26

Смерть Гимилькона и распространение чумы в Африке подтолкнули к мятежам народы, находившиеся в подчинении у Карфагена, то есть ливийцев и мавров. Городу пришлось бросить весь остаток сил на обеспечение собственного выживания.

Таким образом, на Сицилии у Дионисия были развязаны руки. Он занялся северным побережьем острова и даже захватил Солунт, старейшую карфагенскую колонию, расположенную на небольшом расстоянии от Па-норма, а также упрочил свою власть над сикулами. Он понимал, что для превращения Сицилии целиком и полностью в греческую территорию, ресурсов у него недостаточно. Ведь сначала ему предстояло расширить собственные владения, создать Великое греческое государство на западе, о котором он уже давно мечтал, упрочить свои личные владения с опорным центром в Сиракузах, распространить их до самой Сциллы, отделяющей Ионическое море от Тирренского. Таким образом, он бы получил контроль над Мессинским проливом, водным путем, посредством которого в эти края часто попадали самые опасные враги.

Камнем преткновения стал Регий, находившийся так близко, что из Мессины видны были его храмы, а по ночам — огни. Город всегда занимал по отношению к нему враждебную позицию. Там жил Гелорид — его приемный отец, отрекшийся от него и вот уже много лет остававшийся его непримиримым недругом, — и опальная конница. Старые аристократы воспитали своих сыновей в самой что ни на есть злейшей ненависти к тирану, лишившему Сиракузы свободы, а их самих — родины. Они не упускали случая заниматься порочащей пропагандой на его счет, а также распространять о нем постыднейшую клевету и позорящие его честь сплетни.

Дионисий со своей стороны не обращал на это внимания и продолжал готовиться к войне, договорившись с италийскими союзниками из Локр, с коими его связывали семейные узы.

Прежде чем двинуться на Регий, предстояло осуществить последнюю операцию: взять Тавромений, великую «Цитадель Быка», принадлежавшую сикулам, состоявшим в союзе с карфагенянами. Они считали этот город чем-то вроде святая святых своего народа. Находился он в почти неприступном месте на вершине обрывистой скалы. Оттуда они контролировали прибрежную дорогу, связывавшую Сиракузы с Мессиной и с проливом. Сюда доходили ужасные судороги Этны во время извержений. Зимой же, в ясные, безветренные дни, на закате, можно было наблюдать, как белоснежный пик вулкана заливается красным цветом перед наступлением ночи.

Дионисий предпринял против города ночную вылазку в середине зимы, в разгар неистовой снежной бури. Лично возглавив войско, он вместе со своими пехотинцами полез на скалу с той стороны, где склон ее был наиболее отвесным, а посему — наименее охраняемым.

Первое время все шло успешно, но как только сикулы поняли, что подвергаются нападению, они все сбежались туда, вступив с нападавшими в яростную рукопашную, вскоре показав врагу, что имеют над ним значительное численное превосходство.

Дионисия, сражавшегося во главе своих людей, ранили, и лишь благодаря могучему Аксалу ему удалось избегнуть смерти. Великан-кельт обезглавил его противника ударом топора, швырнул голову в гущу ошеломленных врагов, после чего сразу же набросился на них с дикой яростью, рыча, словно зверь, и истребил их огромное количество. А Дионисия на руках отнесли к крепостной стене. Иолай же возглавил отступление, выстроив людей плотными отрядами в том месте, через которое они проникли в цитадель.

Аксал отправил своего раненого господина вниз при помощи веревки, а другие воины тем временем спустились на первый уступ, чтобы принять его там. Им удалось спасти его, но они потеряли многих товарищей во время этого поспешного бегства вниз по склону скалы, под градом камней, обрушенных сикулами на них с городских стен.

Карфаген между тем не забыл о перенесенном унижении и, едва оправившись от чумы, завербовал новых наемников: иберов и балеарцев, сардов и сиканов. За несколько месяцев было сломлено сопротивление ливийцев, и они снова оказались в его подчинении. После чего флотоводцу Магону поручили проучить сиракузцев за их дерзость.

Карфагеняне располагали весьма скудными средствами, флот заметно уменьшился, и все же Магону удалось беспрепятственно добраться до Кефалоидиона. Оттуда он устремился на юг, в направлении Агиры, где правил местный тиран, дружественный Сиракузам. Дионисий вышел ему навстречу вместе с армией и дважды разбил в незначительных схватках. Однако когда высшие военачальники и союзники стали подвигать к тому, чтобы добить неприятеля, он отказался, полагая, что уже является победителем и не стоит рисковать людьми в лобовой атаке. Помыслы его уже занимало нападение на Регий, и он не хотел терять ни единого человека в сражении, полагаемом им бесполезным, в одном из тысяч столкновений с карфагенянами ничего не решавшем.

Однако его сограждане возмутились этим отказом, не в силах допустить мысль о том, что варвары сочтут их трусами, и, поскольку речь шла по большей части о сиракузских войсках, решили вернуться домой и оставить его одного.

Иолай последовал за ними, чтобы сохранить контроль над положением, которое в любой момент могло усугубиться при отсутствии верховного военачальника, а Филист и Лептин остались с Дионисием, его личной охраной и отрядом пелопоннесских наемников.

Им удалось без проблем добраться до Сиракуз, но Дионисий до последнего момента пребывал в тревоге, боясь, что без него город поднимется на мятеж и войска займут Ортигию. Однако ничего подобного не произошло, и это показалось ему почти чудом.

Со своей стороны Магон остался доволен тем, что ему удалось заставить греков убраться восвояси, и он вернулся в границы карфагенской провинции. А оттуда выслал посольство для ведения мирных переговоров.

Дионисию предлагалось сдать Солунт и другие города на севере, не так давно им завоеванные, а в обмен Магон изъявлял свою готовность признать его власть над сикулами, включая и тавроменийцев. Условия удовлетворили обоих, и мир был заключен.

С наступлением мира снова расцвела торговля, транспорт, и товары потекли рекой из Понта Эвксинского в Адриатический залив, из Испании в Африку, из Греции в Галлию, в Азию, в Египет. Оба сиракузских порта были буквально переполнены судами со всех частей света, ремесленниками и купцами, рабочими и грузчиками, перетаскивавшими на берег дерево из Италии, железо из Этрурии, медь с Кипра, папирус из Египта, сильфий из Кирены, а на корабли грузили зерно, оливковое масло, ремесленные товары всех видов, лошадей, оружие.

Дионисий оправился от своей раны и снова подивился силе Аксала.

— Если бы у нас было несколько тысяч таких наемников, как он, — сказал он однажды Филисту, — никто бы нас не остановил. Они наверняка неукротимы в битве.

— Осторожно, — ответил Филист, — со временем они могут стать опасными. Сейчас на севере — нашествие. Я узнал об этом от одного из наших венетийских осведомителей, прибывших из Адрии с грузом янтаря. Множество племен движется из-за Альп, с семьями. Самое настоящее переселение народов. Они устроили жесточайшую схватку с этрусками, живущими между Апеннинами и По, и те обратились за помощью к своим собратьям с прародины — территории, простирающейся между Арно и Тибром.

— Если они все, как Аксал, то у этрусков нет надежды дать им отпор, — заметил Дионисий.

Предлог для нападения на Регий представился благодаря пограничному конфликту между этим городом и Локрами, вскоре переросшему в открытую войну. Дорида, супруга-локрянка стала сильно тревожиться: ведь на родине у нее осталось много дорогих сердцу людей.

— Твоему городу нечего бояться, — успокаивал ее Дионисий. — Более того, из войны он выйдет еще более великим и богатым. Тот, кто друг мне, знает: от меня он может получать лишь благо.

— Тогда не забудь, когда высадишься в моем городе, совершить жертвоприношение нашему легендарному герою, Аяксу Оилиду.

— Я это сделаю, хотя и не верю в то, что ваш Аякс поможет мне выпутаться из трудной ситуации, если я в ней окажусь.

— Это неправда. Тебе известно, что жители Локр всегда оставляют одно место в первом ряду незанятым, чтобы он встал на него и принял участие в битве?

Дионисий улыбнулся и некоторое время, казалось, с интересом наблюдал за движениями своего сына, игравшего с деревянной лошадкой.

— Правда? — спросил он рассеянно. — Я не знал.

— Конечно. Более полутора веков назад наши сражались в страшной битве против воинов из Кротона, у реки Сагры. Командир кротонцев, видя это пустое место в нашем первом ряду, бросился туда, чтобы разбить наш строй, но был поражен невидимым оружием, и его тут же отнесли в тыл. Несмотря на усилия врачей, несколько раз прижигавших рану, она не желала рубцеваться, более того, она источала невыносимо тошнотворный запах и причиняла ему острую боль. Он решил посоветоваться с Дельфийским оракулом, и тот ответил ему:

Копье героя нанесло эту рану, копье героя ее и залечит.

— Жрецы, толковавшие это пророчество, сказали, что он должен отправиться к Меотийскому болоту, на северном берегу Понта Эвксинского, где на острове хранится копье Ахилла. Кротонский полководец отправился в длительный поход и, добравшись до этого святилища, расположенного на краю света, приложил к ране ржавое копье героя, после чего чудесным образом выздоровел.

— Очень красивая история, — признал Дионисий. — Ты должна рассказать ее нашему сыну.

— Возьмешь меня с собой? — спросила Дорида.

— Даже и не думай, ни за что. Ребенок мал, ты ему нужна, а война есть война. Быть может, однажды, когда все кончится, когда настанет долгий период мира и процветания, я отвезу тебя в Локры. Мы построим там великолепный дом и будем время от времени жить в нем.

— Ты серьезно? — воскликнула Дорида. — И мы поедем туда одни?

Дионисий помрачнел.

— Ты ведь знаешь, что тебе не следует так говорить. Аристомаха должна быть тебе как сестра. Более того, тебе самой бы попросить взять ее с нами.

— Я старалась подружиться с нею. Я даже делила с вами ложе, в первую ночь, — помнишь? И я бы снова это сделала, но она ревнива, часто грустит… даже сейчас, когда у нее есть дети. Не знаю, как ты ее выносишь…

— Хватит! — резко прервал ее Дионисий. — Я знаю, куда ведут эти речи. Будь довольна своим положением: любая женщина в мире позавидовала бы ему и не мечтая о большем.

Дорида повернулась к служанке:

— Уже поздно, уложи ребенка спать. А ты, малыш, поцелуй папу.

Мальчик робко поцеловал родителя, продолжая держаться рукой за кормилицу, и та унесла его.

— Сегодня ночью ты будешь спать со мной? — спросила Дорида, как только они покинули комнату.

— Ты ведь знаешь: сегодня очередь Аристомахи.

— Но у Аристомахи месячные, а у меня нет.

— От тебя ничего не ускользает.

— А тут много искусства не надо. Достаточно один раз выяснить — когда, а потом держать в памяти. — Произнося эти слова, она расстегнула застежки платья и осталась перед ним нагая. Ее гармоничные формы пленили: она находилась в расцвете своей женственности.

— Ты ужасна, — проговорил Дионисий, скользя взглядом по чувственному телу супруги, по ее белоснежной коже, отражавшей золотистое сияние ламп.

Она подошла к нему и обняла, прижимаясь к нему грудью.

Дионисий страстно поцеловал ее-и отнес на постель.

— Но после, — сказал он с усмешкой, — я пойду спать с Аристомахой.

— Кельты захватили Рим! — воскликнул Филист, вбегая в комнату Дионисия.

— Что?

— Да, это так: римляне пытались оказать им сопротивление, но, едва лишь они увидели врага, их охватил такой ужас, что они обратились в бегство — только пятки сверкали. Многие бросились в реку, другие скрылись в соседнем городе, союзническом.

— Откуда ты знаешь?

— Мне рассказали этрусские купцы из Кум, в свою очередь, получившие эти сведения от своих соотечественников из Тарквинии. Это было настоящее бедствие. Город разграблен, сенаторов, решивших остаться, перебили. Форум некоторое время держался, но потом сопротивлявшимся пришлось сдаться и заплатить за свою свободу огромный выкуп.

Дионисий обернулся к Аксалу:

— Ты слышал, что учинили твои братья? Они сожгли один из самых могущественных этрусских городов на Тирренском море.

— Нам никто не может противостоять, — кратко охарактеризовал услышанное кельт.

— Я и сам начинаю так думать. Более того, мне хотелось бы однажды послать тебя к ним, вместе с Филистом, и предложить им сражаться за меня.

— Если ты прикажешь, Аксал идет.

— Хорошо. Но видит Зевс: ведь я годами прошу научить это создание греческому!

— Дело в том, — ответил Филист, — что ни один учитель еще не выдержал больше нескольких минут. Боюсь, тебе придется принять его таким, какой он есть. В конце концов, тебе ведь не нужен высокообразованный человек — тебе нужен бесноватый, способный очистить место вокруг тебя. И мне кажется, он отлично подходит для этой роли.

— Что тебе известно об этих кельтах? — спросил Дионисий. — Ты ведь уже говорил мне о них, но, полагаю, сейчас ты о них узнал что-то еще.

— Не много: они живут на севере, делятся на племена, подчиняющиеся вождям, некоторые считают, что это и есть гипербореи, о которых говорят мифы. Иные полагают, что они — потомки некого Галата, порожденного Гераклом на свет после возвращения из Испании с быками Гериона.

— Сказки… — неуверенно возразил Дионисий.

— Живут они в укрепленных деревнях, почитают Аполлона, Ареса и Гефеста, как мы, у них в ходу человеческие жертвоприношения, они хранят верность данному слову, всегда говорят правду…

— В общем, варвары, — заключил Дионисий.

— А чего ты ждал? Яркий пример находится рядом с тобой уже много лет.

— По моему разумению, чем больше они варвары, тем лучше. Но я хотел бы, чтобы ты кое над чем поразмыслил… Если мне когда-нибудь удастся завербовать их в большом количестве, я хочу выяснить: нет ли какого-нибудь мифа, который связывал бы их с Сицилией.

— Полагаю, нет.

— Тогда тебе придется его изобрести. Людям, перемещающимся в чужие края, нужно найти там для себя что-то знакомое.

— Эти кельты — элемент нестабильности, они уже сильно продвинулись на юг. Будь осторожен,

— Никто и ничто не будет представлять для меня опасность, когда я осуществлю свой план, воздвигну стену от Ионического до Тирренского моря и мой флот безраздельно будет владычествовать над проливом, когда Сиракузы станут самым великим городом мира, и сильным мира сего придется считаться с нами и соревноваться за нашу дружбу.

— А сейчас ты намерен напасть на Регий.

— Они осадили моих союзников и родственников в Локрах…

— По твоему наущению.

— Это не меняет дела.

— Надеюсь, ты учел, что Регий состоит в Союзе, объединяющем значительную часть италийских греков. Если нападают на один город, остальные обязаны прийти ему на помощь.

— Знаю. И также знаю, как поступить. А ты пока что останешься здесь и примешь на себя командование крепостью Ортигия.

Филист едва заметно кивнул, как будто его смущала оказанная честь.

— Лептин, как всегда, займет место верховного наварха. Тебе известно, где он сейчас?

— А где ему быть? На «Бувариде», начищает до блеска уключины, фигуру на носу, орнамент на корме, верхушки мачт. Если бы у него была жена, он, разумеется, любил бы ее не больше, чем этот корабль.

— Тогда передай ему, что я буду его гостем во время всех операций на море.

Дионисий явился к Регию в конце лета того же года с могущественной армией. Двадцать тысяч человек, тысяча лошадей и сто двадцать боевых кораблей, из которых тридцать — пентеры. Он высадился к востоку от города и принялся грабить и разорять эту территорию. Однако Союз не заставил ждать с ответом. Шестьдесят судов выступили из Кротона и вошли в пролив, чтобы оказать поддержку находящемуся в опасности городу, но Лептин не терял бдительности и обрушился на эту эскадру всем своим флотом.

Воины из Кротона, видя значительное численное превосходство врага, попытались спастись на суше, затащить туда корабли и защитить их. Им содействовали отряды жителей Регия, в большом количестве высланные городом им на подмогу.

Лептин подошел к берегу так близко, что корабли его чуть не касались дна килями, велел выбросить гарпуны и попытался таким образом взять на абордаж вражеские суда. Началось забавное перетягивание каната между экипажами кротонцев, с суши пытавшихся удержать свои корабли, прикрепляя их к земле швартовыми и кольями, и сиракузскими, силившимися утащить их в море при помощи весел.

Это соревнование прервала буря, разразившаяся внезапно и предшествуемая мощным порывом северного ветра, развернувшего сиракузские суда и подвергшего их опасной бортовой качке. Лептин отдал приказ все бросить и отправляться в мессинский порт, но ветер продолжал усиливаться с каждым мгновением, волны становились все выше, бурлили и пенились, издали слышались угрожающие раскаты грома. Военачальники приказали убрать паруса и размачтовать корабли, но не все успели выполнить распоряжение, и многие суда были опрокинуты. У воинов, оказавшихся в воде, не оставалось иного выбора, кроме как плыть к италийскому берегу, где их тут же захватили в плен регийцы.

Остальной флот долгими часами упорно боролся с бурей. «Бувариде» удалось войти в мессинский порт последней, лишь в полночь, при этом многие весла оказались сломаны, а трюмы — полны водой.

Время было потрачено напрасно, и Дионисий вернулся в Сиракузы, в ярости от понесенной неудачи.

Долгое время он сидел, запершись, в крепости, не подпуская к себе даже самых близких друзей, которые со своей стороны старались его не беспокоить, ожидая, пока буря пройдет. Потом однажды он позвал к себе Филиста.

— Ты мне нужен, — начал Дионисий, едва тот вошел.

Филист посмотрел на него искоса. Синяки под глазами — признак бессонницы, землистый цвет лица.

— Я здесь, — ответил он.

— Тебе предстоит отправиться в путь с дипломатической миссией. Договориться для меня о союзничестве.

— С кем?

— С луканами. Я должен сломить Регий, и Союз италиотов тоже, если понадобится. Все это я планирую завершить в текущем году. В следующем пройдут Олимпийские игры, я хочу довести до конца свой проект и стать…

— С луканами? — перебил его Филист. — Я не ослышался? Ты хочешь заключить союз с варварами против греческого полиса? Ты отдаешь себе отчет в том, что говоришь?

— В полной мере. И не досаждай мне этими националистическими глупостями. Спартанцы заключали союз с персами против Афин, чтобы выиграть Великую войну, а регийцы как-то раз объединились с карфагенянами против нас, во времена Гелона…

— Однако когда персы пожелали распространить свою власть на греческие города в Азии, спартанский царь Агесилай высадился в Анатолии и атаковал их… Однако все это не столь важно. Ужасны перемены в тебе, они огорчают меня и причиняют душевную боль. Куда подевался тот юный герой, которого я знал? Заступник бедных перед аристократами. Бесстрашный воин, защитник эллинов, неумолимый враг карфагенян. Мститель за Селинунт и Гимеру.

— Он здесь, перед тобой! — воскликнул Дионисий. — Может, я не сражался с варварами всего несколько месяцев назад? Не ноет ли до сих пор мое тело от ран, полученных в Тавромении? Может, я не служил родине? Не сделал ее более великой и могущественной, заставив всех бояться ее и уважать? Афиняне заискивают перед нами, спартанцы тоже. Нам завидуют в связи с нашим богатством и силой, а кто этого добился? Отвечай, ради Зевса! Кто всего этого добился?

— Ты, конечно, но еще и твой брат Лептин, тысячу раз рисковавший жизнью, чтобы выполнить твои приказы, и Иолай тоже, никогда не покидавший тебя и всегда в тебя веривший, и Дориск, убитый в своей палатке, и Битон, ужасной смертью погибший в Мотии, и я тоже. Да! Знаю, я поклялся последовать за тобой даже в царство мертвых, если потребуется. Но не проси меня об этом, Дионисий, не проси меня заключать союз с варварами против греков. Это противоречит моей природе, тому, во что я верю. И твоей тоже — разве ты не понимаешь? Твоя единоличная власть для греков — это вопиющая несправедливость. До сих пор с ней мирились, потому что ты выступал как защитник эллинов от варваров. Но если ты заключишь союз с луканами против Регия и Союза италиотов, тебя покроют бесчестьем, тебе станут плевать вслед, в глазах всех ты будешь выглядеть чудовищем.

— Ну и пусть! Я не нуждаюсь в их одобрении.

— Ошибаешься. Никто не может жить без уважения себе подобных, помни об этом!

Дионисий, меривший пол комнаты огромными шагами, резко остановился посреди нее и посмотрел на него бешеными глазами.

— Я отлично могу продолжать двигаться вперед и один. Важно лишь победить. Если добьюсь успеха — меня станут восхвалять, потому что я всем буду нужен. А я сумею победить — с твоей помощью или без нее. Я жду ответа.

— Без нее, — ответил Филист. — Ты победишь, если сможешь, без моей помощи.

— Отлично. Значит, я знаю, на кого могу рассчитывать. Прощай.

Филист склонил голову, потом взглянул на него с нежностью.

— Прощай, Дионисий, — промолвил он. И направился к двери.

— Погоди.

Филист обернулся, словно надеясь на то, что что-то может еще измениться.

— Лептин не должен ничего знать пока. Ты дашь мне слово?

— Слово? Ты уже давно не веришь ни в слово чести, ни в клятвы.

— Если их приносят друзья, верю, — возразил тот тихо.

— Я даю тебе слово, — сказал Филист и вышел.