11
Имола, 12 февраля 1501 года
ЧЕЗАРЕ
Вечер во дворце. Я диктовал, Агапито записывал. Я подписывал, Агапито ставил печати. Конные курьеры увезли мои послания в ночь.
Я отправил письма моему отцу с требованием денег. Он считал, что я трачу слишком много, и он не в состоянии найти новые средства от продажи благословений и продажи кардинальских шапок. Причем вдобавок у нас будет больше преданных Борджиа кардиналов.
— Необходимо укрепить мои замки, — сказал я Агапито. — Кто у нас разбирается в военных укреплениях?
— Леонардо да Винчи, как известно, — ответил Агапито. — Флорентийский художник, вы познакомились с ним в Милане.
Да. Мне запомнились его глаза, его аура. Запомнилось, как лихо он отказал Луи. Художник, скульптор, музыкант. Да еще архитектор, ученый, изобретатель и военный инженер. Если бы мне удалось привлечь его…
— Пошли ему знак нашего особого расположения, — велел я Агапито. — Пора сделать ему предложение, от которого он не сможет отказаться.
В три часа ночи я встретился с дожидающимися аудиенции посланниками. Первый из Венеции. Мессер Маненти, напыщенный болван. Он передал мне прошение его правительства…
Молодая благородная дама Доротея Караччиоло… Отправляется завтра в Венецию… По моей территории…
Я милостиво распорядился выделить вооруженную охрану. Для сопровождения дамы. Дабы обеспечить ее безопасность.
Ее имя навевает особые воспоминания.
— Разумеется. Вы можете заверить ваше правительство. Все будет в порядке.
После ухода посланника я вызвал Диего, одного из моих камергеров. Испанца, моего верного друга. Он явился, приглаживая волосы, застегивая пуговицы.
— Похоже, Диего, я оторвал вас от приятного занятия?
Он усмехнулся. Преклонил колено. Поцеловал мне руку:
— Чем могу служить, ваше великолепие?
— Напомни мне имя той женщины, с которой вы развлекались в Урбино. Помнится, вы говорили, что она чертовски хороша…
— Доротея? О да, она подлинное сокровище. Причем малютка любвеобильна и страстна. Тогда ее как раз просватали за какого-то старого хрыча из Венеции, и она жутко злилась по этому поводу. Я же рассказывал вам, как она…
— Да, рассказывал, — с улыбкой бросил я. — Вы свободны.
Он почтительно поклонился, озадаченно глянув на меня.
Но ничего не спросил. Не его ума это дело. А моего…
Окрестности Чезены, 13 февраля 1501 года
ДОРОТЕЯ
Окна нашего экипажа занавесила ночная тьма, и я дремала, убаюканная его мерным покачиванием, когда вдруг снаружи раздался крик. Я подняла голову и прислушалась. Стефания, расположившись на сиденье передо мной, мирно посапывала с открытым ртом. Похоже, она совершенно выпала из земного мира.
Я рада, что она поехала со мной. По крайней мере, хоть какое-то утешение. В сущности, мое единственное утешение. Это замужество ужасало меня. По закону я уже его жена: Караччиоло, пожилой офицер, якобы влюбившийся в меня с нашей первой встречи в Урбино, но его лицо совсем не запечатлелось в моей памяти. (Мне показали портрет: седовласый, с военной выправкой мужчина. Его бледное тонкое лицо выражало исключительное самомнение. Он казался смертельным занудой!) Мой отец организовал венчание, заявив, что это для меня удачная партия. И, несомненно, меня ждет богатая и безопасная жизнь. Но как же не хочется тратить ограниченное время моей жизни, играя в карты и задыхаясь от разочарования и скуки в шикарно обставленных душных гостиных в окружении людей, слишком тупых даже для поддержания благопристойной беседы. Мне хочется жить…
Что там происходит? Очередной вопль. Я опять прислушалась, все мое тело напряглось, и я тихо вскрикнула, услышав звуки, похожие на свист и удар арбалетной стрелы. Наш экипаж содрогнулся, лошади прибавили шагу, и внезапно мир за деревянными стенами ожил, наполнившись мужскими возмущенными, угрожающими и испуганными голосами.
Стефания уже очнулась; ее лицо тускло маячило в лунном свете, глаза испуганно расширились:
— Что там происходит, моя госпожа?
— Не знаю, Стефания.
Всего пару месяцев назад она называла меня Доротеей, и мы вместе веселились. Мы были лучшими подругами; а теперь она стала моей придворной дамой.
Опять какой-то шум — крики и лязг металла, — и лошади, замедлив бег, остановились.
Тишина. Мы переглянулись. Мое сердце отчаянно забилось под слоями простеганного шелкового облачения. Три удара в дверцу — тихие, ровные, решительные, — дверца распахнулась, и в экипаж заглянул мужчина в маске, держа в руке фонарь.
— Доротея Караччиоло? — В голосе его слышался испанский акцент, рука, скрытая перчаткой, казалась громадной. По его щеке к шее наискосок спускался широкий синевато-багровый шрам.
— Да, — напряженно ответила я. — Кто вы такой? Чего вы хотите?
Он склонился ближе к нам и, обдав меня чесночным запахом, заявил:
— Не пытайтесь узнать, моя госпожа. Вы в надежных руках, а скоро попадете в куда более изысканное общество, где вас ожидают с горячим желанием.
Дверца вновь закрылась. Экипаж тронулся. Выглянув в окно, я увидела четырех всадников с поблескивающими у пояса мечами. Из другого окна я заметила еще четверых сопровождающих.
Спустя какое-то время карета вновь остановилась. Дверца открылась, и нам помогли спуститься на землю. Нас окружили мужчины в масках. Я не посмела спросить, что случилось с нашим эскортом. В полном молчании нас препроводили к ближайшему фермерскому дому. Он стоял особняком; вокруг простирались лишь бесконечные поля. Темные окна дома закрывали глухие ставни. Один из мужчин плечом толкнул входную дверь. Далее, насколько я поняла, он разбудил живших там обитателей, их сонные лица окаменели от страха, а один из мужчин в маске повелительно произнес:
— Разведите огонь! И приготовьте нам легкий ужин! Да поживей шевелитесь, и вам не причинят вреда!
Нас усадили за грубо сколоченный деревянный стол. Мне дали тарелку с едой. Я отказалась, сославшись на то, что не голодна. Украшенный шрамом испанец сказал, что я должна поесть:
— Мой господин не желает, чтобы у вас случился голодный обморок. Ему хочется, чтобы вас доставили в хорошем состоянии.
— Ваш господин… кто же он? — мой голос невольно задрожал.
— Довольно вопросов, моя госпожа. Не пытайтесь узнать больше.
Нас со Стефанией уложили спать на одном соломенном тюфяке рядом со старой фермершей.
— Не кажется ли вам, — прошептала мне Стефания, — что это дело рук… герцога Валентинуа?
Герцог Валентинуа печально известен на редкость дурной репутацией. Когда я жила при дворе в Мантуе, маркиза отзывалась о нем с ужасом и постоянно посылала к нему шпионов, нагружая их подарками и льстивыми надушенными письмами. В Урбино герцогиня Елизавета говорила о нем с отвращением, но при том не скрывала невероятного почтения. Он слыл самым красивым мужчиной в Италии, а также самым жестоким и хитрым. Стефании он снился все прошлое лето. Иногда она просыпалась в испарине и говорила: «Я видела очередной кошмар». Как ни странно, у меня создалось стойкое впечатление, что она втайне наслаждалась теми кошмарами.
Мне вспомнилась вчерашняя вечерняя молитва — я просила Бога избавить меня от скучных семейных уз. Хотя, конечно, я не имела в виду ничего подобного.
Предостережение на будущее: будь осторожна в своих желаниях, Доротея.
14 февраля 1501 года
ЧЕЗАРЕ
Лицо со шрамом маячило в полумраке. Микелотто тихо кашлянул. Я поднял голову:
— Итак?
— Она здесь, мой господин. Ожидает вас в зеленой гостиной.
— Ну и как она выглядит?
— Я готов забрать ее, если вам она не глянется.
Я усмехнулся, выдал ему кошель золотых дукатов и отпустил с миром.
— Надеюсь, она того стоит, — покосившись на меня, заметил Агапито.
— Я не обеднею от нескольких дукатов.
— Вы понимаете, что я имею в виду. Зачем вы затеяли это, мой господин?
— Просто захотелось, Агапито.
— Это неразумно. Вы рискнули вашим союзом с Венецией, возможно даже добрыми отношениями с Францией, ради удовлетворения прихоти.
— Венеция мне больше не нужна. В том-то и дело… Я сам достиг могущества. К дьяволу Венецию.
— А если король переметнется на их сторону? Ему-то как раз, в отличие от вас, нужна Венеция.
— Во мне он нуждается больше. В любом случае я тут ни при чем. Неужели пропала Доротея Караччиоло? Ведь мы дали ей надежный эскорт для проезда по нашим землям. Вряд ли меня можно обвинять в том, что приключилось с ней в Венеции.
— Можно, так оно и будет, мой господин. Но вам это и так известно. Да ладно… — Он пожал плечами, явно успокаиваясь. — Можете наконец пойти и насладиться вашим трофеем. А я сам все здесь закончу.
Я направился в зеленую гостиную. Стражники в коридоре встречали меня поклонами. Я отпустил стоявших у двери часовых и вошел в гостиную.
Она стояла у окна. Я заметил, как она вздрогнула. Ее волосы в беспорядке, платье испачкано и разорвано. Она притворялась, что смотрит в темноту… но следила за моим отражением.
— Добрый вечер, моя госпожа.
— Как посмели вы задержать меня?
Она повернулась. Большие темные глаза. Белые груди размером со средний кулак. Если бы еще она была блондинкой, я счел бы ее совершенством.
— Разумеется, потому, что я смел и бесстрашен.
— Мой супруг — пехотный командир Венеции, и мне…
Я направился к ней. Присел на край стола. Спокойно снял перчатки — сначала левую, потом правую.
— Диего говорил мне, что вы красивы. Он многое порассказал о вашей натуре.
Белые щеки вспыхнули румянцем. Белые пальцы переплелись. Она смущенно крутила обручальное кольцо:
— Меня возмущают ваши намеки. Ваши действия преступны, и я требую встречи…
— …с представителем венецианского правительства? Один из них заявится сюда утром, уверяю вас. И вы, разумеется, свободно сможете уйти с ним. Если пожелаете…
— Естественно, именно этого я и желаю! Но что вам…
Соскользнув со стола, я приблизился к ней. Заметил, как напряженно бьется жилка на ее тонкой, изящно изогнутой шейке.
Я знаю, чем вы занимались. Я понимаю, чего вам хочется…
— Моя госпожа, вы примете решение завтра утром. А пока… я прикажу принести в вашу комнату кое-какие вещи. Дабы вы могли чувствовать себя более удобно. Если вам еще что-нибудь понадобится, просите без колебаний.
Я опустился на колени. Ее взгляд опустился за мной. Она нахмурилась и судорожно вздохнула.
Глядя на меня, женщины всегда выглядели испуганными. Я говорю о почтенных дамах. И я знал причину. Они желали меня… но сознавали греховность таких желаний. Они были очарованы… но не смели признаться. Они хотели увидеть во мне мерзкое, отталкивающее существо… и не могли. Бедняжки.
Я завладел ее рукой. Кожа подобна нежному шелку. Прижал к своим губам. По ее телу пробежала волна дрожи. От отвращения… или от вожделения?
Я встал. Поклонился. И направился к выходу. Она вновь устремила взгляд в окно. Но что она могла видеть там, во мраке, кроме ее собственного потрясенного отражения?
15 февраля 1501 года
ДОРОТЕЯ
О боже, что со мной происходит? Уже вечер, я опьянела, и мое сопротивление слабеет. Последние несколько часов оказались на редкость неожиданными, даже ошеломляющими. Я просто не знаю, что и думать.
Едва он покинул комнату после нашего первого разговора, меня охватило страшное волнение. Я досадовала на себя: этот наглец не только пробудил во мне такое сильное желание, что я еле устояла, но очевидно, что он сам это сознавал. Я старалась выглядеть сердитой и возмущенной, намереваясь обойтись с ним с той холодной надменностью, какой он заслуживал; но после упоминания имени Диего у меня возникло ощущение, будто я стояла перед ним обнаженной. Я возненавидела его за столь очевидную грубость. Но вскоре он покинул меня и начал присылать дары.
Сначала принесли засахаренную айву, прочие сласти и мальвазию; потом пришедший слуга зажег множество свечей, а следом явились четверо музыкантов и, устроившись в уголке, заиграли чудную музыку. Потом служанки причесали мне волосы, припудрили лицо и обработали ногти; другой слуга притащил напольное зеркало в золотой оправе высотой в человеческий рост, а камеристка доставила ворох разнообразных нарядов. Сама она выглядела очаровательно, и платья были великолепны. Я предложила ей присесть за стол и отведать сластей и вина. Потом я отпустила музыкантов, и мы вдвоем начали примерять платья. Я спросила ее о герцоге. Либо она ничего не знала о его пороках, либо была хорошей актрисой. Мне казалось, она говорила искренне, но, очевидно, герцог предвидел, что я могу задавать вопросы, и, соответственно, выбрал преданную ему даму.
И сейчас, однако, жар моего возмущения расхолодился вином, и я невольно признала, что присланные наряды восхитительны. Если бы он вновь заглянул сюда, мне было бы трудно изобразить перед ним гордую неприступность. Но это еще было только начало. Череда слуг продолжала удивлять меня изысканной уличной и домашней обувью, лайковыми перчатками, духами и шелковыми шалями и шарфами. Потом появились три дамы, каждая держала бархатную шкатулку. В первой оказалось жемчужное ожерелье; во второй — пара сережек с рубинами; в третьей — золотое кольцо с бриллиантом.
Но вот, оставшись в одиночестве, я с хмельным восхищением закружилась перед зеркалом: я выглядела как принцесса. Подойдя ближе, я присмотрелась к своему отражению. Мои щеки, как я заметила, горели ярким румянцем. Но я не наносила румян, даже не пощипывала щек: румянец совершенно естественный. Неужели я покраснела от смущения или возбуждения?
Раздался стук в дверь, и в мою комнату вошел бородатый толстяк в алом камзоле. Он представился как Рамиро да Лорка. Я вспомнила его имя, камеристка отзывалась о нем как о плохом человеке; он правил в отсутствие герцога, и многих возмутила его крайняя жестокость. Мне стало жутко от дурного предчувствия, хотя он вел себя с изысканной тактичностью.
Поклонившись, он сказал:
— Моя госпожа, меня послали спросить, предпочитаете вы ужинать в одиночестве или в обществе герцога?
— Я предпочла бы поесть со Стефанией.
— К сожалению, моя госпожа, это невозможно. Но не волнуйтесь, завтра утром вы воссоединитесь с вашей камеристкой.
— Тогда я пообедаю в одиночестве.
— Как пожелаете, моя госпожа, — с поклоном ответил Рамиро и направился к двери.
Я смотрела ему вслед до последнего мгновения, борясь с собственным любопытством, а потом воскликнула:
— Ах, ладно, я буду ужинать с его светлостью.
Повернувшись, он внимательно посмотрел на меня и вновь поклонился. Меня раздосадовало то, что он совсем не удивился.
После его ухода я тут же пожалела о своем решении. Что, если доброта герцога — лишь коварная уловка, использованная, чтобы очаровать меня и открыть ему доступ в мою комнату? Он может овладеть мною силой; вдруг он задушит меня ночью, а мой труп выбросит в реку? О, Доротея, какой же дурочкой ты оказалась…
ЧЕЗАРЕ
Легкий дымок свечей и аромат розовой воды. В отблесках живого огня ее бурно вздымающаяся грудь.
— Моя госпожа, — проворковал я, — простите, если мои люди испугали вас…
Ее губы приоткрылись, но она промолчала.
— Однако, по-моему, больше вас пугает то, что вы растратите вашу молодость в брачном союзе, подобном скорее смертным узам.
Она сидела за столом напротив меня, и я видел, как вспыхнуло ее лицо. Судорожно вздохнув, она отвела глаза.
— Я не стремлюсь овладеть вами, моя госпожа, мне лишь хочется подарить вам свободу.
Она продолжала безмолвствовать. Я видел, как вздымалась ее грудь, как, наверное, колотилось сейчас сердце под ее тонкой кожей.
Я окинул небрежным взглядом расставленные на столе яства и со вздохом заявил:
— У меня вдруг пропал аппетит. — Это не ложь — я позавтракал всего лишь с час тому назад.
Я пристально посмотрел ей в глаза. Она промокнула рот салфеткой:
— Как ни странно, я тоже не голодна.
Я распорядился убрать стол и повелительно отпустил слуг. Отдавая распоряжения, я не сводил с нее взгляда — как, впрочем, и в последовавшей за их уходом долгой тишине.
Она великолепна в новом наряде — легкий, прохладный шелк и теплая плоть.
Я опустился рядом с ней на колени, взял ее за руку. Снял лайковую перчатку. И невольно улыбнулся: на ее пальчике — присланный мной перстень, а не обручальное колечко.
Мои губы нежно коснулись тыльной стороны ее ладони… пробежали по костяшкам пальцев, переходя к их кончикам…
Я обхватил губами кончик ее пальца. Солоноватый привкус ее пота. Открыв рот, она судорожно сглотнула. Отдернула руку. Поднялась с кресла. Прошла к окну. Откашлялась. Задрожала, как листва на ветру.
Я вдохнул теплый ароматный воздух, наслаждаясь этим моментом. Это моя любимая часть игры обольщения. За мгновения до капитуляции, когда завоевание все еще в будущем, а не в прошлом. Когда время исполнено сладкой неопределенности.
Я подошел к ней сзади. Моя тень поднялась по ее платью, по оголенным плечам. Но я не коснулся ее. Не произнес ни слова. Просто замер в ожидании. Молча вздыхая.
Я мог овладеть ею сейчас, но это будет тусклый триумф. Она ведь не просто женщина… она олицетворяла владение Венеции. Подобно Елене Троянской. Запретный плод.
Похищение было дерзким — совращение будет сладким. И еще более сладким, если мне не придется ничего делать. Просто дождаться, когда этот бутон откроется солнцу.
Ее дыхание участилось, начало перемежаться громкими вздохами. Она повернулась, лицо побледнело, взгляд лихорадочно заблестел.
Я сделал шаг ей навстречу:
— Моя госпожа, вам нехорошо?
Она опустила веки, побледнела, начала падать. Мне на руки. Теплая тяжесть, бархатистая кожа. Направившись с ней к кровати, я заметил, как дрогнули и открылись ее темные глаза.
— У вас жар?
Оголенная белая шея, раскрылся цветок алых губ:
— Мне не…
— Надо позвать доктора.
— Нет! — хрипловато воскликнула она. — В этом нет необходимости.
Я озабоченно нахмурился. Коснулся порозовевших округлостей ее щек. Увлажненного жаркого лба.
Ее лицо приблизилось ко мне. Я почувствовал тепло ее дыхания.
— Я боюсь, что вы разболеетесь, миле…
Ее поцелуй не дал мне договорить. Наши губы слились, ее язык был подобен трепетному пламени.
Она обняла меня за шею и увлекла за собой, опускаясь на подушки. Со смехом я наблюдал, как она извивалась подо мной. Порой победы бывали чересчур легки.
Низко склонилась отягощенная фруктами ветвь. Плод настолько созрел, что сам падает вам в руки.
ДОРОТЕЯ
Черная ночь, порожденные бессонницей мысли терзали меня, копошились в мозгу, словно жуки в темноте… я спала с чудовищем… позволила себе сблизиться с убийцей. О чем я думала? Что я наделала? Как я могла, etc. etc? И все-таки это было так естественно, так неотвратимо, это было — ах, почему бы честно не признать? — просто восхитительно.
Голос, запросто отправлявший людей на смерть, восхищался моей красотой; руки, удушившие бессчетное множество жертв, нежно ласкали мое тело; и воля, воспламенившая огненным мечом всю нашу страну, завоевала мою собственную без малейшего усилия. Герцог настолько силен, что это пугало; но поверьте мне, его истинная сила исходила не от тех напряженных и гибких мышц, что так красиво вздымались под его кожей. Она крылась исключительно в его уме, в его натуре.
Половина кровати еще хранила его тепло; он только что выскользнул украдкой, решив, что я уснула. Вероятно, отправился устраивать очередные убийства или наслаждаться другими красотками; однако я вдруг поняла, что меня не слишком волнует ни то, ни другое. Что произошло со мной?
Ах, сейчас я жалею, что так легко сдалась; однако я испугалась, искренне испугалась, что он, отужинав со мной, попросту уйдет, а утром благородно передаст меня в руки венецианского эскорта. И с чем бы тогда я осталась? Скованная узами унылого брака, вечно сожалеющая о той возможности, которой я позволила ускользнуть из моих украшенных кольцами пальцев: подобно грубо разбуженному человеку, которого вырвали из великолепного сна, после чего он тщетно стремится вновь в него погрузиться.
Черная полночь, порожденные бессонницей вопросы. О чем я думала? Как я могла? Что я наделала? Что произошло со мной?
И ответы. Я вообще ни о чем не думала. Легко и почти не колеблясь. Я спасла себя от судьбы, которая хуже смерти. Я начала настоящую жизнь…
ЧЕЗАРЕ
Я пригладил бородку. Застегнул пуговицы. Прислонился к балкону и зевнул.
— Извините, господа, что заставил вас ждать. Но я чертовски устал. Видите ли, ночь прошла в наслаждениях.
Венецианский посол не отрывал пристального взгляда от принесенного им документа. Он огласил написанный там текст. Бумага в его руках дрожала. Дрожал и его голос:
— …оскорбление явно направлено как против важной персоны, так и против всего нашего государства, и вы можете представить, какое чувство породило сие деяние в наших душах, сознавая, что таков первый собранный нами плод, порожденный любовью и нашим уважением к вашей светлости.
— Гм-м. Кто это сочинил? Тут явно слегка хромает грамматика.
Посол промолчал. Агапито отрицательно покачал головой. Маненти продолжал безмолвствовать; его губы посинели.
Я склонился ближе к нему:
— Надеюсь, ваше правительство не подразумевает, что я имею какое-то отношение к… исчезновению этой дамы.
— Мы получили сведения. Нам известно, что это вы.
— У меня, как вы понимаете, нет ни малейшего недостатка в женском обществе, — заявил я, рассмеявшись прямо ему в лицо. — Чего ради стал бы я затрудняться похищением венецианской дамы, учитывая, что любая дама Романьи готова более чем щедро одарить меня своей симпатией?
— Мы получили сведения. Все похитители были испанцами.
— Неужели я единственный в Италии имею испанские корни? Кроме того, совершенно очевидно, что это чьи-то коварные происки. Похоже, кому-то взбрело в голову дискредитировать меня. Одному из наших врагов… дабы посеять раздор между нами. Что же им для этого могло понадобиться? Всего лишь нанять несколько испанцев. Похитить венецианскую даму. Чтобы все выглядело так, будто похищение организовано по моему приказу.
Подмигнув Агапито, я сделал невинное лицо и, развернувшись к Маненти, воздел к нему руки. Взывая к его пониманию.
Он упорно таращился в пол:
— Нам известно, что это были вы.
Я понизил голос и угрожающе прошипел:
— Разве вы имеете право выдвигать столь нелепые обвинения, если у вас нет доказательств?
— Мы найдем доказательства.
— Может, вы желаете обыскать дворец? Прошу вас, пойдемте со мной… Я покажу вам мои спальные покои. Леди, с которой я провел эту ночь, еще спит в моей кровати. Обессилела, бедняжка. Ее зовут, так уж случилось, Доротея. Прошу вас… вы сможете убедиться, эту ли леди вы ищете и…
Я увлек посла к двери. Он вырвался от меня, оправил свой камзол:
— Прошу вас, не оскорбляйте мои умственные способности. А также и добропорядочную даму. Я отлично знаю, что ее не может быть в вашей постели! Я доложу о ваших словах… и о ваших поступках… в Синьории.
И он удалился… не удосужившись даже поклониться на прощание.
Брови Агапито поползли вверх:
— Вот вам и дипломатия…
