Сто человек во главе с Аттилой в течение семнадцати дней и ночей ехали на восток, переправившись через Железную реку к северу от болот и многочисленных устьев ручьев и пройдя мимо огромного, ровного и усыпанного солью побережья Равенского моря. Затем они повернули на юг.

Пастбища уже начинали исчезать и бледнеть под копытами лошадей. Короткая золотая осень почти закончилась, уступая место приближающейся зиме. Сайгаки мчались перед отрядом словно привидения, а в песке, среди жухлой травы, были едва заметны следы волков. Иногда воины натыкались на явные напоминания о том, что здесь когда-то жили люди: неяркие желтые кольца на лугах, у собранных ветрами мусорных куч и разбросанных остатков побелевших костей животных. Здесь были оборванные банды безымянных кочевников, вероятно, отдаленные кровные родственники, а может, и враги, которые пропали в бесконечных восточных степях, не оставив после себя ничего, кроме неясных колец от палаток в сухой траве.

Отряд спустился в неглубокий овраг поздно вечером, миновав огромные разбросанные повсюду валуны медного оттенка в лучах заходящего солнца, поехал по узкой каменной тропинке. Там был заметен тростник и карликовые деревья. Воздух здесь оказался холоднее и более влажным. В безмолвной долине, уже в тени, воины прошли у светло-зеленых ив, вымыли лошадей и остановились на отдых.

На следующее утро они выбрались из оврага на дальнюю сторону, оставив позади редкий оранжевый сосновый подлесок. Земля была устлана хрупкими иглами, а в воздухе пахло смолой.

Отряд продолжил свой путь.

В полдень Аттила приказал остановиться возле высокой пирамиды из обвалившихся камней. Мужчины уронили поводья, их плечи опустились, и всадники устало замерли в седле. Лошади наклонились и начали щипать редкую траву на дороге. Верховный вождь перебросил ногу через голову коня, спрыгнул на землю, подошел к высокой пирамиде и вскарабкался на вершину — легко и грациозно, словно ребенок. Он снял свой потертый колпак и запустил пальцы в темные косматые волосы с седыми прядями. Губы изогнулись в характерной сардонической язвительной усмешке.

Аттила посмотрел на далекий горизонт. Насколько было видно, ветер тихо шевелил выгоревшую на солнце траву, которая вздымалась, словно бесцветный невесомый океан. Под ногами, в маленьких пещерах и проходах у каменной пирамиды, она шелестела. Прищурившись из-за яркости, Аттила заметил, что на юге трава становилась желтой, а линия горизонта расплывалась из-за пыли — там степь наконец-то сменялась пустыней. Далеко на севере и востоке, вероятно, мелькало что-то зеленое, даже, скорее, насыщенного темно-зеленого цвета. Там начинались безмолвные сосновые леса. Хотя, наверно, ничего такого там не было. Никто не может видеть так далеко, даже великий вождь.

Аттила повернулся, чтобы спрыгнуть вниз, и заметил: с той стороны, откуда пришел отряд, приближался всадник. Вождь остался на пирамиде, стал наблюдать, выжидая. Воины последовали примеру своего предводителя. Одинокая фигура на коне блестела в лучах солнца, всадник продолжат путь.

Через несколько минут человек подъехал ближе, и гунны услышали шелест копыт лошади по траве и смогли рассмотреть лицо «незнакомца», покрытое татуировками. Наконец всадник остановился перед отрядом.

— Итак, — сказал Аттила, спрыгивая с пирамиды, — Маленькая Птичка, известный безумец.

— Да, это я, — гордо подтвердил шаман, слегка наклонив голову. — В лагере было скучно. Там возникла опасность, что я смогу жить вечно и стать таким же дряхлым и бесполезным, как старый Чанат.

Аттила ухмыльнулся, сел на лошадь и отдал приказ двигаться дальше.

Маленькая Птичка ехал с ним рядом.

— Кстати, — добавил шаман, — там была женщина.

Каган глянул в сторону и поднял бровь.

— Сначала казалось приятно лежать между ее бедер. Но вскоре она стала причинять моим ягодицам сильную боль утром и вечером, словно в задницу вонзали что-то, по размерам и форме напоминающее спицу от колес тележек.

— Такова опасность для того, у кого слишком пылкий темперамент, — серьезно ответил Аттила.

— Но война принесет облегчение, — сказал Маленькая Птичка.

В сумерках одна из вьючных лошадей споткнулась о нору сурка. Мужчины тут же выхватили ножи. Во рту они уже ощущали вкус свежей конины, жареной на медленном огне. Но Аттила не позволил воинам убить животное. Маленькая Птичка подошел к лошади, которая терпеливо стояла и дрожала от боли, почти мгновенно навалив позади гору едко пахнущего навоза. Передняя нога оказалась скрюченной и волочащейся по земле.

Шаман что-то произнес в ухо животному и погладил своей желто-красной рукой его гриву. Затем снова и снова шептал слова, которые никто не понимал.

На следующее утро лошадь была здорова.

Отряд пересек необитаемую равнину, где тяжелое серое небо над головами внезапно огласилось криками диких гусей. Эти звуки встревожили, но затем успокоили воинов: теперь появилось ощущение, что они оказались не одни в этой бесплодной пустыне. Гуси пролетели дальше, крики стихли, и вокруг снова наступила тишина. Гунны получше закутались в плащи, наклонили головы и продолжили путь. На небе нависла серая, мрачная пелена, но на горизонте виднелся пучок серебряного света, который, как чудилось, вел прямо в волшебный мир, оставленный позади, словно отряд ехал под гигантской крышкой, закрывающейся с пугающей постепенностью. Становилось все страшнее, но воины не теряли мужества — скорее, наоборот. Все уже подготовились к смерти, и половина уже была готова принять ее вдали от дома и в такой малочисленной компании. Но любой из них погибнет с оружием в руках.

И затем, стоя в одиночестве, без стад и родной лесистой местности, совершенно неожиданно для себя воины увидели зубра — большого белого быка, одного из диких животных, свободно странствующих в лиственных лесах далеко на севере. Громадный зверь стоял, словно изваяние, как геральдический знак посреди кучи разбитых камней. В его холке глубоко засела стрела. Хотелось хотя бы теперь отведать мяса, но все знали: жуткое создание каким-то образом пытались убить, а делать это запрещено. Прищурившись, многие заметили необычную форму стрелы, которую раньше встречать не приходилось.

Значит, сейчас уже осталось недолго.

Чанат поспешил к раненому животному. Оно повернуло и опустило к старику свою огромную голову. Гунн остановился на безопасном расстоянии, слегка прикоснувшись правой рукой к древку копья, торчащего из быка. Взрослый зубр, раненый или нет, мог бы разорвать лошадь на части одним взмахом длинных изогнутых рогов.

Чанат повернулся в сторону и еще немного, прищурившись, рассматривал животное, затем поехал обратно.

— Кутригурские гунны, — сказал старик. — Будун-Бору.

Аттила бросил на него резкий взгляд:

— Пока на запад?

Чанат чуть-чуть задрожал, словно пытался освободиться от какой-то напасти.

— Все племена идут на запад, и так уже во время жизни двух поколений. Они говорят, Сердце Мира и высокие равнины никогда снова не увидят дождя.

Аттила задумался.

— Кто же среди нас этот стрелец-умелец? — насмешливо спросил Маленькая Птичка. — И что этот придурок знает о стрелах страшного Будун-Бору?

Чанат резко повернулся к нему.

— Ты скоро сам достаточно узнаешь о стрелах Будун-Бору, когда они воткнутся в твою дрожащую шкуру, и тогда завизжишь, как насаженный на кол щенок!

Маленькая Птичка засмеялся и попытался урезонить гунна:

— В острие стрелы столько же правды, старый Чанат, сколько в песне красивой девушки!

Тот тихо заворчал на глупую шутку.

Аттила не обращал внимания на обоих, рассматривая мистическое животное на равнине.

На разломанной пирамиде, в последний раз заняв свое место в мире, умирая и почти не двигаясь, стоял зубр с белой шкурой без пятнышка крови, ревя от ярости, сотрясая холодные степи, не имеющие нигде конца и края. Затем он поднял огромную тяжелую голову и громко замычал в бесстрастное небо. Небо ответило эхом на его страдальческий вопль. Но ничего не изменилось.

Аттила покачал головой и тихо сказал:

— Оставьте быка в покое. Такова его судьба. — Затем он прищелкнул поводьями и пришпорил коня. — Зубра больше нет.

После раненой лошади и зубра был орел. Три животных или души трех животных служили одновременно хорошим предзнаменованием и предостережением. «Не отчаивайтесь, — казалось, говорили они, конь же поправился. Не осмеливайтесь, — ведь бык-то погиб». А третьим был дух, навеки недосягаемый, невредимый и непревзойденный в жестоком мире людей из-за своего совершенства.

Откуда ни возьмись пошел град, скрывший от глаз окружающие равнины. Воины поехали дальше, но градина размером с кулак ребенка попала и разбилась о морду лошади Ореста, а затем, развалившись на кусочки льда, упала на землю. Лошадь затрясла головой и запоздало взвилась на дыбы, обнажив зубы и пронзительно заржав от боли и негодования. Гунны спешились, притянули поближе животных и вместе с ними попытались как можно лучше устроиться в жалком убежище. Грохочущий град заглушал слова.

Через несколько минут косматые грозовые облака прошли по небу и исчезли на востоке, небо снова стало голубым и ясным. Теперь отряд продолжил путь по залитой солнцем равнине, усеянной повсюду яркими капельками, прилипшими к поломанным травинкам. Над головами гуннов, простираясь до самого горизонта, повисла разноцветная радуга Тэнгри — бога неба. На западе можно было видеть клубящийся туман, поднимающийся в виде пара с прогретого пруда. На протяжении многих миль попадались мутные и темные градины, приставшие к корням длинной травы и хрустевшие под копытами лошадей, а затем светлевшие и медленно таявшие, словно ускользающие жемчужины.

Снова выглянуло солнце и осветило засаленные плащи воинов и попоны коней — потных, с резким, сильным запахом шерсти. Но в воздухе витал приятный аромат влажной травы, и сердца гуннов наполнились радостью.

Внезапно Аттила схватил свой лук, натянул тетиву и выпустил ее высоко в небо. Только тогда, взглянув вверх, все заметили огромное призрак насыщенно-золотого цвета. Это был орел, пролетающий над головами, и воины вздрогнули от ужаса, подумав о том богохульном поступке, который совершил каган. Но, естественно, движение стрелы сбилось, и она прошла мимо, не причинив птице вреда, на расстоянии многих метров. Попадание в божество исключалось. Орел продолжал небрежно парить, его глаза янтарного цвета пристально рассматривали что-то вдали, на горной цепи, недоступное простым смертным.

Обезумевший верховный вождь гуннов подтянулся и пригнулся в седле, желая понаблюдать за удаляющейся птицей, подставив раскрасневшееся лицо слепящему солнцу. Золотые серьги Аттилы, отражаясь, раскачивались в разные стороны, голова была откинута назад. Он засмеялся, обнажив белые волчьи зубы, затем развел широко руки и посмотрел на свой отряд.

— Народ, рожденный с боевым щитом! — закричал вождь. — Народ, мечущий стрелы в поисках богов!..

И Астур, отец Аттилы, продолжил путь на запад, непроницаемый и неразрушимый.

Вечером отряд остановился и стреножил лошадей. Каган велел караульным держать луки наготове, а остальные зажгли костры и принялись готовить. В безветренную ночь дым медленно поднимался столбом в небо. Одинокий волк выл в долине неподалеку, и его вой походил на голос самой заброшенной местности. В сумерках над головами пролетели два лебедя-кликуна, тихий шелест их крыльев слышался среди треска дров в огне и воя несчастного зверя. Больше ниоткуда в этих бескрайних просторах не доносилось ни звука.

Некоторые думали, что было бы хорошо сделать невысокое заграждение от ветра из седел и попон, а затем поднять его, подложив еще седла и попоны, и смастерить трон для кагана. Тогда Аттила мог бы сидеть там возле костра.

Такого раньше никто не устраивал. Но Аттила разгневался и распинал по сторонам седла и попоны. Он, как и прежде, разровнял грязную землю подошвами поношенных оленьих сапог и сел, скрестив ноги, в пыль вместе с остальными воинами. Затем вынул нож из ножен, наклонился вперед и отрезал кусок мяса от шипящей голени на железном вертеле.

Гьюху расположился рядом, когда все ели, что было для него несвойственно. Ведь этот воин любил пробовать пищу в одиночестве, осторожно, словно собака. Закончив жевать, Гьюху сделал большой глоток кумыса, Прополоскал рот, передал фляжку и тихо сказал:

— Нас преследуют.

Аттила кивнул:

— Это всего лишь вестники. Главная сила еще позади.

— Откуда вы узнали?

Верховный вождь глотнул кумыса и улыбнулся огню.

— Если бы главные силы были бы здесь, то мы бы уже знали об этом.

Он осмотрел свой отряд, остановив взгляд на каждом из воинов. Орест сидел немного поодаль, строгая палку и, очевидно, не прислушиваясь. Но верный спутник Аттилы всегда вел себя так, а в действительности не пропускал ни слова.

— Подготовьте людей, но не пугайте. В нашем воображении Будун-Бору — демоны и духи, необъяснимое зло, которое можно победить с теми же шансами, что остановить стрелами реку во время сильного разлива. Это якобы Волчий Народ, люди, способные превратиться в настоящих волков и сожрать своих соплеменников при лунном свете. Но они — обычные люди из плоти и крови, как и все остальные. На самом деле, это наши дальние родственники, тоже почитающие Астура, приветствующие друг друга словами «саин байну», а на прощание говорящие «баяртай». И если уколоть любого из них, то пойдет кровь.

Аттила дал знак, чтобы фляжку с кумысом снова передавали по кругу.

— Я знаю. Я раньше уже с ними сталкивался.

— Шаман — тот, кто знает, — произнес нараспев чей-то голос поблизости. Это был Маленькая Птичка, как всегда, говорящий загадками. Он даже стал двигаться по кругу, где сидели воины, по какой-то особой и крайне необычной траектории и, разумеется, продолжал насмехаться. — Как много вы знаете, мой господин, делающий женщин вдовами!

— А как же много тебе придется узнать, мой маленький певчий дурачок!

Маленькая Птичка вскочил внутрь круга и занял место возле Чаната. Затем с обожанием широко улыбнулся старому воину. Чанат бросил на шамана сердитый взгляд. Остальные засмеялись.

— Но, — сказал Маленькая Птичка, откинувшись назад и посмотрев на неподвижные звезды, — таинственные земли, которыми управляют Тенгри, бог солнца, и Итуген, богиня луны, являются предметом спора. А путь к привидениям усыпан душами усопших шаманов. — Маленькая Птичка взглянул на Аттилу. — Это отчаянный призыв.

Наступила тишина, некоторое время было слышно лишь потрескивание в костре.

Аттила зашевелился и сказал:

— Я долго этого не знал, воля богов оставалась для меня тайной.

Маленькая Птичка ответил:

— Тот, кто полагает, что ему известны воля или намерения богов, не знает ничего.

Каган посмотрел на него и продолжил:

— Долгое время я ломал голову над судьбой нашего народа и над тем, существует ли жизнь после смерти. Астур выгнал нас в пустыню и превратил в бездомных и презираемых повсюду, отвергаемых и изможденных, задыхающихся от пыли и умирающих от голода. В Римской империи есть люди, называемые евреями, им тоже негде жить. — На некоторое время Аттила замолчал. — Но теперь я понимаю. Мы соберем все кланы, все племена странствующих гуннов, которые откликнутся на призыв, а также охотно возьмем в свои ряды тех, кто станет служить под нашими знаменами. Любых родственников из числа Белых Гуннов с запада, гефалитских гуннов возле Аральского моря и даже Будун-Бору, кутригурских гуннов, которых мы боялись при жизни многих поколений. Вероятно, возьмем даже тех, кто не говорит на нашем языке и не почитает наших богов, но в своем бесстрашии или отчаянии внемлет зову.

— Когда-то я знал двух братьев по имени Бесстрашие и Отчаяние, — сказал Маленькая Птичка. — Они были близнецами.

Аттила не обратил на шамана внимания.

— Кто бы ни ответил на призыв, тот станет сражаться с нами против Западной империи. Такой армии, которая появится у нас, мир еще не видел. Всадников будет столько, сколько песчинок в Такла-Макане. Отправимся на запад, разрушим Рим и сровняем с землей его и все еще существующие развалины! От этого города и камня на камне не останется, ведь наш народ там ненавидели, презирали и оскорбляли с самого начала. Наконец, когда новое государство будет простираться от далекого мрачного моря, называемого у неприятеля Атлантическим, являющимся границей Рима на западе, а на востоке — по всей Азии, до самой Великой Стены, тогда мы двинемся на своего заклятого врага. На древнего врага, появившегося задолго до того, как гунны услышали о Риме. На Китайскую империю.

Это прозвучало как ужасное ругательство. Маленькая Птичка зашипел и, вздрогнув, отвернулся. Остальные едва ли осмеливались взглянуть друг на друга. Это было проклятие, выражение, которое нельзя произносить, символ возмездия в древние времена. «Империя на востоке», — так обычно называли эту страну, если случайно заговаривали о ней. И никогда — «Китай». Барабанные перепонки начинали болеть, нёбо сохло, в голове гудело, даже если просто люди слышали название того государства — слово-проклятие, напоминание о древней катастрофе.

— Тогда империя гуннов станет могучей, — сказал Аттила. — Китай падет, а с ним падет и весь мир к нашим ногам.

Воины старались поверить в эти слова, чтобы понять точку зрения своего вождя. Впоследствии Чанат рассказывал, как его не покидало ощущение, будто он пытается проглотить целую корову.

Империя гуннов, простиравшаяся по всему миру, начиная от руин Рима и заканчивая развалинами Китая! Такое было невозможно себе представить.

Аттила говорил с воинами об их прошлом и будущем, а также о предначертанной богами судьбе. Правитель воскресил в памяти образы прежде величественных городов гуннов, опустошенных армиями Китая в древние времена. Когда-то было много вождей, продолжал великий полководец, они жили в прекрасных поселениях на широкой излучине берега Желтой реки на севере, в богатой и омываемой со всех сторон земле под названием Ордос.

— Сомневаюсь, — раздался низкий старческий голос. Это оказался Чанат.

У остальных перехватило дыхание от его дерзости, но Аттила улыбнулся и стал слушать. Каган очень любил этого бесстрашного, хотя далеко не юного воина, потому дал Чанату возможность высказаться.

— Сомневаюсь в городах, — не унимался старик. — Мы родились уже в седле. Вы же знаете народные легенды.

Аттила наклонил голову.

— Может, да, а может, и нет, — ответил он. — Но Китай — наш давний враг, и с этим не поспоришь.

Чанат задумался, поглаживая свои длинные седые усы, затем покачал головой и угрюмо произнес:

— Да, с этим не поспоришь.

Тогда Маленькая Птичка вынул из плаща необычный разбитый инструмент с одной струной. Затем осторожно потянул за него и изменил звучание, каким-то образом изогнув деревянную рамку, с низких басов на более высокую, сильную и скорбную мелодию. Прорицатель начал исполнять древнюю народную балладу того времени своим гипнотическим и завораживающим голосом. Он и не пел, но и не говорил, этот маленький загадочный шаман — не совсем взрослый, но и не ребенок, не вполне безумный, но и не здравомыслящий, который так же часто сидел на коне задом наперед, как и наоборот.

В балладе рассказывалось о великом правителе Тумане, отдавшим старшего сына Модэ в соседнее племя в качестве заложника и сделавшего второго сына наследником. Затем, желая смерти Модэ, Тумань напал на соседнее племя, но юноша исчез и вернулся домой. Отец поприветствовал сына неискренними улыбками и устроил пир, по-прежнему строя в своем злобном сердце козни, как лишить сына жизни. Но тот сам плел заговор с целью убийства отца, и план Модэ был действительно ужасным: он хотел сделать всех воинов и себя виновными в цареубийстве, поэтому никто не смог бы поднять мятеж.

Сначала Модэ жестоко муштровал своих подчиненных. «Стреляйте во все, что я стреляю, — кричал сын Туманя. — И да будет казнен любой, у кого дрогнет рука!»

Затем он поехал на охоту. В каждое животное, которое стрелял Модэ, стреляли и воины. Антилопы были утыканы стрелами, словно дикобразы, кабаны походили на огромных ежей. Тогда Модэ стал дразнить приближенных. Он направил лук на одного из самых любимых коней, одного из Небесных Скакунов. Некоторые из воинов засомневались — и тут же погибли. Юноша нацелился на любимую жену, и снова кое-кто последовал его примеру, но не все. И эти нерешительные были казнены. Наконец, Модэ направил стрелу на самую лучшую лошадь отца. Воины схватились за луки, и никто не дрогнул.

Затем во время охоты Модэ поехал позади отца, натянул тетиву и выстрелил ему в спину. Пораженный, Тумань завертелся в седле, испытывая невыносимую боль. Остальные воины наследника, уже настолько приученные беспрекословно повиноваться и не смевшие сомневаться, сделали то же самое. Через мгновение властитель Тумань лежал мертвым на земле. Тело было утыкано стрелами так, что на нем не осталось свободного места.

Модэ сжег останки отца и развеял по четырем ветрам, взяв только оголенный череп в качестве кубка для питья. Он стал великим властителем, завоевал и объединил множество племен. Так зарождалось государство гуннов в северной излучине Желтой реки, в земле, известной под названием Ордос…

Маленькая Птичка отложил инструмент.

— Враждующие семьи основали большое количество государств, — сказал он. — Я даже слышал, как рассказывали, что Рим был заложен, когда воин Ромул зарезал своего брата Рема.

Шаман посмотрел на Аттилу и улыбнулся.

— Но государство Модэ просуществовало недолго, — ответил Аттила и сердито взглянул на огонь. — Хотя ему и подчинялись более тридцати укрепленных городов по всей Монголии и Синьцзяну, и наш народ (на языке того времени — хунну) не уступал великолепием и славой империи Китая. Модэ правил в столице, называемой Ноин-Ула, что на горе Владык, с помощью железного скипетра. Но Китай презирал гуннов. Притом «хунну» означало всего лишь «народ», по-китайски же слово звучало как «сюнну», в переводе — «грязные рабы». И этим китайцы оскорбляли наших предков. Между ними разразилась война, и китайцы одерживали победы над жестокими воинами из Манчжурии. Но борьба продолжалась много лет, и положило конец ей предательство. В итоге тридцать прекрасных городов было разграблено, великолепные башни и дворцы Ноин-Улы сожжены дотла, а тех хунну, кто не погиб в битвах, объявили вне закона и сослали умирать от голода в пустыню. Сколько же людей «упразднили» империи, подобные Китаю?! Они отправились на запад, в неосвоенные земли Центральной Азии, и пропали навсегда.

Аттила медленно кивал, по-прежнему смотря в огонь.

— И тогда мы, хунну, стали мифическим, призрачным народом пустынь, обнищавшими бандами диких путников, жителями палаток, каннибалами, как о нас рассказывали, охотящимися за детьми поселенцев, словно бродячие собаки. Мусорщиками в грязных лохмотьях и старьевщиками, потомками ведьм и демонов ветра! Ладно, пусть люди верят, если от этого их холод пробирает до костей. Те хунну были нашими отцами.

Так говорил Аттила, такова была мифология гуннов. И кто скажет, что это неправда? Каган еще в детстве слышал рассказы, как основатель Рима, благочестивый Эней, побежденный давним врагом, бежал на запад из гибнущей Трои, неся на широких плечах старого отца Анхиза. Не кажутся ли жуткими параллели и отголоски прошлого? В них слышится смех богов.

Затем был император Тит, разрушивший храм в Иерусалиме и навеки превративший евреев в разрозненное и проклятое племя бродяг. И так же, как троянцы или иудеи, предшественники гуннов отправились на запад, спасаясь из песков из возвышенной и величественной Ноин-Улы. Подобно грекам, предрешившим судьбу троянцев, а римлянам — евреев, китайцы обрекли на гибель странствующих повсюду гуннов. Однако тяжело быть бродягой, жизнь кочевника невероятно горька и невыносима.

В Римской империи когда-то существовало племя ампсивариев, ведущее подвижный образ жизни. Тацит рассказывает целую историю об этом народе в двух лаконичных, типичных для него фразах: «Постоянно странствующих изгнанников сначала воспринимали как гостей, потом как попрошаек, затем как врагов. Наконец мужчин, способных держать оружие, истребили, а молодых и старых взяли в качестве трофея». Об ампсивариях мы ничего больше не знаем.

Почти то же самое случилось с евреями. Траян подумывал об уничтожении всего беспокойного и воинственного племени — заносчивого, высокомерного и самодовольно считающего себя «избранным». Но, конечно, было бы сумасшествием полагать, что можно искоренить целый народ. Вспомните об ампсивариях, уже забытых — с их языком, обычаями, богами. Или о назамонах на ливийском берегу. Нет, ни вы, ни даже сама История не воскресит в памяти то племя. Назамоны исчезли, словно никогда и не существовали. Однажды они восстали против уплаты налогов Домициану, и жестокий император тут же приказал уничтожить мужчин, женщин и детей. Когда это было сделано, Домициан просто заявил: «Я остановил жизнь назамонов». Словно он являлся богом! Каким, конечно, император и считался — священным кесарем. Траян мог бы совершить то же самое с надоедливыми евреями. Но в настоящее время Бог, признанный во всем мире, — иудейский Плотник, имеющий единую сущность со Своим Божественным Отцом.

Сколь бы обманчивой и изменчивой не оказалась Муза Истории, смех богов эхом откликается в наших склоненных головах…