ГЛАВА 10
К тому времени, как солнце вышло из-за горизонта, поля опустели. Те, кто разграбил винный склад, без сомнения, еще где-то валялись в глубоком пьяном сне. Гай выглянул за стену: от почерневшей земли лениво поднимался дым, обгоревшие деревья стояли черными палками, а в амбарах, точнее, в их остовах тлело запасенное на зиму зерно.
Пейзаж был странно спокойным, и даже птицы молчали. От этого спокойствия убийства и страдания прошлой ночи казались какими-то нереальными. Гай потер лицо, отвернулся и сошел по ступеням во двор.
Белые стены были покрыты бурыми потеками. По углам спеклись лужи крови; судя по отвратительным мазкам на земле, часть тел уже вытащили за ворота, чтобы свезти в ямы, как только найдутся телеги. Тела защитников положили на чистое полотно в прохладных комнатах, уважительно выпрямив руки и ноги. Остальные трупы просто сбрасывали в кучу, откуда конечности торчали во все стороны. Люди работали под крики раненых, которым зашивали раны или собирались что-то ампутировать.
Гая сжигал гнев, но излить его было не на кого. Его заперли в безопасной комнате, в то время как все, кого он любил, рисковали жизнью! Отец погиб, защищая семью и поместье. Конечно, Гай еще не оправился от операции, раны еще не зажили, но как они могли лишить его даже попытки помочь отцу! Когда Кабера подошел к нему, чтобы выразить сочувствие, Гай упрямо молчал, пока тот не ушел. Он устало сидел и просеивал песок пальцами, вспоминая слова, сказанные Тубруком много лет назад. Наконец Гай понял их значение. Это его земля.
Подошел раб — Гай не знал его имени, но, судя по ранам, он тоже стоял на стенах.
— Мы вынесли все трупы за ворота, хозяин. Найти для них телеги?
К Гаю в первый раз обратились не по имени. Гай заставил лицо окаменеть, чтобы не показать удивления. От боли в душе его голос звучал глухо, как из глубокой ямы.
— Принеси лампового масла. Я сожгу их прямо на месте.
Раб склонил голову и побежал за маслом. Гай вышел за ворота и посмотрел на уродливую массу трупов. Картина была мрачная, но Гай не нашел в себе сочувствия. Все они сами выбрали такую смерть, когда напали на поместье.
Он вылил на кучу масло, покрывая туловища и лица, открытые рты и немигающие глаза. Потом поджег, но не смог смотреть, как они горят. От запаха дыма вспомнился ворон, которого они с Марком когда-то поймали. Гай подозвал к себе другого раба.
— Возьми бочки из запасов и жги их, пока не превратятся в пепел, — мрачно сказал он.
Когда жар усилился, Гай пошел в дом, и запах последовал за ним будто обвиняющий перст.
На большой кухне он нашел Тубрука. Тот лежал на боку, впившись зубами в кусок кожи, пока Кабера ощупывал кинжальную рану у него в животе. Гай постоял немного, но никто не сказал ни слова. Тогда он двинулся дальше и увидел повара, сидящего на пороге с окровавленным топором. Отец нашел бы нужные слова, чтобы подбодрить этого несчастного и растерянного человека, но внутри Гая ничего не осталось, кроме холодной ярости. Он переступил через повара, который продолжал смотреть в пустоту, словно не заметил его. Гай остановился. Если так поступил бы отец, так сделает и он.
— Я видел, как ты дрался на стене, — сказал он повару. Его голос наконец стал сильнее и тверже.
Повар кивнул, немного оживился и даже попытался встать.
— Да, хозяин. Я много убил, только скоро потерял счет.
— Что ж, я только что поджег сто сорок девять трупов, так что, думаю, ты не подкачал, — сказал Гай, пытаясь улыбнуться.
— Да! Мимо меня не пробился ни один. Мне никогда так не везло. Наверно, за мной смотрели боги. За всеми нами.
— Ты видел, как погиб мой отец?
Повар встал и поднял руку, будто собираясь положить ее на плечо мальчику, но в последний момент передумал и вместо этого сокрушенно ею взмахнул.
— Да, видел. Он забрал много людей с собой и еще больше убил до того. Вокруг него были горы трупов. Он был храбрым и хорошим человеком.
Добрые слова вывели Гая из равновесия, и он сжал челюсти. Задушив в себе прилив горя, он благожелательно произнес:
— Я знаю, он бы гордился тобой. Я видел, ты распевал песни.
К его удивлению, повар залился краской.
— Да. Я наслаждался боем. Хотя вокруг была кровь и смерть, все было просто. Убивай всех, кого видишь. Я люблю, когда все просто.
— Я понимаю, — сказал Гай, выдавив из себя слабую улыбку. — А теперь отдохни. Кухни открыты, скоро сюда принесут суп.
— Кухни! А я тут расселся! Побегу, хозяин, а то суп будет никуда не годный!
Гай кивнул, и повар убежал, забыв у порога свой огромный топор. Гай вздохнул. Увы, его собственная жизнь не так проста, и он не может с такой легкостью снять одну маску и надеть другую.
Он так задумался, что не заметил, как повар вернулся.
— Твой отец тоже тобой бы гордился. Тубрук говорит, ты спас его, а ведь ты ранен. Я бы гордился, если бы у меня был такой сильный сын.
На глаза Гаю навернулись непрошеные слезы, и он отвернулся, чтобы скрыть их. Сейчас не время расклеиваться: поместье разорено, зимние запасы сгорели.
Гай пытался занять себя хозяйственными мелочами, но то и дело вспоминал о своей потере, и от чувства беспомощности и одиночества слезы выступали еще сильнее.
— Эй, есть там кто? — раздался жизнерадостный голос за воротами.
Гай заставил себя собраться. Он хозяин поместья, сын Рима и своего отца, и не опозорит его память. Гай поднялся по ступеням на стену, почти не обращая внимания на окруживших его ночных призраков. В ярких лучах солнца они совсем утратили связь с реальностью.
Сверху Гай увидел бронзовый шлем офицера на красивом мерине, беспокойно бившем по земле копытом. Офицера сопровождал контуберний из десяти легионеров, все в полном вооружении. На вид стройному и загорелому офицеру было около сорока.
Он поднял глаза и кивнул Гаю:
— Мы увидели, что у вас пожар. Приехали проверить, не рабы ли. Вижу, у вас были неприятности. Меня зовут Тит Приск. Я центурион легиона Суллы, который только что благословил город своим присутствием. Мои люди обследуют территорию, чтобы помочь с расчисткой поместий и казнить беглых рабов. Я могу поговорить с хозяином?
— Это я, — ответил Гай. — Откройте ворота! — крикнул он.
Его слова сделали то, что оказалось не под силу всем ночным мародерам, и тяжелые ворота отодвинулись, впуская солдат.
— А вам, похоже, пришлось несладко, — сказал Тит, и его голос утратил жизнерадостность. — Я должен был догадаться по куче трупов, но… Много людей потеряли?
— Было дело. Главное, мы удержали стены.
Как город? Гай не знал, о чем теперь говорить. Неужели вести светскую беседу?
Тит спешился и вручил поводья одному из своих людей.
— Рим стоит, господин, хотя сгорели сотни деревянных домов и на улицах несколько тысяч мертвых. Пока что порядок восстановлен, но выходить на улицу после заката небезопасно. Сейчас мы ловим всех рабов, каких находим под Римом, и распинаем каждого десятого в назидание — приказ Суллы.
— Из тех, кого поймали на моей земле, казните каждого третьего. Я куплю новых, когда все успокоится. Я не хочу, чтобы хоть кто-то из тех, кто пошел на меня прошлой ночью, избежал наказания.
Центурион секунду неуверенно смотрел на него.
— Прошу прощения, господин, но имеешь ли ты право давать такой приказ? Прости мою настойчивость, однако при подобных обстоятельствах… Может ли кто-то подтвердить твои слова?
В Гае вскипел гнев, но потом он представил себе, как выглядит. Он еще не успел вымыться после того, как Луций и Кабера заново зашили и забинтовали рану. Он стоял перед офицером весь в грязи и крови, неестественно бледный, и даже не знал, что его голубые глаза покраснели от маслянистого дыма и слез. Только то, как он держал себя, не позволяло бывалому вояке вроде Тита отшлепать наглого мальчишку. В его манере действительно было что-то особенное, хотя Тит и сам не понимал что. У него просто возникло ощущение, что этому мальчику лучше не перечить.
— На твоем месте я поступил бы так же. Я позову своего управляющего, если лекарь уже закончил с ним.
С этими словами Гай отвернулся и пошел прочь. Вежливый хозяин предложил бы людям угощение, но Гая раздражало, что ему приходится звать Тубрука и что-то доказывать, и он оставил солдат за воротами.
Тубрук, к счастью, успел вымыться и одеться в чистое. Его забинтованные раны были спрятаны под темной шерстяной туникой и кожаными браками. Увидев легионеров, он улыбнулся: в мир возвращается порядок.
— Вы здесь одни? — спросил он без вступлений и объяснений.
— Э-э, нет, но… — начал Тит.
— Хорошо. — Тубрук повернулся к Гаю. — Господин, я предлагаю вот что: пусть эти люди сообщат своим, что задержатся. Нам нужны руки, чтобы привести поместье в порядок.
Гай проигнорировал выражение лица Тита и невозмутимо ответил:
— Верно, Тубрук. Да и Сулла послал их, чтобы помогать с расчисткой поместий. У нас хватает работы.
Тит снова открыл рот:
— Но послушайте…
Тубрук обратился к нему:
— Можете сами это и сообщить. А остальным пара часов работы не будет в тягость. Я уверен, Сулла не хотел бы, чтобы вы оставили нас в развалинах.
Они посмотрели друг на друга. Тит вздохнул и поднял руку, чтобы снять шлем.
— Еще никто не уличил меня в лени, — пробормотал он и, выбрав одного из легионеров, кивком указал на поля. — Иди обратно, к остальным контуберниям. Скажи всем, что я задержусь здесь на несколько часов. Если поймают беглых рабов, скажи, каждого третьего, понял?
Солдат радостно кивнул и отправился прочь.
Тит начал расстегивать нагрудник.
— Так с чего моим ребятам начинать?
— Займись ими, Тубрук. Я пойду проверю, как остальные.
Уходя, Гай резко сжал плечо Тубрука. Сейчас ему хотелось надолго уйти в лес или посидеть в одиночестве у реки, разобраться в своих мыслях. Но все это потом, когда он поговорит с каждым мужчиной и каждой женщиной, которые прошлой ночью защищали семью. Его отец сделал бы то же самое.
Когда Гай проходил мимо конюшни, из темноты до него донесся всхлип. Он замер: стоит ли нарушать чье-то уединение? Горевал не только он один. У погибших остались друзья и родные, которые не ожидали, что встретят утро без них. Гай постоял еще немного, чувствуя маслянистую вонь подожженных им трупов, и вошел в прохладную тень между стойлами. Кто бы это ни был, теперь Гай отвечает за горе этого человека и должен разделить его ношу. Отец понимал это, и именно потому поместье всегда процветало.
Глаза Гая долго привыкали к полутьме после яркого утреннего солнца. Он всматривался в каждое стойло, пытаясь определить, откуда доносятся звуки. В конюшне было всего две лошади. Когда он протянул руку и погладил их по мягким мордам, они отозвались тихим ржанием. Из-под его ноги с шумом покатился камешек, и всхлипывание прекратилось, словно плачущий задержал дыхание. Гай замер, как учил его Рений, пока не услышал, где прозвучал новый вдох.
В грязной соломе у каменной стены сидела Александрия, плотно прижав колени к подбородку. Она подняла глаза, когда Гай подошел ближе, и тот различил дорожки от слез на грязном лице. Она ведь почти его возраста, может, на год старше, вспомнил он. А еще ее побил Рений, за что Гай по-прежнему чувствовал себя виноватым.
Гай вздохнул, не зная, что сказать. Шагнул вперед и сел рядом с ней, не слишком близко, чтобы девушка поняла — ей никто не угрожает. Тишина успокаивала, да и в самой конюшне с ее запахами Гаю всегда становилось как-то легче. В детстве он тоже здесь прятался от неприятностей или наказания. Гай погрузился в воспоминания, и молчание не казалось ему неловким. Тишину прерывали только движения лошадей и всхлипы, которые Александрии не всегда удавалось сдержать.
— Твой отец был хорошим человеком, — наконец прошептала она.
Гай подумал, сколько еще раз он сегодня это услышит и как все это вынести. Он молча кивнул.
— Мне очень жаль, — сказал он и скорее почувствовал, чем увидел, как она приподнимает голову, чтобы посмотреть на него.
Гай знал, что Александрия тоже убивала рабов, он видел ее в крови во дворе, когда выходил прошлой ночью. Он понимал, почему она плачет, и хотел утешить ее, но эти слова как будто прорвали в нем плотину горя, и его собственные глаза заполнились слезами. Лицо Гая исказилось от боли, и он опустил голову на грудь.
Александрия изумленно посмотрела на него, широко раскрыв глаза, а потом, не задумываясь, потянулась к нему.
Так они и обнимали друг друга в темноте, в маленьком омуте горя посреди солнечного мира, где жизнь продолжалась. Александрия гладила его другой рукой по волосам и шептала ему слова утешения, а Гай снова и снова просил прощения у нее, у своего отца, у мертвых, у тех, кого он сжег.
Когда Гай выплакался, она разжала объятия, но в последний момент, пока он еще был совсем близко, она легонько прижалась губами к его губам. Гай немного вздрогнул. Девушка отстранилась, снова обняла себя за колени, и ее лицо загорелось румянцем, хотя в темноте этого не было видно. Александрия чувствовала, что он смотрит на нее, но не могла заставить себя поднять глаза.
— Почему ты?.. — пробормотал он охрипшим от слез голосом.
— Не знаю. Просто стало интересно, как это будет.
— И как это было? — спросил он, и его голос от неожиданности стал звонче.
— Ужасно. Кто-то должен научить тебя целоваться.
Гай ошеломленно посмотрел на нее. Несколько мгновений назад он страдал от горя, а теперь увидел под грязью, прилипшими соломинками и запахом крови — и за ее собственной грустью — удивительную девушку.
— Я могу учиться весь оставшийся день, — тихо сказал он, запинаясь, с трудом проталкивая слова сквозь сжавшееся от волнения горло.
Она покачала головой.
— У меня работа. Я должна быть на кухне.
Плавным движением Александрия поднялась с корточек и выбралась из стойла. Казалось, она вот-вот уйдет, больше не сказав ни слова. Вдруг задержалась и посмотрела на него.
— Спасибо, что пришел за мной, — сказала она и вышла на солнце.
Гай проводил ее взглядом. Поняла ли она, что он еще никогда не целовался? На его губах все еще оставалось ощущение ее губ, словно печать. Неужели это и вправду было ужасно? Он опять представил себе ее гордую осанку, когда она выходила из конюшни. Александрия — как птица со сломанным крылом, но крыло со временем заживет, если у нее будут дом и друзья. Гай понял, что заживет и его печаль.
Когда Гай вошел в комнату, Марк и Тубрук смеялись над чем-то, что сказал Кабера. При виде Гая все замолчали.
— Я пришел… поблагодарить тебя. За то, что ты сделал на стенах, — начал Гай.
Марк оборвал его, подходя ближе и хватая его за руку.
— Не смей меня ни за что благодарить! Я в таком долгу перед твоим отцом, какой никогда не смогу отдать. Мне очень жаль, что он в конце погиб.
— Мы выстояли. Моя мать жива, я тоже. Я знаю, если бы он мог, то снова поступил бы так же. Тебя ранили?
— Под конец. Но ничего серьезного. Они не успевали до меня добраться! Кабера говорит, я буду великим воином.
Марк расплылся в улыбке.
— Если не даст себя убить, конечно. Это немного осложнит дело, — пробормотал Кабера, натирая воском деревянную часть лука.
— Как Рений? — спросил Гай.
Оба замялись, особенно Марк. Они что-то скрывают, подумал Гай.
— Он будет жить, но поправится не скоро, — сказал Марк. — В его годы заражение может быть смертельным. Хотя Кабера говорит, что он выкарабкается.
— Да, — твердо сказал Кабера.
Гай вздохнул и сел.
— Что теперь будет? Я слишком молод, чтобы занять место отца, чтобы представлять его интересы в Риме. Если честно, я бы хотел не только управлять поместьем, но я так и не успел узнать о его остальных делах. Я не знаю, кто распоряжался его деньгами и где лежат бумаги на землю. — Он повернулся к Тубруку. — Ты кое-что из этого знаешь, и я хотел бы доверить тебе управление капиталом, пока не повзрослею, но что мне делать теперь? Все так же нанимать учителей себе и Марку? Моя жизнь впервые стала зыбкой, и я не знаю, куда идти.
Выслушав его тираду, Кабера перестал полировать лук.
— Рано или поздно такое чувство появляется у каждого. Ты думаешь, в детстве я знал, что окажусь здесь? Жизнь любит делать неожиданные повороты. И я бы не хотел другого, хотя иногда это очень больно. Будущее и так во многом предопределено. Хорошо, что мы не в курсе всех подробностей, а иначе жизнь стала бы серой, скучной и похожей на смерть.
— Тебе просто нужно быстро всему научиться, — с энтузиазмом подхватил Марк.
— В такое-то время? Кто будет меня учить? Сейчас не время покоя и изобилия, когда на мою неопытность в политике могли бы не обратить внимания. Отец всегда говорил мне об этом. Он говорил, что Рим полон волков.
Тубрук мрачно кивнул.
— Я сделаю, что смогу, но некоторые уже наверняка ищут пострадавшие поместья, чтобы купить их подешевле. Сейчас не время оставаться без защиты.
— Но я знаю слишком мало, чтобы нас защищать! — не унимался Гай. — Например, сенат может забрать все, чем я владею, если я не буду платить налоги, но как их платить? Где деньги, как их брать и сколько? Как зовут отцовских клиентов? Вы понимаете?
— Успокойся, — сказал Кабера, снова принимаясь медленно полировать лук. — Лучше подумай. Давай начнем с того, что у тебя есть, а не с того, чего ты не знаешь.
Гай сделал глубокий вдох и снова пожалел, что рядом нет отца, который держался в жизни уверенно и прочно, как скала.
— У меня есть ты, Тубрук. Ты знаешь поместье, но больше ничего. Мы все ничего не знаем о политике и о реальной жизни в сенате.
Он снова посмотрел на Каберу и Марка.
— У меня есть вы двое и еще Рений, но никто из нас даже не заходил в палаты сената, а союзники моего отца нам чужие.
— Сосредоточься на том, что у нас есть, а иначе ты впадешь в отчаяние. Ты уже назвал пару неплохих людей. Даже армии начинались с меньшего. Что еще?
— Моя мать и ее брат Марий, хотя отец всегда говорил, что он самый матерый волк из них всех.
— Сейчас нам как раз и нужен самый матерый волк. Тот, кто разбирается в политике. Он твоя кровная родня, ты должен пойти к нему, — тихо сказал Марк.
— Я не знаю, могу ли ему доверять, — уныло сказал Гай.
— Он не оставит в беде твою мать. Он должен помочь тебе удержать контроль над поместьем, хотя бы ради нее, — объявил Тубрук.
— Это верно. У него дом в Риме, я бы мог приехать туда. Помощи искать больше негде, так что без него не обойтись. Правда, я почти не знаю его. С тех пор как моя мать заболела, он редко бывал в поместье.
— Не важно. Он не отправит тебя прочь, — спокойно сказал Кабера, меряя взглядом лук, доведенный до блеска.
Марк бросил на старика острый взгляд.
— Ты очень уж уверен, — сказал он.
Кабера пожал плечами:
— В этом мире ни в чем нельзя быть уверенным.
— Тогда решено. Я пошлю вперед себя гонца и навещу дядю, — сказал Гай и немного повеселел.
— Я с тобой, — быстро добавил Марк. — Ты еще не оправился от ран, а в Риме сейчас, знаешь ли, не очень безопасно.
Гай впервые за этот день по-настоящему улыбнулся.
Кабера пробурчал себе под нос:
— А я, между прочим, пришел в эту страну, чтобы посмотреть на Рим. Я жил в горных селениях и в своих странствиях видел племена, которые еще в древности считали вымершими. Я думал, что видел все, но мне всегда говорили, что до смерти я должен побывать в Риме. Я говорил им: «Как красиво это озеро!», а они отвечали: «Видел бы ты Рим!» Говорят, это дивное место, центр вселенной, а моя нога ни разу не ступала в его пределы.
Юноши улыбнулись хитрости старика.
— Конечно, ты пойдешь с нами. Я считаю тебя другом дома. Клянусь честью, тебя всегда приветят там, где привечают меня, — ответил Гай официальным тоном, словно давал клятву.
Кабера отложил лук и встал, протянув руку. Гай крепко ее пожал.
— И тебя приветят у костров моей родины, — сказал Кабера. — Мне нравится здешний климат и здешние люди. Думаю, мои странствия еще чуть-чуть подождут.
Гай отпустил руку Каберы, и лицо его стало задумчивым.
— Мне нужно собрать вокруг себя верных друзей, чтобы продержаться первый год на плаву. Как говорил мой отец, политика — это как ходить босиком по гадючьему гнезду.
— Похоже, он умел красочно выражаться и был не очень высокого мнения о своих коллегах, — хихикнул Кабера. — Мы будем ходить осторожно и при необходимости наступать им на головы.
Все четверо улыбнулись и почувствовали силу, которая исходит от такой дружбы независимо от разницы в возрасте и происхождении.
— Я бы хотел взять Александрию, — неожиданно добавил Гай.
— Ух ты, эту смазливенькую? — радостно отозвался Марк.
Гай почувствовал, что его щеки краснеют, и понадеялся, что это не очень заметно. Судя по выражениям лиц остальных, надеялся он зря.
— Тебе придется меня с ней познакомить, — сказал Кабера.
— Знаешь, Рений побил ее за то, что она отвлекала нас во время тренировки, — продолжал Марк.
Кабера поцокал языком.
— Умеет он настроить против себя! Прекрасные женщины — радость жизни…
— Послушай, я… — начал Гай.
— Да, конечно, тебе она нужна, чтобы следить за лошадьми и тому подобное. Вы, римляне, так обращаетесь с женщинами, что я удивляюсь, как ваш народ еще не вымер.
Гай быстро ушел, а его друзья все еще смеялись.
Гай постучал в дверь комнаты, куда положили Рения. Сейчас тот был один, хотя Луций часто заходил проверить зашитые раны. В комнате было темно, и сначала Гай подумал, что старик спит.
Он повернулся, чтобы уйти и дать Рению отдохнуть, но тот прошептал:
— Гай? Я так и знал, что это ты.
— Рений! Я хотел поблагодарить тебя. — Гай подошел к кровати и пододвинул стул.
Глаза Рения были открытыми и ясными. Гай посмотрел ему в лицо и удивленно заморгал. Наверное, дело было в слабом освещении, но Рений выглядел моложе. Нет, конечно, это невозможно, и все-таки глубоких морщин стало меньше, на висках появилось несколько черных волосков, правда, почти невидимых при таком освещении, но в седине заметных.
— Ты выглядишь… неплохо, — заставил себя сказать Гай.
Рений иронично хмыкнул.
— Кабера исцелил меня, прямо чудо какое-то. Он сам удивился больше других, сказал, что это судьба, раз он так на меня подействовал. Если честно, я вполне окреп, хотя левая рука все так же не слушается. Луций хотел ее отрезать, чтобы не болталась. Я… может, и позволю ему, когда остальное залечится.
Гай слушал его молча, загоняя внутрь болезненные воспоминания.
— Всего пару дней, а столько всего произошло! — сказал он. — Я рад, что ты не уехал.
— Я не смог спасти твоего отца. Я был слишком далеко и сам на последнем издыхании. Кабера сказал, что он умер мгновенно, от меча в сердце. Скорее всего, он даже этого не осознал.
— Я все понимаю, можешь не говорить. Я знаю, он не мог не стоять на стене. Я тоже, но меня оставили в комнате и…
— Но ты все равно выбрался, правда? Я рад, что так получилось. Тубрук говорит, ты спас его в самом конце, как… как резервный отряд.
Старик улыбнулся и закашлялся. Гай терпеливо ждал, пока приступ не закончится.
— Это я приказал не пускать тебя. Ты был слишком слаб для долгого боя, и отец согласился. Он хотел тебя защитить. И все-таки я рад, что ты под конец выбрался.
— Я тоже. Я бился рядом с Рением! — сказал Гай, и, хотя он улыбался, его глаза заполнились слезами.
— Я всегда бьюсь с Рением, — пробормотал старик. — И петь песни тут совершенно не о чем.
