17

Мирей вышла из самолета в аэропорту Глифада в облачный день и велела немедленно отвезти ее в гостиницу — маленький жилой комплекс в районе Запион. Дома она оставила на автоответчике послание, на случай если позвонит Мишель: ей не хотелось, чтоб он узнал, что она в Греции. Не сейчас. Она хотела разобраться в слишком многих вещах, которые Мишель, похоже, скрывал от нее.

Едва добравшись до своего номера, она приняла душ, чтобы смыть с себя неприятное ощущение испарины, возникшее у нее в душном афинском воздухе, а потом легла на кровать, накрывшись халатом, и достала из сумки листы с копиями бумаг Мишеля, найденных в его кабинете на рю Орфевр. Больше всего ее заинтересовала следующая заметка: «Искать издателя Арватиса, на улице Дионисиу, 17, в Афинах… Где мне взять сил, чтобы снова увидеть Афины?» Казалось, в этих словах скрыта память о печальных событиях, которые он стремился забыть. Она взяла карту города и стала искать улицу Дионисиу — ею оказался маленький переулок в центре, недалеко от старого города… Но зачем искать издателя… Не лучше ли сначала найти автора?

В телефонном справочнике она стала искать имя Периклиса Арватиса, но его там не обнаружилось. Тогда она решила обратиться в адресный стол. Одевшись весьма элегантно, она села в такси и попросила отвезти себя в здание муниципалитета. Там ей указали, как пройти в адресный стол: он находился в подвальном помещении. Служащий обладал необычной внешностью: ближе к шестидесяти, чем к пятидесяти, низкого роста, одетый в безупречный светлый костюм, с гвоздикой в петлице. Он сидел за столиком, курил изящную овальную «Македонию» и маленькими глотками пил турецкий кофе. Мирей выдала ему первое, что пришло в голову:

— Я работала с профессором Арватисом несколько лет назад, и мне хотелось бы разыскать его, поскольку я потеряла адрес.

— Нужно посмотреть, живет ли он в Афинах… Если вы не нашли его имени в телефонном справочнике, вряд ли он здесь. Подождите… — Он отправился к одной из картотек и начал в ней копаться. — Ну вот, — произнес он через несколько минут, — «Арватис, Периклис, родился в Янине 4 апреля 1901 года, умер в Афинах 17 ноября 1973 года».

— Умер?

— К сожалению, да, сударыня. Профессор умер десять лет назад… Да, через пятнадцать дней исполнится ровно десять лет с того дня.

— Вы можете по крайней мере сообщить мне что-нибудь о его семейном положении? Вдруг кто-то из его семьи еще жив… Пожалуйста, для меня это очень важно. А еще, могу я получить какой-нибудь лист бумаги, чтобы сделать записи?

Видно было, что служащий готов броситься ради нее в огонь. Он взял лист гербовой бумаги с надписью «димос афинон» и печатью в виде совы.

— Семейное положение тут не поможет: он был холост, жил один в квартале Неаполис. Мне жаль, сударыня.

Мирей хотела было предложить служащему вознаграждение за беспокойство, но тот вежливо отказался. Она уже уходила, когда в голову ей пришла еще одна мысль, последний возможный вопрос.

— Вы можете сделать для меня кое-что? — спросила она служащего с некоторой долей кокетства. Но в этом не было необходимости: всё вокруг ощущало на себе ореол ее женственности, даже железная мебель. Благородный служащий смотрел на нее с нескрываемым восхищением и готовностью удовлетворить любую ее просьбу.

— Можно найти свидетельство о смерти и, если получится, выяснить фамилию врача, подписавшего его?

— Да, конечно.

— Как вы думаете, через пару часов…

— Пару часов?.. Ну, на это потребуется больше времени. У меня не получится этим заняться в рабочее время, но если вы заглянете вечером ко мне на квартиру…

Мирей ожидала такого оборота и держала наготове контрпредложение:

— Я заеду за вами в два, и мы вместе пообедаем. Вас устроит, господин…

— Золотас, Андреас Золотас, но вы можете называть меня просто Андреас, если пожелаете. Хорошо, я постараюсь удовлетворить вашу просьбу.

Мирей улыбкой поблагодарила его и вышла из подвала, душную атмосферу которого в этот тусклый день не мог разогнать один-единственный вентилятор с медленно движущимися лопастями.

Дионисиу, 17. От здания муниципалитета до того места недалеко. Учитывая, что времени много, она решила пойти пешком. Увидев по указанному адресу лишь опущенную ставню, она вошла в бар, располагавшийся неподалеку, на другой стороне улицы, и заказала узо со льдом: оно больше других здешних напитков походило на «перно».

— В доме 17 кто-нибудь живет? — спросила она у обслуживавшего ее официанта.

Тот сообщил, что она не первая, кто спрашивает об этом. Не так давно подобный же вопрос задал ему некий господин, иностранец вот такого роста, с такими волосами, и официант ответил ему: нет, не живет, но в тот же самый вечер увидел под ставней свет, а потом еще несколько раз среди ночи там был свет, но тот господин так и не вернулся, и официант не смог ничего ему сообщить. Мирей помогла официанту составить описание этого человека и поняла: мужчина, спрашивавший о жильцах дома номер 17 по улице Дионисиу, был не кто иной, как Мишель. Она дала официанту в качестве чаевых банкноту достоинством в тысячу драхм, а также свой номер телефона в гостинице и попросила позвонить ей, как только он увидит свет под ставней дома номер 17. Официант поблагодарил и обещал непременно позвонить.

До встречи с господином Золотасом оставалось еще немного времени, и она пешком вернулась на улицу Стадиу, мельком взглянув на запертую пыльную ставню дома номер 17: если кто-то и бывает в этом месте, он, несомненно, проникает сюда с другой стороны. Ставня, по-видимому, закрыта вот уже несколько лет.

Андреас Золотас быстро выполнил поручение и не преминул похвастаться перед Мирей, расписав ей, как он за короткий срок сумел получить информацию из нескольких контор, к которым не так-то просто получить доступ.

— Я сразу же поняла, — сказала Мирей, — вы важный человек в муниципалитете.

— Профессор Арватис умер от сердечного приступа в 3 часа ночи в субботу, 17 ноября 1973 года… В ту ночь армия осуществила штурм Политехнического университета… Видите ли, сударыня, я всегда придерживался левых взглядов и являлся противником диктатуры…

— Не сомневаюсь, — ответила Мирей, хотя Золотас обладал внешностью мелкого буржуа-консерватора, весьма дорожащего своей маленькой и удобной должностью служащего коммуны.

— Заключение о смерти сделал доктор Псаррос из больницы Кифиссии. Я наводил справки: он по-прежнему работает там, а живет на улице Спецес, дом 28.

— Я… я поражена тем, как быстро вы все это выяснили, господин Золотас. Не знаю, чем я смогу вам отплатить за это.

— В этом нет необходимости. Когда я узнал, при каких обстоятельствах умер профессор Арватис и почему, я понял — ваше любопытство, сударыня, вероятно, имеет под собой иные основания, чем те, о каких вы мне сообщили. В ту ночь погибло много студентов, немало преподавателей также подверглось насилию, из тех, что выступили на стороне студентов…

— Господин Золотас, я… я не знаю…

— Ничего не говорите, сударыня. У меня в ту ночь в Политехническом находился сын: мне принесли его по крышам, раненого, истекающего кровью… Он погиб навсегда. Сейчас у него все еще нет работы… Думаю, он ворует… Быть может, употребляет наркотики… Он хороший парень, сударыня, красивый, высокий… гораздо выше меня…

Золотас решительным образом и очень вежливо запретил Мирей заплатить ему за услуги. Он взял из вазы, украшавшей центр стола, свежую гвоздику и засунул ее в петлицу вместо прежней, несколько увядшей, поцеловал даме руку легким, изящным движением и ушел.

Мирей стало стыдно оттого, что она приготовилась сопротивляться грубым приставаниям развратника средних лет. Она взглянула на часы: приехав в Афины меньше пяти часов назад, она уже чувствовала, как ее подхватил поток, чье течение становилось все быстрее и быстрее. Она не знала, какой может оказаться его наивысшая скорость, далеко ли находится то место, откуда уже нет возврата, и даже не испытывала желания это узнать.

Она поджидала доктора Псарроса у двери его дома на улице Спецес. Он пришел по окончании своего дежурства в больнице, в половине шестого вечера.

— Почему вы интересуетесь профессором Арватисом?

— Все дело в одном исследовании: Арватис оставил статью огромной важности незаконченной, и мне бы хотелось узнать, чем он занимался в последние дни своей жизни. Вероятно, эти сведения на многое прольют свет.

— Мы можем пойти ко мне домой, — предложил Псаррос, роясь в карманах в поисках ключей, — или, если хотите, сесть за столик в той маленькой таверне и выпить чего-нибудь.

— О да, — согласилась Мирей, — я с удовольствием выпила бы стаканчик рецины.

— Итак. Прежде, всего я должен сказать вам, — начал свою речь Псаррос, — что ваш звонок час назад застал меня врасплох. Я уже почти забыл об том эпизоде. Ведь это случилось не вчера, с тех пор прошло десять лет.

— Да, ровно десять лет. Через пятнадцать дней будет годовщина битвы за Политехнический.

Псаррос скривился в гримасе:

— Битвы? Да ладно вам, сударыня, не говорите так. Обычная полицейская операция, направленная на наведение порядка в университете и на восстановление общественного порядка, который кучка преступников пыталась подорвать. А потом пресса раздула события, заговорила о десятках погибших, о сотнях раненых… Несколько контуженных, несколько разбитых голов — и больше ничего. Зато теперь смотрите, до чего мы докатились… Они хотели демократии? Они ее получили. Смотрите сюда. — Он принялся листать экземпляр «То вради», лежавший на столе. — Вот… Инфляция с двумя нулями, общественная задолженность вышла из-под контроля, коррупция, наркомания. Поверьте мне, когда армия управляла страной, такого не было. Молодые люди ходили стриженые и одевались прилично…

— Да, конечно, демократия сопряжена с определенными неудобствами… С другой стороны, именно вы, греки, более того — вы, афиняне, ее изобрели, если я не ошибаюсь, — заметила Мирей. — Но давайте лучше поговорим об Арватисе.

— Ах да, Арватис. Ну, я мало что могу рассказать. Я покопался в старой картотеке больницы и в записях своего дневника, который всегда веду. Так вот, Арватиса привез в больницу около двух часов ночи некий Аристотелис Малидис. Как выяснилось, его сотрудник, смотритель Департамента античных ценностей, служащий Национального археологического музея. Профессор находился в критическом состоянии — он пережил шок и был почти без сознания. Сердечный ритм — на грани фибрилляции, силы организма безнадежно истощены. Мы безуспешно пытались применить к нему интенсивную терапию. Он умер через час. Малидис, доставивший его к нам, больше не появлялся. Я дал знать полиции, капитану Караманлису. Павлосу Караманлису, если не ошибаюсь, потому что все эти обстоятельства показались мне весьма странными, но о результатах расследования мне ничего не сообщили. По правде сказать, я понятия не имею, было ли начато какое-нибудь расследование по данному поводу.

— Вы не знаете, где похоронен профессор Арватис?

— Нет. А почему вы спрашиваете?

— Не знаю. Мне хотелось бы по крайней мере выяснить, как он выглядел. Быть может, на могиле есть его изображение.

— Вероятно. На вашем месте я бы попробовал отправиться на городское кладбище Кифиссии. Вам известно, где оно находится? Нет? — Он достал из кармана ручку, взял бумажную салфетку и стал чертить на ней примерный план. — Вот, мы с вами сейчас здесь, вам нужно будет свернуть на бульвар и ехать по нему до конца, а после повернуть направо, вот сюда. На третьем светофоре — налево… — Он закончил рисовать свою маленькую карту, сложил салфетку и вручил ее Мирей.

— Доктор Псаррос, а проводилось ли вскрытие трупа?

— Я сразу же его затребовал, но на разрешение потребовалось какое-то время. В те дни везде царил такой бардак. И все же вскрытие делали. Я отлично это помню.

— И что оно дало?

— Удивительный случай: мы ожидали, что имеем дело с обширным инфарктом.

— Что же вы обнаружили?

— Ничего. Никаких сердечных нарушений.

— Чем же в таком случае была вызвана смерть?

— Остановкой сердца.

— Это мало что объясняет, насколько мне известно.

— Так и есть. Почти ничего.

— А вы что думаете?

— Ну… какой-то шок… В подобных обстоятельствах мало что можно сказать. Конечно, тот человек, который его привез… Быть может, он способен рассказать о том, что случилось на самом деле, но мне о нем ничего не известно. Возможно, капитан Караманлис его допрашивал… кто знает.

— Благодарю вас, доктор.

— За что? Если выясните что-нибудь, сообщите мне, ладно?

Мирей села в свой взятый напрокат «пежо», намереваясь немедленно отправиться на кладбище в Кифиссии, но часы показывали шесть — наверняка там уже закрыто, как и во всех других коммунальных учреждениях. Однако, если найти сторожа, быть может, за хорошее вознаграждение он впустит.

— За пятьсот драхм я вам и могилу вскрою, сударыня, — проговорил сторож, уже собиравшийся уходить домой, когда Мирей вложила в его руку банкноту.

— Но вы должны проводить меня, — сказала девушка. — Уже темнеет, а я немного боюсь бродить среди могил одна.

Сторож все понял и последовал за ней.

— Вы напрасно боитесь мертвых, сударыня. Вот живые — те, с позволения сказать, сукины дети, а мертвые — нет. Например, мой шурин, которому я пять лет назад одолжил денег на открытие магазина и от которого я до сих пор ни гроша не получил обратно…

В какой-то момент сторож свернул направо и, сделав еще несколько шагов, указал ей на могилу:

— Вот здесь, — произнес он, — покоится господин Периклис Арватис. Я знаю всех своих цыплят, всех до единого.

Мирей стала рассматривать маленький овальный портрет, на котором был изображен пожилой человек с редкими седыми волосами и худым, но полным достоинства лицом. Надпись содержала лишь имя, фамилию и даты рождения и смерти, но перед доской лежал свежий букет цветов, следовательно, кто-то навещал покойного.

— А кто положил цветы? Вы? — спросила Мирей.

Сторож поднял голову и закрыл глаза. Ответ отрицательный. Мирей улыбнулась при мысли о странной манере говорить нет, общей для всех жителей Средиземноморья, от сицилийцев до ливанцев. Он знаком предложил ей следовать за ним к выходу и показал ей несколько цветочных магазинов на другой стороне улицы: не тот, что справа, а вон там, второй слева. Неизвестная женщина время от времени приносила оттуда цветы.

— Время от времени — это как? — поинтересовалась Мирей.

Но этого он уже не знал. Мирей еще раз поблагодарила сторожа, горячо пожав ему руку, а потом пересекла улицу и вошла в цветочный магазин.

Официант сделал себе бутерброд с фетой, оливками и помидором и налил стакан вина. Он всегда так перекусывал, прежде чем отправляться домой. Наконец-то, обслужив стольких клиентов, он сидел за столом и отдыхал, жуя бутерброд и листая газету. Дул сирокко, на улице все еще было тепло, но ясно ощущалось — через несколько дней погода переменится. Спортивная газета выглядела мятой, но еще вполне читабельной, и ничто не расслабляло его лучше, чем просмотр результатов скачек в надежде на выигрыш. Но он проиграл.

Закрыв газету, он стал подсчитывать, сколько уже денег просадил за свою жизнь, ставя на лошадей по воскресеньям и регулярно проигрывая, и вдруг, подняв голову, заметил в дальнем конце улицы медленно движущийся черный «мерседес», который потом остановился перед домом номер 17. Официант подождал, пока из машины кто-нибудь выйдет, но мотор заглушили, фары погасили, а никто не появлялся. Странно.

Через несколько минут, по окончании смены, он отправился домой по противоположному тротуару и прошел мимо автомобиля, заглянув внутрь: никого. Он инстинктивно взглянул на ставню и заметил пробивающийся из нижней щели свет. Он прислонил ухо к двери, но услышать удалось мало: лишь едва различимый шум шагов, постепенно стихавший, словно кто-то удалялся по коридору. Он вспомнил о банкноте в тысячу драхм, заработанной в то утро, и отправился к ближайшему телефону-автомату. Мирей уже добралась до гостиницы.

— Мисс? На улице Дионисиу, 17, зажегся свет.

Мирей, вот уже пару часов как улегшаяся спать, не сразу вникла в смысл полученного сообщения.

— Мисс, вы слышите меня? Это я, официант из бара «Милос». Вы оставили мне чаевых на тысячу драхм, помните?

— Ах да, конечно. Спасибо, друг мой.

— Есть еще кое-что: перед домом припарковался черный «мерседес», но я не видел, чтоб из него кто-нибудь выходил.

— Вы уверены? — спросила Мирей.

— Да, сэр, — ответил официант, забыв, что разговаривает с женщиной.

— Хорошо, спасибо.

— Good night, — сказал официант, повесил трубку и пошел дальше, домой, как и каждую ночь, пешком. Мирей взглянула на часы и собралась было выключить свет и снова заснуть, устав после путешествия и после многочисленных дел этого столь длинного дня, но поняла, что ей представился исключительный шанс, который может больше не повториться, и встала. Несмотря на поздний час и чрезвычайные обстоятельства, она не отказала себе в небольшом количестве макияжа, торопливо оделась, вышла на улицу и, заведя машину, двинулась по практически пустому городу на улицу Дионисиу.

Медленно проехав мимо дома номер 17, она заметила: там действительно горит свет, хотя дверь закрыта на висячий замок. Откуда же вошел хозяин дома? А черный «мерседес»? Он по-прежнему был припаркован напротив входной ставни, внутри — никого. Подъезд дома тоже оказался заперт, и она, сколько ни размышляла, никак не могла понять, в чем тут дело. И все же именно в здешней типографии отпечатали работу профессора Арватиса, а внутри, в половине второго ночи, кто-то есть. Она поставила машину в дальнем конце улицы, за баром, развернув ее так, чтобы как следует видеть «мерседес» и разглядеть его владельца, в случае если тот появится.

Улица была слабо освещена, Мирей даже стало немного страшно. Она сгорбилась, чтобы ее фигуру никто не заметил на фоне сиденья, но не сводила глаз с тонкой полоски света, проникавшей из-под ставни, и с черного автомобиля, припаркованного возле тротуара. На какое-то время она негромко включила радио: ей хотелось чувствовать себя не совсем одинокой, но там передавали только невыносимые греческие народные песни, и она выключила приемник. Боясь задремать, Мирей курила, но время от времени голова ее все же падала на грудь, и она засыпала на несколько минут, после чего сразу же встряхивалась и снова пристально смотрела усталым взглядом на полоску желтого света, на черный силуэт автомобиля. Все казалось ей странным и нелепым: всего несколько часов назад она находилась в своей комнате, в своем прекрасном доме и жила комфортной жизнью, а теперь умирает от усталости и от холода в неудобной машине, взятой напрокат, шпионя возле дома с закрытой ставней.

Без малого в шесть утра, сраженная усталостью, она снова сдалась, опустила голову на спинку сиденья и на несколько минут отключилась. Ее разбудил приглушенный шум заводимого мотора. Она пришла в себя, сориентировалась и взглянула на ставню: свет больше не горел. Зато зажглись габаритные огни «мерседеса», и машина медленно отъехала от тротуара, двинувшись в направлении улицы Стадиу. Мирей завела свой автомобиль, но не стала включать габаритов и на небольшом расстоянии последовала за «мерседесом». На улице Стадиу все стало попроще, ведь там уже было какое-то движение и Мирей могла прятаться за другими машинами.

На светофоре ей удалось встать левее «мерседеса» и украдкой взглянуть на водителя: им оказался мужчина лет за пятьдесят, с загорелым лицом, черными волосами и бородой, отмеченными сединой. На нем был светлый свитер и синий блейзер. Руки, лежавшие на руле, сильные и аристократичные, явно принадлежали не простому человеку. Когда зажегся зеленый, Мирей снова села ему на хвост, соблюдая определенную дистанцию, но не теряя его из виду.

Начинало светать, но небо покрывали большие тучи, быстро пробегавшие с запада на восток. «Мерседес» поехал в сторону Фалера, а потом далее, курсом на мыс Сунион. Мирей сверилась с картой и, выяснив, что вплоть до храма Посейдона больше нет других дорог, ведущих в глубь полуострова, решила держаться подальше, опасаясь вызывать подозрения у водителя «мерседеса». На Сунион она приехала около часу дня: солнце только-только показалось над горизонтом, его лучи там и сям пронзали насквозь завесу облаков, сгущавшихся над морем. Один из длинных потоков света внезапно попал на дорический храм на вершине мыса, и он засиял, словно лилия, ярко и величественно выделяясь на фоне морской воды и туч на небе. Ветер, овевавший утес со всех сторон, клонил поле дрока, пуская по нему волны, более короткие и порывистые, чем те огромные и торжественные, что бороздили море.

«Мерседес» остановился у густых зарослей молочая. Человек в непромокаемом плаще застыл в неподвижности на скале перед храмом, который теперь стал серым, как небо, нависавшее над ним. Мирей поставила машину перед последним поворотом после отеля «Посейдон», заглушила двигатель и стала незаметно наблюдать за ним. Незнакомец простоял так минут десять. Казалось, его маленькая, прямая и темная фигура бросает неравный вызов белым колоссам, поддерживающим архитрав святилища. Потом он обернулся и пошел к утесу, нависавшему над морем. От порыва ветра его плащ внезапно надулся, и на мгновение он стал похож на огромную птицу, собравшуюся взмыть в небо над свинцовым простором Эгейского моря. Вдалеке вокруг острова Патрокла, черного и блестящего, словно спина кита, кипела белая пена.

Когда «мерседес» снова двинулся в путь, оставляя позади море и направляясь на север, в глубь Аттики, Мирей последовала за ним и ехала на некотором расстоянии позади еще на протяжении часа. У нее не было времени позавтракать, ей хотелось есть и спать, и странное путешествие казалось теперь бесполезным и бессмысленным. Она уже раздумывала о прекращении слежки, как вдруг «мерседес» съехал с шоссе и отправился по фунтовой дорожке, поднимавшейся налево к маленькому одинокому домику, стоявшему на краю молодой дубовой рощи. Она припарковала машину и пешком поспешила дальше, прячась за выступом скалы.

Незнакомец постучал в дверь. Ему отпер старик, который, впустив его, закрыл дверь за его спиной. Собак поблизости не было, и Мирей осторожно подошла к окну, выходившему на рощу. При малейшем шуме она сможет мгновенно спрятаться среди зарослей. Ее взгляду предстала комната в несколько метров, освещенная парой окон, — мастерская художника.

В углу стоял тазик с сырой глиной, прикрытый куском нейлона, с другой стороны виднелся свежий рельеф, представлявший сцену рыбалки: мужчины с худыми руками забрасывали сети с лодки, над которой стоял солнечный диск, а вокруг, в сети и за ее пределами, плескались дельфины. Человек, приехавший на «мерседесе», снял плащ и сидел на скамейке в профиль к Мирей. Старик же находился к ней спиной. Ей виден был только его затылок: грива седых волос, спадавших на воротник хлопкового фартука. Она с трудом разбирала их разговор.

— Рад видеть вас, адмирал. Пришли закончить работу? — спрашивал старик.

— Да, я приехал именно за этим. Я тоже рад видеть вас, мастер. Как поживаете?

— Как человек, чувствующий близость конца.

— Почему вы так говорите?

— Я слишком давно живу на свете — как вы думаете, сколько мне осталось?

— И это вас тревожит?

— Я теряю зрение… Наступает ночь.

— Была ли на свете хоть одна ночь, за которой не последовал бы рассвет?

— Эта мысль не утешает меня. Я не могу отделить себя от способности видеть природу… навсегда.

От порыва ветра в роще поднялся сильный шум, и какое-то время Мирей ничего не слышала, она только видела голубые глаза незнакомца, блестевшие мрачным блеском, словно единственные искры жизни в сером пространстве комнаты. Он снова заговорил, потом выслушал ответ собеседника, неподвижно сидя на своей скамейке, сжав руки между колен, а художник время от времени подходил поближе, прикасался к его лицу длинными, тонкими пальцами, словно пытаясь запомнить черты его лица, чтобы потом сохранить их в глине. Он делал портрет незнакомца.

Мирей то и дело оборачивалась и оглядывалась, боясь, что кто-нибудь заметит ее, но место было уединенным, а ветер все сильнее шумел в роще. Она больше не слышала их слов, но стояла у окна до тех пор, пока старый художник не закончил. Потом она увидела, как он снял фартук и вымыл руки, а когда он отошел от окна, взору Мирей открылся оконченный им портрет — барельеф, где изображалось лицо позировавшего мужчины, одно лишь лицо, с закрытыми глазами — то был сон… или смерть?

Лицо, утратив жесткую напряженность и повелительность взгляда, приобрело выражение таинственного покоя, степенной и торжественной величественности спящего короля.

Скульптор проводил гостя до дверей, и Мирей, спрятавшись за углом дома, снова услышала их разговор.

— Работа окончена: к вечеру я обожгу глину в печи.

— Не хватает лишь золота.

— Скорее привезите мне его: быть может, это мое последнее творение. Я хочу сделать его совершенным… а еще я хочу, чтоб вы объяснили, почему поручили его именно мне.

— Вы сделали мой портрет, вы трогали мою душу пальцами. Что я могу сказать вам такого, что вы еще не знаете в глубине своего сердца? Что же касается золота… я должен предупредить вас… это не будет бесформенный металл… вам придется разрушить… переделать… работу, быть может, вы сами же и выполнили ее много лет назад… или кто-то, подобный вам… Только так можно замкнуть круг и положить конец злоключениям, которые ни один человек, сколь бы терпелив он ни был, прежде не мог вынести… Вы сделаете это?

Старик кивнул:

— Для вас я это сделаю, адмирал.

— Я знал, вы не оставите меня. Прощайте, мастер.

Старик остановился на пороге и смотрел, как гость его садится в машину, а потом удаляется по пыльной дороге в сторону шоссе. Мирей взяла фотоаппарат и, прежде чем художник вернулся в свою скромную мастерскую, сделала снимок глиняной маски, находившейся прямо перед ней за слегка запотевшим оконным стеклом. Странно, но маска что-то смутно напоминала ей.

Мирей проснулась около двух часов дня и попыталась связаться с Мишелем в гостинице Эфиры, номер телефона он ей оставил, но служащий сказал, что, хотя у господина Шарье и забронирован номер, он еще не прибыл. Она спустилась на первый этаж и перекусила в баре, потом вызвала администратора и попросила вместо нее позвонить в Департамент древностей и узнать, числится ли в их ведомстве господин Аристотелис Малидис.

Служащий ответил, что Малидис ушел на пенсию и они больше ничего не знают о нем. Быть может, он вернулся в родной город, Паргу. Искать его следует именно там. Парга… Парга являлась главным городом муниципального округа, где находилась также и Эфира — может быть, Мишель тоже отправился туда на встречу с Малидисом?

Мирей вышла из гостиницы пешком и отправилась в фотолабораторию, куда по возвращении с мыса Сунион отдала свою пленку. Она попросила сделать черно-белые фотографии большого формата: они получились достаточно хорошими, хотя и немного нечеткими. Купив в канцелярском магазине карандаши и копировальную бумагу, она вернулась в свой номер в гостинице. Приложив кальку к снимку с изображением барельефа, она начала карандашом срисовывать его, внося там и сям кое-какие изменения, в соответствии с тем, как запомнила человека, позировавшего для портрета. Сняв кальку, она с удовлетворением взглянула на картинку. Получилось весьма похоже. На листе бумаги был изображен мужчина с сильным, глубоким взглядом и ярко выраженными чертами лица. Она убрала рисунок в сумку, села в машину и отправилась на кладбище в Кифиссии. Цветочный магазин был открыт. Мирей вошла и показала рисунок цветочнице:

— Этот человек велел вам класть цветы на могилу Периклиса Арватиса?

Женщина удивленно взглянула на рисунок, потом на Мирей, потом снова на рисунок. И утвердительно закивала головой:

— Нэ, нэ, афтос ине.

Это был он, он самый.

В тот же вечер она показала портрет и доктору Псарросу.

— Этот человек имеет какое-то отношение к Периклису Арватису, — сказала ему Мирей. — Не знаю, какое именно и почему, но я уверена. Вы когда-нибудь видели его?

Псаррос покачал головой:

— Никогда. Вы знаете, кто это такой?

— Мне бы хотелось знать. В нем больше тайн, чем в догмате Святой Троицы. К сожалению, мне о нем ничего не известно. У меня есть лишь номер его машины. Черного «мерседеса».

Псаррос некоторое время молча размышлял, а потом произнес:

— Почему бы вам не пойти в полицию, к капитану Караманлису? Думаю, он еще служит. Вероятно, он сумеет вам помочь. Может статься, он в свое время довел до конца расследование… Кто знает.

— Хорошая идея, — согласилась Мирей. — Благодарю вас, Доктор Псаррос.

Ближе к полуночи, когда Караманлис позвонил в управление полиции Афин узнать, нет ли чего нового, дежурный офицер сообщил ему, что новости действительно имеются.

— Капитан, у вас есть тот фоторобот, что вы приказали отправить в Интерпол?

— Конечно, есть, ведь я сам его составил.

— Сегодня приходила девушка, иностранка, и принесла точно такой же, или почти. Она спросила, нет ли у нас каких-либо сведений об этом человеке. Хотела поговорить с вами.

— Как — именно со мной?

— Да, лично с вами. Она сказала: «Я хочу поговорить с капитаном Караманлисом».

— Как зовут эту девушку?

— Мирей де Сен-Сир. Вероятно, она аристократка.

— Сен-Сир? Никогда не слышал.

— Она уверяет, будто следила за ним и знает номер его машины, но нам она его не пожелала сообщить.

Караманлис вздрогнул.

— Не дай ей улизнуть, если шкура дорога.

— Мне ее арестовать?

— Нет, идиот. Просто не спускай с нее глаз. Я непременно должен с ней поговорить. Завтра приеду.

— А где вы сейчас, капитан?

— Это мое дело, где я сейчас. Сказал же тебе — приеду завтра.