Книга: Юрий (незаконченный роман)
Назад: Глава 8
Дальше: Глава 10

Глава 9

Энергия действования, та самая, к которой взывали христиане первых времен: «О, если бы ты был холоден или горяч!» – отлично понимавшие, что без энергии той, время от времени приходящей свыше, из космоса, ничто невозможно совершить, ибо лишенный этой энергии «тепленький» обыватель не способен ни к какому активному действованию, ни к чему, что требует от него сверхусилия, и поэтому остается в неподвижности всегда, какой бы бедой ни грозило ему бездействие или к каким бы высотам ни подняло его применение волевого энергетического усилия, и он «тепл еси»! – энергия эта, ученым нашего времени Л.Н. Гумилевым названная «пассионарностью», проявляется в разных народах и государственных системах по-разному.
Получившие ее турки-османы, умножаясь раз за разом, волнами накатывали на земли одряхлевшей Византии, заселяя их, подчиняя себе, пока не поглотили целиком. Литва смелыми набегами своих князей подчиняла себе одну за другой русские области современных Белоруссии и Украины, успевая сдерживать на своих западных рубежах напор Тевтонского ордена. Москва медленно, но неодолимо соединяла вновь распавшиеся было земли Руси Владимирской, готовясь выйти к новым рубежам и новым свершениям, цементируя восстающее государство силою религиозной идеи, возводя все новые храмы и монастыри, упрочивая попутно сложную систему власти и престолонаследия. Псков (Плесков по-древнему), не стремясь ни к каким захватам, окруженный сильными соседями, «зажатый» на сравнительно небольшой территории, выказал такое упорство в сопротивлении вражеским захватам, что о него разбилась и закованная в сталь рыцарская конница, и свея, и даже Литва, вовсе не ожидавшая встретить здесь подобный отпор. Совсем недавно последовательными волнами нашествий и захватов Витовт завоевал древний Смоленск, мощный и еще не так давно победоносный город, стольный град Смоленского княжества. Теперь такими же последовательными набегами пытался подчинить себе Псков. Но плесковичи на каждый удар Литвы ли, немецких ли рыцарей отвечали ударами, расплачивались набегами за набег, причем зачастую выступали в поход рати небольших окраинных центров Псковской республики, смело кидаясь на закованного в сталь неприятеля и нанося ему существенные потери. В 1405 году Витовт совершил, как ему самому казалось, успешный набег на Псковские земли. Было взято одиннадцать тысяч полонянников. Зима в тот год была студеной. Матери брели по снегу с грудными детьми, и дети замерзали у них на руках. Под Вороначем, отбирая у беспамятных матерей мертвецов, наклали две полных лодьи детских трупиков. Казалось, после такого погрома край долен был бы согнуться, пасть к ногам победителя. Но плесковичи ответили набегом на Ржеву, находившуюся тогда литовских руках, вернули захваченные знамена и вновь постановили разрушенные было Витовтом городки.
Прошло двадцать лет. Выросло новое поколение. Современным людям, плохо помнящим, что было три года назад (спроси сейчас, в 2000 году, по какой причине началась и как шла чеченская война? Вряд ли кто и скажет! С падением энергии действования падает и дальнозоркость. Люди перестают помнить о прежнем – так им кажется легче жить!), трудно понять и даже представить, что так долго можно помнить. Но плесковичи – помнили. И об этих двух лодьях детских трупиков не забывал никто.
И потому новый поход Витовта, чающего ныне, после моровой беды, подчинить наконец обезлюдевший псковский край, кончился совсем не так и не тем, на что он рассчитывал.
Витовт шел с большой силою, набранной со всех сторон. С ним были литва и ляхи, чехи и волохи, нанятые им, татары и свей, из тех, что поселил под Троками, и приглашенные – «двор царя Махмета». Оставляя глубокие колеи в едва просохшей земле, ехали пушки: на всю жизнь влюбившийся в «огненный бой» Витовт волочил с собою осадную артиллерию.
В Опочку, в ночь, примчался посланный слухачом Володша Винкович с криком, не умеряя сумасшедшего бега коня:
– Витовт идет с ратью!
И когда собрался поспешный военный совет, весь город уже не спал и был при оружии, а по нарочно опущенному мосту вливались в Опочку новые и новые ратные ватаги из ближайших деревень, жители которых спешно угоняли скот и уводили семьи в леса, отсылая всех способных носить оружие в город. Посовещавшись и отослав спешных слухачей во Псков, уже на рассвете опочане возились во рву и на заборолах. Подъемный мост местные плотники предложили подпилить, подвесив настил моста на ушищах, а дно рва густо усыпать заостренными кольями, и теперь работа кипела вовсю, с визгом ходили пилы, стучали топоры. Мужики, стиснув зубы, по плечи в грязной воде рва, распугивая лягух и пиявок, колотили, вбивали, острили злые перья, на стены волокли котлы с горячей смолой, собирали оружие, спешно чинили большие осадные самострелы. Работали все, в воздухе густо висел мат; бабы, подоткнув подолы, помогали мужикам, и как-то сравнялись все: купец ли, посадский мужик ли – наступил тот торжественный святой час, когда все иное отринуто и человек ценился только по тому, что он мог содеять и совершал, токмо по труду и по готовности жертвовать жизнью. То и дело поминали, сплевывая, две лодьи детских трупиков, с поры того давешнего двадцатилетнего Витовтова нахождения.
И когда с тяжким и дробным гулом начали подходить Витовтовы полки, все уже было готово к приему «гостей», и город словно вымер, стих, будто бы и обезлюдел вовсе.
Но вот промчались с гиканьем и режущим свистом первые татарские всадники. Появились ляхи в крылатых шлемах своих, гордые, на рослых конях. Округа загустела оружным людом, и кто-то в шишаках и броне, подъехав вплоть ко рву, прокричал что-то о сдаче. Городок молчал, с крутых валов, с рубленых костров над ними – ни отзыва. – Покинули город, что ли? – Залегшие у бойниц плесковичи молча, не высовываясь, ждали первого приступа. Наконец по знаку кого-то в панцире и плаще конные рати начали строиться густыми рядами, и вот литою густою волной с поднявшимся криком «Хур-рр-аа!» татарская рать пошла на приступ, разом заполонив весь мост, ответивший топоту коней грозным гулом и колыханием.
– Пора! – выдохнул создатель хитроумной засады плотник Савелий Кут и первый резанул натянутое струною ужище. Мост, полный ратными, обрушился с треском и грохотом, распадаясь в воздухе. Крик восстал до небес. Те, кого протыкали острые колья, визжали; бесились кони ворвавшихся было в город татар и литвинов; били, стаскивали с коней. Пешцы, что таились под заборолами, с криком ринулись вперед, уставя рогатины, крючьями стаскивали с коней, набирали полон. В панике отступающие враги мало и сопротивлялись. (Захваченных с реготом тут же уволакивали за городские стены. Визг, хрип, и когда Витовт сам примчался под непокорный город, он узрел страшную картину – привязанные к бойницам на заборолах высились окровавленные, полуживые пленники (не пощадили, даже и богатого выкупа ради, ни одного!): татары с вырезанными срамными удами, вложенными в рот, ляхи, чехи и волохи – неразличимо, боярин ли али простой ратник, облупленные, с содранною, спущенной с плеч кожей, истекающие пузырящейся красной жижей.
Витовт стоял, удерживая всхрапывающего коня, побелев ликом и закусив губу. Попеременные волны бешенства и стыда накатывали на него, и когда подъехал волошский воевода, со словами: «Быстро не взять!», токмо покивал в ответ, слепо уставясь на страшно изувеченных умирающих.
– Ни единого, ни единого не оставлю в живых! – бормотал Витовт, постепенно все более сознавая, что легкой победы над этими, сразу обрубившими все возможности честной сдачи, людьми ожидать не приходится.
Внизу, на кольях рва, умирали, дергаясь, последние, еще сохранившие жизнь всадники, хрипя и смертно закатывая глаза.
Мимо лица просвистело несколько стрел. Княжеский охранник, охнув, схватился за плечо, не защищенное литым немецким нагрудником. Витовт отворотил коня, сгорбясь, поехал, скрипя зубами. Лет тридцать назад, не думая долго, сам повел бы людей на штурм города. Теперь же не ведал, что вершить, понимая одно – плесковичи, как в свою пору смоляне, не изнемогут и не передадутся ему. Чтобы завоевать край, надобно прежде уничтожить тут все мужское население, а вспомнив женок, бесстрашно ливших смолу на осаждающих, поправил сам себя – все население!
Ему уже докладали подскакивающие вестоноши, что ближайшие деревни пусты. Ратники со зла жгли пустые избы, рушили сложенные из ломаного плитняка ограды – не на ком было еще выместить злобу!
Полуобернувшись, Витовт приказал оттянуть войска от города. Смотреть, как корчатся, умирая, распятые по стенам тела, было ни к чему. Воеводе, глянув на усатого ляха, высказал:
– Сейчас они будут драться как дьяволы! Подождем! Вели отступать…
По извивам дороги, вдоль Великой, тяжело ползли пушки, двигались обозы и конница. Рать шла к иному плесковскому городу – Вороначу, который решено было взять, выжечь и, ежели возможно, сравнять с землей.
Воронач, впрочем, при дельной обороне взять было не легче, чем Опочку. Город стоял на горе над Великой, и сама крутизна откосов не давала возможности начать приступ города со всех сторон, как было бы легче всего, ибо у вороначан на круговую оборону вряд ли хватило бы защитников. Стали станом. Пока подтягивались обозы и пушки, Витовту поставили воеводский шатер, утвердив в центре изузоренный западным хитрецом столб и на растяжках натянув полотняные стены походного жилища, изнутри отделанные тафтой и шелком. Смеркалось. Витовт вышел из шатра, задумчиво оглядел настороженную, как бы собравшуюся в комок крепость на горе и свой неоглядный стан с тысячами огней до окоема и за окоем. Горели костры, жарилось мясо, в котлах булькало варево… Темнело, и Витовт не увидел сперва, что небо заволакивается тяжелыми тучами, уже погасившими последнее робкое свечение далеких звезд. Тишина стояла такая же, как в могиле. Витовт понял надвигающую беду сверхчутьем опытного полководца и потому, зайдя в шатер и узрев высокие свечи в серебряных столицах и ужин, расставленный на походном складном столе (темная чаша с дорогим испанским вином, жаркое и нарезанная ломтями опалово истекающая соком севрюжина), прикрикнув на слугу, велел гасить свечи и вестоношам скакать по лагерю с повелением тушить костры… Не поспели. Ветер ударил так, что содрогнулась земля. Минуту или менее того натянутые как барабан стены шатра еще сопротивлялись ветру, но вот крайняя растяжка, лопнув со звоном балалаечной струны, взвилась ввысь, уводя за собою расписное полотнище, вихрь тотчас смахнул стол со всем содержимым, сорвал пламя, вцепившееся было в тафтяной полог, и обрушил и шатер, и все окрест в воющий ад. Небо там и сям полыхало страшными зарницами. В их призрачном свете летели над землею, ныряя, словно стая воронья, доски, дрань и солома с кровель города, летели по воздуху продранные палатки, горящие головни, где-то бушевало пожаром, и в реве бури тонули жалкие голоса ратных и ржание обезумевших коней. Витовт ухватился побелевшими пальцами за центральный столб шатра, по счастью устоявший, когда всю тяжелую палатку порвало, сорвало, понесло по воздуху. Мимо проносило клоки огня. Стан был разгромлен полностью в несколько минут. Витовт еще что-то кричал, кого-то пытался позвать, но тут небо разверзлось слепительным запредельным светом, грянул рокочущий гром, и почти без отрыва от него страшные, в руку толщиной, молнии начали полосовать испуганную землю. Где-то глухо ухнуло – молния, попав в пушку, зажгла зеленый снаряд, и земля ответила хрустящим пороховым огнем молнийному огню неба.
– Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй! – только и повторял Витовт, забыв все другие слова. В тучах вздыбленной земли, травы, изломанных ветвей, в драни, в ремнях ползли ослепленные, потерявшие рассудок люди, цеплялись за землю, которая, казалось, вздрагивала от каждого молнийного удара, а удары сыпались безостановочно. Там и сям бушевало пламя, обеспамятевшие кони со взвихренными гривами и хвостами мчались, скорее, летели по лагерю, копытами разбивая и калеча ползущих людей, уносились куда-то за дорогу в струнно-дрожащий и полный напряженным гулом лес. Наконец хлынул ливень, мгновенно загасив огненные костры и обратив вспаханную ветром землю в тяжелую липкую грязь, довершившую разгром литовской армии, неспособной теперь ни к какому городовому приступу и даже к дальнейшему движению ни назад, ни вперед.
Наутро собирали разбежавшихся лошадей, чинили справу и упряжи, отчищали от грязи стволы пушек, кожухи и брони. Воеводы собирали своих людей, ночью перемешавшихся с иными в разномастную воющую толпу. Вороначане молча глядели с высоты на шевеление в Витовтовом стане, не решаясь на вылазку (у них в городе вихрь тоже наделал делов, сорвав крыши с домов и навесы с забрал городовой стены, кого и поубивало рушащимися клетями и дранью). Витовтова жеребца отыскали только к полудню, и, уже объезжая разоренный стан, знал он о прибытии московского посла Александра Владимировича Лыкова с запросом великого князя московского Василия Васильича. «Что ради тако ты чиниши чрез докончание, где было ты со мною быти за один, а ты мою отчину воюешь и пусту творишь?»
Прочтя грамоту, Витовт скомкал ее и выругался грязно по-русски. Однако и это было не все. Прибыло псковское посольство с просьбою «унять меч» и обещанием выплатить три тысячи рублей отступного.
И надо было соглашаться! Воевать с Плесковом и Москвою после враждебного натиска стихий (весь зелейный наряд погиб, и Витовт, по существу, остался без артиллерии), воевать в этих условиях было архинеразумно. Скрепя сердце, он согласился и с московским послом, и с плесковичами, которые в конце концов обманули его, так и не приславши обещанных трех тысяч…
В русской земле продолжал бушевать мор. Умер Василий Владимирович вослед князьям Семену, Андрею и Ярославу, последний сын Владимира Храброго. Умер через год князь Петр Дмитриевич, еще на одного представителя сократив гнездо потомков Ивана Калиты.
Никто, ни Юрий, ни Василий Васильич, не стремились в Орду, на суд татарского царя. Черная смерть властно удерживала враждующих князей от любых дальнейших шагов, не собирались рати, не двигались дружины. Редко-редко пройдет по замерзшим дорогам одинокий купеческий обоз, кое-где местные женки, разволокшись донага и впрягшись в плуги, опахивали вымирающую деревню, возрождая древнее, языческое еще, последнее отчаянное средство остановить мор.
Ужас, темный ужас смерти висел над страной.
И только Витовт не прекращал своих упорных усилий, через два года затеяв поход на Новгород. Опять волокли по дорогам России пушки и тюфяки, везли на телегах пищали, в столбах пыли ползла конница, шагала пешая рать, подрагивая уложенными на плеча бердышами и копьями.
На сорока лошадях (и те были в мыле, о полдень их перепрягали, заменяя свежими!) волокли огромную пушку, названную «галкой», способную, как уверяли, расшибить стены любого каменного города.
Рать стала под Порховом, и мастер-пушкарь похвалился Витовту, что не токмо каменный пиргос, но и каменную же Никольскую церковь во граде разрушу!
По-видимому, немчин-пушкарь плохо рассчитал заряд, излишне его увеличил. Ядро в самом деле разметало пиргос, «выразив его из основания вон», пробило отверстие в передней и задней (алтарной) стене церкви и, вырвав несколько каменных зубцов противоположной стены, улетело в литовский же лагерь, где убило полоцкого воеводу, поранило многих ратных и изувечило десятка два коней, кинувшихся в сумасшедший бег. Но и саму пушку порвало взрывом, разметав на клочки немчина-пушкаря, от которого не нашли и тела, осталось только пол-кабата (дорожного плаща), разметанного взрывом.
В храме в этот час шла литургия, и священник, не прекративший службы, остался цел, хотя вихрь смерти прошел у него прямо над головой.
Витовт уже отдавал повеление о приступе, когда ворота города отворили и к нему для переговоров выехали посадник Григорий Кириллович Посахно и молодой Исак Борецкой (полвека спустя его вдова Марфа, прозванная Посадницей, возглавила последнее отчаянное и уже безнадежное сопротивление Новгорода победоносной Москве).
Посольство предложило откуп с Порхова, да тут подоспел и архиепископ Новгородский Емельян, нареченный по слову Фотия Еверимием, с посадниками и тысяцкими. Новгород, не вступая в ратный спор, предложил откупиться от Витовта, дав ему «полдевяты тысячи рублев новогороцка окупа», и сверх того две тысячи архиепископ дал за захваченный Витовтом полон. Памятуя позапрошлогоднюю неудачу под Псковом, Витовт предпочел не рисковать и удовлетвориться полученным по миру серебром. Иные дела призывали его назад, неспокойно было на Западе, неспокойно и в Орде, да и взять Новгород с ходу ныне не представлялось возможным. Утешенный откупом Витовт поворотил назад.
Назад: Глава 8
Дальше: Глава 10