20

Регийцы долго обсуждали в Народном собрании предложение Дионисия жениться на одной из их девушек; Филист, официально заявивший о намерениях своего друга, тем временем терпеливо ждал.

Мнения разделились. Одни указывали на то, как важно заручиться союзом со столь могущественным правителем, как сиракузский тиран, другие, напротив, считали, что это слишком опасно — именно потому, что он тиран и авантюрист, и если он падет, то утащит за собой всех членов своей семьи. Кроме того, участь Наксоса и Катании казалась всем ужасной, а речь ведь шла о халкидянах, таких же, как и они, в один давний день явившихся из метрополии, из Халкиды, с острова Эвбеи.

Иных подобное предложение привело в ярость. Они сочли его наглым и непристойным и предлагали отправить к тирану в качестве невесты уличную девку, чтобы он понял, как относятся к нему жители города. Наконец верх одержали сторонники более умеренного решения, предлагавшие отказать, но так, чтобы это не выглядело оскорблением.

На обратном пути Филист был занят нелегкими размышлениями о том, какими словами передать Дионисию подобный ответ, который его, разумеется, не удовлетворит. Возвратившись, он с облегчением заметил, что Лептин тоже явился — а значит, братья примирились и буря миновала.

Дионисий как будто не выразил особенной досады. Сказал только:

— Они об этом пожалеют.

— Мне жаль, — только и сказал Филист.

— Это не твоя вина. Уверен, ты старался изо всех сил… Ты сказал, что я намереваюсь жениться и на другой девушке тоже?

— У меня не было выбора.

— Действительно, не было.

— Ты в самом деле уверен, что тебе не хватит одной жены? Существует столько девушек, способных удовлетворить тебя в постели… ты ведь самый могущественный человек к западу от Ионического пролива.

— Дело не в этом. Я принял решение и никогда не поверну назад, ты ведь знаешь. Мне нужны две жены — италийка и сиракузка. Ты снова отправишься в путь, и как можно скорее.

— Куда?

— В Локры. Как тебе Локры?

— Да уж, город женщин…

— Они всегда были нашими друзьями. Вот увидишь, они согласятся.

— Надеюсь. А если они предложат мне на выбор нескольких? Ты какой тип предпочитаешь?

— Светленькую, темненькую? — подсказал Лептин.

Дионисий опустил голову и промолвил про себя:

«Арету…» — после чего поднял глаза и заглянул в лицо Филисту со странным выражением.

— Темноволосую… да, лучше пусть будет темноволосая…

— И все? Уверен, жители Локры предоставят мне своих самых видных девушек.

— Высокие бедра, красивая грудь… — добавил Дионисий. — Я должен тебе все подробно описать? Но… это не слишком важно. Достаточно, если она будет из хорошей семьи и с подходящим приданым.

— Разумеется, — согласился Филист.

— Ты отправишься ровно через двадцать дней.

— Двадцать дней? Почему? Что такого случится через двадцать дней?

— Случится то, что кое-что будет готово… Иди сюда, я хочу, чтобы ты сам увидел.

— Подарок? Особое подношение? — спрашивал Филист, спускаясь за своим другом вниз по лестнице вместе с Лептином и неизменным Аксалом.

— Погоди — сам все увидишь.

Дионисий решительно направился в сторону верфи, Филист тем временем пытался по выражению лица Лептина понять, что же они хотят показать ему в этом месте, наполненном дымом и шумом. Они добрались до дока, скрытого за оградой и охраняемого вооруженными людьми. Двое из них открыли ворота и пропустили посетителей. Филист замер, разинув рот от изумления.

— Пентера, — сказал Дионисий, указывая на величественный боевой корабль, стоящий на опорах посреди дока и почти готовый к спуску на воду.

— Пентера? Что это значит? — поинтересовался Филист.

— Судно с пятью ярусами весел, то есть на нем на сотню гребцов больше, чем на триере, и нос с тремя таранами, с железными наконечниками весом по двадцать талантов — это вдвое больше, чем те, что использовались до сих пор. Красивая, не так ли? Я сам спроектировал ее.

— Это самый большой корабль, когда-либо построенный в мире, — заметил Лептин. — Он называется «Буварида».

— Ты отправишься на нем в Локры за моей невестой, — добавил Дионисий, двигаясь вдоль борта чудо-корабля. — Только представь себе изумление людей, видящих, как она входит в порт, с кормой и фигурой на носу, украшенными золотом и серебром, с развевающимися на ветру знаменами. Представь, как поползет слух о ней, рассказы моряков распространятся по многим другим портам, рождая сплетни и преувеличения, усиливая удивление и любопытство. Я продумал уже и церемонию встречи. Как только «Бувариду» заметят с берега, от дома моей невесты-сиракузки отъедет колесница, запряженная четырьмя белыми конями. И ровно в тот миг, когда италийка сойдет с корабля, сюда, к верфи, вторая прибудет с другой стороны дворца на своей сияющей квадриге…

Филист тяжело вздохнул.

— Чудная церемония, ничего не скажешь.

— Но это еще не все, — добавил Дионисий и повел своего гостя на платформу, откуда просматривалась значительная часть верфи. — Смотри, здесь строятся еще двадцать девять таких же судов, как это.

— О боги… — воскликнул Филист, не находя других слов и оглядывая гигантские остовы, вокруг которых трудились сотни корабелов, конопатчиков, плотников, канатчиков, оружейников, кузнецов.

— И это еще не все, — продолжал Дионисий. — Есть другие чудеса, на которые стоит посмотреть. Следуй за мной. — Он спустился с платформы и отправился туда, где имелась маленькая дверца, ведущая в один из внутренних дворов.

Филист шел за ним, стараясь не отставать, и по пути беседовал с Лептином:

— «Буварида»… забавное название… Где ты его откопал?

— Я его придумал, — скромно ответил Лептин. — Знаешь, в детстве у нас была утка, такая большая и тяжелая, что мы прозвали ее «Буварида», то есть «тяжелая, как бык».

— Утка… — повторил Филист, качая головой. — Утка… ну и ну!

Они вошли во двор, и новое зрелище поразило, ошеломило Филиста еще больше. Посреди двора стояли три гигантские машины, и вокруг каждой суетилось человек десять канониров. Они приводили в движение рычаги лебедки, соединенной с тетивой огромного лука, заметно натягивавшейся при каждом повороте. Потом, по приказу старшего в этой команде, тетиву отпустили, и тяжелый дротик с массивным железным наконечником с глухим звуком вонзился в доску толщиной в десять пальцев, проткнув ее насквозь.

— Мы назвали ее баллистой. Если из нее выстрелить по ряду пехоты, она всех перебьет, если в борт корабля — она может потопить его, даже пройдя под водой, причем с расстояния в сто пусов. А посмотри-ка вот на эту штуку. — И он указал на машину, длинное плечо которой, из гибкой древесины, оканчивалось ковшом, в котором лежал камень весом, быть может, в сотню мин. Система лебедок привела плечо в состояние предельного натяжения, после чего он был резко отпущен. Камень полетел в стену из крупных валунов и тут же превратил ее в пыль.

— А эту мы назвали «катапульта».

— Их тоже ты придумал? — спросил изумленный Филист.

— Да, — ответил Дионисий, — я работал день и ночь. Сначала над чертежами, затем над масштабными моделями. Их строили архитекторы. Ну а перед тобой окончательный вариант. Они действуют безотказно. Мы строим пятьдесят таких. Тараны Гимилькона покажутся игрушечными в сравнении с ними!

— Ты готовишься к войне, — проговорил Филист.

— Да, наконец-то я прогоню карфагенян со всей территории Сицилии. Я соберу под своими знаменами тех, кто выжил после падения Селинунта, Акраганта, Гимеры и Гелы, а также наемников отовсюду и дойду с ними до Моти, до Панорма.

— Невероятно… — пробормотал Филист, снова рассматривая машины, плечи которых сгибались со зловещим скрипом.

— Ты еще ничего толком не видел, — вмешался в разговор Лептин. — Если ты не слишком устал, поброди по городу — глазам своим не поверишь. Мы достраиваем стену: она станет длиннее на семь стадиев и захватит Эпиполы, всегда прежде бывшие нашей ахиллесовой пятой, — и возводим на вершине неприступную крепость-дворец под названием Эвриал. Перед этой линией укреплений бледнеют афинские Длинные стены. Они станут самыми внушительными из всех, когда-либо существовавших.

— Так пойдем, — согласился Филист, — я пока что даже представить себе не могу, что вы на самом деле создаете в этом городе.

— Лептин составит тебе компанию, — сказал Дионисий. — А мне предстоит заняться испытанием своих машин. Хочу, чтобы они работали идеально, когда настанет момент отправить их на поле боя.

Они прошли по перешейку Ортигии и двинулись по улицам Акрадины вдоль стены, разраставшейся прямо на глазах. Филист с трудом верил тому, что представало его взору. За те два месяца, пока он отсутствовал, протяженность стены увеличилась более чем в три раза, а город представлял теперь собой одну большую стройку. Тысячи каменотесов, грузчиков, разнорабочих, каменщиков одновременно работали на ней.

— Дионисий изобрел систему, способную творить чудеса, — пояснил Лептин. — Он разделил весь периметр на сектора длиной по сотне пусов каждый и доверил возведение каждого из них отдельной бригаде под руководством одного мастера, отвечающего за исполнение и продвижение работ. Каждой бригаде платят в соответствии с длиной сектора стены, какую им удастся построить, и награда растет обратно пропорционально времени, затраченному на ее возведение. Так что каждый работает с максимальной отдачей. Рабам даже пообещали свободу, и это побуждает их творить невероятное. Они работают по очереди, день и ночь, не останавливаясь ни на миг, под наблюдением надсмотрщиков, отвечающих непосредственно перед Дионисием, причем собственной жизнью, за качество работы.

Они шли почти час и наконец достигли Эпипол и крепости Эвриал, окруженной рвом. Оттуда открывался вид на весь город, в том числе и на новые кварталы, на длинную змею стены, на два порта Ортигии.

— Через три месяца все кольцо стен и крепость будут закончены. Сиракузы станут неприступными.

— Не сомневаюсь, — ответил Филист, — но ведь все это не может проходить незамеченным. В Карфагене узнают и тоже примутся за приготовления, соразмерные с нашими.

— Не обязательно. Мы велели наемникам окружить карфагенский квартал. Никто не может войти туда и выйти без особого разрешения. При малейшем подозрении мы их арестовываем и отправляем в тюрьму. Если необходимо, прибегаем к пыткам.

— Вот первые пагубные следствия войны. Эти люди всегда жили рядом с нами, торговали и вели дела к взаимной выгоде. А теперь они вдруг стали ненавистными, опасными врагами, которых нужно сажать в заключение и преследовать…

— Они ведь первыми начали, разве нет? — возразил Лептин.

— Никто не знает, кто начал первым, поверь мне. А эта война превратится в схватку между двумя народами и не утихнет до тех пор, пока один из них не будет уничтожен.

— Ты странный, — проговорил Лептин. — На чьей ты стороне?

— Зачем ты спрашиваешь? Просто дело в том, что меня беспокоят приготовления, виденные мною. Дионисий бросает в горнило войны колоссальные ресурсы. Он уверен в победе, но по ту сторону моря находится хитроумный и коварный враг, обладающий могущественным флотом, способным блокировать нам поставки продовольствия и торговлю…

— Дионисий также хочет жениться… иметь наследников. А это означает жизнь, будущее — тебе так не кажется?

— Ага, на двух женщинах сразу. Могу я по крайней мере узнать, кто его нареченная в Сиракузах?

— Аристомаха, — произнес Лептин, внезапно становясь серьезным.

— Дочь Гиппарина? Поверить не могу.

— Он с самого начала состоит в Братстве, являясь его немаловажным членом.

— Да, но он всегда был противником Гелорида, приемного отца Дионисия.

— Гелориду придется с этим смириться. У него, помимо всего прочего, дочери — одна страшней другой. Аристомаха же великолепна. Знаешь, я знаю ее с детства, мы вместе играли на улице. Я ездил сватать ее и сумел хорошенько разглядеть, она прекрасна, как Афродита, грудь у нее высокая и твердая, руки словно созданы для того, чтобы ласкать тело мужчины, а…

— Хватит, — прервал его Филист. — Не желаю слышать этих слов. Более того, я их и не слышал. Твой брат тебе горло перережет, если узнает.

— Да… — согласился Лептин. — Вероятно, он перережет мне горло.

С наступлением весны «Бувариду» спустили на воду, и, величественно разрезая морскую гладь, словно пахарь — землю, подняв по бокам две высокие волны, она стремительно понеслась под туго натянутым парусом. Дионисию не терпелось испробовать ее в деле; он заранее велел притащить сюда же карфагенский корабль, захваченный в окрестностях Селинунта, чтобы он послужил мишенью. На борт поднялись Филист и Лептин, был также приглашен будущий свекор, Гиппарин.

По знаку наварха барабанщик задал ритм гребли — все быстрее и сильнее. «Буварида», размачтованная, устремилась под легким попутным ветром вперед по волнам, поражая всех своей мощью.

По приказу наварха весла абсолютно синхронно втянулись, острый наконечник тарана с ужасающим грохотом вонзился в цель и разрубил карфагенский корабль надвое. Дионисий и его друзья крепко держались за поручни, но сила удара оказалась чудовищной. Канатами всем разорвало одежду и кожу, а Филист чуть не получил тяжелые переломы.

Две половинки судна затонули через несколько мгновений. «Буварида» прошла мимо, потом рулевые развернули посредством нескольких поворотов штурвал, и весла снова погрузились в воду.

Члены команды разразились ликующими криками, а Дионисий побежал на корму, чтобы поглядеть на жалкие остатки мишени, все еще плававшие на пенистых волнах.

— Ника! Ника! — воскликнул он. — Мы победили! Пентера — самый грозный корабль из всех, что бороздят моря.

Все поздравляли друг друга, а Филист думал о том, что карфагеняне, уж конечно, не стали бы стоять неподвижно, как эта обреченная мишень, и ждать, пока двадцать талантов железа на чудовищном носу «Бувариды» раздерут их корабль на части, и что в битве все выглядит совсем по-другому. Однако он предпочел не портить людям праздник и тоже присоединился к всеобщему ликованию. Тем более что именно «Бувариде» всего через несколько дней предстояло доставить его в Локры и привезти оттуда италийскую невесту Дионисия.

— Почему ты назвал Локры «городом женщин»? — поинтересовался Лептин на обратном пути. — Помнишь? После того как вернулся из Регии.

— Конечно, помню. Если бы ты не был таким невежественным, мне не пришлось бы тебе объяснять. История гласит, что, пока локрийцы из метрополии воевали, женщины, уставшие сидеть дома в одиночестве, легли в постель с рабами и родили от них детей. Когда мужья вернулись с войны, они отреклись от своих жен, и те вышли в море вместе с детьми и основали Локры. Поэтому родоначальниками всех локрийских семей считаются женщины, а наследство и имена передаются по женской линии. Вот почему Локры называют городом женщин…

Лептин ухмыльнулся:

— В свете этой истории об основании Локр намерение жениться на локрийке не кажется мне слишком удачной мыслью, впрочем, лишь бы был доволен…

— Да-да, лишь бы был доволен… — согласился Филист.

«Буварида» вернулась в гавань, и построившие ее корабельщики проверили все до последнего гвоздя, чтобы выяснить, не появились ли на несущей части носа трещины, не ослаб ли хоть немного натяжной канат на нижней палубе. Все оказалось в полном порядке, и киль, удлиненный почти на двадцать пусов, отлично выдержал удар. Это непревзойденное в своем роде судно имело все шансы стать повелителем морей.

Через несколько дней пентера снова вышла в море, чтобы доставить Филиста в Локры, где Дионисию уже подобрали невесту. Самая влиятельная семья полиса решила отдать ему в жены свою самую красивую и благородную дочь — Дориду.

Она вовсе не была темноволосой, как хотел того Дионисий. Напротив, белокурая, с голубыми глазами, тонкими волосами, блестевшими, словно золотые нити; на упругой груди изящно держался пеплос — ионический, легкий как воздух и такой нежный, что сквозь него просвечивало тело.

Она отлично знала, что ей придется делить мужа с другой, и все же радовалась предстоящей поездке в Сиракузы — как девочка в ожидании праздника. Филист подумал, что семья у нее, должно быть, очень суровая и строгая, до такой степени, что сменить власть отца на власть мужа для нее — в любом случае избавление, но потом вспомнил о том, что в Локрах главы семей — женщины, и изменил свое мнение. Быть может, именно благодаря женским традициям в воспитании ей неведома была эта идея исключительного обладания, столь свойственная мужчинам, одержимым жаждой доминирования. Может, ее делала счастливой перспектива иметь детей или же разделить ложе с человеком, о котором рассказывали чудеса, а об отрицательных сторонах она и не думала. В конце концов, за Дионисием закрепилась такая слава, что можно было заключить, будто он действительно стоит двоих.

На протяжении трех дней Филист участвовал во всевозможных празднествах и церемониях; в ходе одной из них он вручил невесте подарок жениха — очень старое золотое ожерелье с каплями янтаря, искусно вставленными в него великим мастером. По окончании торжеств он посадил на корабль невесту с ее матерью и погрузил туда же всевозможные атрибуты приданого: деньги, одежду, мебель, драгоценности, домашних животных, ткани, благовония, картины, статуи, старинную и новую посуду, реликвии и культовые принадлежности для отправления домашних религиозных служб.

Среди прочего Филиста поразила небольшая статуэтка Афины, довольно грубая и примитивная, вовсе не отличающаяся изяществом, но обладавшая какой-то особой притягательной силой и почему-то изображавшая богиню с закрытыми глазами.

— Что это? — спросил он у девушки.

— Это палладиум, священное изображение Афины, обеспечивавшее непобедимость Трои до того, как оно было похищено Одиссеем и Диомедом. У ног ее в ночь падения города Аякс Оилид, наш национальный герой, силой взял царскую дочь Кассандру. Богиня закрыла глаза, чтобы не видеть этого надругательства. С тех пор каждый год во искупление этого древнего насилия наш город посылает в Трою двух девственниц из лучших семейств, чтобы они служили в храме Афины Илионской.

— Ты тоже побывала там, госпожа? — спросил Филист.

— Нет, но мне очень хотелось поехать. Посмотреть на доспехи Ахилла, на могилы его и Патрокла…

— Ты очень образованна…

— Знаю, для вас, дорийцев, образованная женщина — это что-то почти возмутительное, но у нас тут это обычное дело. Ведь мы, женщины, диктуем нормы жизни в нашем городе, и наше общество — более справедливое и уравновешенное.

— И ты не боишься оказаться в постели самого ужасного из этих дорийцев, того, кого все называют тираном?

— Нет, — ответила девушка, улыбаясь лучистыми голубыми глазами. — Более того, мне любопытно узнать, действительно ли он соответствует тому, что говорят о нем.

Они долго и неоднократно беседовали на протяжении путешествия, так что даже подружились, и Филист счел необходимым рассказать девушке, что за жизнь ей предстоит вести в Сиракузах.

— Дионисий велел установить в своей спальне два смежных брачных ложа и собирается по очереди спать с каждой из вас. Однако обедать и ужинать вы будете все вместе, если только одной не занеможется и не захочется остаться в своих покоях. Но я не советовал бы вам болеть больше раза или двух в году.

— Понятно, — промолвила Дорида и, опершись о фальшборт корабля, подставила лицо ласковому бризу. Из задумчивости ее вывел оклик Филиста:

— Смотри, Сиракузы!

Аристомаха прибыла на колеснице, запряженной четырьмя белоснежными жеребцами, управляемыми возницей, чью тунику украшали вплетенные в нее пурпурные нити. У нее были черные, словно перо ворона, волосы, с лиловым оттенком, что эффектно сочеталось с пеплосом огненного цвета с золотым поясом.

Дориду несли из порта на носилках восемь рабов, один из коих — эфиоп — возбудил всеобщее любопытство. Но симпатии людей оказались на стороне сиракузки, и все в душе желали, чтобы именно она подарила Дионисию наследника — народ уже воспринимал своего правителя как монарха, основателя династии.

Обе девушки одновременно въехали в цитадель Ортигии — одна через Восточные ворота, другая — через Западные, согласно многократно отрепетированному сценарию церемонии.

Дату подобрали так, чтобы ни у одной из девушек не выпадал на данный день менструальный период.

На женихе был очень простой белый хитон длиной до пят и железный браслет, украшенный рубином. Поговаривали, что его выковали из кинжала, которым он убил убийц своей первой жены, Ареты.

Состоялся двойной свадебный обряд, после чего устроили пир на десять тысяч человек. На него пригласили как иностранцев — воинов и полководцев из числа наемников, — так и граждан всех чинов и сословий. Все заметили отсутствие приемного отца новобрачного, старика Гелорида, до такой степени оскорбившегося тем, что Дионисий не выбрал одну из его дочерей, что отправился в изгнание в Регий. Прибыв туда, он возглавил то, что осталось от сиракузской конницы после взятия Этны, к этому формированию примкнули и те, кто сбежал еще до начала приступа. Они и организовали в этом городе что-то вроде вооруженного сопротивления тирану.

По окончании официального пира служанки отвели обеих жен в опочивальни — каждую в свою, — раздели и причесали. Оркестр сыграл сначала сиракузский свадебный гимн, а затем локрийский.

Сначала Дионисий отправился в комнату Дориды и долго рассматривал ее при свете лампы. Новобрачная лежала на постели совершенно нагая, открыв взору мужа свои великолепные формы. Мать научила ее, как вести себя, а также рассказала, каким образом двигать бедрами, чтобы доставить супругу удовольствие или чтобы вынудить его излить ей в лоно все свое семя, чтобы сиракузке ничего не досталось.

Но Дорида присовокупила к наставлениям матери то, что подсказывало ей собственное невинное и не ведающее стыда сладострастие девственницы, и надолго затянула процесс соития, очаровывая мужа льстивыми словами и всячески ублажая его, поощряя его тщеславие.

Когда настал черед сиракузки, Дионисий уже знал, что найдет ее раздосадованной вследствие длительного ожидания и, возможно, ее раздосадует мысль о том, что семени для нее не осталось. Поэтому он, как мог, старался окружить ее лаской и удовлетворить ее желания выше всякой меры. Он целовал ее губы, потом грудь и живот, потом все тело, а после проник в нее, однако ему не удалось получить от нее ожидаемой страсти. Дорида, подслушивавшая из своей комнаты, была поражена и в каком-то смысле удовлетворена этой странной тишиной. Быть может, Аристомаха застенчива, как все дорийки?

Дионисий пообещал сиракузке, что на следующую ночь ляжет с ней первой; он еще сжимал ее в своих объятиях, как вдруг дверь тихонько отворилась, и на пороге показалась Дорида, с лампой в руке. Она улыбнулась обоим и проговорила:

— Можно мне к вам? Я боюсь спать одна. Аристомаха собиралась было возразить, но, увидев любопытство в глазах Дионисия, передумала. Дорида забралась в постель и стала ласкать сначала Дионисия, будя его мужественность, изможденную после долгой ночи любви, а потом и саму Аристомаху. Сиракузка оцепенела, но не оттолкнула ее, чтобы не раздражать супруга, которого эта игра, казалось, очень веселила. Локрийка Дорида забеременела первой.