В Родопских горах дул холодный ветер, шелестя длинной травой долин Фракии и застревая в вершинах деревьев, обступивших высокие холмы.

Спрятавшись за деревьями, Банокл сидел на лошади и выжидал вместе с тысячью других всадников троянской конницы. Внизу на равнине полторы тысячи троянских воинов готовились к привалу и расчищали место для костров. С ними были триста всадников Фракии и примерно двести лучников. Банокла мало интересовала стратегия: угодят ли враги в ловушку или нет. Если не сегодня, то завтра они разобьют мятежников. Или на следующий день.

Он посмотрел на всадника слева от себя — худого, желтоволосого Скорпиоса. Воин снял свой шлем. Его лицо было неестественно бледным, покрытым каплями пота. Банокл посмотрел вдоль линии. Повсюду чувствовались нервозность и страх. Он не мог этого понять. «Мы же троянская конница, — подумал великан. — Мы не проигрываем в битвах. А Скорпиос — превосходный боец и великолепный всадник. Так о чем он беспокоится?»

Это было тайной, а Баноклу не нравились тайны. Поэтому он выбросил из головы все мысли о Скорпиосе. Есть более важные вещи, о которых нужно было подумать.

Во-первых, он был голоден. Повозки с провиантом не добрались до них, и завтрака не было. Это было невыносимо для Банокла. Невозможно сражаться на голодный желудок. Повозки, преодолевшие большой путь, привезли мечи и запас стрел. Хотя бы, оружие которых сломалось во время сражений за последние несколько недель, с радостью встретили их, для Банокла это было разочарованием. Кончились запасы сыра и вяленого мяса, и люди ничего не ели, кроме мятого овса, размоченного в воде.

У Банокла начало зудеть под мышкой. Это особенно его раздражало, поскольку доспехи, которые носили всадники троянской конницы, были довольно сложными: маленькие бронзовые диски, словно чешуя рыбы, покрывали грудь, живот и нижнюю часть горла. Было невозможно залезть внутрь и почесать.

Лошадь Банокла зашевелилась под ним, затем подняла голову. Великан лениво погладил ее по черной шее.

— Спокойно, Ослиная задница, — сказал он.

— Во имя богов, почему они не идут?! — воскликнул беспокойный воин справа от него, человек крупного телосложения с аккуратно подрезанной бородой в форме трезубца. Джустинос снял свой шлем, вытащил кусок ткани из-за пояса и вытер пот со своей гладко выбритой головы. Откуда, во имя Гадеса, он мог знать, почему враг еще не прибыл?

— Я ненавижу это омерзительное ожидание, — добавил Джустинос.

— Нам нужно было лучше позавтракать, — вздохнул великан.

— Что?

— От этого овса пускаешь газы весь день. Мясо с кровью перед битвой — вот какой должен быть завтрак.

Джустинос смотрел на него минуту, потом надел шлем и отвернулся.

Посмотрев вдоль линии всадников, Банокл увидел, что Каллиадес спешился и пошел к высокому дереву. Он снял пояс с мечом, шлем и вскарабкался наверх по веткам, чтобы увидеть северные склоны холмов. Прошло много дней, с тех пор как они разговаривали; за это время они обменялись всего несколькими словами о том, где привязывать лошадей. Каллиадес был теперь военачальником и проводил мало времени с людьми. Даже на свадьбе Банокла прошлой весной он выглядел отстраненным, замкнувшимся в себе.

Он никак не мог оправиться от смерти Пирии — вот что сказала Рыжая. Каллиадес замкнулся в себе. Банокл не понимал этого. Его тоже опечалила смерть девушки, но он был счастлив, что выжил в этом бою. Гектор наградил их подарками и золотом и прикрепил их к троянской коннице. На это золото великан купил маленький дом и убедил Рыжую жить там вместе с ним. Это потребовало немало сил.

— Зачем мне выходить за тебя замуж, идиот? Ты ведь уедешь, а потом тебя где-нибудь убьют.

Но он преодолел ее сопротивление, и свадьба была веселой.

Банокл вынул из ножен меч. Каллиадес спустился с дерева и заговорил со своим помощником. По строю распространился слух:

— Они идут!

Великан наклонился вперед, пытаясь что-нибудь разглядеть сквозь деревья. Он посмотрел на нижнюю часть склонов Родопских гор, но все же не смог увидеть вражеской пехоты. На равнине троянские воины бегали в спешке, формируя боевой строй, сталкиваясь друг с другом и изображая панику. Он увидел, что Гектор скачет на белом коне вдоль передового строя, в бронзовых и золотых доспехах, сверкающих в лучах полуденного солнца.

— Ты думаешь, повозки с провиантом теперь проедут? — спросил Банокл Скорпиоса.

Светловолосый воин прекратил надевать шлем и повернулся, чтобы посмотреть на него.

— Откуда я знаю? И почему это меня должно волновать? — ответил он. — В любую минуту вокруг нас начнется смерть и кровопролитие.

Великан усмехнулся ему.

— Но после боя нам нужно будет поесть.

Сквозь щель в деревьях Банокл увидел первые ряды неприятеля. Там были тяжело вооруженные воины с длинными щитами, но по большей части вокруг них шли мятежники в доспехах из кожи или подбитого льна. Их одежда была ярких цветов. Многие из них разрисовали себе лицо полосками ярко-красного или голубого цвета. Они были вооружены копьями и секирами, хотя у некоторых были длинные мечи, размер которых достигал длины человеческой ноги.

В рядах неприятелей раздались боевые кличи, и они бросились на строй троянцев. Гектор спешился и теперь стоял, прикрывшись щитом, в центре передовой линии.

Орду мятежников теперь можно было полностью разглядеть, и Банокл рассмотрел их. Они превосходили силы на равнине, по крайней мере, в десять раз. Двадцать тысяч человек неслись по открытой местности с боевыми криками.

Град стрел обрушился на нападающих, но это не замедлило их атаку.

Передовой строй троянцев сплотился, выставив вперед щиты и заведя копья. Как только неприятель приблизился, троянские воины бросились вперед навстречу ему. В лесу звуки битвы казались странно приглушенными. Банокл собрал поводья своей лошади в левой руке, а правой взял поудобней тяжелое копье.

— Шагом! — закричал Каллиадес.

Тысяча всадников слегка подстегнули своих лошадей. Банокл пригнулся под нависающей веткой, направив своего черного мерина через заросли. Яркое солнце осветило вооруженных всадников, когда они выехали на склон холма.

Мятежники не увидели, но услышали их.

— Боевой порядок!

Банокл ударил мерина, который перешел на бег, и на склоне холма громко раздался звон копыт.

Подняв свое копье, великан пристроил его вдоль локтя и направил лезвие вперед и немного вниз. Теперь мерин мчался галопом. Банокл увидел, что мятежники с флангов повернулись, чтобы встретить атаку. Он был достаточно близко, чтобы увидеть панику на их раскрашенных лицах.

И тут троянская конница ударила по орде. Великан вонзил копье в грудь крепкого воина. Когда мятежник опрокинулся назад, копье вырвалось из руки Банокла. Вытащив меч, он раскроил череп другого противника. Воцарился хаос, воздух наполнился криками раненых и умирающих. Великан вел мерина вперед, все глубже врезаясь в ряды врагов. Секира ударила мерина по шее, и тот упал. Банокл спрыгнул вниз, бросившись на человека с секирой. Не было времени, чтобы нанести удар мечом, поэтому он ударил воина головой, отбросив его назад. Еще один воин обрушился на Банокла с мечом, но тот отвел его удар, затем нанес ответный и разрезал ему горло. Джустинос ринулся вперед, разбрасывая мятежников вокруг великана. Рядом появились и другие всадники. Двое мятежников напали на Банокла. Первый размахивал секирой и пытался ею отбивать удары его меча. Лезвие сломалось. Великан бросил рукоятку во второго противника, но тот пригнулся. Человек с секирой снова поднял свое оружие. Банокл бросился ему навстречу, схватив рукоятку и ударив ею по лицу воина. Враг завалился назад и ослабил хватку на секире. Великан подхватил его оружие и с сокрушительным боевым кличем прыгнул на второго мятежника. У его противника сдали нервы, и он попытался сбежать. Скорпиос оказался рядом с ним, его копье вонзилось в спину воина.

Банокл подбежал к упавшему всаднику. Отбросив секиру, он поднял меч и бросился обратно в бой, разя, рубя и коля. Враги были крепкими и суровыми, но они не были натренированы. Они сражались по отдельности, пытались найти место, чтобы замахнуться своими длинными мечами или воспользоваться копьями и секирами. Но их сбила в кучу хорошо организованная армия Гектора. Отчаявшись найти место для боя, воины начали убегать на открытую местность. Троянская конница разила их на ходу. Банокл знал, что случится потом. Он видел это много раз. Орда начала рассеиваться, армия разделялась, словно разбитая тарелка. У противника не было организованной защиты, которая могла бы противостоять им, и тяжело вооруженные всадники врезались во врагов; началось кровопролитие.

Паника охватила фракийцев, и по всему полю боя мятежники начали убегать. Всадники догоняли их, разя мечами и убивая.

Оставшись без лошади, Банокл стоял на месте. К нему подошел Гектор. Его шлем и доспехи были в крови, а рука, в которой он держал меч, была красной от запястья до локтя.

— Ты ранен? — спросил он у великана.

— Нет.

— Тогда помоги раненым, — попросил его царевич, проходя мимо.

— Есть какие-нибудь сведения о повозках с провиантом? — закричал ему вслед Банокл, но Гектор не ответил.

Великан вытер меч и убрал его обратно в ножны. Затем он осмотрел поле битвы.

Победа была полной, но и потери были большими. Банокл помогал раненым почти до самого заката и к этому времени вынес с поля боя, по крайней мере, сотню трупов. Более четырех сотен троянцев погибло в этот день. Мало имело значения, что потери неприятеля составляли тысячи. С мертвых троянцев сняли доспехи и забрали оружие, воины собрались вокруг, чтобы поменять сломанные мечи, разбитые шлемы и доспехи. Банокл взял себе короткий меч и разукрашенные ножны.

Справа он заметил группу фракийских пленников, которых допрашивали троянские военачальники; Каллиадес тоже был там. Банокл понаблюдал за этим, и хотя он не мог слышать, о чем они говорят, но догадался по угрюмым лицам пленников, что они сообщили мало сведений. Гектор не позволял пытать пленных, и это казалось Баноклу очень глупым. Большинство людей сообщили бы все, что от них хотели услышать, если держать их руки в огне. И как такой воин, как Гектор, мог быть таким щепетильным? Банокл видел, как он врезался в ряды врагов, словно разъяренный лев. Мысли стратегов и царевичей были тайной для великана.

Повозки с провиантом прибыли сразу, как стемнело, и Банокл присоединился к группе воинов возле костра. Лысый Джустинос был там, и Скорпиос, его длинные светлые волосы были убраны в хвост, который свисал между его узких плеч. Еще трое воинов были незнакомы Баноклу, а последнего, худого сутулого всадника звали Урсосом. Он вместе с великаном тренировался в Трое.

— Еще одна победа, — сказал Урсос, когда Банокл сел рядом с ним. — Начинаю уже терять счет.

— Убили мою лошадь, — проворчал великан. — Старая Ослиная задница была хорошей лошадью.

— Мы могли приготовить ее на костре, — пробормотал Урсос. — В повозках нет мяса. Только этот проклятый овес.

Пока они разговаривали, в лагерь прискакал всадник. Люди расступились перед ним. Всадник подвел свою лошадь к тому месту, где сидел Гектор, и спрыгнул на землю.

— Похоже, у него важные новости, — заметил Урсос, вставая и направляясь туда, чтобы послушать сообщение.

Банокл остался на своем месте. Ночь была холодной, у костра было тепло, а запах жареного мяса опьянял. Урсос вернулся через какое-то время и рухнул рядом.

— Ну, — сказал он, — это лишает нашу сегодняшнюю победу всякой ценности.

— Почему? — спросил Банокл.

— Прибыл Ахилл с целой армией из Фессалии и взял Ксантею. Реса оттеснили обратно к Каллиросу в горы. Более того, Одиссей взял Исмарос, и теперь вражеские галеры перекрыли выход в море.

— Звучит не очень хорошо, — согласился великан. Воин посмотрел на него.

— Ты разве не знаешь, где находятся эти города, или почему они так важны для нас?

Банокл пожал плечами.

— Дружеские города или вражеские — вот все, что мне нужно знать.

Урсос покачал головой.

— Ксантея охраняла реку Нестос. Наши корабли с продовольствием плыли по этой реке, вверх до старой столицы в Каллиросе. Если этот город взяли, мы не получим продовольствия. А если падет Каллирос, то неприятель окружит нас с трех сторон. С севера, юга и востока.

— И мы уничтожим их всех, — пожал плечами великан.

— Я ценю твой оптимизм. Но мы начали воевать с восемью тысячами человек. Теперь нас примерно три тысячи. Враг становится сильней с каждым днем, Банокл. Если Исмарос в руках неприятеля, тогда море открыто для Одиссея. Его флот сможет доплыть до Карпеи и потопить наши корабли. Тогда у нас не будет пути домой.

Баноклу не хотелось спорить. Он уже забыл названия городов, которые Урсос так тщательно описывал. Его волновало только то, что они выиграли битву, поели мяса, и то, что их вел Гектор, величайший полководец на всем Зеленом море. Они будут сражаться дальше и побеждать. Или будут сражаться и проиграют. В любом случае, Банокл ничего не мог с этим поделать, поэтому он встал и пошел к костру за еще одним куском лошадиного мяса.

Из беседы с пленниками Каллиадес узнал мало полезного. Это были люди из племени идоноев, из городов далекого запада. Поражение немного задержит их, но не положит конец восстанию.

Он отошел от пленных и встал, глядя вверх на Родопские горы. На горных вершинах все еще лежал снег и собирались темные дождевые тучи.

Сколько еще битв они должны были выиграть? Четыреста одиннадцать человек сегодня были убиты, более двухсот воинов ранены — они не смогут сражаться какое-то время. Из оставшихся только немногие остались целы, не получили синяки, растяжения, контузии и небольшие переломы пальцев на ногах или руках.

Западная часть Фракии и земли идоноев были теперь для них потеряны, их нельзя было вернуть. За грядой Родопских гор земли были разъединены внутренней враждой. На юге только широкая река Нестос и крепость в Каллиросе мешали врагу проникнуть в восточную часть Фракии и отрезать троянцам пути отступления. А теперь Ахилл взял Ксантею.

Со снежных вершин начал дуть холодный ветер, развевая плащ Каллиадеса. Когда Гектор подарил ему это одеяние год назад — в тот день он стал военачальником, — плащ был таким же ярким, как залитое солнечным светом облако. Теперь он стал темно-серым, испачканным пятнами засохшей крови. Помощник принес ему тарелку с мясом. Каллиадес поблагодарил его и отошел, чтобы сесть на упавшее дерево. У него не было аппетита, и ел он плохо. Немного в отдалении он увидел Банокла, который сидел возле костра, болтая с Урсосом, воином со впалыми щеками.

Каллиадес избегал компании великана. Он подумал о Пирии и вздохнул. Прошло три года, но ее лицо до сих пор преследовало его. Груз печали из-за ее утраты не становился меньше, и Каллиадес знал, что не сможет перенести еще одну такую потерю. «Лучше, — решил он, — никогда не любить и избегать дружбы».

Это решение пришло к нему во время свадьбы Банокла. Он стоял у дальней стены сада, наблюдая за танцами и прислушиваясь к пьяному смеху. Банокл дурачился, счастливый и пьяный, а Рыжая толстушка наблюдала за ним с любовью. Каллиадес внезапно почувствовал себя призраком, одиноким и лишенным телесной оболочки. Вокруг него царила радость, которая нисколько не трогала его. Он тихо постоял какое-то время, затем ускользнул и пошел бродить по широким улицам Трои. К нему подошла шлюха, худая женщина с желтыми волосами. Каллиадес позволил ей отвести себя в маленький дом, в котором воняло дешевыми духами. Словно во сне, он снял одежду и забрался к ней в постель. Она не сняла свой желтый хитон, просто подняла его, чтобы он мог войти в нее. В какой-то момент он прошептал:

— Пирия!

— Да, — ответила шлюха, — для тебя я Пирия.

Но это была не она, и Каллиадес опозорил себя тем, что расплакался. Он не плакал с тех пор, как был маленьким ребенком и сидел возле своей мертвой сестры. Тогда шлюха ушла от него, и он услышал, как она наливает вино. Молодой воин попытался остановить поток слез, но не знал как.

Потом шлюха склонилась над ним.

— Тебе пора идти, — сказала она. Отсутствие сострадания в ее голосе ранило его. Порывшись в кошельке, он достал несколько медных монет и бросил их на кровать. Затем он оделся и вышел на залитую солнцем улицу…

Каллиадес услышал чьи-то шаги. Он повернулся и увидел Гектора. Царевич держал в руках две чаши с разбавленным водой вином, одну из которых протянул Каллиадесу, прежде чем сесть рядом с ним.

— Холодная ночь, — сказал он. — Порой мне кажется, что лету нет места в этих горах. Словно скалы удерживают внутри себя зиму.

— После боя всегда кажется, что холодно, — вздохнул молодой воин. — Я не знаю, почему это так.

— Я тоже. Хотя порой кажется, что это естественно. Я так понимаю, что пленники-идонои ничего не рассказали?

— Нет. Но я этого и не ждал. Как только они поняли, что им не грозят пытки, храбрость снова к ним вернулась.

Гектор устало улыбнулся.

— Ты не первый предлагаешь пытки, Каллиадес. Многие военачальники убеждали меня ввести более суровое обращение с пленными.

— Они правы. Насколько я помню, в этом году мы обнаружили одного из наших разведчиков с отрезанными руками и выколотыми глазами. Правила поведения, на которых ты настаиваешь, стоят нам жизней.

— Да, это так, — согласился Гектор, — но я не хочу уподобляться неприятелю. Это позволит судить о нас по сегодняшним событиям или событиям этого года. Почему, ты думаешь, восстание набрало такой темп?

— Из-за смерти царя Эионея, — ответил Каллиадес. — Когда он упал с лошади на Играх в честь свадьбы.

— Он не упал, — покачал головой Гектор. — В него попал камень из засады, которую устроил Агамемнон. Но его смерть не единственная причина, по которой мы здесь сражаемся. Когда Эионей напал на земли идоноев и завоевал их двадцать или около того лет назад, он вырезал весь царский род — мужчин, женщин и детей. Он наказывал города, отрезая правые руки тем, кто сражался против него. Других он ослеплял. Он запугал людей этой ужасной жестокостью.

— И он победил, — заметил молодой воин. — Страна была единой.

— Да, он победил. Но он посеял семена этого восстания. Нет такой семьи идоноев, где нет мученика или погибшего родственника. Дети идоноев стали взрослыми, взлелеяв в себе глубокую ненависть к племени киконов. Вот почему Агамемнону было так легко подбить их на это восстание. Однажды — и я надеюсь, что это будет скоро, — Трое понадобится заключить договоры с идоноями, наверное, будущие союзы. Нам нужно будет стать друзьями. Поэтому я не буду следовать дорогой, проложенной Эионеем. Никто не скажет, что троянцы убивали их детей или насиловали жен и матерей. Ни один ослепленный человек не скажет своим сыновьям: «Посмотри, что они сделали со мной, эти злые люди!»

Каллиадес взглянул на сына царя.

— Ты ошибаешься, Гектор. Эта война только с двумя возможными исходами. Или победит Агамемнон, и Троя превратится в развалины, пожираемые огнем, или мы уничтожим микенцев и их союзников. Пытки пленных означают возможность узнать планы врагов, тогда у нас будет больше шансов победить их. Это очень просто.

— Не так уж и просто, — сказал ему Гектор. — Какое значение будет иметь поражение или победа через много сотен лет?

Каллиадес был смущен.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь. Нас уже не будет через много сотен лет.

— Да, нас не будет. Но киконы будут, и идонои, микенцы и, надеюсь, троянцы. То, что мы делаем здесь, будет иметь значение тогда. Мы все будем ненавидеть друг друга и жаждать мести за прошлые зверства? Или мы будем вести мирную жизнь, как соседи и друзья?

— Меня не волнует, что может произойти через сто лет, — возмутился Каллиадес. — Мы живем здесь и сейчас. Мы сражаемся сейчас. И мы проигрываем, Гектор.

Гектор допил свое вино и вздохнул.

— Да, мы проигрываем. Ты думаешь, что мучения нескольких пленников это изменят? Если падет Исмарос, враг поплывет вдоль побережья, уничтожая нас. Не имея подкрепления и без подвоза провианта, нового оружия, мы рискуем быть разорванными на части. Как стратегу мне известно, что нам следует сейчас отступить к побережью, добраться до Карпеи и кораблей, перебраться в Дарданию. Фракия потеряна, и нам следует спасать нашу армию. Но как Гектор, сын Приама, я не могу последовать своему собственному совету. Мой отец приказал мне уничтожить всех наших врагов и восстановить Реса как правителя объединенной Фракии.

— Теперь это невозможно, — заметил Каллиадес.

— Да, наверное, так. Но пока поражение не станет неизбежным, Каллиадес, я должен остаться. Я поскачу в Каллирос и поддержу молодого царя. Если нам повезет, мы сокрушим Ахилла и его фессалийцев, соберем новую армию, чтобы вернуть Ксантию.

— Ты знаешь, что мы этого не сделаем, — сказал молодой воин. — В лучшем случае, мы сможем удерживать их несколько месяцев.

— Мало ли что произойдет за эти несколько месяцев. Сильные осенние дожди замедлят наши поставки и откроют для нас море. Жестокая зима лишит моральных сил осажденных. Приам мог бы заключить мир с Агамемноном. Каллиадес покачал головой.

— Этого не случится. Ты прав, Гектор, мы воины и должны подчиняться долгу. Но приказы теперь бессмысленны. Их отдавали, когда была какая-то надежда на успех. Если слепо им следовать теперь, мы обречены.

— Да, — признался Гектор. — Так ты со мной, Каллиадес?

— Мы все с тобой, Гектор. Независимо от того, что ждет нас впереди — победа или поражение.