Глава 2
Нанять лодочника мне было попросту не на что, поэтому я отправился через город пешком, стараясь держаться подальше от мест, где меня могли бы узнать. К счастью, я покидал Почтлан в самое жаркое время дня, когда на улицах встречалось мало прохожих. По дороге я засмотрелся на крохотный домишко, в котором когда-то вырос. Я с тоской глядел на него и гадал, стоило ли мне вообще сюда являться.
Мой хозяин наверняка повсюду разыскивал своего беглого раба, так что оставаться в отчем доме было небезопасно, и уж конечно, я оказался здесь вовсе не затем, чтобы предаться сентиментальным воспоминаниям. И разумеется, не для отдыха — хотя мое избитое тело и ныло буквально все, живот то и дело сводило, а голова, казалось, и вовсе отделялась от плеч.
В общем, как ни крути, а ничего хорошего я здесь не ждал.
Впрочем, выбора у меня не было. Попытка разыскать Сияющего Света и людей, которых я считал его сообщниками, едва не стоила мне жизни, в результате я чувствовал себя преданным и униженным. Теперь же я замыслил еще один план, ничуть не менее опасный, чем та авантюра, из которой я только-только вышел живым. Я намеревался разыскать своего старшего братца и бросить ему вызов — обвинить его в причастности к убийствам в Койоакане и потребовать от него правды обо всем, что касалось главного министра и колдунов, и выведать информацию, которую он до сих пор так тщательно скрывал от меня.
Показаться в его покоях во дворце я бы не отважился из-за боязни быть схваченным моим хозяином или его слугами. Поэтому оставалось только наведаться домой.
Я наблюдал за домом, когда щуплая старушка вышла из него выплеснуть в канал содержимое глиняного горшка. Волосы у нее были пепельно-серые, кожа словно из жеваной бумаги, а руки и ноги такие тонкие, что, казалось, дети могли бы оторвать их. В своей убогой одежонке, с прихрамывающей из-за распухших суставов походкой, она выглядела хрупкой и жалкой, хотя на самом деле таковой не была.
Она покосилась на меня и засеменила обратно во двор.
— Матушка!
— Чего тебе? — бросила она через плечо так, словно разговаривала с посторонним.
— Ты же узнала меня! — Я направился к ней.
Она обернулась, не останавливаясь.
— Узнала? — холодно ответила она. — Нет. Ты напоминаешь мне моего младшего сына, этого забулдыгу Яота. Но ты не можешь быть им. Он раб и служит у главного министра.
Слово «раб» она выплюнула изо рта, словно нечаянно попавшую туда муху, однако не предприняла ни одной попытки преградить мне путь к дому.
Остановившись на пороге, я спросил у нее, где мой отец.
— В Чапультепеке, вместе с твоими братьями. Их призвали на постройку акведука. Всех, кроме Льва, разумеется. Достойный, почетный труд!.. — Она не упустила случая напомнить мне о моем рабском положении и об утраченной возможности трудиться свободно. — Сегодня я их не жду. Повезло тебе, не так ли? — прибавила она с усмешкой.
Значит, с отцом я не увижусь и мне не придется выслушивать всех его обвинений. Я ощутил облегчение, даже не обиделся, когда мать сказала:
— Остатки лепешек они забрали сегодня утром, поэтому не надейся, что тебя здесь накормят.
— Яот! — Моя сестра Кецальшальсиуитль — «драгоценный нефрит» — изготавливала во дворе бумагу. — Ты зачем здесь?
— Спасибо за ласковый прием, — угрюмо отозвался я. — Я долго был в пути, знаешь ли, и мне нужно отдохнуть.
— От тебя пахнет блевотиной, и вид у тебя, как будто ты дрался. — Она картинно повела носом.
Я присел рядом с ней.
— Это долгая история, Нефрит. Только сейчас я очень устал, чтобы рассказывать.
Мать вышла из дома с медным зеркалом, висевшим в нем еще со времен моего детства, и миской густой маисовой каши атолли. Запах пищи напомнил мне о том, как старательно я опорожнил свой желудок несколько часов назад.
— Я собиралась дать это собакам, но раз уж ты пришел, то можешь поесть, — заявила мать. — Ведь вы, рабы, как я понимаю, не привыкли к деликатесам.
Я набросился на кашу, а сестра не преминула заметить:
— Надеюсь, с этим не случится то же, что и с твоей предыдущей едой? Или ты уже не можешь переваривать твердую пищу?
— Оставь этот разговор, Нефрит, — буркнул я сквозь набитый рот. — Я не пью уже много лет. — Про себя я подумал, что вино старика Доброго в счет не идет, поскольку им я лечился; и ядовитое зелье Туманного, насильно влитое в меня, разумеется, тоже не считалось.
И все же он залил в меня самое настоящее вино. Я до сих пор помнил, как от него потеплело в животе, только охоту к нему у меня теперь уже точно отбили навсегда. Меня замутило, и я поспешно отодвинул миску с кашей.
— Что такое? Тебе не нравится? — спросила мать.
— Не привык к простой домашней пище, — съязвила сестра. — Он же кормился лакомствами с хозяйского стола. А наша простецкая еда вызывает у него рвоту… Дай-ка ему зеркало, мама! Пусть полюбуется на себя, посмотрит, во что превратился!..
— Послушайте, да я просто наелся, не могу больше… — Я умолк, когда увидел свое отражение в зеркале.
Свои глаза с расширенными зрачками, бегающие из стороны в сторону, я все же признал, несмотря на сильно распухшие веки. Остальное было не мое — под глазами иссиня-черные круги, распухший переломанный нос, бесформенные уши и, по-видимому, совсем изуродованное тело под плащом, на которое я даже не отваживался взглянуть.
— Ну да, я не красавец, — признал я, когда обрел дар речи. — Ну да, я побывал в драке. Но она произошла не по моей вине!
— Удивляюсь, как ты еще помнишь что-то, — язвительно заметила сестра.
— А сама-то как выглядела, когда Амаштли в последний раз поколотил тебя? — огрызнулся я, теряя терпение. Мой зять и впрямь любил дать волю своим кулакам, как моя сестра своему языку.
— Ну хватит! — вмешалась мать, за долгие годы привыкшая разнимать нас. — Яот, ты же ведь не ради ссоры сюда пришел! Чего тебе надо?
— Мне надо поговорить со Львом.
Мать с сестрой переглянулись, потом мать с несвойственной ей вкрадчивостью произнесла:
— У тебя опять неприятности, не так ли? Это серьезно?
— Моя жизнь в опасности.
— О-о!.. Куда как серьезно! — снова съязвила сестра.
— Послушайте, вы поможете мне или нет?!
— Мы пошлем ему весточку, — сухо сказала мать. — А вот придет ли он, это уже другой вопрос. Он не любит тебя, Яот.
— Знаю.
— А ты пока отмылся бы. Попарься в баньке. Да, да, банька — это отличная мысль! Хоть на какое-то время скроешься с наших глаз!
Я посмотрел на крытую куполом баньку и представил себе, как, сняв свои грязные лохмотья, избавлюсь наконец от городской пыли и копоти в этом сладостном мире пара и чистой воды.
— А кто будет топить? — спросил я, с подозрением глядя на сестру.
— Я! — решительно ответила Нефрит. — Не беспокойся, протоплю как надо. Можешь мне поверить!
Сестра сдержала слово и растопила баню до красного жара.
— Может, мне зайти и отхлестать тебя веничком? — поинтересовалась она со злорадной улыбкой, когда я раздевался.
— Ну уж нет, спасибо.
Представив, как сестрица будет отхаживать меня связкой длинных прутьев, я передернулся. Кроме того, мне необходимо было собраться с мыслями. Ничто на свете так не освежает взгляда на жизнь, как хорошая парная баня. Там нельзя бегать, драться или ругаться — можно только думать.
Я размышлял о людях, с которыми познакомился начиная с праздника Поднятых Знамен. Их имена и лица всплывали перед моим мысленным взором.
Первым среди них был Сияющий Свет — любезный юноша, который, если верить его деду, успел освоить почти все земные пороки. Старик Добрый считал, что Сияющий Свет и Туманный состоят в любовной связи, но настолько ли сильно было влияние Туманного на юношу, чтобы убедить того расстаться со своим состоянием? И как сумел он заставить юного торговца преподнести в жертву богу войны какого-то замученного истощенного пленника и тем самым опозорить доброе имя всей своей семьи?
Эти мысли привели меня к Туманному. Я не мог представить его лицо, так как под вечным слоем сажи ничего нельзя было разобрать. Но в имени его достаточно было заменить первоначальный иероглиф, означающий «молодого человека», на «клубящийся туман», как все моментально становилось на свои места. Был ли он в действительности моим извечным соперником Тельпочтли? Если да, то выходило, что именно Тельпочтли прибрал к рукам деньги моего хозяина и Сияющего Света, состоял с Сияющим Светом в любовной связи, а теперь еще и держал его у себя в плену. Если увечья на мертвом теле из канала и на теле омовенного раба Сияющего Света наносились одной и той же рукой, значит, Тельпочтли держал у себя и остальных пропавших колдунов. Неужели все это было задумано только в ответ на историю столетней давности? Во мне зашевелилась какая-то детская обида — ведь в том, что случилось много лет назад, даже не было моей вины!
Теперь я попал между этим сумасшедшим и моим хозяином, которому так нужны были эти колдуны, что он охотно пожертвовал бы мною в обмен на них. Вспомнив изборожденное морщинами лицо старика Черные Перья, я вдруг понял, что до сих пор не знаю, почему главный министр так рьяно гоняется за этими колдунами и даже готов перейти дорожку самому императору.
Вспомнил я и еще двух человек, которых мне теперь не хотелось бы видеть никогда.
Во-первых, Лилия. Мне нравилась эта женщина, но ее образ в моей душе оказался теперь связан с предательством — после того, как мои враги с ее помощью выведали мои секреты и попытались убить меня. И мне было совершенно наплевать, что она сделала это ради спасения жизни своего сына. Она пролежала в моих объятиях всю ночь и только утром призналась, что использовала меня. Об этой женщине я теперь не мог вспоминать, не скрипя яростно зубами.
Труднее всего приходилось думать о другом человеке. О Проворном. Если его отец и впрямь Тельпочтли, значит, матерью, несомненно, являлась Маисовый Цвет. И возраст у парня был подходящий. Я понимал, что, несмотря на все наши предосторожности, дитя Маисового Цвета могло оказаться моим. Знал ли это Проворный? И не потому ли он спас меня от Тельпочтли? И не из-за этого ли показалось Лилии, будто он боится Тельпочтли? Но если так, то зачем он тогда вообще ввязался в это дело вместе с Тельпочтли?
До сих пор меня не интересовало, моего ли ребенка родила Маисовый Цвет, но теперь я знал Проворного лично — я видел его, разговаривал с ним, и дважды он спасал мою жизнь. Парень, который мог быть моим сыном, вырос и почти уже стал мужчиной. Это происходило не на моих глазах. Я не знал ни как он рос, ни кто занимался его воспитанием. Я чувствовал себя как человек, которого превознесли до небес и восславили как великого воина, а потом застали бегущим с поля битвы. Я ощущал себя горе-воином, у которого отобрали драгоценный воинский наряд, перья и доспехи, и от осознания этой утраты у меня потекли слезы, и я плакал, пока не уснул.
Я видел сны. Мне снились те, кого уже не было в живых, — старик Дорогой, задыхающийся в клубах дыма, омовенный раб Сияющего Света, и семья мальчика, которого мы с Рукастым нашли на развалинах обгорелого дома, и человек, чей труп со следами пыток жрецы выловили в канале. Они толпились вокруг меня и что-то говорили все разом. «А как же быть с нами? — спрашивали они. — Мы не просили впутывать нас в эти страшные дела. Кто-нибудь теперь позаботится о нас?»
Засыпать в парилке — большая ошибка.
Я очнулся, избавившись от одного кошмара, чтобы сразу же погрузиться в другой. В удушливой жаркой темноте кто-то дергал меня за лодыжку, словно собака, вгрызающаяся в кость, или морское чудовище, волокущее обреченного моряка на дно. Я истошно завопил. Я призывал на помощь богов, императора и свою мать. Я отчаянно брыкался, тщетно хватаясь руками за гладкую скользкую стену, а потом вдруг ударился головой о порог бани.
Яркое дневное солнце ослепило меня, и, когда я зажмурился, перед глазами замелькали искры.
— Что это с ним? — прозвучал чей-то грозный голос.
— Он, наверное, уснул, а ты его разбудил, — ответила Нефрит.
— Может, ему приснился кошмар? — предположила мать.
— Будем надеяться, что нет. А то бы я и тормошить его не стал, — сказал Лев. — Эй, сонная жаба, ты очухался или нет?
Я сел, и двор моментально завертелся вокруг меня. Я тряхнул головой, надеясь как-то прояснить ее, и тотчас же пожалел, потому что в ушах страшно зазвенело.
— Я парился в бане, — сообщил я неизвестно зачем и уставился на брата. В наружности его я увидел нечто необычное. Я закрыл глаза, решив, что мне это померещилось, но, когда снова открыл их, брат был на том же месте и выглядел так же. — А почему ты так странно одет? — поинтересовался я.
Свой длинный желтый плащ городового он сменил на коротенькую холщовую накидку, едва прикрывавшую колени. Длинные волосы оказались кое-как перевязаны куском простой веревки, а не обычными белыми лентами. Губных пластин и серег он больше не носил и лицо не разрисовывал. Куда-то исчезли с ног сандалии. Передо мной стоял вроде бы мой брат, но вряд ли кто-то в целом городе узнал бы его теперь. Конечно, он и сам осознавал это. Если не считать аудиенций у императора, куда полагалось являться в скромной одежде, то казалось просто немыслимым, чтобы человек такого ранга, как мой брат, скинул с себя таким трудом завоеванные регалии — тем более что родился он простолюдином.
Пальцами он с отвращением теребил подол поношенного плаща.
— Ты бы хоть объяснил, что к чему, Яот. Ведь чтобы повидаться с дурачком младшим братом, мне пришлось вырядиться в эту рвань, иначе половина войска увязалась бы за мной, чтобы вырезать всю мою семью. Зачем ты вообще убежал? Ты хоть понимаешь, что главный министр разослал повсюду своих людей и они разыскивают тебя? И ко мне уже наведывались! Разумеется, я заявил им, что здесь тебя искать нет смысла. И ты уже много лет не бывал дома, а уж теперь и подавно не появишься, понимая ситуацию. По-моему, я явно переоценил тебя!
— Ты думаешь, почему я убежал? — обиженно воскликнул я. — Меня все время норовят убить!
Он окинул взглядом мое голое тело; я стыдливо съежился, пока сестра не протянула мне чистую набедренную повязку.
— Что-то не заметно, — проговорил он. — И чем я, по-твоему, могу тебе помочь?
— Ты можешь рассказать мне о случившемся в Койоакане.
Брат мой заметно приуныл. Он переминался и ерзал, словно к нему под плащ залетел шершень.
— О чем это ты?
— Ну, ты же помнишь слова императора? Он сообщил, что мой хозяин пошел на крайние меры, разыскивая тех колдунов. И я хорошо помню твой рассказ — о воинах, которых посылали в Койоакан. Тогда мне показалось, будто ты от меня что-то скрыл. Но при этом ты посоветовал мне наведаться туда; я так и сделал. Я видел там сгоревший дотла дом и тела — детей и женщины. В общем, я нашел все, что ты имел в виду.
— О чем ты толкуешь?
— Мне интересно, зачем ты так недвусмысленно намекал мне, где искать, но при этом не захотел рассказать о произошедшем там. Ты хотел, чтобы я своими глазами полюбовался на дело рук главного министра, но сам промолчал — боялся, что я спрошу, откуда тебе известно так много. Только, знаешь ли, я нашел в том доме гораздо больше, чем ты рассчитывал, — я обнаружил следы воинов, которых посылали на расправу. Я нашел обгорелый ремешок от сандалии, какие носят воины. Ты носишь такие! Неужели и ты был там? Неужели ты тоже убивал этих людей?
— Яот! — в ужасе вскричала мать.
Мой брат молчал. Лицо его побагровело от гнева, подбородок трясся.
Наконец-то я добился своего — я высказал ему обвинение и зашел слишком далеко, чтобы отступать.
— Послушай, Лев, с тех пор как мы с тобой последний раз виделись, на меня покушались много раз — угрожали ножом, похищали, едва не задушили, избили до полусмерти, отравили ядом. Я нашел в канале мертвое тело. Ладно, допустим, к нему ты не имеешь отношения, но я сам рылся в обгорелых останках мирных людей, и я знаю, что убили их воины. Ты умудрился не сообщить мне почти ничего, но я увидел там достаточно, чтобы сделать выводы. Ты являешься одним из императорских палачей. Не твою ли работу я видел в той деревне? Но зачем? Зачем это понадобилось? Ответь мне, Лев! Я знаю, что одного из колдунов взяли как раз в том доме. Только зачем понадобилось убивать его семью?
На этот раз брат не сумел сдержать ярости. Он подскочил ко мне и ударил наотмашь. Нависая надо мной, он взревел:
— Да кем ты себя возомнил, что смеешь разговаривать со мною в таком духе?! Разве я должен отвечать на вопросы какого-то презренного раба, пьяницы и неудачника? — Потом он накинулся на мать и сестру: — А вы?.. Вы пригласили меня сюда, чтобы я выслушивал все это? Я тащился через весь город в каких-то позорных обносках, и спрашивается: ради чего?! Слушать, как этот придурок бросает мне в лицо обвинение в убийстве?
— Сядь!
Мой брат, будучи воином, привык повиноваться приказам, но в том, что он услышал сейчас, крылось нечто более старое и глубинное. Этот материнский окрик напомнил ему о детских временах, а мальчишкой он всегда повиновался матери с робкой готовностью, хотя и был старше и сильнее меня. Вот и сейчас он подчинился и даже покраснел.
— Я скажу тебе, кто он. Он твой брат и мой сын, — напомнила ему мать и с угрозой в голосе продолжала: — А теперь убери от него ручищи и отвечай на его вопросы. Я хочу послушать.
— Матушка!.. — начал я, но она приструнила и меня:
— А ты, Яот, старайся выражаться приличнее!
Лев сел, не переставая свирепо смотреть на меня.
Я перевел дыхание и попытался начать заново.
Мать права — мне следовало тщательнее выбирать слова. Ведь Лев был одним из наиболее чтимых и грозных людей в городе. Его окружали почести и достаток, дарованные императором за боевые подвиги. Встретив такого человека на улице, любой ацтек не задумываясь учтиво посторонился бы. И все же Лев расстался на время со своим солидным, респектабельным образом и пришел повидаться со мной. И пусть он сделал это с определенной целью, но я-то знал, чего ему это стоило.
— Извини, Лев. — Этот неожиданно примирительный тон слегка разгладил свирепое выражение на его лице. Даже мать вздохнула с облегчением. — Просто мне нужно было знать, что сделал мой хозяин и почему. Ты же помнишь поручение императора. Я должен найти колдунов и привести их к нему, а еще рассказать ему о замыслах главного министра. Если я не сумею выполнить этого, то меня скорее всего ждет участь тех людей из деревни, а то и похуже.
Брат украдкой посмотрел на мать, которая наблюдала за ним с нетерпением, словно судья, ожидающий услышать показания очевидца.
Лицо его переменилось — из багрово-красного сделалось молочно-бледным и почему-то вдруг обвисло. Теперь перед нами сидел не прославленный воин, а какой-то преждевременно состарившийся простолюдин.
Он закатил глаза к небесам и зажмурился. Когда он снова открыл их, я увидел то, чего никак не ожидал, — слезу, сбегавшую по щеке.
— Я не знаю, зачем это было нужно. — Он почти шептал. — Мне ничего не объяснили. И до нашего с тобой разговора с императором, Яот, я считал, что эти приказы исходят от него. Я стал бы есть землю, лишь бы исполнить их! — Он невольно коснулся пальцами земли.
— Значит, все это правда, — угрюмо заключила мать.
— Я постарался, чтобы они меньше мучились! Я велел своим людям вывести детей из дома — они не видели гибель друг друга. У меня не оставалось выбора! Ты понимаешь?
Мы все словно потеряли дар речи на некоторое время. Сестра сидела потупившись, у матери лицо будто окаменело. Я первый сумел наконец вымолвить:
— По-моему, Лев, тебе лучше рассказать все с самого начала.
* * *
— Я не хотел этим заниматься! — начал оправдываться брат. — Ведь это не воинское дело — душить удавкой женщин и вышибать мозги из малых ребят, бить их головой об стену, словно трепыхающуюся рыбу.
Краем глаза я заметил, как моя сестра поморщилась.
— Тогда зачем же ты согласился? — спросил я.
— Не говори глупостей! Мы подчиняемся приказам! Мы к этому привыкли. Привыкли кроить головы пьяницам на площади перед дворцом.
Я пропустил эти слова мимо ушей.
— Ты думал, что эти приказы отдавал император?
— А кто еще? Я не слышал их из его уст, но… — Мой брат тяжело вздохнул. — Я объясню, как все это было. Нам ничего не сообщили об этих людях, нам даже их имена не назвали. Нам просто надлежало найти в деревне старосту и забрать указанного им человека. Я пришел в Койоакан с отрядом воинов. Со старостой и его помощниками мы встретились за деревней до рассвета.
— И что они сказали тебе? — спросил я.
— Ничего! Но ты верно угадал. Я уловил пару раз слово «колдун», когда они шептались между собой и думали, будто мы не слышим. После этого я решил, что мы попусту теряем время. Я подумал, что любой колдун на то и колдун — заранее догадаться о нашем приходе и исчезнуть как туман перед самым нашим носом. Это не трудно для обычного человека — ты попробуй-ка проведи целый отряд тяжело вооруженных воинов в кромешной темноте через деревню, не наделав шума. Они наверняка слышали нас, еще когда мы были на другом берегу озера. Только этого колдуна мы почему-то взяли без всяких хлопот. Мы даже послали людей на задворки — на случай, если он проделает дыру в стене и захочет удрать. Но, как оказалось, жил он в жалкой лачуге — я мог бы пробить ее стену одним локтем. Так что опасения наши были напрасны. Староста просто позвал его, и он послушно вышел.
— И как он выглядел?
— Костлявый невзрачный дохляк. Смотреть не на что, кроме разве что ушей. Мне кажется, по ушам я бы узнал его где хочешь.
— И что дальше стало с тем человеком? — поинтересовался я.
— Мы доставили его в темницу Куаукалько. А потом и думать о нем забыли. С какой стати нам о нем вспоминать? Я просто радовался, что нам не пришлось никого убивать. Говорю же ведь — не солдатское это дело, во всяком случае, за такое наград не выдают. Поэтому когда нам было велено вернуться…
— Когда именно это произошло? — оживился я.
— Вскоре после арестов. Мне и моим людям это не нравилось, но приказ есть приказ, и он отчетливо дал нам понять, что от нас требуется. В чем бы там ни провинился арестованный нами человек, но семья его обречена была на смерть, а дом надлежало сжечь дотла.
— «Он отчетливо дал вам понять»? Кто «он»? — спросил я, хотя мне казалось, что я уже знаю ответ.
Лев вопросительно посмотрел на мать, и она велела ему продолжать.
— Он говорил каждым из нас, и мне показалось, очень торопился. Такое впечатление, будто он беседовал лично с каждым, кто участвовал в этом задании, и никому не мог это перепоручить. Это был твой досточтимый хозяин, Яот, — главный министр господин Черные Перья собственной персоной!
Он окинул взглядом поочередно всех нас, словно хотел определить, какое впечатление произвели на нас его откровения. Если он надеялся увидеть на наших лицах потрясение, то его ждало разочарование. Мать с сестрой и бровью не повели за все время его рассказа, а я наперед знал, о чем он будет говорить. Все трое смотрели на него и угрюмо молчали.
Лев провел ладонью по лицу и потом взглянул на нее так, будто его удивило, что она сделалась влажная.
— Мы повесили женщину на стропилах. Это он велел нам. Но сначала я ударил ее по голове — чтобы она не смотрела и не кричала. Я объяснил своим людям, что так нам легче будет управиться. — И вдруг он закричал, как зверь, надеющийся отпугнуть своих мучителей: — Вы что же думаете, нам этого очень хотелось?! Главный министр приказал нам размозжить детям головы. У меня не было выбора — я получал приказ в присутствии моих подчиненных! Он нарочно так устроил! Если бы мои люди своими ушами не слышали этого приказа, все могло бы произойти по-другому. А так я ничего не мог изменить!
— Что еще ты сделал? — спросил я.
— Мы обшарили дом и подожгли его. Даже дом пришлось стереть с лица земли, чтобы никто не вспоминал о его обитателях.
Я порывисто подался вперед, стараясь не выдать себя голосом.
— Вы схватили всех, кто был в доме? Ты в этом уверен?
Брат посмотрел на меня с недоумением и какой-то затаенной надеждой.
— Всех, кто был в доме… А почему ты спрашиваешь?
Я колебался, не зная, насколько ему можно верить и стоит ли рассказывать о мальчишке, которого нашли мы с Рукастым.
— Нет, я просто предположил, что кто-нибудь мог удрать.
— Я истребил целую семью.
— Ты уверен?
— Да, — проговорил брат с нескрываемой горечью в голосе. — Мы порешили всех до одного. — Он вздохнул и продолжал: — Только одного я спас.
— Спас?! — вскрикнули одновременно мать и мы с сестрой.
— Возможно, мы не так хорошо обшарили дом, как должны были. Я вернулся, так как меня не оставляло ощущение чего-то упущенного. Я притворился, что натер камнем ногу, сказал своим, что догоню, и вернулся в деревню. В горящем доме кто-то кричал. Я понимал: мне следовало оставить его там, но я уже по горло был сыт всеми этими зверствами. Я успел вытащить его до того, как рухнула крыша. Это оказался мальчишка, и вытащить его стоило трудов, потому что он брыкался, орал и цеплялся за мертвое тело матери. Он перестал вопить, только когда я отпихнул ее в сторону.
— Так ты ослушался приказа? — Я пытался сопоставить привычный образ моего брата с человеком, спасающим из огня ребенка. — А если бы тебя поймали на этом?
— Тогда твой хозяин приказал бы порвать меня на куски! — рявкнул он.
— И где сейчас этот мальчик? — озабоченно спросила моя сестра.
— Понятия не имею, — ответил Лев. — Как только я поставил его на ноги, он удрал. И меня это не удивляет. Бедный парнишка, наверное, боялся меня не меньше, чем пожара.
Я вспомнил потерявшего дар речи мальчонку, которого не смогла разговорить своим ласковым обхождением даже Звезда. А ведь теперь факты, известные ему, стали важными как никогда.
Пока я думал над этим, мои брат с сестрой успели поссориться.
— Да мне наплевать, чьи приказы ты выполнял! — кричала сестра. — У тебя что, своей головы на плечах нет? Неужели ты не соображал, какие зверства творишь?
— Нет, ты не понимаешь, — начал было оправдываться Лев. Он жалобно посмотрел на мать, но та нарочито отвернулась. — Ты никогда не служила! Ты не представляешь, что это такое!
— Даже Яот никогда бы так не поступил! — Нефрит размахивала своей колотушкой для выделки бумаги, словно грозный воин, потрясающий мечом. — Он уж как-нибудь придумал бы выход из такого положения!
— Но я же вытащил парня из огня! — оправдывался Лев. — Я рисковал своей жизнью, спасая ему жизнь! Ведь это что-то значит?! Я больше ничего не мог поделать! — Он вдруг накинулся на меня, взревев: — Это все твой хозяин виноват!
— Нечего во всем винить Яота, Лев, — вмешалась мать. — По-моему, тебе следовало рассказать ему об этом давным-давно.
— Он не мог, — неожиданно для себя вступился я за брата. — Ему было стыдно. Правда, братец? Особенно когда ты понял, что старик Черные Перья обманул тебя, выдавая свои приказы за повеления императора.
— Но тогда надо было хоть об этом мальчике позаботиться! — заметила сестра. — Как ты думаешь, что с ним теперь?
— Не знаю, — признался брат в скорбном унынии.
— А я знаю, — заявил я. — И я только что придумал, как ты мог бы загладить свою вину, а заодно, возможно, и воздать по заслугам моему хозяину.
И я поведал им обо всем приключившемся со мною после праздника Поднятых Знамен.
Я сообщил им все, что счел нужным. О ночи, проведенной в объятиях Лилии, я упоминать не стал, но, чтобы остальное приобрело какой-то смысл, я вынужден был промямлить им сбивчиво историю моих свиданий с Маисовым Цветом, девушкой, торговавшей своим телом.
Слушая этот лепет, моя сестра то и дело закатывала глаза к небесам. Мать же оставалась неизменно спокойной, словно ничто уже не могло тронуть ее сердца. Лев внимал мне, прикрыв глаза. Быть может, он надеялся почерпнуть из моих приключений что-то полезное для себя.
Мать первой нарушила тишину, когда я закончил.
— Так вот оно что! Оказывается, ты вместо посвящения богам предавался блуду с какой-то дешевой рыночной шлюхой!
— Но не все же время! — попытался оправдываться я. — И она была не такая уж дешевая.
— И тебе даже не хватило здравого смысла позаботиться о том, чтобы она не забрюхатела!
— Да нет же, постой! — крикнул я. — Это не я обрюхатил ее, а Тельпочтли! Она же сама сказала!
— И ты ей поверил? — вмешалась в разговор сестра. — Ну уж нет, тогда я беру свои слова назад! И ты, Лев, теперь знай: Яот все-таки глупее тебя!
Брат насупился, но не ответил ей и задумчиво взглянул на меня:
— Давай-ка посмотрим, правильно ли я понял. Значит, по твоим словам, Тельпочтли, этот твой школьный дружок, успевший удрать и не попавший на плаху за блуд, на самом деле сбежал с девицей, с какой вы оба встречались. И у них родился ребенок, о котором она тебе говорила. А теперь он гоняется за тобой, прикидываясь жрецом, играет в азартные игры и повсюду таскает с собой этого парня. Так?
— Думаю, они недавно вернулись в город, — предположил я. — Проворный вырос в чужих краях, в изгнании. У него до сих пор остается неместный акцент. — Про себя я задумался, где парень мог приобрести этот выговор. Может, у тарасканцев? Тогда понятно, откуда бронзовый нож. — Тельпочтли, конечно же, скрывает свое настоящее имя и переодевается, выдавая себя за жреца. Разве разглядишь под этой черной сажей, кто там на самом деле?
— Но Тельпочтли был настоящим жрецом! Зачем же ему зарабатывать на жизнь запрещенными ставками?
— И я был жрецом! А почему я сейчас раб? — обиженно возразил я. — Тельпочтли жил вне закона с тех пор, как покинул Дом Жрецов. Ты же сам сказал — его должны были отправить на плаху. Ему нечего было терять.
— Ну ладно. И что ты теперь собираешься сделать? Пойти и выдать их всех императору — твоего хозяина, Тельпочтли и его парня?
— Этот юноша, возможно, приходится тебе племянником, — напомнила Льву мать.
— Ну вот еще! — возмутился я. Меня коробила та легкость, с какой мать и сестра почти поверили в то, что этот ребенок мой. — К тому же, сдается мне, это не очень хорошая мысль. Императора интересуют колдуны, а не какие-то там небылицы про главного министра. Если мы сообщим императору, будто старик Черные Перья потерял след колдунов и понятия не имеет, где они, а сами при этом будем знать о них не больше его, то разве это поможет нам?
— Тогда что же нам делать? — Я заметил, как мы со Львом вдруг стали союзниками. Но я не радовался по этому поводу — вряд ли осыпанный почестями могущественный воин смог бы долго действовать по указке обесчещенного младшего братца. — Разыскать этого Туманного, этого Тельпочтли, или как там его?..
Я поморщился:
— До сих пор от этого не было толку. И потом, я даже не знаю, как он на самом деле выглядит — все время вымазан сажей, да и столько лет прошло. Я бы все-таки сосредоточился на этих колдунах. По-моему, нам следует выяснить, почему мой хозяин так интересовался ими с самого начала. За что старик Черные Перья взялся истреблять их семьями? Мальчик, которого ты спас из огня, на данный момент единственный, кто может сказать нам это. Насколько мне известно, он остался в семье Рукастого. Когда я уходил, он все время молчал. Конечно, за это время он мог заговорить, но если нет, то только потому, что Звезда уж больно с ним цацкается. Мне кажется, ему нужна хорошая встряска, его следует напугать и вышибить предыдущий страх. — Я в упор посмотрел на брата. — Новая встреча с тобой как раз могла бы помочь.
— Как это жестоко! — воспротивилась моя сестра.
— Но возможно, он прав, — возразил ей Лев, потом спросил у меня: — Так ты хочешь завтра навестить своего друга Рукастого? — Мысль о предстоящей возможности пусть и в малой степени загладить свою вину отчасти вернула ему былую жесткость манер.
Но гордость его явно страдала под укоризненными взорами матери и сестры. Вскоре он заявил, что устал и хочет пойти в дом отдохнуть. Я представил себе, как он сидит всю ночь лицом к стене, то гневно скалясь, то морщась от горечи и сожаления, то недоуменно хмурясь при мысли о том, в какое положение попал.
— Ну а ты пока можешь заняться чем-нибудь полезным, — сказала мать, протягивая мне деревянную колотушку.
— Что-о?.. — слабо воспротивился я. — Значит, братцу моему ты позволяешь войти в дом и отдохнуть, а я давай делай бабью работу?!
— Ты ел нашу еду, значит, мог бы и поработать у нас, — заметила сестра. — И оставь Льва в покое. Разве не видишь, как ему тяжело?
— Мне тоже тяжело! На мне до сих пор живого места нет от побоев. А я никого не убивал!
Меня поразило, до чего же быстро забылись прегрешения моего братца. Но я проглотил эту обиду, так как понимал, что любимым сынком мне не быть никогда.
