23
Встречу назначили в Мотии, в доме Битона, командовавшего крепостью. Дионисий прискакал верхом по дамбе, Лептин приехал на одной из шлюпок «Бувариды». Корабль выглядел еще более впечатляющим, чем в прошлый раз. На носу красовалась голова быка, покрытая серебром, парус был украшен пурпуром и головой горгоны с окровавленными клыками, свирепым оскалом и высунутым языком. Уключины весел отделали сверкающей, словно зеркало, бронзой, топ главной мачты — золотой пластиной. Вдоль бортов выстроились блестящие от жира баллисты, заряженные смертоносными стрелами.
— Разве оно не великолепно? — проговорил Лептин, спрыгнув на сушу перед братом и указывая на огромное судно у себя за спиной.
— Несомненно. Но не слишком ли бросается в глаза?
— О, я хочу, чтобы эти ублюдки наложили в штаны, едва увидев ее. Они должны понять, что от стальных челюстей моей «Бувариды» им никуда не спастись.
Явился Битон с дюжиной наемников и поздоровался с обоими.
— Есть новости? — спросил Дионисий, покуда они шли к жилищу правителя.
— Пока все спокойно, — ответил Битон, — но расслабляться не стоит. Мне известно, что в Карфагене ведутся масштабные приготовления. Речь идет о сотнях боевых кораблей — трех или четырех, но некоторые утверждают, что пяти. Верфи заставлены ими. И сдается мне, что грузовых судов еще больше.
Лептин, казалось, на мгновение утратил свое расположение духа.
— Мне нужны еще пентеры, — заявил он. — По крайней мере столько же. Сколько у нас их строится?
— Десять, — сухо ответил Дионисий.
— Десять? И что мне делать с десятью?
— Устрой так, чтобы их хватило. Пока я не могу дать тебе больше. Где остальной флот?
— В Лилибее, — сообщил Лептин. — Там удобное место для засады. Как только неприятель появится, я его потоплю.
— Будем надеяться, — произнес Дионисий, — но осторожно! Гимилькон хитер. Он нападает только тогда, когда уверен в победе. Ты понимаешь? Не дай себя обмануть.
— Как поживают мои невестки? — поинтересовался Лептин.
— Хорошо. А почему ты спрашиваешь?
— Так просто. В последний раз, как я видел Аристомаху, она показалась мне немного грустной.
— У женщин это бывает… Беспокоиться не о чем.
— А маленький Дионисий? И второй мальчонка?
— С ними все хорошо, растут быстро. — И он перешел к другому предмету: — А ты, Битон, как ты намереваешься удерживать эти позиции в случае нападения?
— Я создал целую систему оповестительных сигналов отсюда до Лилибея, через нее мне сообщают об опасности. Пролом заделали, провизии на складах хватит на три месяца осады.
— Отлично. Это будет самая великая схватка в нашей жизни. Мы не должны и не можем ее проиграть. Вы хорошо меня поняли?
— Я тебя понял, — ответил Лептин, — но если бы ты выслал мне пентеры, о которых я тебя просил…
— Упреки бессмысленны. Будьте начеку. А я должен убедить местных, сиканов, что мы — самые сильные и им лучше сражаться на нашей стороне. Так что сейчас я отправляюсь в глубь острова.
Они вместе поужинали, а потом, с наступлением вечера, Дионисий отправился дальше, на Сицилию, а Лептин вернулся на борт «Бувариды».
Гимилькон выступил очень поздно, почти в самом конце лета. Он отплыл ночью, с погашенными огнями, чтобы его не заметили, и шел открытым морем, невидимый с берега.
Лептину в качестве приманки он отправил головные корабли своего грузового флота, и тот проглотил наживку. Увидев их, медленные и тяжелые, на рассвете на фоне мыса Лилибей, он вскочил на «Бувариду», словно всадник на своего коня, и на большой скорости устремился вперед, ведя за собой суда, экипажи которых удалось собрать на месте в столь ранний час. Он потопил около пятидесяти вражеских кораблей, четыре из них — при помощи таранов все той же «Бувариды», и захватил еще штук двадцать, но, кроме них, весь огромный флот карфагенян целым и невредимым добрался до Панорма, где соединился с боевыми судами, прибывшими туда после долгого пути по открытому морю.
Узнав об этом, Дионисий пришел в бешенство:
— Я ведь предупреждал его, проклятие! Я же велел ему быть начеку!
Посланец, сообщивший ему о случившемся, был родом из Селинунта. Он стоял молча, не зная, что отвечать.
— Гегемон, — попытался он возразить, но Дионисий шикнул на него:
— Молчи!.. А теперь он где?
— Командующий флотом? В Лилибее.
— Слишком рискованно. Передашь ему мое письмо, немедленно. — И Дионисий продиктовал текст, тотчас же доставленный по назначению. Сам он тем временем двигался в глубь острова, к территориям сиканов.
Гимилькон, успевший завербовать новых наемников, напал с суши и с моря. Он захватил Дрепаны и Эрике и установил там, в самом высоком пункте гор, сигнальный фонарь, по ночам передававший сообщения в Карфаген. Его огонь отражали два металлических щита на плавучих платформах, в свою очередь, доставлявшие его дальше, на остров Коссиру.
Лептин хотел выйти в море, чтобы атаковать вражеский флот, но, к счастью, шифрованное послание брата достигло его раньше.
«Дионисий, гегемон всех греков Сицилии, — Лептину, командующему флотом. Приветствую тебя!
Поздравляю тебя и твоих людей по случаю потопления пятидесяти вражеских кораблей.
У меня есть сведения из первых рук, из Панорма. Флот Гимилькона имеет по сравнению с нами огромное численное преимущество — по меньшей мере три к одному. Нет никакой надежды на успех, ты только бессмысленно подвергнешь наши суда опасности.
Убирайся оттуда. Повторяю, убирайся оттуда.
Отправляйся в Селинунт и оставь на месте разведчиков, чтобы докладывали тебе о передвижениях карфагенян.
Это приказ. Ты не имеешь права не подчиниться ему.
Всего наилучшего».
— «Всего наилучшего»? — взревел Лептин, прочтя письмо. — Ради Зевса, откуда мне взять это «наилучшее»? Мы должны смываться от этих гадов и оставить лагерь этому сукину сыну? А Битон? Бросим его там, одного посреди лагуны, как идиота? Что я скажу Битону, проклятие! Что вынужден подчиниться приказу?
Посланец набрался храбрости и высказал свои соображения:
— Верховный главнокомандующий сказал мне, что ты непременно должен выполнить это требование, наварх, и…
— Молчи! — рявкнул Лептин столь яростно, что тот больше не посмел открыть рта. — А теперь вон! — закричал он еще громче. — Все вон!
Весь остаток дня он не притронулся ни к пище, ни к вину. Потом, уже глубокой ночью, позвал своего помощника:
— Вели приготовить мою шлюпку. Мы отчаливаем.
— Отчаливаем? В такой час?
— Шевелись, мое терпение на исходе.
Тот послушался, и вскоре Лептин, надвинув на голову капюшон, сел в лодку и приказал рулевому двигаться на север.
Среди ночи он высадился в Мотии и заставил Битона подняться с постели.
Тот вышел к нему навстречу, обернутый в простыню, под которой спал.
— Ты с ума сошел шляться в такой час в этой ореховой скорлупке? А если бы тебя поймал карфагенский разведчик? Знаешь, чего стоит такая рыбка в их сетях?
— Дело в том, что я должен был рассказать тебе обо всем лично. Ненавижу тех, кто лишь отправляет послания и не имеет достаточно храбрости, чтобы самому показать нос и высказаться…
— Но… о ком ты говоришь? — Битон взял со стола кувшин и два керамических кубка. — Немного вина?
Лептин покачал головой:
— Ах нет, я ничего не хочу.
— Так о ком речь? Что это за люди прячутся за посланиями?
— Он.
— Дионисий?
Лептин кивнул.
— И что он пишет?
— Он велит мне убираться, покинуть Лилибей. Утверждает, что оставаться там слишком опасно. Хочет, чтобы я укрылся в Селинунте, но, поступив таким образом…
— Ты оставишь меня совершенно одного. Поэтому ты явился ко мне среди ночи?
Лептин снова кивнул.
— Тебе он ничего не сообщил? — спросил он.
Битон покачал головой.
— Вот видишь? Он даже не потрудился предупредить тебя. Это уже слишком! Говорю тебе, это уже слишком!
Битон попытался его успокоить:
— Может статься, гонец уведомит меня завтра или послезавтра. На войне связь работает весьма ненадежно, ты же знаешь.
— Может статься, но это не меняет сути.
— А какова причина?
— Он говорит, что они имеют перед нами численное преимущество три к одному.
— Это веская причина.
— Поэтому я должен оставить друга с неприкрытой задницей?
— У тебя нет выбора, Лептин. Мы прежде всего полководцы сиракузской армии и лишь потом друзья. А Дионисий наш верховный главнокомандующий.
— В Братстве мы привыкли всегда прикрывать друг другу спину, поддерживать друг друга по-всякому. В детстве, когда на одного из нас нападали мальчишки из другой банды, мы бежали на помощь ему, не боясь, что нам набьют морду. Таково всегда было наше правило, и я его не забыл.
Битон отхлебнул немного вина, поставил кубок на стол и откинулся на спинку стула.
— Сейчас иные времена, друг мой, — вздохнул он. — Иные времена… Мы прошли долгий путь. Находясь рядом с Дионисием, мы многое имели: красивых женщин, красивые дома, красивую одежду, изысканную еду, власть, почет… А теперь он просит от нас внести свой вклад в удачный исход войны, и мы обязаны подчиниться. Он прав. Если ты останешься здесь, тебя разобьют. Ты должен спасти флот, сохранить его для другого, более благоприятного случая. Это справедливо. Ведь мы воины, Геракл свидетель!
— Но почему этот ублюдок не велел мне забрать с собой и тебя тоже?
— Потому что завоевание этого островка стоило нам больших денег и большой крови, и если мы оставим его без боя, это будет выглядеть как проявление полного бессилия. Дионисий не может себе этого позволить. Мотия падет, но после героического сопротивления. Нас победят ее жители — нас, кто их разгромил. Ты не веришь?
Лептину не удавалось выдавить из себя ни слова, он лишь кусал губы.
— А теперь уходи, уже светает. И скорее уводи отсюда флот. Чем раньше, тем лучше.
Лептин мешкал и никак не мог решиться на отъезд.
— Проваливай отсюда, наварх, — подгонял его Битон, — и дай мне поспать еще хоть пару часов, у меня завтра много дел.
Лептин встал.
— Удачи, — сказал он. И вышел.
Гимилькон прибыл к Мотии через неделю со ста пятьюдесятью боевыми кораблями и тридцатью тысячами воинов. У Битона было лишь двенадцать кораблей и две тысячи человек. Его разгромили после отчаянного сопротивления. Тело его посадили на кол на дамбе.
У Дионисия, рисковавшего попасть в окружение, оставался лишь один выход: отступить. Через две недели он добрался до Сиракуз. Флот стоял на якоре в Большом порту. Лептин, находившийся там уже довольно долго, оставался на борту «Бувариды».
Наконец Дионисий категорическим приказом вызвал его в крепость Ортигии.
— Говорят, в мое отсутствие ты навещал Аристомаху. Это правда?
— Если ты для этого вытащил меня, то я и сына твоего навещал.
— Это правда?
— Да, — признал Лептин. — Ты мне не доверяешь?
— Я никому не доверяю.
— Ах вот как? А Битону? Ему ты тоже не доверял? А он остался в той вонючей дыре и сдох, охраняя там твои завоевания. Его посадили на кол, ты знаешь? Его оставили там гнить, пока вороны и чайки не общипали его мясо до самых костей. Даже ему ты не доверял? Отвечай, ради Геракла! Отвечай, проклятие!
— Не смей больше подходить к моим женам в мое отсутствие.
— Больше тебе нечего мне сказать?
Дионисий проигнорировал его вопрос и продолжил:
— Гимилькон отплыл из Панорма прямо на восток, к Мессине. Мне кажется, он хочет перебраться через пролив и атаковать нас с севера. Бери флот и веди его к Катании. Держись подальше от берега и не поддавайся на провокации. Нападешь только по моему приказу.
Лептин встал и направился к выходу.
— Я построил для тебя еще десять пентер.
Лептин остановился и замер на мгновение, не оборачиваясь, потом открыл дверь и вышел.
Дионисий закрыл лицо руками и сидел так один, молча, посреди огромной комнаты.
В порту Лептин встретил Филиста. Тот провожал делегацию иностранных гостей, отплывавших на родину. Наварх едва поприветствовал друга кивком головы.
— Куда ты так спешишь? — окликнул его Филист.
— Оставь меня в покое, — ответил Лептин.
— Если ты затаил на меня зло, говори.
— Не на тебя. На этого ублюдка, моего брата. Ты создал чудовище.
— Ну, уж тогда «мы создали». Мы все помогли Дионисию получить власть. Однако не думаю, что ты захочешь порассуждать о пагубном влиянии власти на человека.
— Нет, я есть хочу. Он даже не пригласил меня поужинать.
— Я тебя приглашаю.
Лептин мгновение колебался.
— Ты сказал ему, что я виделся с Аристомахой?
— Да, — ответил Филист.
— И вот так мне об этом сообщаешь?
— Ты задал мне вопрос. Я ответил.
— А зачем ты ему об этом сказал?
— Потому что, если бы он узнал об этом от других, было бы хуже.
— Я бы сам ему сказал.
— Сомневаюсь. У тебя на лице отображается такое смущение, когда ты произносишь ее имя.
— Я больше не хочу об этом говорить.
— А на ужин хочешь прийти?
— Если ты больше не станешь задавать мне подобных вопросов.
— Хорошо.
Они отправились в дом Филиста, рабы принесли им воды, чтобы умыться, и молодого вина. Ужин подали на балконе: погода стояла еще довольно теплая, несмотря на глубокую осень.
— С каждым днем он становится все хуже, — промолвил Лептин в какой-то момент.
— Мне так не кажется, — ответил Филист.
— Не кажется? Что ты такое говоришь? Он оставил Битона одного в Мотии, не имея к тому никаких причин. Наши жизни для него больше ничего не стоят, он дорожит только своей властью. А что до Аристомахи…
— Ты же сказал, что не хочешь ее обсуждать…
— Я передумал. Что до Аристомахи… Я нахожу, что жениться на двух женщинах одновременно — это исключительная самонадеянность, их обеих унижающая, огорчающая и…
— Не знал, что ты такой нежный и чувствительный, однако мне жаль разочаровывать тебя, но я так не считаю, — возразил Филист. — Дионисий очень привлекательный мужчина, он силен как бык, он — один из самых могущественных людей в мире. Женщины падки на такие вещи, поверь мне. Если хочешь моего совета…
— Не хочу.
— Я все равно тебе его дам. Послушай меня. Женщины скучают в гинекее, в затворничестве, и то, что происходит, — нормально. Представь себе, что тебя заперли в четырех стенах на большую часть жизни… Так что они инстинктивно ищут развлечений, а в разговорах преувеличивают свои впечатления, чувства, проблемы, раздувая их до невероятных размеров. В действительности же за всем этим обычно скрываются сущие пустяки. У этих двух женщин есть все, чего только можно пожелать: великолепный дом, муж, похожий на бога, обладающий силой и энергией, более чем достаточными для обеих; у них есть драгоценности, дети, еда, служанки, чтение, музыка. Появляясь на людях они оказываются в центре внимания тысяч людей, ими восхищаются, словно они — богини… Ничто так не прельщает женщину, как восхищение окружающих.
— Аристомаха несчастна, — проговорил Лептин и отвернулся в другую сторону, делая вид, что разглядывает две триеры, становившиеся на якорь в гавани.
Филист молчал, притворно сосредоточившись на только что поданном жареном лавраке. Лептин тоже некоторое время хранил молчание.
— Скажи мне кое-что, — наконец произнес Филист. — У тебя ведь было что-то с Аристомахой, прежде чем Дионисий посватался к ней?
— Думаешь, я бы тебе признался, если бы это было правдой?
— А почему нет? Я когда-нибудь сделал тебе что-то плохое?
— Мы вместе играли в детстве, во дворе между нашими домами. Дионисий в то время находился в горах у нашего дяди Демарета, лечил там никак не желавший проходить кашель.
— И все?
— Все.
— Сколько вам было лет?
— Мне одиннадцать, ей девять.
— И вы поклялись друг другу в вечной любви.
— Что-то в этом роде.
Филист вздохнул.
— Ради Зевса, ты ведь второй человек на Сицилии, ты командуешь флотом из ста двадцати боевых кораблей, под твоим началом находится двадцать пять тысяч человек. Ты за свою жизнь убил сотни людей и множество ранил, у тебя были сотни женщин всех сословий и цветов, и…
— Оставь, — прервал его Лептин. — Пусть будет так… Мне пора. Спасибо за ужин.
— Рад был пообщаться с тобой, — ответил Филист. — Мы еще увидимся?
— Не скоро. Я ухожу вместе с флотом.
— Это хорошо. Не так опасно, как взращивать в себе определенного рода мысли.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросил Лептин.
— Ты отлично знаешь. Удачи.
Лептин едва заметно кивнул, после чего добрался до порта и велел доставить себя на борт «Бувариды».
Гимилькон явился в Гимеру, и ее жители в панике сдались ему. Их не осталось и пятой части от прежнего числа, и они и не пытались оказывать сопротивление столь свирепому и неумолимому врагу.
Карфагенская армия двинулась дальше, по направлению к Мессине, и стала лагерем примерно в двадцати стадиях от города. Мессинцы вывезли оттуда своих детей и жен, отправив их в горы к родственникам и друзьям или в свои поместья в других частях острова, после чего выстроились в полной боевой готовности между морем и горами — в том месте, где дорога сужалась, — намереваясь преградить врагу путь. Но Гимилькон прошел стороной, по морю, и высадил свою армию непосредственно в порту. Город, оставшийся почти без защиты, пал без сопротивления, после чего враг разграбил его и истребил жителей. Из дееспособных мужчин спаслось от силы человек пятьдесят. Они вплавь пересекли пролив и добрались до Регия. Тем самым они совершили столь небывалый подвиг, что в честь его с тех пор стали устраивать аналогичные соревнования по плаванию — каждый раз в годовщину события, — кроме того, в память о случившемся устраивали празднества в честь Посейдона, бога моря.
Гимилькон, встав во главе сухопутной армии, двинулся на юг, держа путь в Катанию, доверив командование своим огромным флотом военачальнику по имени Магон.
Даже сильное извержение Этны не остановило его. Грозный поток лавы докатился до самого моря, подняв столб пара, столь же впечатляющий, что и облако дыма, выходившее из вулкана. Но Гимилькон доказал, что ничего не боится, и провел свою армию за охваченной пламенем горой, после чего, уже на подступах к Катании, снова вернулся на прибрежную дорогу. Там он воссоединился с флотом.
Дионисий решил выступить ему навстречу и собрал все имевшиеся в его распоряжении силы. Он также вызвал к себе Лептина с флотом. Но сначала он отправился попрощаться со своими женами. С обеими сразу, как обычно, чтобы не возбуждать ревности. Однако он знал, что Аристомаха, сиракузка, снова беременна, и потому обратился к ней с ласковыми наставлениями:
— Береги себя, мне не терпится увидеть ребенка, когда он родится.
— Правда? — спросила она с улыбкой. — Ты действительно хочешь его увидеть? А он уже начал шевелиться.
— Когда предполагаются роды?
— Через шесть месяцев — самое позднее.
— Значит, он родится в мирное время. Да услышат меня боги.
Дорида, вторая жена, принесла ему малыша Дионисия, чтобы отец поцеловал его, и шепнула мужу на ухо:
— Уверена, сын Аристомахи будет так же похож на тебя, как наш ребенок.
Дионисий странно посмотрел на нее, и Дорида опустила глаза.
Он поцеловал обеих в губы, потом попытался поцеловать младенца, но тот заплакал.
— Почему он плачет всякий раз, как я подхожу к нему? — воскликнул Дионисий рассерженно.
— Потому что редко видит тебя, — ответила Дорида. — Потому что у тебя борода и доспехи.
Дионисий молча кивнул и ушел, сопровождаемый своими наемниками.
Первый военный совет он созвал в своей палатке, на небольшом расстоянии от позиций противника. В нем участвовали его тесть Гиппарин, Иолай, командовавший отрядами особого назначения, Филист, полководцы италийских союзников и Лептин, вернувшийся из Катании.
— Я решил пойти в наступление, — начал Дионисий. — Мы должны причинить им такой ущерб, чтобы им пришлось вернуться в Карфаген и зимовать там. Ключевой момент — флот. Без кораблей, обеспечивающих противника провиантом, столь огромная армия не выстоит. — Он обернулся к Лептину: — Ты нападешь на них с моря, плотным строем, и постараешься затопить как можно больше судов. Не впадай в исступление. Тщательно продумывай каждый свой шаг и атакуй только тогда, когда будешь уверен в успехе. Мы же выстроимся на берегу, чтобы у Магона сложилось впечатление, будто он зажат между нашими сухопутными и морскими силами. На этом этапе ты один будешь сражаться с врагом. И у него численное превосходство, не забывай об этом.
Лептина возмутили подобные распоряжения и советы. Он ведь верховный наварх, и он знает свое дело.
Дионисий настаивал:
— Держи свои корабли плотно друг к другу: у противника значительное численное преимущество.
— Я понял, — ответил Лептин с досадой. — Я понял.
— Так-то лучше, — сухо заметил Дионисий. — Удачи.
На следующий день Лептин, во главе эскадры из
тридцати пентер, уже бороздил море к югу от Катании. Остальная часть сиракузского флота, сто десять триер, следовала за ним широким фронтом, по пять кораблей в ряд. Наконец они увидели передовые суда карфагенского флота. Всего их было около пятидесяти. Они двигались вдоль берега в противоположном направлении. Издалека видно было, как сверкают копья воинов Дионисия, выстроившихся вдоль берега на протяжении почти целого стадия.
Лептин вызвал второго по старшинству наварха и велел ему подать знак кораблям флота, чтобы те приготовились к бою, разместившись в два ряда. Командиры кораблей, получив сигнал с «Бувариды», приступили к выполнению маневра, становясь рядом друг с другом, носом к суше.
Лептин, тем временем видя, что суда противника находятся достаточно далеко друг от друга и им явно трудно перемещаться из-за неблагоприятного течения, решил, что это как раз подходящий случай, чтобы потопить их и оставить врага в меньшинстве. И велел пентерам следовать за собой.
Его помощник побледнел от ужаса:
— Но, наварх…
— Ты слышал мое распоряжение, — отрезал Лептин. — Мы атакуем. Остальные двинутся за нами.
— Наварх, остальные еще не выстроились, а приказ был держаться плотно. Я…
— Мы на море, и приказы здесь отдаю я! — заорал Лептин. — На таран!
Помощник подчинился и подал знак барабанщику. Тот принялся яростно бить булавой по своему инструменту, задавая ритм гребле, ускоряя его. «Буварида» устремилась вперед, разрезая волны своим носом с тремя таранами, за ней последовали другие суда.
Вскоре к Дионисию, находившемуся на левом крыле сухопутной армии, явился дозорный.
— Гегемон, — прокричал он, — Лептин атакует карфагенян пентерами!
— Нет, ты ошибся. Этого не может быть, — ответил Дионисий, белея от гнева.
— Взгляни сам, гегемон. Отсюда отчетливо видно.
Дионисий поскакал вслед за ним, подгоняя своего
коня, они галопом добрались до вершины холма. Оказавшись там, верховный главнокомандующий утратил последние сомнения.
— Ублюдок… — прохрипел он сквозь зубы.
