
— Алексей Наумыч, как раз, сколь времен… — Они дружески обнялись. Сенявин сообщил, что решено возрождать флот, вначале на Азовском, а далее на Черном море. Для того образуется экспедиция Донская, и государыня соизволила предложить ему возглавить это предприятие. Надо было определить — где строить и что строить… На заседании коллегии докладывал Мордвинов:
— …Во исполнение воли ее величества и Совета надлежит немедля отправить для приготовления всего потребного к строению судов… Примыслить надобно род сих вооруженных судов, коими бы против тамошних турецких судов с пользою действовать могли.
Он объявил указ императрицы, который гласил, что новоизобретенные суда строить возложено на вице-адмирала Спиридова и контр-адмирала Сенявина, «ибо первый в нужных местах сам был, а второму действовать».
День и ночь над проектом судов сидели два друга, адмирала. Спустя месяц Адмиралтейств-коллегия утвердила к постройке на Дону четыре проекта кораблей для будущей Азовской флотилии.
После рождественских праздников Сенявин отправился на Дон. Тепло попрощались старые друзья, не ведая о том, что судьба не скоро сведет их вместе…
Накануне отъезда Сенявина пригласила императрица и долго с ним беседовала. Спрашивала о здоровье, интересовалась его прошлой службой, вспоминала об отце. Хотела знать, какие суда будут строить для создаваемой Азовской флотилии.
— Мы вкупе с вице-адмиралом Спиридовым, ваше величество, раскумекали «новоманерные» суда. Во-первых, о шестнадцати пушках, осадкой девять футов, наподобие наших фрегатов морских. Затем о четырнадцати пушках. А для мелководья с осадкой четыре фута, с плоским дном, прамы восьмипушечные, с двумя гаубицами. — Не скупился на подробности Сенявин.
В Адмиралтейств-коллегий он выбрал флагмана, капитана 1-го ранга Пущина, не задерживаясь, по зимнему тракту тут же поспешил в Москву.
Надлежало обговорить с губернатором многое, а главное, о мастеровых людях для верфи на Дону. Там их кот наплакал. Верфи стояли в запустении с петровских времен. Из Москвы путь лежал к Воронежу. Здесь при Петре I сооружали даже 56-пушечные корабли, знаменитую «Предистинацию». С появлением в Воронеже Алексея Сенявина со всех сторон потянулись купцы, торговые люди, целовальники. Раз будет работа, потребны станут люди, которых поить, кормить надобно, хмельного сразу запросят.
Верфи и корабли без леса, железа, гвоздей, канатов, пеньки, полотна не сподобишь. На всем товаре и навар будет. Кроме Воронежа, вниз по Дону, на притоке Хоп-ре, на старых верфях в Таврове, Павловске, Новом Хо-пре готовились места на стапелях, сооружать малые суда, прамы…
Уезжая из Петербурга, Сенявин настырно просил Чернышева определить на все строящиеся суда офицеров и матросов — служителей.
Граф Чернышев собирался отъехать в Лондон.
Екатерина II вдруг назначила его в Англию, чрезвычайным и полномочным послом, но от прежних должностей по морской части не освободила.
Перед убытием в Лондон главный командир Галерного флота представил рапорт в Адмиралтейств-колле-гию: «По присланному ко мне из оной коллегии сего месяца 3 числа под № 89 указу из Галерного флота по-веленное число служителей в команду господина контр-адмирала Сенявина, командированы, которые все сего же месяца 11 дня в команду его господина контр-адмирала явились, а кто именно, при сем представляю формулярный список».
В формулярном списке перечислялись поименно офицеры и матросы. Среди офицеров — капитан-лейтенант Иван Апраксин, лейтенанты Мальцов, Развозов, Ханыков, Кузьмищев, мичман Федор Ушаков.
Все они ехали по зимней дороге в Ново-Хоперск, где давно началось строительство судов, которыми им предстояло командовать.
В пути скучать не приходилось, сопровождали 1300 нижних чинов. У каждого офицера была в подчинении команда матросов. Нижние чины, дорвавшись до некоторого приволья, при удобном случае, на привалах, норовили наведаться к целовальнику, напивались, лезли к скучающим по придорожным деревням девкам и бабам…
Утихомирив матросню, офицеры обычно квартировали в одной избе, не без «зеленного змия». За столом развязывались языки, вспоминали прежнюю службу, кто-то вместе проходил «классы» в Морском корпусе.
Среди офицеров Ушаков выделялся степенностью, здравым умом, хмельное в рот почти не брал. Одну рюмку «губил» за вечер. Вскоре попутчики знали, что Федор еще гардемарином плавал на Балтике на корабле «Евстафий», потом капралом на «Наталье», фрегате «Ульрике», мичманом довелось на пинке12 «Наргин» сходить вокруг Скандинавии в Архангельск и возвратиться в Кронштадт. Последнюю кампанию провел на «Трех Иерархах» под началом англичанина капитана Грейга.
- Знающий моряк, — не торопясь рассказывал Ушаков, — однако русскому языку покуда не обучен. Линьками матросню тешит вволю… Его поддержал капитан-лейтенант Иван Апраксин:
— Знамо мы сих иноземцев. Не раз матросом сам спытал на своей шкуре. Гавкают не по-нашему, поди разбери, што скомандовал, а тебе же еще и линька добавят с матерным словом. Браниться-то они выучиваются споро.
Офицеры уже знали, что Апраксин начинал службу матросом, после окончания Морской академии служил на Балтике, хаживал в Архангельск не раз.
В Воронеже Сенявин долго не задерживал. Офицеры в тот же день получили назначение. Все они переглядывались, названия судов были непривычны для слуха.
— Назначаются на новоманерные суда флотилии, — хрипловатым голосом перечислял адмирал должности и фамилии.
— Командиром прама нумер пять — капитан-лейтенанта Апраксина, ему помощником мичмана Федора Ушакова.
Зачитав приказ, Сенявин пояснил:
— Река не море. Кораблики наши на стапелях далече от уреза воды. Весной каждый час дорог. Покуда половодье, надобно суда на воду споро сталкивать и без задержки плыть до крепости Дмитрия Ростовского. Там пушки примите на борт, и айда к устью.
Лица офицеров восторга не выражали, Сенявин откашлялся:
— Носы не вешайте, я и сам сюда без большой охоты назначен. Однако для державы сие первый шаг к морю Черному. Покуда подступаемся к Азовскому морю, а надобно в Крыму базы заиметь. Апраксин по праву старшего спросил:
— Коль скоро суда изготовят к спуску? Сенявин преобразился:
— Сие дело. Прамы ваши к весне будут готовы. Так что не мешкайте, поезжайте, Бог в помощь.
В тот же день к вечеру на санях разъехались офицеры кто куда.
Апраксин с офицерами, назначенными на прам, отправился на верфи Ново-Хоперской пристани. «У Хопер-реки, — записал в дневнике Ханыков, — по которой и названа Ново-Хоперская крепость, строения старинного и земляной вал невысок сделан, и пушек ни одной в исправности нет, тут комендант Иван Петрович Подлецкой, родом поляк и чин имеет полковничий. Есть небольшое дело у купечества, полк казаков, ротмистр Капустин. Гарнизону один батальон или меньше. На месте стоит хорошем и привольном. Народ веселый и доброхотный, и достаточный. Кругом него, так как и кругом Святого Дмитрия, Таганрога и поблизости Азова населены малороссияне слободами и хуторами…»
Сразу после приезда офицеры первым делом отправились на берег Хопра, к стапелям, где строили прамы. Будучи в Воронеже, они уже знали, что этим словом голландцы прозывали речные баржи. На деле так оно и оказалось. Издали эти суда выглядели неуклюже, на корабли не походили.
Обходя и осматривая свои будущие плавучие сооружения, офицеры, на виду у плотников, помалкивали, кривили губы, недовольно морщились. Разместившись в мазанках, дали волю своим эмоциям от увиденного.
— Ну и ну! Рази сие судно! Корыто, да и только!
— На нем токмо сено да корову держать!
— Сенявин сказывал, пушек четыре десятка, а где оные?
Апраксин, примирительно ухмыляясь, заметил:
— Зря хорохоритесь, братцы, однако. На посудины еще мачты да такелаж вооружат, уключины да весла приладят. Какой-никакой руль приспособят. Пушки и зелье к ним у Дмитрия Ростовского загрузим. Глядишь, и воинский вид обретут.
Во второй половине марта лед на реке посинел, местами вздулся, появились разводья, начался ледоход. Вода прибывала с каждым днем, на глазах подступала к стапелям. 4 апреля прибыл на бричке, заляпанной грязью, контр-адмирал Сенявин. В тот же день сталкивали на воду два прама. Матросы, солдаты, мастеровые, казаки дружно, по команде боцманов тянули канаты. Когда днище первого прама коснулось воды, заиграли трубы, нестройное «Ура!» понеслось по речной глади. На флагштоках взвились, расправляясь на ветру, Андреевские стяги. Первые военные суда в послепетровское время вступали в строй на южных морских рубежах России…
Два пушечных выстрела на крепостной стене сопровождали первые движения прамов, которые отдали якоря, развернувшись по течению реки.
На берегу словно заждались, мастеровые гурьбой направились к стоявшим неподалеку на лавках ведрам с водкой и разложенной на столах под навесом нехитрой снедью.
Матросов потчевали на палубах, офицеры чокались стаканами в каютах. Сенявин не дал сильно разговляться, торопил.
Рано поутру следующего дня спустили на воду остальные три прама, и уже без «разговения» отряд двинулся вниз по течению, благо ветер был попутный. Головным шел прам Апраксина. Ушаков то и дело, стоя на носу, покрикивал:
— Бросай лот! Глубину замеряй штоком!
Федор неотрывно всматривался в речную гладь, не взлохматится ли где поверхность, не закрутится ли воронка. Явные признаки отмелей или перекатов…
Загрузив пушки, припасы в крепости Святого Дмитрия, отряд прамов перешел к Азову. На временном причале маячила фигура адмирала. Рядом стоял незнакомый капитан 1-го ранга.
Выслушав доклад Апраксина, Сенявин представил нового офицера:
— Ваш нынешний кумандир отряда, первого ранга капитан, Пущин Петр Иванович. Прошу любить и жаловать.
Сенявин повернулся к Пущину:
— Так што действуй, Петр Иванович, принимай команду. Готовь прамы. Завтра поутру начнем проводку через бар. — Сенявин кивнул на устье. — Водица ныне на убыль пошла. Торопит нас Дон-батюшка.
В эту весну половодье оказалось малым. Через бар удалось провести лишь два прама.
— Оба прама изготовить к обороне от турок на ближнем взморье, — распорядился, огорченно вздыхая, Сенявин, — остальным занять позицию в устье. Офицерам без промедления начать промеры всех рукавов. Я нынче отъеду в Таганий Рог. Там наша першпек-
тива для флотилии.
По-летнему жаркое солнце припекало. Щурясь, адмирал всматривался на видневшуюся на горизонте полоску моря.
— Нынче донесу государыне-матушке, что стяг Андреевский на взморье Азовском. Однако большие кораблики на подмогу надо ладить в Павловске.
Началось лето, закрутились дела на Донских верфях. Из Петербурга пришла радостная весть. Сенявина произвели в вице-адмиралы, пожаловали и офицеров очередными званиями. Федора Ушакова поздравили с производством в лейтенанты.
Императрица прислала Сенявину весточку: «Алексей Наумович! Посылаю вам гостинцы,'— которые до тамошних мест принадлежат: 1) разные виды берегов Черного моря, даже до Цареграда, 2) Азовское море, 3) корабль, на Воронеже деланный и на воду там же спущенный. Оные, я думаю, будут вам приятны и, может быть, сверх того, и полезны. Пожалуй, дайте мне знать, ловко ли по реке Миюс плыть лесу в Троицкое, что на Таганроге, и ваше о том рассуждение, также есть ли по Миюсу годные леса к корабельному строению? Я чаще с вами в мыслях, нежели пишу к вам. Пожалуй, дайте мне знать, как нововыдуманные суда по вашему мнению могут быть на воде и сколько надобно времени, чтоб на море выходить могли».
Рассматривая присланные из Петербурга чертежи корабля, Сенявин сказал Селиванову с сожалением в голосе:
— Великое б мое было счастье, если б я не только таковой величины корабли, как в этом чертеже означены, но хотя бы до три десятка с большим калибром пушек, судов десяток иметь мог, коими не только доказал мою службу, но и не помрачил бы славы русского оружия.
Внимание Екатерины II не оставило равнодушным Сенявина. Он принялся разрабатывать свои давние замыслы о судьбе будущей флотилии, помощи морской силой сухопутным операциям войск в Крыму. Кроме строительства фрегатов пора начать сооружение галер для действий в прибрежных, мелководных акваториях. «А без того, — доносил он в Адмиралтейств-колле-гию, — в одних тех судах пользы никакой не вижу; хотя и будет судов одно в16,а7по14 — двенадцатифунтового калибра пушек, но могут ли против шестидесят-ных пятидесятных кораблей и большего калибра имеющих пушек стоять, не будучи подкрепляемы от галер, когда же будет и при этом роде галеры, то не только без всякой опасности и помешательства от неприятеля могут в своем месте быть вооружены и не одна восточная часть, но и весь Крым долженствует содрогнуться и передать себя в монаршее покровительство, где известные три места: Еникаль, Керчь и Кафа будут служить к строению больших кораблей».
Вскоре выяснилось, что не зря Сенявин предусмотрел оборону Азовского приморья, подле устья Донского, 44-пушечными драмами. Летом, в разгар кампании 1769 года, в проливе, у входа в Азовское море, из моря Черного, на рейде подле бухты Еникале, небесную ла-3 Урь заслонили паруса турецкой эскадры. Четыре линейных корабля, галеры, десятки шебек и других более мелких транспортных судов взмутили илистое дно яко-Рями, нарушив изумрудную чистоту бухты.
Лазутчики из крымских татар известили султана о затеянном русскими сооружении военных судов на Дону и Хопре.
Турецкий флагман, вероятно, был не храброго десятка, осторожничал. Поначалу решил разведать, что к чему. Послал к Таганьему Рогу галеры и малые суда, парусные шебеки. Прежде турецкие моряки в этих акваториях не бывали, за что и поплатились. По пути, невдалеке от Таганьего Рога, у Долгой косы, две галеры прочно засели на мели. Не на пользу турок море заштормило. Одну галеру волнами расколотило вдребезги, другую турки с большим трудом сумели стащить с мели и отбуксировать на рейд Еникале. Флагман турецкой эскадры, капудан-паша две недели размышлял, но потом надумал, что не стоит рисковать своими судами, за потерю которых можно поплатиться и головой. В конце июля турецкая эскадра снялась с якорей и отбыла к Босфору несолоно хлебавши… Первое противостояние соперников на южных рубежах, хотя и вне пределов видимости, закончилось ретирадой турок, несмотря на их явное превосходство в силах. Такой исход кампании поднял настроение среди русских моряков.
Первыми впечатлениями от минувшей кампании и неожиданного отхода неприятеля делились между собой офицеры:
— Знамо, турки не схотели лезть на рожон.
— Видимо, капудан-паша не особливо надеется на своих подопечных.
— А может, у них какой Рамадан наступил?
Все эти пересуды затевались обычно в небольшой избушке коменданта Азова, где, по обыкновению, присутствовал и Сенявин. Офицеры знали, что ихний флагман когда-то сражался с турками.
Сам Сенявин, простодушный по натуре, поощрял свободные дискуссии среди офицеров для пользы дела. Такой обмен мнениями служил развитию у подчиненных тактического мышления, вырабатывал постепенно единое мнение о приемах ведения боя в предстоящих схватках с неприятелем.
Правда, часто вице-адмирал гасил пылкие реплики подчиненных по поводу слабости своих соперников на море… Вспоминая о схватках с турками под Очаковом три десятилетия тому назад, он выговаривал:
— Не чти неприятеля слабее себя, чти сильнее. Турки веками на море воюют. У них кораблики французские умельцы ладят. Они же пушки медные султану отливают, а наши чугунные с раковинными… И, помолчав, добавил однажды:
— Наших-то судов военных еще кампанию-другую на море не предвидится. Покуда их изладим да протащим по Дону. Видимо, на камелях придется переправлять, через перекаты. Задумку имею обосновать верфь в Таганроге, там сподручнее.
Близилась осень, из Петербурга пришли известия об отправке в Средиземное море эскадры Спиридова.
— Слава Богу, — обрадовался Сенявин, еще с весны, все лето ожидавший этого сообщения. — Авось Григорий Андреевич нам подмогу сподобит с другой стороны Черного моря.
* * *
Даже не получив императорского указа о назначении начальником эскадры, отправляющейся в Средиземное море, Спиридов начал готовить корабли к походу в Архипелаг. Все линейные корабли требовали ремонта. Текли днища, такелаж обветшал, паруса наполовину были латаны-перелатаны. На самом мощном, 80-пушечном «Святославе», сквозь щели на верхней палубе проглядывали облака, плывущие по синим небесам… Экипажи на некоторых кораблях едва составляли половину штата, прибывающие на пополнение солдаты и молодые рекруты испуганно отшатывались от борта, прижимались к надстройкам, боязливо поглядывали вверх, на 40-, 50-метровые мачты…
Неделями Спиридов не покидал вытянувшуюся на рейде эскадру, днюя и ночуя то на одном, то на другом корабле. Месяц промелькнул незаметно, и на рейд в который раз прибыл Мордвинов. Привез он радостную для флагмана весть, но вид у него был грустный. Императрица пожаловала Спиридова в полные адмиралы вместе с Алексеем Ногаевым. Этим же указом вице-президентом Адмиралтейств-коллегий Екатерина определила графа Чернышева. Спиридов знал, что Мордвинов давно и заслуженно ожидал назначения на эту должность.
— Подумываю об отставке, Григорий Андреевич. Я против графа ничего не таю, нынче-то он в Лондоне. Но и тянуть лямку за всех мало охоты имею. Тем паче, сами знаете, их высочество в обиде на матушку государыню от дел отстранился.
Спиридов сочувственно слушал товарища, понимая его обиду, и вспомнил последнее заседание Адмиралтейств-коллегий, на котором неожиданно появилась императрица. Она чуть ли не каждый день присылала гонцов, торопила с отправкой эскадры. Доложив о затруднениях, Спиридов посетовал, что в Кронштадте нет ни одной карты и лоции Средиземного моря. Екатерина ужаснулась и пообещала немедленно написать в Лондон Чернышеву, раздобыть необходимые пособия.
В разговор неожиданно вмешался цесаревич Павел Петрович:
— Ваше величество, дозвольте и мне отправиться с морской экспедицией в Архипелаг.
Видимо, это намерение у него созрело не сразу. Он присутствовал на многих заседаниях коллегии, интересовался всем ходом подготовки к плаванию в Средиземное море. В небольшом зале все стихли, на лбу императрицы появилась недовольная складка.
— Что еще ты вздумал? — резко отчитала она сына. — Мне-то известно, что ты непригоден к долгому плаванию на море. Сиди на месте.
Пятнадцатилетний генерал-адмирал густо покраснел, опустил глаза, вероятно, в который раз невеселые думы одолевали его…
Вспомнив эту историю, Спиридов попросил Мордвинова задержаться в гавани, чтобы погрузить на борт тяжелые осадные орудия.
Мордвинов согласно кивнул и разрешил задержать выход.
Спиридов повеселел и на шканцах, провожая Мордвинова к трапу,сказал:
— Просьбу единую имею, Семен Иванович. Надумал окончательно обоих отроков своих в эскадру определить, покорно прошу командировать на неделе…
Как ни торопила Екатерина, но лишь к Петрову дню эскадра пополнила почти все припасы. Осталось доставить заряды к пушкам и принять сухопутный десант.
Всю ночь грузили орудия на корабли, стоявшие в средней гавани у стенки, перевозили и размещали десант согласно расписанию.
В середине июня наконец эскадра вышла на рейд, и флагману доставили последнее распоряжение: «По удостоверению нашему о вашей к нам верности и усердию, к отечеству любви и отличном искусстве в службе звания вашего, восхотели Мы поручить вам главную команду над сею в Кронштадте собранною эскадрою, которой сила и все к ней впредь для высажения на берег назначенное вам и без того уже известно.
Вы имеете по тому се получения сего нашего рескрипта, принять команду выступить немедленно с эскадрою вашею в Балтику…
Мы довольно воображаем себе все трудности оного, ибо плавание ваше пойдет такими водами, где по сею пору не видан еще российский военный флаг, следовательно же и не может быть на оныя практическаго ис-куства, но ни находим мы однако ж на нужно по пункту навигации делать вам какия либо предписания, без-конечно полагаясь на отменное ваше в оной искуство и персональное предусмотрена…»
В жаркий день на ют, где вместе с командиром Спи-ридов наблюдал за посадкой десанта, бегом направился вахтенный мичман. Нарушая субординацию, обратился прямо к командиру:
— Ваше высокоблагородие, с правого борта от Раненбаума яхта под императорским штандартом!
Командир «Евстафия» капитан 1-го ранга Круз выхватил из рук мичмана подзорную трубу:
— Убрать немедля с правого борта всю шваль и рекрутов. Всех на нижние палубы. Господ офицеров предупредить. Оркестр наверх!
После обмена салютами с крепостью яхта стала на якорь. От нее отвалила шлюпка. Спиридов узнал среди сидевших Мордвинова, Григория Орлова, но кто это на корме в форме полковника лейб-гвардии Измайловского полка? Темные локоны свободно ниспадали из-под треуголки на покатые плечи. «Пожалуй, эта взбалмошная баба», — подумал адмирал.
— Господин капитан первого ранга, времени у нас в обрез, продолжайте авральные работы, как положено. Корабль готовится к походу. Матушку государыню я встречу сам, — спокойно сказал Спиридов.
В самом деле, то была императрица, решившая инкогнито проведать эскадру перед походом. Шлюпка медленно подошла к трапу. Первым на трап вскочил Григорий Орлов и помог войти Екатерине. Танцующей походкой императрица поднялась по трапу. Мундир ладно сидел на ее полнеющей фигуре. «Надо же так вырядиться», — усмехнулся про себя Спиридов. Проходя мимо откинутых крышек световых люков, она поморщилась, поднесла к лицу надушенный платок, чуть повернула к Спиридову. Тот склонился:
— Ваше величество, множество съестных припасов погружено на батарейные и жилые палубы, стеснено до предела, и погода к тому ж, — Спиридов кивнул на палящее в зените солнце.
Екатерина поспешно прошла вперед. Свита едва поспевала за императрицей. Немного отдышавшись, подала знак секретарю, и тот достал из портфеля сафьяновую коробку. Императрица вынула из нее алую ленту, золотой крест и сверкающую звезду ордена Святого Александра Невского. Надела ленту на Спиридова.
— В вашем лице, господин адмирал, мы питаем надежду нашу на доблесть всего войска и успех предприятия нашего. Надеюсь, ваши корабли наконец-то завершили приготовления к сему вояжу?
— Ваше величество не изволит сомневаться. — Спиридов не обращал внимания на удивленно поднятые брови Мордвинова. — Три тыщи служителей с припасами, да, того кроме, сверх меры восемь рот Кексгольмского полка, две роты канониров, а всего, — Спиридов на мгновение поднял глаза, — пять тыщ с половиною.
По мере того как докладывал Спиридов, лицо императрицы все более светлело.
— Вашей эскадре в подмогу вскорости снарядим другую, — Екатерина перевела взгляд на Мордвинова, — под началом опытного контр-адмирала Эльфинстона…
Спиридов вопросительно посмотрел, а Екатерина продолжала:
— Сей доблестный капитан британского флота благосклонно принят на службу по настоятельному ходатайству за него нашего графа Чернышева из Лондона. Он хвалит его, как отменного моряка…
Прищурившись — солнце било в глаза, — она кивнула Мордвинову и добавила:
— Радение ваше для нас отрадно. Граф, распорядитесь — всем служителям и господам офицерам, назначенным в вояж, выдать жалованье за четыре месяца не в зачет. — Повернулась к Спиридову: — Мы убеждены, господин адмирал, что не позднее утра Кронштадтский рейд пожелает вам доброго пути.
Спиридов утвердительно склонил голову.
Проводив императрицу, Мордвинов подошел к Спиридову:
— Господин адмирал, извольте объяснить, половина десанта еще в порту, я сам наблюдал, сверху того боты не пребыли..,
— Совершенно верно. — Спиридов отступил на ют, увлекая за собой Мордвинова.
— Я ведь дал слово покинуть Кронштадтский рейд, но не следовать в экспедицию. А рейдов, кроме Кронштадтского, — Спиридов обвел рукой чуть видневшуюся местами кромку берега, — немало.
Мордвинов облегченно вздохнул и улыбнулся.
На следующий день эскадра ушла с Кронштадтского рейда и, когда с формарса стали еле видны кронштадтские форты, отдала якоря у Красной Горки.
Девять дней на рейде Красной Горки корабли окончательно приводили себя в порядок, принимали десант, наконец 26 июля в 4 часа дня эскадра, насчитывающая 21 вымпел, по сигналу флагмана снялась с якоря и легла на курс вест. Эскадра по своему составу была весьма разношерстной. В авангарде шли семь линейных кораблей, во главе со «Святославом», с самым мощным по вооружению — 80 пушек, бомбардирский корабль, четыре пинка, два пакетбота, два галиота и четыре бота. По морскому регламенту надлежало всей эскадре держать скорость не выше самого тихоходного судна. Но при различном парусном вооружении и столь большой разнотипности кораблей по ходкости это практически было невозможно. Ко всему в довершение Балтика, еще до выхода из Финского залива, встретила эскадру жестоким штормом.
Из Ревеля доставили первый высочайший рескрипт, впервые как к ближнему обращалась Екатерина: «Григорий Андреевич, 28 числа сего месяца получила я курьера от графа Алексея Григорьевича Орлова с уведомлением, что вся Греция почти в готовности к принятию оружия и что весьма опасается, чтоб сей огонь не загорелся прежде времени, и просит, чтоб флот как возможно поспешил своим к нему приездом и тем поставил его в возможности употребить с пользою жар тамошних нам единоверных народов и не допустить их до вящей погибели. Впрочем, поручая вас всемогущему Богу и надеясь на его всесильную помощь в справедливом нашем деле, остаюсь к вам доброжелательна».
Открылась сильная течь на двух кораблях, и пришлось отправить их на ремонт в Ревель. На пятые сутки шторма отпели первого служителя, и, скользнув по доске за борт, скрылся в морской пучине белый саван с каменным балластом в ногах. Большая скученность людей, многомесячный запас провизии в бочках на жилых палубах при задраенных люках во время шторма, испарения от мокрой одежды сменившихся с вахты — все это способствовало возникновению среди матросов, особенно первогодков, болезней. По всей эскадре заболело более трехсот человек. Спиридов приказал жечь на кораблях жаровни, одежду при всякой возможности сушить, драить ежедневно жилые палубы. Но ничто не могло остановить недуг. К тому же противные ветры в Южной Балтике вынудили эскадру лавировать и отстаиваться на якорях у острова Борнхольм в условиях непогоды. Пятьдесят с лишним раз корабельные священники совершали печальный обряд погребения, прежде чем в конце августа эскадра втянулась в Копенгагенскую гавань.
Не успели стать на якорь, как от пристани отвалила Шлюпка. На борт флагманского корабля поднялся возбужденный русский посланник в Дании Философов. Едва войдя со Спиридовым в каюту, он распалился:
— Господин адмирал, потрудитесь дать распоряжение немедля на ваших кораблях удалить зловоние, кое достигло королевских покоев даже…
Лицо Спиридова постепенно багровело, а посол продолжал:
— Кроме того, вторую неделю вас ждет послание ее величества, извольте принять.
Он вынул из баула письмо и передал Спиридову. Тот развернул его. По мере чтения краска то сходила с его лица, то вновь выступала малиновыми пятнами.
«Когда вы в пути съедите всю провизию и половина людей помрет, тогда вся экспедиция ваша обратится в стыд и бесславие ваше и мое…»
Спиридов отрешенно смотрел мимо посланника в открытую дверь и на кормовой балкон, где в двух кабельтовых над чистенькими, будто на картинке, улочками и домиками плыл монотонный вечерний перезвон кирх…
«Прошу вас для самого Бога, соберите силы душевные и не допускайте до посрамления перед целым светом. Вся Европа на вас и на вашу экспедицию смотрит…»
Горькая усмешка показалась на лице старого моряка. «Начинается… Вся Европа на нас смотрит, а печешься ты больше всего о своей особе».
Спиридов встал, медленно приближаясь к посланнику, глядел на него в упор немигающим взглядом. Философов, все время зажимавший нос надушенным платком, уже испуганно смотрел на начальника эскадры.
— Отпишите, ваше сиятельство, ее величеству, что, презирая невзгоды, русские матросы не посрамят Отечество. Пятьдесят четыре из них уже отдали души Богу на переходе, — Спиридов перекрестился. — Уповаю на Бога, что и далее мужество россиян не угаснет.
Но море готовило еще немало испытаний. В Северном море продолжался жестокий шторм. Разламывало корабли. На совете командиров решили укрыть суда на рейде порта Гулль. На берег свезли более двухсот больных матросов. Заболел и Андрей Спи-ридов, состоявший адъютантом при отце.
Из Лондона, загоняя лошадей, примчался русский посол Чернышев, вручил рескрипт Екатерины — немедля следовать в море. И передал раздобытые карты.
Недавно он получил депешу от императрицы: «Во что бы то ни стало, если Спиридов вздумает зимовать или долго оставаться в Английских портах, изволь вытолкать его…»
Волей-неволей приходилось дробить силы, идти в Средиземноморье куцым отрядом в четыре корабля, два из них вернулись на ремонт.
К сборному месту эскадры — порт Магон на острове Минорка — пришел в середине ноября лишь флагман на «Евстафии».
Печальными и нерадостными были первые дни отдыха после полуторамесячного перехода. Через неделю на берегу скончался старший сын Спиридова — Андрей.
* * *
При первых известиях на Дону о снаряжении на Балтике эскадры в Средиземное море многие офицеры приуныли.
— Везет же нашим однокашникам, в настоящем деле потрутся, глядишь, и в Черное море прежде нас нагрянут…
Сенявин по долгу службы должен бы одернуть таких подчиненных, но адмирал и сам был такого же мнения. Во время зимних застолий нет-нет да и проговаривался сослуживцам.
— О вступающих в истинно морскую службу и от бывающих ныне в Средиземноморье весьма радуюсь, братцы. Однако, признаться могу вам, что от природы я не завистлив, а нынче, под старость, черт сподобил завидовать нашим балтийским сотоварищам…
Помолчав, обычно добавлял:
— Нам же потребно поспешать, першпектива наша не менее почетна. Камни фундамента закладываем флота Черноморского.
В письме графу Чернышеву, кроме сказанного, с грустью изливал душу. «Они все ведут службу прямо по своему званию, по морю, да и на кораблях, а я как гусар пешком».
Но покуда приходилось мириться и показывать пример рвения по службе. Хотя иногда и в самом деле адмиралу доводилось шествовать по берегу, отыскивая удобные места для будущих стоянок кораблей.
В зиму на Дону ледостав определялся в верховьях к концу осени, на нижнем же течении и в устье устанавливался в первую неделю зимы.
Сенявин задолго до ледостава шуровал офицеров отряда Пущина, обязал их закончить промеры глубин по всем рукавам дельты реки. К началу ледостава на столе у флагмана будущей флотилии лежало полсотни добротных карт с результатами кропотливой работы, тщательных промеров глубин устья Дона. Цифры на ватмане не радовали. Самые глубокие фарватеры не превышали глубины 3,5 фута, считай полтора метра. На верфях же сооружали корабли с расчетной осадкой 4 фута. Прежние опасения Сенявина подтвердились. Не зря же он не одну неделю проторчал в бухте Таганьего Рога. Не откладывая в долгий ящик, изложил свое мнение императрице.
«Будущим в кампании 1770 года на Азовском море судам к зимованию лучшего убежища я ныне не нахожу, как в Таганроге, где хоть и видимо есть заведенная отцом отечества вечно бессмертные памяти государем императором Петром Великом гавань, но оная, как разоренная и засоренная, требует возобновления и углубления».
Екатерина II всегда внимательно прислушивалась к мнению опытного моряка и, не откладывая, распорядилась Адмиралтейств-коллегий.
«Мое мнение есть, чтоб Таганрогскую гавань отдать в ведомство Сенявину, с тем чтоб ее поставил в такое состояние, чтоб она могла служить как к убежищу судам, так и для построения судов, а наипаче галер и других по тому месту судов способных. Я ему дам на первый раз на то и другое 200 000 рублей, а с ним условиться надобно о заведении там адмиралтейского департамента и служителей, по мере тамошней морской силы. В реке Доне же нету никакой способности по ее мелям к построению, или, лучше сказать, к плаванию вниз судов. Главный предмет будущий год на Азовском море, кажется, быть должен для закрытия новозаведенных крепостей, чтоб сделать нападение на Керчь и Тамань и завладеть сими крепостцами, дабы Зунд Черного моря через то получить в свои руки, и тогда нашим судам свободно будет крейсировать до самого Цареградского канала и до устья Дуная… Итак прошу, если совет с вышеописанным согласен, прилежно входить в представления Сенявина и сего ревностного начальника снабдевать всем, в чем только он может иметь нужду и надобность, чем и меня весьма одолжите, ибо Донская экспедиция есть дитя, кое у матери своей крепко на сердце лежит».
Сенявину не довелось ознакомиться с откровениями императрицы о дальнейших ее планах, но явно императрица проявила и мудрость, и знание дел на Южных приморских рубежах России, и заинтересованность в будущем, чтобы дать возможность без помех крейсировать у Босфора русским кораблям. И явно взяла под свою опеку Донскую экспедицию.
Все эти оттенки внимания императрицы сразу заметили в Адмиралтейств-коллегий. С недавним вступлением Чернышева в должность вице-президента оживилась деятельность Морского ведомства, что не преминул засвидетельствовать и Сенявин. «Я как много радуюсь тому, что все, как мне кажется, по Адмиралтейст-ву преобратилось из дремлющего в бодрственное, из упадающего в восставшее».
На первых порах Чернышеву приходилось туго. Адмирал Мордвинов, обидевшись, устранился от дел. К чести Чернышева, оставшись без помощника, он первым делом ссудил на нужды флота из личных средств 75 тысяч рублей «по случаю недостатка денег…»
А на Дону с большим напряжением трудились мастеровые и моряки, воплощая в жизнь замыслы своего флагмана. Сенявин без устали следил за работами на верфях. На две верфи в Икорце и Павловске приходился один мастер. Близилась весна, и он радовался первым удачам. С Икорецкой верфи, неподалеку от Воронежа, рапортовал в Петербург: «Успех в строении судов по состоянию времени и людей идет так, что больше требовать кажется мне от них не можно, в чем могут свидетельствовать спущенные на воду суда… всего спущенных судов на воду, кроме нынешнего и машины с понтонами, 5, сверх того, уже на воде состроенных шлюпок 10, палубных 2, 8-весельных — 8, ялботов 12, прочие же суда в Павловске обшивкою внутри и снаружи одеты, выконопачены и к спуску приготовлены… а на будущей, если… вода помешательства не сделает, уповаю спустить все».
Прошел лед, и вниз по Дону, пользуясь половодьем, двинулись полтора десятка судов. Все они были без пушек, рангоута и тяжестей, чтобы миновать мелководное устье. До Азова дошли благополучно, начали преодолевать мелководную дельту, чтобы следовать в Таганрог. Перед отходом Сенявин собрал командиров. Как и заведено на всех верфях, судно, пока находится на стапелях, именуется под номером. После спуска на воду приходит время дать судну имя и надписать его на борту.
Приказ о наименовании Сенявин зачитывал сам:
— Прам нумер первый, командир лейтенант Ушаков.
— Есть, ваше превосходительство, — неторопливо вышел вперед Федор Ушаков.
— Отныне ваш прам именуется «Гектором», — с некоторым пафосом произнес вице-адмирал, и скупая улыбка озарила его истомленное заботами и болезнью лицо.
— Следовать в Новопавловск!
— Есть, будет исполнено! — так же неторопливо, но твердо ответил Ушаков.
— Прам нумер второй! Командир капитан-лейтенант Шаховской.
Нил Шаховской вразвалочку сделал шаг вперед.
— Отныне ваш прам именуется «Парисом»!
— Есть!..
Приказом определялись названия для прамов — «Лефеб», «Елень», «Троил».
Затем объявил имена «новородных» — так называл их, построенные суда — Сенявин: «Хотин», «Азов», «Новопавловск», «Таганрог»… Екатерине II наименования судов понравились.
— Троянской истории имена, кои дал Сенявин кораблям, им построенным, показывает, что у него в голове твердо есть намерение повидаться с теми местами, где оная производилась…
У первых причалов Таганрога ошвартовались «новоманерные» корабли. Пользуясь наступившим летом и погожими днями, на них грузили и устанавливали пушки, орудийные станки, водружали мачты, якорные устройства. Все это снаряжение везли берегом из Икорца, Павловска, Таврова, Новохоперска.
Но жара действовала угнетающе на моряков, привыкших к умеренному теплу в северных краях. Еще прошлым летом многие офицеры и матросы занедужили, подхватили малярию. В камышах дельты Дона тучами носились комары. Приболел и Сенявин. Зимой кое-как справлялся, а теперь «лихоманка», как он выражался, трясла его почти каждый день, порой укладывала в постель.
Превозмогая недуг, адмирал кутался в шинель, вызывал шлюпку и отправлялся то на корабли в бухте, то в Азов, а оттуда на верфи, где звенели топоры, стучали молотобойцы на стапелях. Обрадовался весточке из Петербурга. Эскадра Спиридова вошла в Средиземное море. Поделился своим настроением с Чернышевым: «Не могу не утерпеть, не изъяснить совершенную мою радость о прибытии адмирала Спиридова с флотом в желаемое место, и что Эльфинстон не мог в Средиземное море войти прежде его, о чем мне стоило много труда уверять прошлую зиму господ придворных».
На душе полегчало. Турецкие эскадры в эту кампанию не появлялись в Азовском море. Флот султана готовился к схваткам с русской эскадрой в Средиземном море.
* * *
А Эльфинстон вскоре объявился. Самовольно высадив десант в Морее, он, вместо того чтобы присоединиться к Спиридову, самовольно, сам захотел сразиться с турками. Потерпев поражение, он запросил помощи у Спиридова, который сразу же пришел на помощь. При встрече англичанин вел себя высокомерно и вызывающе, не признавая старшинства адмирала Спиридо- . ва. 11 июня обе эскадры соединились у острова Милос с отрядом графа Орлова. Спиридов доложил Орлову о неправомерных действиях и поведении Эльфинстона, но граф и ухом не повел. Главное, чтобы они ему повиновались, а уж этих моряков он как-нибудь сам помирит… Он тут же приказал поднять на своем корабле, «Три Иерарха», кайзер-флаг. Отныне обе эскадры входили в его полное подчинение.
Ранним утром на «Трех Иерархах» взвился сигнал: «Эскадрам идти к Паросу».
Три дня спустя эскадра прибыла к острову, но турок как ветром сдуло. Местные греки сообщили — турецкие корабли запаслись водой, но три дня назад, завидев на горизонте русские паруса — это были разведчики, — спешно снялись и ушли.
— Туда, — старый рыбак показал рукой на восток.
«Вдвойне странно, — размышлял Спиридов, глядя на карту Архипелага, — ищут удобства для диспозиции, к Анатолии завлекают… стало быть, искать их у Хиоса или Тенедоса».
Пополнив запасы воды, эскадра 19 июня легла курсом к острову Хиос. Приближались события, которые должны были определить — быть ли России полноправной черноморской державой, способной завязывать торговые связи со всеми странами Средиземноморья и далее… Для Спиридова наступали дни — явить Европе морскую мощь российскую, свершить все то, к чему он стремился, показать — чего достиг…
К рассвету 23 июня при слабом норд-осте эскадры огибали остров Хиос с севера, но турки не просматривались. На разведку послали линейный корабль «Ростислав». За ним, на видимости, шла эскадра. Солнце клонилось к закату, Спиридов стоял на шканцах «Евста-фия», следовавшего головным, и внимательно оглядывал горизонт, не упуская из виду «Ростислава».
По стеньгам «Ростислава» вдруг проворно побежали стайки сигнальных флагов, лениво расправляемых слабым ветерком.
— «Ростислав» показывает: «Вижу неприятельские корабли», — крикнул сверху с форс-марса молоденький капрал.
— Вижу, вижу, — не опуская трубы, Спиридов осмотрел горизонт по корме, скалы Хиоса, видневшийся малоазиатский берег с левого борта. Опустил трубу. Прищурил глаза на заходящее солнце.
— На флагмане сигнал «Ростиславу»: «Возвратиться к эскадре», — доложили с марса.
— Отрепетовать сигнал, — командир «Евстафия» Капитан 1-го ранга Круз закинул голову к стеньгам. Спиридов, заложив руки с подзорной трубой за спину и чуть наклонив голову, задумавшись, ходил по шканцам. Остановился против Круза.
— Передайте на флагман: «Изыскиваю место якорной стоянки».
На следующее утро, едва рассвело, Орлов прислал за Спиридовым шлюпку. На юте «Трех Иерархов» еще издали угадывалась грузная фигура Алексея Орлова, сновавшая от борта к борту. Встревоженный, он сообщил Спиридову, что одних кораблей линейных у турок не менее шестнадцати против наших девяти, фрегатов больше раза в два, бригантин да галер и прочих шесть десятков…
На столе около разложенных карт склонились ко- мандир отряда кораблей Грейг и Эльфинстон, прибывшие раньше на своих шлюпках. Спиридов, поздоровавшись, несколько минут смотрел на примерную диспозицию турецких кораблей и лежавший рядом их список.
— М-да… — Спиридов подвинул список. — Похоже, будто Гассан-паша собрал весь флот Туретчины… Кораблей, пушек, служителей поболее наших вдвое, не менее… Стало быть, — Спиридов, улыбаясь уголками губ, смотрел на Орлова, — другого случая краше этого нам не сыскать…
Орлов, Грейг и Эльфинстон недоверчиво смотрели на Спиридова, и лишь один Ганнибал внимательно вслушивался в его речь.
— Атаковать неприятеля дерзко и токмо, — Спиридов поднял голову, — с ходу, поперек его батальных линий. Нынче турок намертво на якорях сидит, Господь пошлет, ветер тож в нашу дуду задует. Отсель весь замысел. — Спиридов взял со стола гусиное перо, хвостом провел по карте. — Наперво кильватером спуститься правым галсом; здесь, — перо мягко закруглило, — поворот последовательно фордевинд.
— Как можно? — англичане враз недоуменно вскинули головы. — Поворот «все вдруг» положен…
Спиридов провел по карте ладонью и продолжал твердо:
— Поворот последовательно фордевинд и далее разделиться. Авангардней атаковать на малой дистанции продольным огнем первого флагмана, — перо ткнуло в голову первой линии турок, — пересечь строй и изничтожить. Кораблям же кордебаталии навалиться огнем на другой флагман и оный сжечь…
Все это время Эльфинстон пытался что-то сказать, но тут его словно прорвало.
— Но, сэр. — Спиридов насмешливо посмотрел на него, а Эльфинстон повернулся к Орлову: — ваше сиятельство, это есть неразумно, противу всех морских наук, линейных тактик… — Голос Эльфинстона стал надменно угрожающим. — Британский вице-адмирал Джон Бинг недавно получил смертный казнь, — Эльфинстон скептически кивнул на карту, — за такой переступать закон.
Орлов вопросительно повернулся к прищурившемуся Спиридову, который во время тирады англичанина согласно качал головой.
— Ваше сиятельство, то все истинно, — ответил Спиридов, кивнув на вытиравшего пот Эльфинстона, — токмо наш создатель сказывал: «Порядки писаны, а времен и случаев нет». Посему, — Спиридов провел острым концом пера поперек строя турецкой эскадры, — корабли наши оберегать надобно, мало их… Так следуя, авангардия весь огонь на себя примет, остальным легче будет. Ну один на один, — Спиридов улыбнулся, глядя на Орлова. — Российского детинушку вряд ли кто свалит, тем паче турок… Авангардию, ваше сиятельство, прошу нарядить моей эскадре первого удара для…
Орлов невольно проникался все большей симпатией к этому неказистому Спиридову, который брал на себя самую почетную, но опасную и довольно рискованную Роль. План его был настолько прост и, главное, понятен ему, что он безоговорочно одобрил его, проговорив: Быть по сему. Спиридов закончил озабоченно:
— Надобно, ваше сиятельство, орудия зарядить двойным зарядом, да и бригадир наш силушкой поможет. — Спиридов дружелюбно подмигнул Ганнибалу. Орлов вызвал адъютанта:
— Передать на все корабли: «Командирам прибыть немедля на совет».
Мельком взглянув на довольного отца, Алексей Спиридов стремглав выскочил из каюты исполнять приказание.
На совете командиров кипели страсти, но план Спи-ридова одобрили почти все. Горячо поддержал его капитан 1-го ранга Степан Хметевский, командир «Трех Святителей». Отряд Эльфинстона назначили в арьергард.
Солнце уже высоко поднялось над горизонтом. Эскадра вступила под паруса.
— На «Трех Иерархах» сигнал: «Гнать неприятеля», — доложил Круз Спиридову.
— С Богом, Александр Иванович, держитесь в кильватер «Европе». Проверьте готовность абордажных партий, музыкантов — наверх. Отрепетовать сигнал «Гнать неприятеля!».
Соединенная русская эскадра под свежим норд-норд-остом спускалась в пролив. Спустя два часа корабли выстроились в боевой порядок и, поворачивая один за другим на зюйд-ост, устремились к турецкой эскадре.
В отличие от неприятеля, назубок знавшего акваторию, русские моряки шли на ощупь.
За ночь турки успели перестроиться и усилить свой позиции.
Накануне вечером, втайне от капитанов кораблей, сошел на берег Хиоса турецкий главнокомандующий. Сейчас на юте «Реал-Мустафы» напряженно следил за русскими кораблями флагман Гассан-паша. Настроение у него поднималось. «Эти русские неучи идут, не перестраиваясь, кильватерной колонной в самое пекло». Он передал приказ: «Капитанам открыть огонь самостоятельно…»
Но что это? Русские подошли на пушечный выстрел и молчат? Вот уже ясно видны фигуры русских офицеров. Гассан-паша приказал открыть огонь. Беспорядочная пальба турок, а артиллеристы они были неважные, не остановила противника, и корабли продолжали устрашающе надвигаться. Стали слышны команды, подаваемые на них русскими офицерами… Гассан-паше становилось не по себе. «Аллах возьми их, не думают же они проломиться сквозь две линии моих кораблей?»
Но вот на шканцах русского флагмана прозвучала новая команда, на солнце сверкнула сталь клинка. Спиридов выхватил из ножен шпагу и скомандовал:
— Музыкантам играть до последнего. Сигнальным поднять сигнал: «Начать бой с неприятелем».
С обнаженной шпагой переходил он от борта к борту. С первыми звуками марша прогремел одновременный залп двухсот с лишним пушек авангарда. «Европа» вплотную приблизилась к первой линии турецких кораблей и дала залп по младшему турецкому флагману «Реал-Мустафе».
— «Европа» ворочает влево! — со шканцев, перекрывая грохот пушек, донесся встревоженный голос мичмана.
Спиридов перегнулся через перила. «Европа», резко накренившись, быстро уваливалась влево. Через минуту Спиридов разглядел на шканцах не отличавшегося прежде трусостью побледневшего капитана 1-го Ранга Клокачева. Что было сил, сквозь шум и лязг, Спиридов крикнул в рупор:
— Поздравляю вас с матросом!
Клокачев, услышав, затряс пистолетом перед лицом местного лоцмана. Тот клятвенно вопил, что «Европа» якобы идет прямо на мель… А на «Европе» происходило следующее.
Все прошедшие месяцы Спиридов водил эскадру по «слепым» картам, на которых не были обозначены мели и глубины. Каждый раз, направляясь в незнакомый район плавания, приходилось прибегать к помощи местных лоцманов-греков, которые добросовестно помогали русским морякам. И в этот раз на головной корабль, «Европу», определил лоцманом православного грека Афанасия Марко. Он-то и кричал: «Кляпы! Кляпы!», показывая на скрытые под водой каменные рифы, а потом не выдержал и схватился за штурвал.
Спиридов лихорадочно соображал: «Если по уставу ждать «Европу», уйдет время, турок опомнится…»
— Александр Иванович, — приказал он Крузу, — занимайте немедля место корабля господина Клокачева.
«Евстафий» вышел в голову авангарда, принимая на себя всю мощь огня турок. Вскоре вражеские ядра перебили почти все снасти и такелаж «Евстафия», паруса обмякли, корабль по течению медленно дрейфовал прямо к борту «Реал-Мустафы», который был объят пламенем.
— Приготовиться к абордажному бою! — Сверкнув клинком шпаги, Спиридов повернулся к музыкантам: — Играть громче, играть до победы!
И вот уже русские моряки открыли огонь из пистолетов и ружей по туркам. Четверть часа спустя бушприт «Евстафия» ткнулся в левый борт «Реал-Мустафы». Громкое «ура!» заглушило все. Матросы и армейский батальон бросились на абордаж. Будто смерч ворвался на верхнюю палубу турецкого флагмана. Реи и ванты «Евстафия» были сплошь усеяны стрелками, которые расчищали дорогу абордажной команде. Здоровенный детина, спрыгнув с фор-марса-реи прямо в гущу турок, размахивая абордажным топором, прорвался к грот-мачте, ловко взобрался на нее и протянул руку к зеленому флагу с полумесяцем. Сбоку по руке полоснули ятаганом, и она повисла плетью. Сквозь пороховой дым было видно, как он, держась ногами за стеньгу, схватил флаг здоровой левой рукой. Через минуту, вся в крови, простреленная, и она безжизненно упала. Тогда нечеловеческим усилием матрос оттолкнулся от мачты ногами, вцепился в флаг зубами и рухнул вместе с ним на палубу. Могучее «ура!» прокатилось над обоими кораблями. Бой разгорался на всей верхней палубе, на юте наши матросы одолели турецких янычар. К ногам Спиридова опаленный и почерневший от пороховой копоти лейтенант положил, изодранный в клочья, кормовой флаг «Реал-Мустафы». Все это время беспрерывно вели огонь русские единороги, почти в упор расстреливая «Реал-Мустафу». Вдоль шканцев вслед за дымом появились языки пламени. Паника незримо овладела командой турецкого флагмана. С правого борта «Реал-Мустафы», не замеченная в пороховом дыму, отвалила шлюпка с Гассан-пашой, который понял, что его корабль уже захвачен противником, а бой идет к бесславному концу.
На фок-мачте «Евстафия» начали тлеть паруса, ярко-красные огоньки медленно поползли по вантам.
— Абордаж прекратить! — приказал Спиридов. — Капитан Круз, пилите бушприт, отцепляйтесь!
Прикажите спустить шлюпки, тяните корабль!
Спустя минуту-другую, распрощавшись, Круз доложил:
— Граф Орлов требует вас и генерала Орлова к себе. Шлюпка у трапа, поручик Миллер и шкипер Склизков будут сопровождать вас.
Спиридов окинул взглядом «Реал-Мустафу». Огонь Факелом вздыбился на грот-мачте. «Евстафий» пока намертво прикован к турку, а ведь ему командовать авангардом.
— Разыщите, братцы, графа. Прикажите залить крюйт-камеру!
Круз еле разыскал в каюте побледневшего Федора Орлова и обратился к нему без церемоний:
— Граф, немедля покиньте корабль со Спиридовым, иначе будет поздно, с минуты на минуту он взлетит на воздух.
Орлов как ужаленный выскочил из каюты и побежал на шканцы…
— Ваше превосходительство, — Круз не отставал от Спиридова. — Морской устав требует от флагмана… — Спиридов резко махнул рукой, обрывая Круза.
В это время на «Реал-Мустафе», совсем рядом, рукой подать, трещала грот-мачта.
— Сам ведаю. — Спиридов вложил шпагу в ножны, оглядел шкафут. — Прикажите залить крюйт-камеру. Сам Бог видит, виктория наша полная, но чем черт не шутит, бой продолжается.
Адмирал, не торопясь, широким шагом направился к трапу, вслед за ним трусцой семенил, отдуваясь и еле поспевая, Орлов…
Шлюпка успела отойти не более кабельтова, как за кормой раздался грохот. Спиридов обернулся. Горящая мачта «Реал-Мустафы» упала на «Евстафий».
«Теперь конец, крюйт-камера…» — успел подумать Спиридов, и в тот же миг на том месте, где только что стоял «Евстафий», взметнулся в небо гигантский огненный столб, окутанный черным дымом. Не успели раскаты взрыва докатиться до шлюпки, как еще больший взрыв разнес в куски «Реал-Мустафу». Спиридов, Орлов и замершие матросы-гребцы перекрестились.
Адмирал сел на корму, взялся за румпель.
— Навались, братцы, мигом на «Три Святителя»! Спиридову было хорошо видно, как со всех русских кораблей быстро спускаются шлюпки — спасать моряков, оставшихся в живых после взрыва «Евстафия» и «Реал-Мустафы». На турецких кораблях и не думали о погибающих моряках, там спешно рубили якорные канаты и торопились побыстрее уйти от пожара в сторону Чесменской бухты.
У трапа «Трех Святителей» Спиридова встретил капитан 1-го ранга Степан Хметевский. Мундир на нем был черным от копоти, рукава изодраны, голова забинтована. Потное лицо, измазанное смесью пороховой сажи и крови, сияло радостью.
— Молодец, Степан Петрович, — коротко ответил Спиридов и обнял Хметевского. — Что с головой-то?
В ходе боя Спиридов пристально следил за дерзкими маневрами подчиненного и восхищался его отвагой.
…«Три Святителя» шел в авангарде, следом за «Ев-стафием». Не успел он поравняться со своим противником — вторым в неприятельском авангарде кораблем, — как ядро сбило бизань, корабль потерял управление и врезался в середину первой линии турок. Хметевский мгновенно скомандовал открыть огонь с обоих бортов и продольными залпами в упор с десяти саженей расстрелял один за другим четыре корабля турок. Сотни выстрелов сделали канониры и сбили десятки вражеских орудий. Тем временем боцман с матросами поставили на место бизань, и «Три Святителя», не прекращая огня, пошел между первой и второй линиями турецких кораблей, лег на правый галс и занял место в строю. Многие паруса, снасти и рангоут на корабле были перебиты, изодраны, всюду валялись куски дерева и щепы. На палубах, тут и там, виднелись лужи крови, стонали раненые.
Хметевского ранило осколком ядра в голову. Не сходя с мостика, наскоро замотав рану куском простыни, он продолжал командовать.
Степан Петрович, отвечая Спиридову, с досадой проговорил:
— Грейг меня с «Трех Иерархов» трижды залпами поцеловал. Констапели ихние меня с турком спутали.
На гафеле «Трех Святителей» затрепетал вымпел командира авангарда. Бой продолжался, но гибель флагмана надломила боевой дух турецкой эскадры, и сейчас Русским кораблям кордебаталии противостояли в артиллерийской дуэли, по существу, один 100-пушечный «Капудан-паша» да две каравеллы. Они прикрывали остальные турецкие суда, сумбурно покидавшие строй и стремившиеся, кто как мог, поскорее укрыться под защитой береговых батарей в Чесменской бухте. Арьергард Эльфинстона странным образом замешкался и подошел к месту боя, когда противник уже ретировался.
Вскоре последние корабли Гассан-паши прекратили сопротивление и поспешили в бухту. Орудийная пальба затихла. Победа новым маневром над сильнейшим вдвое неприятелем, когда, сблизившись с турками кильватером поперек их боевой линии, Спиридов нанес удар с короткой дистанции несколькими кораблями по турецкому флагману, была несомненна.
Орлов вызвал к себе Спиридова. «Виктория очевидна, однако корабли турецкие почти целехоньки», — размышлял Спиридов, поднимаясь на борт «Трех Иерархов». Вокруг болтались клочьями рваные паруса, перебиты брасы и ванты свисали за борт, реи перекосились. Там и тут зияли пробоины в фальшбортах и на палубе, виднелись обгорелые части рангоута. Взгляд Спиридова невольно остановился на последних трех турецких кораблях, которые последними втягивались в узкий вход Чесменской бухты. Какое-то смутное, ликующее чувство овладело им. «А ведь турки-то сами в западню лезут», — подумал он. Нет-нет да и вспоминались слышанные от кого-то угрозы Гассан-паши: «Сцепиться и взлететь на воздух». Ведь взлетел же на небеса «Реал-Мустафа» после взрыва «Евстафия».
…Спиридов с Федором Орловым поднялся на шканцы. Возбужденный Алексей Орлов бросился к ним поздравлять.
— Виктория, виктория ныне славная!
— Ваше сиятельство, виктория там. — Спиридов протянул руку ко входу в бухту, куда под лучами заходящего солнца, буксируемый галерами, входил последний линейный корабль турок.
— Ныне турок спасло безветрие, а завтра… — он обвел рукой вокруг, — надобно немедля корабли отбуксировать по диспозициям. Закупорить сей штоф, — он кивнул в сторону выхода из бухты, — предвижу, что сие их убежище будет и гроб их.
Они прошли в каюту и через полчаса передали на корабли сигнал о блокировании входа в бухту.
Орлов несколько пришел в себя. В первую линию поставили неповрежденные корабли Эльфинстона, которого он наконец-то выругал. Надо было решать, что делать дальше.
Орлов повернулся к Спиридову:
— Ваше превосходительство верно подметили — виктория неполная. Будем блокировать, пока сил хватит. Турок-то сильней нас, — тут Орлов поморщился, — и как бы подмога к нему не подошла.
— Ваше сиятельство должно уловили — подмога. — Спиридов с хитрецой посмотрел на графа: «А ведь ты, братец, дрейфишь». — Потому корабли, — Спиридов кивнул на мачты, надстройки, — беспременно в боевой порядок привести надобно, для того потребны сутки, не менее… — Спиридов отыскал глазами «Три Святителя». — С вашего позволения, ваше сиятельство, поднимаю флаг на «Трех Святителях», он более других пострадал. — Адмирал невольно улыбнулся, увидев поднимающегося по трапу Алексея.
Генерал-аншеф утвердительно кивнул головой, во всем соглашаясь с первым флагманом…
Следующим утром, едва рассвело, два линейных корабля и пакетбот открыли заградительный огонь, блокируя выход из бухты.
* * *
Военный совет Орлов собрал на следующий день после полудня в пять часов.
Минувший бой на многое открыл глаза графу. В отличие от своего старшего брата, Григория, он прежде, как говорят, не нюхал пороху и в баталиях не участвовал. Умный, но дерзостный и храбрый забияка, Алексей частенько рисковал в схватках гуляк-гвардейцев, но посвиста пуль не слыхал. Вчерашняя битва с турками придала ему уверенности, он впервые увидел своими глазами, на что способны русские моряки — и матросы, и адмиралы.
В салоне флагмана и командиры линейных кораблей живо обсуждали перипетии минувшего боя. Один Эль-финстон напыщенно молчал, постукивая пальцами по краю стола. Собственно, и говорить ему было не о чем. То ли ветер ослаб, то ли другое помешало, но в бою он так и не участвовал. Тем паче верх одержал Спиридов своей неординарной тактикой, и это его коробило.
Главнокомандующий, начиная совет, довольно туманно представлял себе, что же делать дальше.
— Господа совет, турки нашими доблестными кораблями ныне крепко заперты в Чесме. Насчитано семь десятков вымпелов ихних, диверсией нашей, береговые батарейные орудия, того кроме, выявлены. — Орлов озабоченно поднял голову. — Турок в сих местах может отсидеть в спокойствии не один месяц, наших припасов надолго ли хватит? Определить надобно, — Орлов, опершись о стол, медленно обвел взглядом сидевших, — ближайшую диспозицию и действо наше. — Продолжая стоять, он кивком пригласил сидевшего справа от него Спиридова. Тот неторопливо поднялся.
— Полагаю, ваше сиятельство, атаковать турок надобно без промедления, — твердый голос Спиридова подчеркивал его решимость.
Орлов махнул рукой, прервал легкий шумок одобрения среди сидевших за столом и проговорил озадаченно:
— Какова атака, коли у них превосходство вдвое и кругом батарейные орудия на берегу?
— Справедливо, ваше сиятельство, токмо знать надобно, сколько их и где. — Спиридов посмотрел на Ганнибала13 . — Видимо, «Грому» крепостные батареи надобно заставить замолчать. Орлов согласился сразу:
— Господин бригадир, — повернулся он к сидевшему слева Ганнибалу, — передайте немедля с нарочным на «Гром» — занять место по вашей диспозиции, начать пальбу по береговым батареям, особливо у входа в бухту.
Спиридов неторопливо продолжал:
— Атаковать огнем, ваше сиятельство, и токмо. — Орлов удивленно поднял брови. — Окромя бомб и брандскугелей диверсию учинить потребно брандерами14 . — Сидевшие одобрительно загомонили. — Гассан-паша нам грозился, ан мы его упредим. — Спиридов сел.
Орлов недоуменно поглядывал на сидевших, силясь понять до конца замысел моряков. Он даже не знал, что такое брандера. По его знаку встал и первым высказался Ганнибал.
— Господа совет, адмирал Спиридов, мыслю, наше общее согласие выразил — флот турок порезвее надобно спалить. И не далее, как нынче в ночь.
Только теперь до сознания Орлова дошел смысл сказанного: «спалить, сжечь флот», но что для того надобно? Брандера? Что сие? Словно читая его мысли, бригадир закончил:
— Под брандера сподобно употребить транспорты числом три-четыре. Начинить их, как положено, порохом, нефтью напитать. Особливо для них отобрать охочих офицеров и служителей.
Весь совет явно сходился на мнении Спиридова. Орлов нутром почуял — дело не без риска, но верное. И он согласился. По предложению Спиридова Ганнибалу по-ручили образовать отряд из четырех брандеров проры-ва, а для поддержки нарядить корабли под командой Грейга — четыре линейных корабля, два фрегата и «Гром».Вначале им надлежало прорваться в бухту, губительным огнем по неприятелю отвлечь его и открыть путь для прохода брандерам. Спиридов отвел Ганнибала в угол каюты.
— Иван Абрамович, командиров брандеров самолично наставьте — атаковать и сцепиться токмо с наикрупнейшими линейными кораблями турок.
Через час перед Ганнибалом стояли четыре офицера-добровольца, вызвавшиеся идти на брандерах. Они тотчас были назначены командирами зажигательных судов, и вместе с ними Ганнибал отобрал из добровольцев лучших матросов.
Итак, вся подготовка к решающему сражению шла полным ходом. Генерал-аншефу осталось подписать приказ, который гласил: «…Наше же дело должно быть решительное, чтобы оный флот победить и разорить, не продолжая времени, без чего здесь, в Архипелаге, не можем мы к дальнейшим победам иметь свободные руки, а для того по общему совету положено и определяется к наступающей ныне ночи приготовиться, а около полуночи и приступить к точному исполнению…»
Время бежало стремительно. Только-только успели снарядить брандера. До атаки оставалось менее часа. Короткие сумерки сменились темнотой непроглядной южной ночи. Легкий ветерок с моря нагонял мелкую рябь вокруг кораблей. Из-за невысоких гор, окаймлявших бухту, медленно выплыла яркая луна и осветила зеркальную гладь бухты, затененную черными контурами затаившихся турецких кораблей.
За час до полуночи 25 июня 1770 года к ноку гафеля флагманского «Ростислава» медленно полз зажженный фонарь. Не прошло и минуты, как на всех назначенных к атаке кораблях на флагштоках зажглись ответные огни.
Спиридов сосчитал — все десять. Грейг вполголоса скомандовал:
— Сигнал поднять.
Вслед за фалом на гафеле поднялась гирлянда из трех фонарей, что означало — «Кораблям следовать в бухту и атаковать неприятеля».
Потянулись томительные минуты ожидания. Первым по ордеру должен был идти фрегат «Надежда благополучия», но минуло полчаса, а фрегат не снимался с якоря. Грейг, смотря в сторону «Надежды», молча жевал губами. Спиридов взял рупор у вахтенного.
— Командир «Европы»! — В ночной тишине стало слышно движение на шканцах «Европы», стоявшей рядом. — Вам начинать не мешкая. Выручайте Перепечина, станьте первым и палите! — Спиридов сделал паузу и закончил: — С Богом!..
Заминки неприятны везде, а в морской службе, да еще в боевой обстановке, недопустимы. Это прекрасно понимал Спиридов и сразу выправил дело. Клокачев враз исполнил команду, и, как донес Спиридов Адмиралтейств-коллегий, «в 12 часов оный корабль пришел в повеленное место, в ближайшей дистанции лег на шпринг и начал по турецкому флоту лалить беспрерывным огнем из пушек, ядрами, камнями, и брандскуге-лями, и бомбами…»
«Европа» одновременно с «Громом» прошла в узкий, в три четверти километра, пролив. Загрохотали береговые батареи турок — 44 орудия. Корабли открыли ответный огонь, прорвались в бухту и, став на шпринг, приступили к обстрелу турецкой эскадры.
Чесменское сражение началось…
«Европа» приняла на себя первый удар, но вскоре подошли остальные корабли отряда, и завязалась артиллерийская дуэль. Брандскугель, пущенный с «Грома», попал в середину грот-марселя линейного корабля турок; парус мгновенно вспыхнул, загорелась мачта, и вскоре вся верхняя палуба и корма были в пламени. Не прошло и получаса, как в первой линии неприятеля полыхали три корабля. Турки еще продолжали отстреливаться, но внимание их было уже отвлечено, они бросились тушить пожары. Настал час брандеров.
— Пускайте с Богом. — Спиридов перекрестился, перешел на правый борт, перегнулся через перила, рукой прикрыл глаза, заслоняясь от света сигнальных фонарей на гафеле, и стал пристально всматриваться в ночную темень за кормой. Вот-вот должны показаться брандера. Непростую задачу поставил им флагман. «В самое пекло косой смертушки пойдут», — Спиридов
глубоко вздохнул.
По лунной дорожке проскользнула тень первого брандера. Весь он начинен смолой в бочках, серой, селитрой в длинных парусиновых мешках, а палуба, рангоут и борта пропитаны скипидаром. За кормой он буксировал катер, в него должна была, если успеет, перебраться команда после того, как подожжет брандер…
На первый брандер Спиридов не питал особых надежд… Так оно и случилось. Эльфинстон настырно предложил посадить на него почти всю команду из англичан во главе с капитан-лейтенантом Дугделем. Не пройдя и половины пути, посреди бухты брандер атаковали две турецкие галеры. Англичане, видимо, струсили и попрыгали за борт. В последний момент Дугдель поджег брандер и покинул его… Посреди бухты взвился столб пламени; пылающие обломки полетели во все стороны, но не достигли турецких кораблей… Второй брандер лейтенанта Мекензи, не дойдя до турецких кораблей, сел на мель и был подожжен. Третий — мичмана князя Гагарина тоже не достиг цели, его зажгли раньше времени… Четвертый брандер стоял под бортом «Грома», ожидая командира. Лейтенант Ильин с размаху прыгнул на корму — только что он отошел от раскаленных стволов единорогов своей батареи на «Громе».
— Отдать носовой и кормовой! — Брандер нехотя отвалил нос. — Оттолкнись! Грот на правую! Весла разобрать!
Медленно набирал ход брандер, уходя от «Грома», справа длинной тенью мелькал флагман.
— Пока не сцепитесь, ни в коем случае не зажигайте, — прогремело оттуда в рупор.
«Грейг, что ли, паникует?» — Ильин внимательно всматривался вперед, по носу…
Благополучно миновали невысокий мыс справа.
Турки, до того примолкшие, будто наверстывая упущенное, открыли бешеную стрельбу из пушек. Русский флагман поднял сигнал — «Возобновить огонь по турецкой эскадре». Брандер оказался меж двух огней, в обе стороны проносились над ним раскаленные ядра.
«Оно так и веселей, пожалуй, — подумал Ильин, присматриваясь к первой линии турецких кораблей, — погибать, так с музыкой». Прямо перед ним чернела надвигающаяся громада линейного корабля.
— Братцы, товсь, подходим под выстрел, с крючьями стоять по носу и корме, — негромко скомандовал Ильин в наступившей вдруг тишине.
Турки на кораблях непонятно почему не стреляли, словно выжидали — может быть, это корабль-перебежчик сдается в плен?
Матросы действовали молча, сноровисто, ловко, а главное, без суеты.
«Молодцы, ай молодцы», — Ильин закинул голову на темнеющую громаду борта линейного корабли. Далеко наверху из открытого порта высунулся турок. Ильин помахал ему рукой, турок скрылся; крючья намертво сцепили брандер, посланный на корму, матрос подтянул катер.
— Братцы, мигом все в катер. — Ильин пробежал на нос, осматривая по пути надежность креплений, поджег первый фитиль…
Спустя несколько мгновений катер, двигаясь вдоль турецкого корабля, скользнул в его тени к корме…
— Навалились, братцы, — шепотом скомандовал Ильин.
Через несколько гребков катер вышел на середину бухты.
— Суши весла! — Ильин привстал и обернулся. Матросы весело переглядывались. Загребной, рослый белобрысый детина, снявши рубаху, не таясь, улыбнулся:
— Без отваги нет и браги.
Матросы дружно захохотали. У борта турецкого корабля гигантским костром полыхал брандер; огонь уже успел перекинуться на палубу, по которой в панике метались фигуры турок. Когда катер ошвартовался у «Грома», в самой середине турецкой эскадры взметнулся, намного выше мачт, огненный столб, громовой раскат потряс все вокруг. Турецкий корабль на мгновение приподнялся вверх и, развалившись, разлетелся на тысячи обломков пылающими факелами фантастического фейерверка…
В четыре часа утра Спиридов отдал приказ прекратить обстрел турецких кораблей, спустить шлюпки и спасать тонущих турецких матросов.
Стоя на юте у перил, адмирал молча смотрел на догорающие остатки боевой славы турок. Он не замечал первых лучей солнца, еще прятавшегося за складками гор, потому что они смешались с заревом гигантского костра.
«Вот он, венец моей службы, а большего желать грешно». Спиридов оглядел рейд, корабли эскадры. Освещенные пламенем и лучами восходящего солнца, выстроились они, будто былинные ратники.
«Да, — Спиридов задумчиво глядел вдаль, — лишь русские богатыри на подобное способны. Чем не герой Дмитрий Ильин, отважный командир «Европы» Федот Клокачев, не уступающие ему в отваге и выучке командиры: «Трех Святителей» — Хметевский, «Ростислава» — Лупандин, «Не тронь меня» — Бешенцов, а лихой командир «Грома» Перепечин…» Все они прошли многотрудную школу, в нелегкие времена были рядом с ним, лишь на разных ступенях. В суровых походах на Балтике, при штурме Кольберга, в ротах Морского корпуса и, наконец, в последнем многомесячном плавании вокруг Европы и кампании в Средиземноморье. Везде взращивал он у подчиненных инициативу и стойкость, отвагу и способность побеждать не числом, а умением… Ему было чем гордиться. «А те безвестные тысячи матросов на парусах и батарейных палубах… Когда же поймут там, — Спиридов непроизвольно посмотрел вверх, — что без оных все пресно и мертво…»
Быстрые шаги адъютанта вернули адмирала к действительности .
— Ваше превосходительство, наши трофеи… — лицо Спиридова озарилось улыбкой, — линейный корабль «Родос», пять галер, предположительные потери турок шестьдесят кораблей, тыщ около десяти людьми… — Адъютант взглянул на листок бумаги. — Наши потери — одиннадцать служителей, — улыбнулся, развел руками. Спиридов радостно-удивленно посмотрел на него.
— Идите в мою каюту, надобно реляцию сочинять в Адмиралтейств-коллегию…
Стоя за спиной к ловившему каждое слово адъютанту, флагман размеренно диктовал:
«Слава Господу Богу и честь Российскому флоту!
В ночь с 25-го на 26-е флот турецкий атаковали, разбили, разгромили, подожгли, в небо пустили и в пепел обратили. Ныне на Архипелаге в сем пребываем силой господствующей…»
Адмирал смотрел на распахнутую на балкон дверь. «Наконец-то заветы Петра становятся… к славе Отечества…»
* * *
Разгром турецкого флота при Чесме несказанно обрадовал вице-адмирала Сенявина, и он сразу же запросил у Чернышева подробности сражения. «Принеся поздравления мои B.C. с славными победами покорно прошу удостоить присылкою, как получите от адмирала Спиридова, обстоятельную реляцию; …Благодарность приношу, что в зависти простить меня изволили, теперь уж я не завидую, а только кляну судьбу, что отвела меня от таких славных дел и вояжа, в которой бы и теперь еще с радостью полетел… — И здесь же добавляет с огорчением: — Сколь ни стараюсь о приуготов-лении к походу моих судов, но знать судьбе то не угодно, чтоб я нынешним летом хотя малое участие имел в прославлении оружия великой нашей монархини, о чем обстоятельно от меня B.C. представлено и теперь то ж повторяю, что никакой не имею надежды нынешнею осень быть в походе; сие меня в такую скорбь и досаду приводит, что и изобразить не в силах».
Покуда, размышляя о Чесменской виктории, Сенявин не упускает и главную цель своего предназначения — создать флотилию, выйти в Черное море, положить начало Черноморскому флоту.
Хорошо сказать выйти, а попробуй. Выход в Черное море заперт. Пролив сторожат две крепости Керчь и Еникале. Овладеть ими должна армия, но она в Крым еще не переправилась, ждет помощи моряков. А у них, как на грех, малярия косит людей.
«Не завладев крепостью Еникале, идти в Черное море не можно, — сообщил в разгар лета Сенявин вице-президенту Адмиралтейств-коллегий графу Чернышеву и здесь же посетовал с горечью: — Я же о себе доношу, что 5 числа прошлого июля занемог лихорадкой, мучает через день, да так сильно, что все мои крепости перед ней не в силах ». Спустя неделю еще одно тревожное донесение: в вверенной мне флотилии все эскадренные командиры больны лихорадкой, так что Пущин от команды отказался, Сухотин хотя еще и не отказался, но очень болен».
«Лихоманка» не разбирала чинов и званий. Особенно тяжко приходилось солдатам и матросам. К осени они переселились в землянки, окружившие полумесяцем Таганрогскую бухту, готовились к зиме, а малярия косила их десятками. Каждую неделю на кладбище печальной белизной выделялись свежевыструганные березовые кресты над могилами…
А на рейде трепетали на ветру паруса десяти военных, «новоманерных» судов. На флагманском, трехмачтовом, 16-пушечном корабле «Хотин» Сенявин собрал офицеров.
В каюте флагмана, на переборках, развешаны схемы сражения эскадры Спиридова при Хиосе и в Чесме.
Обстоятельно изложив ход битвы, Сенявин проговорил:
— Сия виктория славу принесла флоту нашему впервые на море Средиземном. Прошу господ офицеров о том помнить, урок для себя сделать. Каково натиск и бесстрашие русских моряков крушит превосходного неприятеля.
Хрипловатый голос вице-адмирала иногда прерывался кашлем. Сенявин опять подошел к схеме Хиосского сражения и, опершись на указку, кивнул на переборку, где висела схема.
— Со времени великого Петра подобного триумфа флот не испытывал. В прошлом, по молодости, довелось мне целоваться с турками возле Лимана под Очаковом. В ту пору сила была на море у султана. — Сенявин откашлялся и продолжал: — Ныне приятель мой адмирал Григорья Спиридов не устрашился превосходства турок и храбро авангардней ошеломил неприятеля и принудил бежать в Чесму, где противник и нашел свой гроб.
Окинув взглядом притихшую в полудреме аудиторию, Сенявин ткнул указкой в схему:
— Одно в толк не возьму, пошто он, как флагман авангардии, покинул линию в бою и напролом полез на турецкого капудан-пашу?
Вопрос адмирала встрепенул собравшихся, они зашушукались, переговариваясь между собой, а Сенявин продолжал:
— К тому же как главный кумандир находился в позиции, как положено, не центре линии, а на фланге?
Переглядываясь, офицеры, видимо, тоже задумались над разгадкой действий Спиридова, а капитан 1-го ранга Яков Сухотин о чем-то спросил сидевшего рядом капитана 2-го ранга Скрыплева и, окинув взглядом товарищей, как бы подытожил мнение:
— Сие действо противуречит принятой всюду линейной тактике, ваше превосходительство.
Сенявин ухмыльнулся, довольный ответом.
— Мое такое же мнение, Яков Филиппович, к тому же флагман своим кораблем пожертвовал.
В салоне все одобрительно зашумели, видимо поддерживая такое суждение. Сквозь шум неожиданно прозвучала звонкая и вместе с тем задорная реплика:
— Дозвольте, ваше превосходительство?
Присутствующие смолкли и с интересом оглянулись на поднявшегося, рослого, голубоглазого, с ниспадающими на лоб светлыми кудрями Федора Ушакова. Вторую кампанию они приглядываются к этому крепышу-лейтенанту. По-прежнему по службе он строг с матросами, не чурается товарищей, не прячется за спины сослуживцев, прямодушен, но как-то не вписывается в компанейство во время застолий по части потребления хмельного.
Продолжая улыбаться, Сенявин одобрительно кивнул.
— По моему суждению, их превосходительство адмирал Спиридов поступил здраво, — твердо сказал Ушаков, — исходя из обстоятельств. Наиглавное действо его, как я разумею, имело целью ошеломить сильного неприятеля атакой флагмана турок, чего он и добился.
В салоне зашумели, а Ушаков продолжал как ни в чем не бывало:
— Касаемо погибели «Евстафия», тут, как видно, ветра недостало для доброго маневра уклониться от «Реал-Мустафы», а быть может, и течением навалило на турка.
Не сгоняя с лица улыбки, Сенявин почесал подбородок, как бы размышляя, а Ушаков не садился, подытожил свою тираду:
— И все же « Евстафий » уволок на дно флагмана не приятеля!
Офицеры задвигали стульями, перебрасывались репликами, стараясь как-то высказать свое несогласие с Федором Ушаковым, а Сенявин помахал указкой и, когда стихло, проговорил:
— Пожалуй, в твоих речах, Федор Федорович, есть кой-какой резон, хотя немудрено с тобой и поспорить. Одначе ты проворен. Свою линию творишь здраво. Вице-адмирал оглядел затомившихся офицеров.
— Ныне, господа, перервемся и прошу у меня отобедать, авось за столом и покумекаем о сказанном…
Зимние месяцы промелькнули незаметно, вперемежку с морозцем, мокрым снегопадом, штормовым ветром с Таманского берега.
Ранней весной Сенявин вызвал Ушакова:
— Нынче в кампанию эскадра в море пойдет. Пора нам помочь в Крыму армейцам. Ты же отправляйся к Воронежу. Примешь под команду транспорта, загрузишь лесом и приведешь в Таганрог. Ушаков молча недовольно морщился.
— Знаю, в море просишься. А кроме тебя Дон никто лучше не знает, лес-то надобен для постройки нашего первенца фрегата. Ушаков козырнул: