9
Алхимик должен быть достаточно богат, чтобы ему были по карману расходы на его искусство.
Альберт Великий (ок. 1193–1280). Libellus de alcliimia
После посещения Альбертуса Нед Варринер отправился к собору Святого Павла и бродил там среди множества палаток, заполонивших приделы полузаброшенного храма. Он остановился перед книжным лотком и поторговался насчет нескольких книг; потом пошел дальше с маленькой книжицей под названием «Эликсир Агриппы. Тайна Камня», спрятанной под курткой. Он также купил у аптекаря стеклянный тигель, но за тигель пришлось заплатить. После этого он еще несколько часов ходил по городу, и когда он направился к дому, уже стемнело.
Через некоторое время он почувствовал, что за ним следят. Впрочем, кто бы это ни был, он не делал никаких попыток поравняться с ним, так что Нед припустил мимо дворов красильщиков и по мосту через Флит к Аллее Роз.
Там он обернулся и заметил по-прежнему на некотором расстоянии от себя преследователя, метнувшегося в темноту. В то же время другая фигура появилась непонятно откуда и бросилась на убегающего человека.
Они схватились, покатились по грязи, но в конце концов этот второй человек одержал верх, подмяв под себя первого и прижав нож к его горлу.
Нед, который подошел ближе, крикнул:
— Не убивай его, Пэт!
Темноволосый человек с ножом поднял на него глаза, все еще задыхаясь, на его смуглом лице с кривым носом было явное недоумение.
— Почему же нет? Это ублюдок хотел убить тебя.
— Ты хотел? — спросил Нед у распростертого на земле человека, которого мертвой хваткой держал ирландец Пэт.
— Нет, — прошептал он. — Клянусь, не хотел.
Нед уже узнал в нем одного из тех, кто охранял Нортхэмптона у склада, и сказал Пэту:
— Отпусти его.
— Шутишь, Нед.
— Отпусти его. Он только следил за мной. А если ты его убьешь, их станет еще больше.
Пэт встал, разочарованно тряся своей лохматой головой. Он был высок, гораздо выше Неда, под свободной поношенной курткой скрывалось мощное телосложение. Человек, которого он повалил на землю, глянул на него со страхом и убежал в темноту.
— Ладно, Нед. Я слыхал, что тебе надоела ссылка. Мне не сказали, что тебе надоела жизнь.
— Я говорил тебе — он только следил за мной. Наверное, проверял, где я остановился.
— Сколько дней прошло, как ты вернулся? Три? Кто-то следит за тобой. И ты говоришь, что он не один. Ты уверен, что это была хорошая мысль — вернуться?
— Я дал себе пару недель, чтобы решить это.
— Это дает им пару недель, чтобы убить тебя.
Пэт был старым другом и Мэтью, и Неда. Он жил вместе с ирландскими приятелями-беженцами на Брайдз-филдз, где находился разрушенный лепрозорий, но часто ходил на дело с шайкой Мэтью, с особенным удовольствием грабя особняки богачей, когда их владельцы бежали из города, чтобы скрыться от чумы. Он играл на скрипке как одержимый, извлекая волшебство из незабываемых мелодий своей родины. Он немного научил и Неда, но Нед понимал, что никогда не сможет играть так хорошо, как Пэт.
— Музыка может разбить тебе сердце, если ты ей позволишь, — как-то раз сказал ему Пэт. — Как и жизнь.
Жена Пэта умерла четыре года назад. Убитый горем, он поручил другим присматривать за тремя детьми и попытался упиться до смерти. Нед нашел его, когда он был почти без сознания, не дал ему больше пить и проговорил с ним всю ночь напролет. Он заставил его рассказать о доме в Ирландии, который тот покинул, будучи ребенком, о своей музыке, о детях. После этого Пэт всегда говорил, что обязан Неду жизнью.
И теперь, когда они стояли рядом в Аллее Роз, Пэт сказал:
— Если, по-твоему, притаиться и выжидать — значит позволить чертовым мерзавцам следить за тобой и оставаться в живых, пусть так. Позволь мне купить тебе пинту эля, чтобы мы могли обсудить твой ход мыслей. И позволь мне рассказать тебе о твоем брате. Я беспокоюсь о нем.
— Я заметил, что дела у него, кажется, идут не очень хорошо, — заметил Нед, идя за ним в направлении «Короны».
— Дела у Мэтью Варринера идут очень плохо, — сказал Пэт с ударением. — Люди уже не рискуют приносить ему вещи на продажу. Констеблям — хотя он по-прежнему платит им — явно кто-то платит гораздо больше. Я говорил ему, чтобы он смотрел в оба, но он упрямый англичанин, вроде тебя, и не хочет ничего слушать. Твоему брату нужна помощь, Нед.
— Тогда я рад, что вернулся.
— Даже пусть и ненадолго?
— Пожалуй.
— А если я опять увижу, что эти шпионы в черных плащах, с мордами, как прокисший творог, крадутся за тобой, я должен оставить их в живых?
Нед усмехнулся.
— Пока я не скажу иначе, да.
Они подошли к таверне. Прошло немного времени, и кто-то принес Пэту скрипку, чтобы он поиграл, а все могли потанцевать и попеть. Двое ирландцев — товарищей Пэта — присоединились к нему с бойраном и флейтой, а Нед откинулся назад и отдался во власть безыскусной кельтской музыки.
Для своего образа жизни — воровства — этот рослый ирландец всегда находил веские оправдания.
— Это способ сделать жизнь на этой земле немного справедливей, — сказал он как-то раз Неду. — С богатыми ублюдками ничего не случится, если они и потеряют что-то из своих богатств. А очень много нуждающихся людей станут гораздо счастливее, если смогут хотя бы накормить досыта свою семью. Так золото богачей превращается в пищу и одежду для голодных детей. Это вроде философского камня, только наоборот.
— Ты в него веришь? — спросил Нед.
— Во что? В философский камень? Господи, надеюсь, что его не существует. Если бы он на самом деле существовал, это был бы конец всем нам, — ответил Пэт.
Нед вспомнил слова Пэта, когда слушал его игру, но раздумья длились не долго, потому что вскоре Пэт положил скрипку и попросил Неда спеть. После того как все его отговорки были отвергнуты, Нед потешил переполненную таверну куплетами, которые поют в пивных Кракова, — о тамошних шлюхах и о неприятностях, которые у них были с польскими рыцарями, возвращающимися после битв с турками. Наконец он решил, что пора идти.
— Хорошо, что ты дома, — тихо сказал Пэт. — Следи за друзьями брата. Кое-кто из них куда умнее его.
Нед взглянул на ирландца. Но Пэта снова позвали играть, а Неда ждали другие дела.
За домом Мэтью в том же переулке стоял одноэтажный каменный дом с черепичной крышей и приземистой трубой. Когда-то здесь была пекарня, но она закрылась много лет назад, как и многие лавки в округе. Вместо сдобного хлебного духа теперь переулок наполнял запах конского навоза — поблизости находились конюшни Петри — и отвратительная вонь из сточной канавы.
Именно в пекарню и направился Нед после того, как расстался с Пэтом. Это здание принадлежало Мэтью; Нед заранее запасся ключом. В помещении было очень холодно, и Нед, едва вошел, сразу же развел огонь в старом очаге, в котором еще оставалось немного угля; еще он зажег сальную свечку, и тени от нее заплясали на облезших стенах, покрытых известкой. Паутина свисала со старых дубовых стропил и с каменных полок на стенах. Когда очаг достаточно нагрелся, Нед положил немного кусков конского навоза из конюшни Черного Петри в тигель, купленный в этот день. Потом налил туда немного вина, позаимствованного в погребе Мэтью, запечатал это пробкой и поместил сверху на очаг. Чтобы вызревало, как говорилось в письме к Ариелю.
«Сначала исходный материал должен быть погружен в spiritus vini, затем выращен в запечатанном сосуде…»
Интересно, подумал он, что сказал бы Пэт. Он, конечно, усомнился бы в здравом уме Неда, почуяв, как запахи, острые и непривычные, наполнили комнату. Он сел на низкую каменную скамью у очага и начал читать «Эликсир Агриппы», почти ничего не понимая. Спустя некоторое время он слегка задремал, согревшись, Варнава спал у его ног, и вдруг резко проснулся от сильного треска — стекло разлетелось на куски.
Нед тихонько выругался, увидев, что тигель взорвался от жара, заляпав при этом подгоревшим навозом старую пекарскую печь и пол вокруг нее.
Он присел на корточки; в помещении стоял запах горелого навоза. Варнава, заинтересовавшись, подошел и лизнул ему руку.
Нед рассеянно потрепал его за ухо и встал. Он вынул из внутреннего кармана письмо к Ариелю и снова просмотрел его при свете единственной свечки. Потом открыл украденную книгу и начал читать.
«Размышляя над нашим Первым Делом, в котором содержится Семя, помни, что ключ к нему состоит в правильном растворении руды в воде, которую философы называют своим Меркурием, или ртутью, или водой жизни…»
Никаких упоминаний о принцах или скорпионах. Только конский навоз в вине.
Он допил остаток вина и захлопнул дверцу печки, сложив туда вонючие осколки. Потом сунул письмо к Ариелю в карман вместе с маленькой книжицей и покинул пекарню, заперев за собой дверь. Он понял, что выпил слишком много, когда вышел в ночь и увидел, что звезды над головой у него кружатся. Но они перестали кружиться, как только он вдохнул холодный воздух и вспомнил Кейт и своего сына, которого так и не видел до сих пор.
Когда Нед подошел к конюшне угольщика, где была его комната, на мгновение сердце у него сильно забилось, потому что кто-то, одетый в черное, стоял в тени у подножья лестницы. Он понимал, что спастись от наблюдателей Нортхэмптона невозможно, но все же слабая надежда у него оставалась.
Потом он увидел, что это Элис, в черном плаще с шерстяным капюшоном, скрывающим ее светлые волосы. Капюшон упал; не поправляя его, она посмотрела на Неда темными глазами.
— У тебя такой вид, будто ты ждал кого-то другого, — сказала она. — Кого-то, кого тебе не хотелось бы видеть. Но я надеюсь, что меня ты рад видеть.
— Элис, — сказал он, — я устал, и уже поздно.
— Ты пил с Пэтом.
Она посмотрела на него оценивающим взглядом.
— За Пэтом нужен глаз да глаз. Это грубый и бешеный человек.
— Только когда ему нужно быть таким, я думаю.
Она нахмурилась.
— Ну да? Как-то ночью, когда Мэта не было дома, Пэт попытался меня изнасиловать.
Нед отпрянул.
— Я в это не верю…
— Это правда. Я стала звать на помощь, и он отступил, прежде чем другие друзья Мэтью не увидели, что происходит. С тех пор Пэт имеет на меня зуб, черт бы его побрал.
— Как странно, — сказал он. — Он хороший человек.
Она рассмеялась.
— Ладно. Он очень, очень хороший друг, с которым хорошо пить, хорошо заниматься музыкой, когда перебрал…
— Элис…
Она взяла его за руку.
— Я думаю, что есть вещи, о которых ты хочешь забыть, — мягко сказала она. — Позволь мне помочь тебе.
И она повела его вверх по лестнице в его комнату.
Когда они вошли, она нашла трут и кремень и зажгла свечу. Потом встала на цыпочки, чтобы поцеловать его, раздвинув ему зубы языком. Он сделал последнюю попытку отстраниться, но она была настойчива, а он очень устал. Он и забыл, как она хороша, когда улыбается. Она отошла на миг, чтобы распустить шнуровку своего платья, и Нед увидел, что под ним надета сорочка из белого батиста, вышитая цветочками кремового цвета. Он восхищенно коснулся рукой тонкой вышивки. Она положила руку ему на руку.
— Это работа моей матери, — пояснила она. — Мать гнула спину за гроши. Один пенни за цветок. Такие у нее были заработки. Один пенни за цветок… Мать надеялась, что у меня будет жизнь получше. Она научила меня читать и писать. Она надеялась сделать из меня леди, но я быстренько поняла, что можно прожить и по-другому. Что мужчин не интересует вышивка и умеешь ли ты читать.
— Элис. Мой брат любит тебя…
— Твой брат, — тихо сказала она, — страшный дурак. Он бросает свое дело. Нед, моя мать умерла в бедности и болезнях. Я все это видела. Я не хочу кончить таким же образом. И не кончу, ей-богу.
Она потянула вниз лиф платья. Цветочки на батисте смялись под тяжестью ее пышных грудей, которые она обхватила руками, чтобы высвободить их из одежды. Соски в неровном свете свечи казались темными и твердыми.
— Элис, — сказал он нетерпеливо, — это нехорошо, уходи, вернись к Мэтью.
Но она протянула руку и коснулась его паха своей прохладной маленькой ладошкой.
— Мэтью ушел до утра.
Она поцеловала его, ее язык снова был у него во рту; она немного отстранилась и продолжала:
— Ты должен забыть о своей Кейт. Она не оставит мужа. Ты знаешь, что не оставит. Хотя она и не счастлива. Он отец ее ребенка. Он кормит и одевает их обоих, он обеспечивает для нее достойную жизнь, чего ты никогда не сможешь сделать, никогда…
Нед принялся трясти ее.
— Откуда ты все это знаешь? Откуда ты знаешь, что она его не оставит?
— Я же сказала — сплетни слуг.
Она пожала плечами.
— В доме, где есть слуги, ничего не удержишь в тайне. Кейт Пелхэм примирится с чем угодно, лишь бы сохранить своего ребенка, лишь бы можно было оплачивать счета врачей…
— Замолчи, — сказал Нед. — Хватит.
— И вправду, — тихо сказала она, и ее губы прижались к его губам, ее руки ласкали его. — Хватит разговоров.
И он сдался.
«Прокаливание — первая стадия алхимии, — вспомнил он вдруг. — До полной темноты».
Она была похотлива, все время придумывала новые способы вызвать у него возбуждение. А после наслаждения, которое было очень пылким, чего она и добивалась, все превратилось в черноту. Особенно когда он вспомнил в темные предрассветные часы, что ему приказано убить человека.