ТРЕТИЙ ДЕНЬ
ОРЛА

Я вышел из хозяйского дома до рассвета, ни с кем не обмолвившись ни словом. Главный министр еще спал, и меня это устраивало — я не хотел, чтобы он узнал, как я пренебрег его приказом отдыхать. Я прихватил с собой кое-что из денег старика Дорогого, хотя вовсе не собирался делиться даже частью их с каким-то колдуном.

Мой новый приятель Рукастый жил в Атлишко — одном из восточных кварталов города, располагавшемся прямо у самого берега, три или четыре раза в год затопляемого, несмотря даже на дамбу, соленой водой.

Я появился у его дома спозаранок, но жизнь здесь уже вовсю бурлила.

Дети, казалось, были здесь повсюду. Малышня с радостными воплями гоняла по двору индеек и собак при помощи двух человеческих берцовых костей. Двое ребятишек постарше стояли в сторонке, напустив на себя степенно-взрослый вид и явно борясь с искушением — то ли присоединиться к игре, то ли отнять у малышей кости, эту почетную семейную реликвию — останки двух вражеских воинов, собственноручно добытых Рукастым в бою.

Малыши только смерили меня равнодушным взглядом и продолжали игру, зато их старшие братья с интересом следили за мной, пока я через двор шел к жилой половине дома.

Их здоровяк папаша встретил меня на пороге. Плащ на нем был еще более ветхий и поношенный, чем в нашу первую встречу, на лице его я заметил озабоченность.

— Прелесть что за сорванцы! — похвалил я его. — И что, все твои?

Он заглянул мне через плечо.

— Не знаю. А ты скольких видел?

— По-моему, семерых.

— Тогда нет. Двое самых маленьких — моего брата отпрыски. Вообще-то у нас их девять, — объяснил он тоном как будто извиняющимся. — Но старшая дочка теперь замужем, а ее сестру и двух братьев мы отдали в школу. Ицкоатль и Мазатль тоже скоро пойдут туда же — если, конечно, я когда-нибудь не сорвусь и не задушу весь выводок собственными руками! Ой, извини…

Он вернулся через пару минут, отобрав у сорванцов кость, растащив в стороны троих дерущихся карапузов, вытащив четвертого из бани и наорав на двух старших — хотя за что досталось последним, я так и не понял.

— Вот хочешь верь, а хочешь нет, а мы опять ждем прибавления!

— Ты, видать, детишек любишь.

— Да какой там любишь! Просто ничего не могу поделать.

— Да слушай его больше! Он обожает их! — К нашему разговору присоединилась молодая женщина, вышедшая из дома с кипой одеял в руках. Она перевела взгляд с меня на Рукастого. — Ну что, познакомишь?

— Меня зовут Яот.

— Яот? А-а… знаю, знаю! Слыхала про ваши приключения на пирамиде. Как нехорошо все вышло для вас! И для того несчастного человека, которому принадлежал раб!

— Да всему городу уже об этом известно, Атотот, — сухо заметил Рукастый. — И все по твоей милости! Это жена моего брата, — объяснил он. — Их половина дома на той стороне двора, но Атотот целыми днями торчит у нас — языками чешут с моей Ситлали.

— Да. А кто поможет твоей жене подготовиться к родам? — Она посмотрела на меня и улыбнулась. — Нам приходится быть терпеливыми с ним, беднягой. Ему ведь сейчас ой как нелегко!

Рукастый болезненно поморщился.

— Если ты ищешь своих двоих, то посмотри в бане. А собаку, если она еще с ними, я хотел бы получить обратно! — И, уже обращаясь ко мне, он прибавил: — Теперь понимаешь, почему я трачу столько денег на колдунов и на их толкования всех этих рождений?

— Э-э… да в общем-то из-за них я и пришел.

— Из-за рождений?

— Нет. Из-за колдунов. Мне бы надо сходить повидаться с одним.

— А-а!.. Так ты хочешь, чтобы я тебе кого посоветовал…

— Нет, я уже знаю одного человека из Койоакана. Только, видишь ли, у меня при себе много денег для него, вот я и подумал, не мог бы ты пойти со мной — на тот случай, если вдруг вляпаюсь в какие неприятности по дороге? Понятное дело, я тебе заплачу.

Здоровяк посмотрел на меня с подозрением:

— Неприятности? Какие еще неприятности?

— Ну… воры, например.

Я понимал, что он задаст этот вопрос, всю ночь соображал, как бы на него ответить, и в итоге решил соврать. Ну разве я мог объяснить Рукастому, чего ожидал увидеть в Койоакане, когда сам этого не знал? А мрачные намеки моего братца могли Рукастого и вовсе отпугнуть. К тому же, заведи я разговор про воинов, про главного министра и про карательные меры, Рукастый затребовал бы тогда еще больше денег.

Он задумчиво поджал губы.

— Койоакан отсюда далековато будет. Целый день уйдет на дорогу туда и обратно. Нет, конечно, я сходил бы с тобой, только…

Я вздохнул:

— Ладно, скажи уж сразу — сколько ты хочешь?

Я понимал — какова бы ни была цена, дело того стоило. Если Лев говорил про Койоакан правду, то там и впрямь могло произойти все, что угодно, а в таком случае мне потребуется в помощь крепкая, надежная рука.

Койоакан располагался на юго-западном побережье озера, в самом конце насыпной дамбы.

Сыновей Рукастого Ицкоатля и Мазатля — Обсидианового Змея и Оленя — мы взяли с собой.

— Неучи оба, все в меня, — заметил их отец. — Оставь их дома, так и вовсе хлопот не оберешься.

Я опасался брать мальчишек, но желание их отца оказалось сильнее моих возражений.

— Да все будет в порядке, — успокоил меня Рукастый. — Ну сам посуди, что может в дороге случиться? Мне даже деньги у тебя брать как-то неловко. — Он был в хорошем настроении — видимо, радовался возможности удрать ненадолго из дома. Мне хотелось сообщить ему настоящую цель нашего похода, но я воздержался. Мысленно я убеждал себя тем, что он, возможно, прав и в дороге ничего не случится. Я не желал, чтобы он развернулся и пошел обратно, предоставив мне путешествовать в Койоакан в одиночестве.

Чтобы сменить тему разговора, я спросил у него о письме, которое он доставлял по поручению моего хозяина.

— Понятия не имею, что было в этом письме. Говорю тебе, я не умею читать.

— А куда ты его носил?

— В Почтлан — в дом того торговца, Сияющего Света. — Когда я удивленно присвистнул, он немного оторопел и пояснил: — Так надо понимать, это был ответ на письмо, которое я перед этим принес твоему хозяину.

— А кто вручил тебе его?

— Какой-то убогий старый раб. Я спросил его о содержании письма — ну… просто так, из любопытства, — а он ответил, что давно уже распрощался с глазами и ему теперь не до чтения.

Мальчишки с самого начала показали себя неудобными спутниками — угрюмо плетясь за отцом по пятам, они без конца спорили и препирались, кому нести мешок с едой. Они явно жалели, что еще малы для школы, в которой их научили бы держать копье и меч и где они вволю наслушались бы ветеранских рассказов про боевые подвиги. А долгая дорога в обществе папаши и какого-то плюгавого раба, судя по всему, не представлялась им таким уж увлекательным времяпрепровождением.

Они оживились, лишь когда мы вышли за пределы города и взяли путь на юг — потому что только там мы сказали им, с кем надеемся повидаться.

— Ух ты, колдун! И он что же, заколдует нас всех мертвой женской рукой? — полюбопытствовал обрадованный Змей.

— Ну уж нет. Об этом и не мечтай, — ответил я. — Только бездарные колдуны занимаются такими вещами. А этот просто истолкует мой сон, вот и все.

После этого мы шли почти не разговаривая — берегли дыхание для ходьбы. А когда оказались на насыпной дороге, то мальчишки окончательно притихли, ибо тут было на что полюбоваться.

Стоял прекрасный зимний день. Легкий ветерок уже разогнал утренний туман и теперь вздымал рябь на воде, на поверхности которой отражалось солнце и угадывались глубинные тени и очертания. Глядя на них, легко представлялись страшные вещи, находящиеся там внизу, — например, исполинская зубастая рыбина Ауицотль, пожиравшая тела утопленников. Но стоило отвести взгляд в сторону и посмотреть на лодки, как страх пропадал. А лодок здесь было великое множество — и маленьких одноместных, и больших грузовых, и даже плавучих домов, где под навесами круглый год жили люди.

А оглянувшись назад, можно было увидеть и сам город. В такое ясное солнечное утро его яркие величественные храмы и беленые стены домов на фоне заснеженных искрящихся горных вершин не могли не тронуть сердца любого ацтека. Созерцая эту прекрасную картину, я тотчас же забыл об обитателях города — о капризном суровом хозяине, о его злобном задире слуге, об императоре, об отце и братьях, обо всех, кто портил мне жизнь многие годы, даже о Туманном и о его сыне. Отсюда мне был виден только город — величественный и прекрасный, построенный моим народом из ничего всего за какие-нибудь несколько связок лет.

Почти с сожалением я повернулся обратно к дороге. Движение здесь сегодня было небольшое — всего несколько пеших путников. Навстречу нам попался караван с юга. Вереница согбенных носильщиков, обливаясь потом, тащила тяжелые тюки с ценными экзотическими товарами. В другую сторону бодро протопал отряд воинов, коим мы поспешили уступить путь, прижавшись к обочине. Почти все они, судя по грубым плащам и несбритым локонам на затылке, были неопытными в военном деле юнцами, зато вел их настоящий ветеран — «остриженный». Они выдвинулись в дальний путь, на войну — об этом свидетельствовали туго набитые заплечные мешки, поверх которых крепились украшенные перьями щиты и сверкавшие на солнце мечи.

— Боевой вид, ничего не скажешь! — заметил вслух Рукастый, вместе с сыновьями продолжая глазеть вслед воинам. Оба паренька даже рты пооткрывали от изумления. — Вот с добычей-то вернутся! Эх, жаль, староват я для этого дела, а то бы присоединился! С копьем-то управлялся — ого-го!.. Да и сейчас еще могу. Видел бы ты…

— Верю, — сухо перебил его я. — В свое время вдоволь насмотрелся на плоды их трудов, можешь не сомневаться. — Я глядел на облако пыли, поднятой ногами бравых молодцев. Когда-то и я был таким, как они, мечтал о «цветистом пути смерти» в бою или на жертвенном камне. А потом, как и все молодые жрецы, попал на войну и узнал по-настоящему все ее ужасы. Там я видел поверженного вражеского воина, беспомощно корчащегося у моих ног; раненого, в недоверчивом изумлении разглядывавшего собственную отрубленную руку; и опытного бойца, чье тело было втоптано в грязь вместе с почерневшими от крови перьями боевого шлема. Но больше всего мне запомнилось царившее там смятение — когда хриплых криков полководца никто не слышал, а жизнь, казалось, застыла, словно на страшной картине, и один только Тескатлипока знал, кто победил в битве и какой смысл имеет такая победа.

Война, подумал я, годится лишь для юнцов, у которых нет времени поразмыслить о будущем, да для стариков, уже успевших забыть свое прошлое. Остальным же надо просто жить и взрослеть.