Сыновняя любовь
– Что делаешь, старая? Совершенствуешь почерк? – Трудно было понять, смеется Дзюро Тростниковая Циновка или спрашивает серьезно.
– А, это ты, – недовольным тоном откликнулась Осуги. Дзюро сел рядом.
– Переписываешь сутры?
Осуги промолчала.
– За всю жизнь не надоело писать? Или хочешь преподавать каллиграфию на том свете?
– Не мешай! Переписывание священных текстов – один из способов достижения самоотрешенности, для этого требуется уединение. Шел бы отсюда.
– Уйти, не сказав, почему я так торопился домой?
– Могу и без твоего рассказа обойтись.
– Когда закончишь писанину?
– Я должна запечатлеть в каждом иероглифе просветление Будды. На одну сутру уходит три дня.
– Ну и терпение!
– Три дня – ничто. За лето сделаю десятки копий. Я дала обет написать тысячу, пока живу. Оставлю их людям, которые не проявляют должной любви к родителям.
– Тысячу копий? Вот это да!
– Таков обет.
– Не могу похвастаться почтительным отношением к родителям. Мы все здесь непутевые. Единственный, кто выполняет сыновний долг, – наш хозяин.
– Наш мир – юдоль печали.
– Ха-ха! Если ты так печешься о непочтительных детях, то твой сын, должно быть, разгильдяй.
– Да, я не скрываю, что сын причинил мне много горя. Поэтому я дала обет. Вот Сутра о Великой Родительской Любви. Все, кто дурно относится к родителям, должны читать ее.
– Ты и вправду хочешь раздавать людям эту премудрость?
– Посеяв всего одно семя просветления, обратишь в веру сто человек. Если ростки просветления прорастут в ста душах, спасутся души десяти миллионов.
Отложив кисть, Осуги вручила Дзюро законченную копию со словами:
– Это тебе. Выбери время и прочти внимательно.
Глядя на благочестивое лицо Осуги, Дзюро едва не лопнул от смеха. Сдержавшись, он церемонно поднес лист ко лбу, хотя ему хотелось сунуть бумажку за пазуху, а потом выбросить.
– Тебе неинтересно узнать, что произошло со мной сегодня? Твои молитвы Будде, верно, достигли цели. Я кое-кого видел.
– Кого же?
– Миямото Мусаси. Сегодня на переправе.
– Видел Мусаси? Почему же ты все это время молчал?
Осуги резко отодвинула столик.
– Ты не ошибся! Где он сейчас?
– Спокойно, бабуля! Славный Дзюро не бросает дел на полдороге. Я выследил Мусаси до постоялого двора, где он остановился. В квартале Бакуротё.
– Это ведь совсем близко?
– Я бы не сказал.
– Тебе далеко, а мне близко. Я гоняюсь за ним по всей стране.
Осуги подошла к стенному шкафу и достала фамильный короткий меч.
– Пошли! – коротко бросила она.
– Сейчас?
– Конечно!
– Я удивляюсь такому нетерпению. К чему спешка?
– Я всегда готова к встрече с Мусаси. Если меня убьют, отправьте мое тело семье в Мимасаку.
– Подожди, пока придет хозяин. Поспешим, так вместо похвалы я получу нахлобучку.
– Мусаси может скрыться.
– Не беспокойся, мой человек приглядывает за ним.
– Поручаешься, что Мусаси не исчезнет?
– Я расстарался для тебя, а вместо благодарности слышу одни требования. Ну ладно. Ручаюсь-головой. А пока, бабка, сиди спокойно и рисуй свои картинки.
– Где Ядзибэй?
– В Титибу с паломниками. Не знаю, когда он вернется.
– Я не могу ждать.
– Почему в таком случае не позвать Сасаки Кодзиро? На пару и порешите дело.
На другой день Дзюро сообщил Осуги, что Мусаси перебрался в дом полировщика мечей.
– Вот видишь? – торжествующе воскликнула Осуги. – Ему не сидится на месте. Не успеешь глазом моргнуть, как его и след простыл.
За утро Осуги не вывела ни одного иероглифа молитвы.
– У Мусаси нет крыльев, – заверил Дзюро. – Успокойся. Короку сегодня расскажет обо всем Кодзиро.
– Как сегодня? Почему вчера никто не пошел к нему? Где он живет? Сама поговорю с ним.
Старуха начала собираться, но Дзюро неожиданно исчез, и ей пришлось спрашивать дорогу у других шалопаев, слонявшихся по дому Осуги совсем не знала Эдо, поскольку за два года жизни в нем почти не выходила за ворота дома.
– Кодзиро живет у Ивамы Какубэя.
– Какубэй – вассал Хосокавы, но его собственный дом находится на дороге Таканава.
– На полпути к горе Исараго. Каждый подскажет.
– У Исараго есть второе название – Цукиномисаки.
– Дом приметный, ворота выкрашены в красный цвет. В округ таких больше нет.
– Ясно! – нетерпеливо прервала советчиков Осуги. Она обиделась что ее принимают за выжившую из ума старуху. – Найду сама, – про должала она. – Поосторожнее с огнем, пока меня нет. Не спалите дом в отсутствие хозяина.
Осуги надела соломенные сандалии, проверила пристегнутый к об короткий меч, взяла посох и вышла.
Не успела старуха уйти, как появился Дзюро.
– О чем она с вами толковала?
– Спрашивала, как пройти к дому Какубэя.
– Вот упрямица! – сокрушался Дзюро. – Эй, Короку!
Тот неохотно отложил в сторону игральные кости и подошел Дзюро.
– Вчера ты не пошел к Кодзиро, а сегодня смотри как дело повернулось. Старуха сама отправилась к нему.
– Ну и что?
– Хозяин тебе покажет «ну и что».
– Верно. Старуха ему донесет.
– Теперь за нее беспокойся. Старуха, как сухая цикада, угодит под лошадь и рассыплется. Поди за ней и последи, как бы чего не случилось.
Короку убежал, а Дзюро, проклиная нелепость положения, пошел в комнату мужчин. Это было просторное помещение с разбросанным повсюду оружием. На гвоздях по стенам висели кимоно, полотенца, нижнее белье, шапки и прочие вещи подручных хозяина дома. Зеркало в лакированной раме и женское кимоно пестрой расцветки на красной подкладке выглядели здесь нелепо. Их принесли по совету Кодзиро, который таинственно сообщил Ядзибэю, что мужчины, живущие в боевой компании без вещей, которые напоминали бы им о женщинах, становятся строптивыми и затевают драки между собой, растрачивая силы по пустякам.
– Жульничаешь, шулер!
– Это кто шулер! Ну-ка повтори!
В углу сидели картежники. Дзюро бросил на них презрительный взгляд – мелочь, напрасные люди. Дзюро хотел подремать, хотя под крики игроков вряд ли отдохнешь. Он удобно устроился на циновке, поджал ноги и закрыл глаза, но не прошло и минуты, как рядом улегся проигравшийся картежник и начал жаловаться на судьбу. Вскоре к нему присоединились и другие игроки.
– Что это? – спросил один из них, поднимая выпавший из-за пазухи Дзюро листок. – Ведь это сутра! Зачем она понадобилась нашему главному головорезу?
Дзюро приоткрыл глаз.
– Старуха переписывает. Вздумала тысячу копий написать.
– Дай-ка мне! – схватил листок один из завсегдатаев дома. – Почерк четкий и красивый. Читать легко.
– А ты можешь читать?
– Конечно. Пустяковое дело.
– Давай послушаем. Почитай, да нараспев.
– Ты что, шутишь? Это тебе не модная песенка.
– Какая разница! Раньше сутры пели. Буддийские молебны так и проходили. Знаешь мотив гимна?
– Кто же читает сутры под гимн?
– Валяй на любой.
– Почитай лучше ты, Дзюро. Дзюро не вставая начал нараспев:
Сутра Великой Родительской Любви
Вот что я слышал:
Некогда Будда, сидя на Скале священного грифа
В Городе Царских Дворцов,
Проповедовал бодисаттвам и ученикам.
Вокруг собрались монахи и монахини
И верующие – мужчины, женщины.
Явились небожители, духи и демоны,
Дабы услышать Священный Закон.
Окружили все драгоценный трон
И не спускали глаз с сияющего лика.
– Ничего себе! – раздался голос. – Написано про монахинь? Уж не про тех ли девочек из Ёсивары, которых мы кличем «монахинями»? Говорят, среди некоторых «монахинь» пошла мода на сероватые белила. Они берут меньше, чем в веселом квартале…
– Помолчи!
Будда приступил к изложению Закона.
Добрые люди, мужчины и женщины,
Признайте свой долг перед добродетельными отцами,
Признайте свой долг перед милосердными матерями.
Человек является в этот мир по закону кармы,
Но порождают его отец и мать.
– Будда поучает, что надо любить маму и папу. Слышали тысячу раз!
– Тише!
– Читай! Мы больше не будем тебе мешать.
Без отца не родится ребенок,
Без матери ему не взрасти,
Дух происходит из отцовского семени,
А плод растет во чреве матери…
Дзюро устроился поудобнее, высморкался и продолжил:
Таинство связи матери и ребенка
Делает материнскую заботу о чаде
Несравненным в мире деянием…
Заметив, что компания подозрительно затихла, Дзюро спросил:
– Слушаете?
– Слушаем… Читай дальше.
Проходят положенные месяцы и дни,
Карма подгоняет рождение человека,
Женщину терзают боли,
Отец бледнеет и дрожит от страха.
Все домочадцы, слуги сбились с ног.
Но вот дитя родилось и положено в траву,
Границ не знает ликование отца и матери.
Мать радуется первому крику младенца,
Как нищая замирает при виде найденной жемчужины.
Объятья матери – колыбель младенца,
Колени матери – простор для игр.
Грудь матери – источник животворный.
Любовь ее – дарует жизнь.
Без матери беспомощно дитя.
Мать, голодая, отдаст ребенку последнюю кроху.
Без матери чахнет дитя.
– Почему не читаешь?
– Подождите минутку!
– Смотрите-ка! Плачет, как младенец!
Чтение затеяли для того, чтобы убить время, в шутку, но проникновенные слова сутры заворожили всех. Дзюро и еще несколько человек сидели с погрустневшими лицами, глядя куда-то вдаль.
Мать работает в поле в соседней деревне,
Носит воду, разводит огонь,
Толчет зерно, мелет муку.
Ночью она бежит домой.
И слышит крик ребенка.
И сердце ее ликует любовью.
Она спешит к дому.
Ребенок тянется к ней,
Она склоняется над ним,
Прижимает его к себе, целует,
Радость обоих безмерна.
Нет в мире любви сильнее, чем эта…
– Эй, кто там хлюпает?
– Не могу сдержаться, я кое-что вспомнил.
– Сиди тихо, а то и я начну плакать.
В этой компании отчаянных людей запрещались разговоры о любви к родителям. Их восприняли бы как проявление слабости, женской слезливости. Старое сердце Осуги возликовало бы при виде лиц обычно грубых подопечных. Простые, трогательные слова сутры проняли даже громил.
– Все прочитал?
Растет ребенок. Ему два года.
Пока он беспомощен без отца и матери.
Без отца он не знает, как развести огонь.
Без матери он не знает, что нож может порезать палец.
Мальчику минуло три года.
Мать отнимает дитя от груди, он пробует новую еду.
Без отца он не знает, что яд может убить.
Без матери он не знает, что травы исцеляют.
Родители идут в гости и приносят ребенку
Самые вкусные угощения.
Ребенок растет.
Отец приносит ему одежду,
Мать расчесывает волосы.
Они отдают все лучшее ребенку,
А сами донашивают старое платье.
Сын приводит в дом невесту.
Чужая женщина ему дороже отца и матери.
Молодые не налюбуются друг другом.
Сидят у себя, ласково воркуя.
Стареют отец и мать,
Силы покидают их.
Сын – их единственная опора,
Одна сноха может им помочь,
Но сын не заглядывает к старикам
Ни днем, ни ночью.
Холодно и грустно в их комнате.
Они вроде случайных гостей на постоялом дворе.
Напрасно зовут они сына.
А придет, так бранит,
Что зажились, мол, в этом мире.
Горем наполняются их сердца.
Заливаясь слезами, робко молвят они:
Без нас ты, сынок, не родился бы,
Не вырос бы без нашей любви.
За что теперь, сынок…
Дзюро вдруг разрыдался и швырнул листок.
– Больше не могу… Пусть кто-то другой…
Никто не вызвался дочитать сутру. Заплаканные мужчины лежали, сидели, понурив головы, как потерявшиеся дети.
Необычную сцену увидел вошедший в комнату Сасаки Кодзиро.
