Глава 17
БОГ НАКАЗАЛ МЕНЯ

Мы с отцом Филом пошли прогуляться сегодня утром. Это была наша первая совместная прогулка и, вероятно, последняя. По крайней мере один священник должен находиться в приходском доме в любой час дня и ночи на случай, если кому-нибудь понадобится причаститься перед смертью или срочно исповедоваться. Отец Худек обычно отсутствует, так что нам с отцом Филом редко представляется возможность выйти из дома вместе.

Сегодня, однако, мы получили такую возможность, поскольку отец Эд Коул приехал за денежными пожертвованиями для миссий. Он сказал, что собирается провести остаток утра за чтением, и потому мы, два молодых священника, отправились на прогулку солнечным утром понедельника.

Мы беседовали на самые разные темы. Отец Фил страстно мечтает о своем собственном приходе, но думает, что мечте не суждено сбыться еще много лет. Я знаю, что могу получить приход уже через несколько недель, и нисколько не стремлюсь к этому — о чем, впрочем, я не сказал отцу Филу.

Среди всего прочего мы обсуждали вопрос, что значит быть священником (возможно, единственный по-настоящему важный вопрос, затронутый нами в сегодняшней беседе). Отец Фил видит в священнике в первую очередь главу маленькой общины верующих. Он хочет быть именно духовным лидером, хотя он выразился иначе. Я же придаю больше значения священной природе призвания.

— В конце концов, — сказал я, — священник, живущий один на далеком пустынном острове, остается священником. Разве он падает в глазах Бога, если оставляет мир ради служения Богу?

— Правильнее сказать «мир людей», — заметил отец Фил.

Я сказал «по-настоящему важный вопрос», но на самом деле все это было совершенно не важно. То есть сама тема, безусловно, важная, но мы не могли сказать ничего существенного. И мы оба были правы — и готовы признать, что оба правы. Будь с нами отец Худек, он наверняка высказал бы еще какое-нибудь мнение по данному вопросу, уж не знаю, какое именно. Сказал бы, например, что предназначение священника состоит в сборе средств для строительства новых школ, или в приобщении верующих святым тайнам, или в любой из дюжины других обязанностей.

Сейчас, когда я получил время хорошенько поразмыслить над нашим разговором, я уверен в одном: что́ ты считаешь самым важным в предназначении священника, зависит от его местонахождения. Мой священник — на необитаемом острове, не в приходе. А приходский священник отца Фила — не на необитаемом острове. Отец Луи находится еще где-то и так далее.

Я начал писать об этом с целью рассказать, чем закончилось дело. Отец Фил говорил вещи, которые следовало бы говорить мне, и испытывал чувства, которые следовало бы испытывать мне. Мы оба играли не свои роли (как выразился бы актер). Но жизнь — не телесериал, и наш разговор стал полезным напоминанием об этом.

На обратном пути к приходскому дому отец Фил остановился и указал на церковный шпиль, возносящий к чистому голубому небу сверкающий золотой крест:

— Гляньте, Крис, — правда, вдохновляющее зрелище? Всякий раз, когда я вижу его, мне хочется громко восславить Господа.

Я не испытывал подобных чувств, хотя знал, что должен бы испытывать. И все же слова отца Фила пробудили во мне смутные воспоминания: однажды в прошлом что-то возбуждало во мне подобные чувства. Мне потребовался не один час, чтобы вспомнить, что именно. В конце концов я осознал: слова отца Фила произвели на меня столь сильное впечатление, поскольку я сейчас подошел к описанному ниже эпизоду своей частной и, вероятно, бесполезной хроники — правдивой истории своей жизни, которую я рассказываю сам себе каждый вечер, когда почти все ребята расходятся по домам после занятий в Молодежном центре и мы собираемся закрываться. Тогда это значило для меня очень много и по-прежнему значит. Однако словами этого не выразить, и я прекрасно понимаю, что никакие мои слова не заставят никого — даже человека в черном, пишущего сии строки, — испытать чувства, которые владели мной тогда.

Когда мы с Новией поднялись на борт «Кастильо бланко», мы не бросились сразу же на поиски тайного укрытия женщины или спрятанного там золота. В первую очередь меня интересовал сам корабль — легко ли Бутон управляется с ним, и легок ли он в управлении.

Бутон очень хвалил галеру, но не команду, которую дал ему Ромбо.

— Вы без оружия, — заметил я.

— Мои пистоли в каюте, капитан. Я решил, что пистоль мне не нужен.

— Вы правы. Вам нужны два. Два по меньшей мере. Ступайте в каюту и возьмите пистоли. Три было бы лучше.

Когда он удалился, Новия сказала: «Мои пистоли при мне, Крисофоро», — а я выразил надежду, что ей не придется ими воспользоваться.

— Перво-наперво мы объясним людям положение дел, — сказал я Бутону, когда он возвратился с оружием. — Если мы растолкуем все доходчиво, нам не придется опасаться, что они набросятся на нас всем скопом. Если вы увидите, что кто-нибудь удирает, тресните его плашмя саблей по заднице. Если кто-нибудь ударит вас или вытащит нож — или хотя бы попытается, — убейте его. Я буду рядом с вами, и, надеюсь, вы будете рядом со мной. Мы быстро убиваем парня, швыряем за борт — и возвращаемся к нашим баранам. Все ясно? Мы не даем людям времени обсудить произошедшее.

Бутон собрал всю вахту на юте и выстроил у гакаборта. Я сказал примерно следующее, только на своем посредственном французском:

— Друзья, мы идем в Порт-Рояль, чтобы продать там «Розу» и груз, находящийся у нее на борту. Когда мы все продадим, каждый получит кучу денег.

Раздались ликующие возгласы.

— Однако мы не станем продавать этот корабль. Он быстроходный, и мы сделаем его еще быстроходнее. Если использовать его правильно, он принесет нам в десять раз больше денег, чем мы выручили бы за него на аукционе. Дело в том, что его нужно правильно использовать. Мы не можем пойти на нем на захват испанского галеона, даже если «Магдалена» проведет бо́льшую часть боевых действий. Значит, нам нужны только скорость и маневренность. Кто-нибудь хочет возразить?

Никто не хотел.

— Отлично. Мы проведем небольшие учения. Я и Бутон будем носиться по палубе, выкрикивая команды зверским голосом, пытаясь заставить вас делать все лучше и быстрее. Если вам это не нравится, я вас не виню. На меня часто орали, и мне это никогда не нравилось. Но офицеры, оравшие на меня, хотели спасти меня от смерти. Если корабль не действует быстро и четко, вся команда идет ко дну. Это справедливо и для «Кастильо бланко». Мы правильно управляемся с ним — или все мы идем ко дну. Либо болтаемся на виселице. Я пират, а потому живу с петлей на шее. И вы тоже живете с петлей на шее, все до единого. Чувствуете?.. А теперь все по местам! Живо!

Затем мы шли галсами, делали повороты через фордевинд и так далее. Мы сворачивали паруса и распускали паруса. Поначалу мы с Бутоном приказывали людям спускаться с мачт, когда корабль давал крен при повороте, но они освоились наверху быстрее, чем я ожидал. Мы продолжали в таком духе до окончания вахты, а потом проделали все то же самое с другой вахтой, в то время как освободившиеся матросы стояли в сторонке и насмехались над товарищами. Хорошо, что нам не пришлось никого убивать.

Еще хорошо было то, что последний час второй вахты Я стоял у штурвала. Я хотел проверить, как судно слушается руля, и оно оказалось легким в управлении, как спортивный автомобиль. Какой корабль! Я выкрикивал команды: «По местам!», «Приготовиться к повороту оверштаг!» и так далее. Наконец я крикнул:

— Мистер Бутон! Поднять черный флаг!

Несмотря на свои внушительные габариты, он взлетел на ют и запрыгнул в сигнальную будку с проворством мальчишки, и не успел я глазом моргнуть, как флаг уже поднимался на фале. К тому времени задул крепкий ветер, и я стоял у штурвала, глядя на хлопающий у верхушки мачты флаг, и вся команда дружно кричала «ура!». Тогда я был счастлив как никогда в жизни.

Мы пообедали в восемь склянок — Бутон, Новия и я сидели за маленьким столиком, о котором говорил дон Хосе. Пища была гораздо лучше той, какой мы с Новией питались обычно, и мы поели с великим удовольствием. Ничто не возбуждает аппетит лучше, чем теплое солнце, соленый воздух да свежий ветер.

Глядя на вкусные блюда, я вдруг вспомнил толстую кухарку в Испании, прогнавшую меня от дома. Я спросил у Новии, хорошо ли она стряпала и легко ли с ней работалось. Новия ответила отрицательно, но не пожелала разговаривать о ней. Я бы не стал упоминать здесь об этом, если бы не события той ночи.

После обеда мы с Бутоном спустились в трюм и заглянул в парусную кладовую. Там хранились лиселя для всех парусов на корабле, парусный инструмент и много запасной парусины. Все было совсем новым. Как я уже говорил, я влюбился в «Кастильо бланко» с первого взгляда, и мне доставляло удовольствие просто смотреть на корабельное имущество в его кладовой. Поднявшись обратно на палубу, я приказал двум мужчинам приступить к работе над кливером для одного из форштагов.

Наверное, здесь мне следует объяснить, что обе мачты имели наклон: фок-мачта — к носу, а грот-мачта — к корме. Как следствие, расстояние между их верхушками превышало расстояние между их основаниями. Когда мачты установлены с наклоном, каждая из них может нести больше парусов, и грот-мачта меньше загораживает ветер для фок-мачты на фордевинде. Но при наклонных мачтах требуется больше такелажа, причем более сложного, а значит, повышается вероятность того, что с ним возникнут проблемы. Наша фок-мачта имела два штага, один из которых тянулся к верхней оконечности грот-мачты, а другой к верхушке стеньги. Мы установили первый кливер на фор-стеньга-штаге.

Потом я взял ключи от кают и предоставил Бутону муштровать пушечные расчеты, пока мы обыскиваем корабль. В первую очередь мы заглянули в каюты, которые занимали чета де Сантьяго и Гусман с женой. Мне казалось, что, скорее всего, они спрятали бы деньги там, чтобы иметь возможность приглядывать за ними.

Я уже упоминал о малых размерах корабельных кают. Эти каюты оказались еще меньше. Многие стенные шкафы в богатых домах превосходят размерами те крохотные каморки под ютом. Мне там приходилось сильно пригибаться. Новия могла стоять в полный рост, но мне казалось, что гребенка у нее в волосах вот-вот зацепится за один из бимсов.

Несколькими ступенями ниже главной палубы находились две запертые двери, очень узкие и низкие. Одна вела прямо в крохотную каюту, принадлежавшую Гусманам, а другая — в коридор длиной в три-четыре шага и столь тесный, что я задевал плечами стены. Он вел в заднюю каюту, которую занимали де Сантьяго. Она была чуть больше, и в ней имелось два окна. (В каюте Гусманов было только одно.) Едва зайдя в нее, Новия твердо заявила:

— Здесь мы будем спать, Крисофоро.

— Да, конечно, — сказал я и сел, с наслаждением расправляя плечи после утомительной ходьбы внаклонку.

В каюте находился маленький стол, два кресла, несколько сундуков, комод и две узкие койки. Вся обстановка в каюте Гусманов состояла из двух коек, такого же комода и четырех сундуков, и то там было не развернуться.

— Когда прибудем в Порт-Рояль, — сказал я Новии, — я прикажу снести эту перегородку, чтобы у нас была одна большая каюта.

— И про дверь не забудь, Крисофоро.

— Точно. Надо сделать одну дверь вдвое шире, чем каждая из двух этих. Представляю, как они озвереют, вытаскивая отсюда этот стол.

— Он складывается.

Новия показала мне как и, пока я пробовал сам сложить стол, принялась шарить между бимсами. Я спросил, что она ищет.

— Шкатулку. Деревянную шкатулку для хранения денег, которая встает впритирку между бимсами. В промежутках между ними темным-темно, так? Темная шкатулка, высотой меньше толщины бимсов. Открываешь крышку и подставляешь сумку, чтобы монеты не рассыпались по полу. Я бы так поступила.

— Хорошо, — сказал я, — но сеньора Гусман не может там прятаться.

— Мы считаем, что на корабле находится женщина. Я тоже так считаю. Но вдруг мы ошибаемся? Что, если здесь нет никакой женщины?

— А что, если здесь нет никакой шкатулки, Новия?

— От тебя никакого проку. Если здесь нет шкатулки, значит, деньги спрятаны в другом месте. Надо подпалить дону Хосе ноги. — Она встала на цыпочки, чтобы пошарить в углу. — Ты говоришь, что женщина прячется там же, где спрятаны деньги. Зачем делать такой большой тайник?

— Чтобы там можно было много всего спрятать, полагаю. Серебряные слитки, например. Или серебряную и золотую посуду. Что-нибудь такое.

Новия поцеловала меня.

— Я тебя люблю, mi corazón, но ты ошибаешься. Подобные вещи он хранил бы в сундуке.

— Тогда давай заглянем в сундуки, — предложил я.

Мы так и сделали и нашли кучу одежды и немного драгоценных украшений. Потом заглянули в выдвижные ящики коек. К межкаютной перегородке был пристроен шкаф, высокий и широкий, но неглубокий — туда можно было повесить несколько костюмов и, возможно, поставить пару туфель.

— Сеньора Гусман оставила свое на виду. — Новия показывала мне ожерелье. — Так нам сказали. Ты его видел?

Я помотал головой.

— И я не видела. Вероятно, его взял один из твоих буканьеров.

Я пообещал спросить у Бутона.

Если я начну перечислять все места на корабле, которые мы обшарили, наверняка забуду упомянуть о нескольких. Поэтому просто скажу, что мы обыскали все места, какие только пришли нам в голову, причем многие из них — дважды. Мы не нашли ни женщины, ни денег.

Ни призрака, ни чудовища мы тоже не нашли.

Ближе к вечеру ветер стих, и мы провели собрание в капитанской каюте «Магдалены» — Бутон, Ромбо, Новия и я. Мы не станем продавать «Кастильо бланко», сообщил я, а оснастим его в Порт-Рояле дополнительными орудиями потяжелее, ну и еще кое-что поменяем. Я назначил Ромбо капитаном «Магдалены», а Бутона — старшим помощником на «Кастильо бланко». Я собирался быть капитаном «Кастильо бланко» — по крайней мере до тех пор, покуда мы не найдем женщину и деньги, а возможно, и дольше.

Уладив все вопросы, мы поужинали, выпили вина и стали рассказывать разные истории. Новия преподала Ромбо и Бутону небольшой урок испанского, и мы научили их испанской песенке.

Уже сгустилась ночная тьма, когда мы с ней взяли свои матросские сундучки, снова сели в тендер и двинулись обратно к «Кастильо бланко». К тому времени море стало зеркальным, и казалось, до звезд можно дотянуться багром. Бутон сидел за румпелем, а мы с Новией — в обнимку напротив него.

Поднявшись на палубу «Кастильо бланко», мы поприветствовали Буше, который исполнял обязанности вахтенного офицера, и спустились в нашу каюту, чтобы нацеловаться вволю. Мы уже раздевались, когда я вдруг застыл на месте, осененный внезапной догадкой.

— В чем дело, Крисофоро? Тебе что-то пришло в голову?

Возможно, мне следовало все сказать Новии тогда же, но у меня еще оставались сомнения, верна ли моя догадка. Я сказал лишь:

— Да. Я хотел спросить Бутона насчет побрякушек, которые сеньора Гусман оставила в каюте. Но забыл.

— Он уже спит, наверное.

— Да. Но Буше может знать.

Я снова натянул штаны, велел Новии надеть платье и высунулся из окна.

— Буше! Спуститесь сюда при первой же возможности. Прихватите фонарь.

Я едва успел пригладить волосы и стереть с лица следы помады, когда раздался стук в дверь. Я открыл, ожидая увидеть Буше, но на пороге стоял Бутон.

— Кто-то должен находиться на юте, — сказал он. — Я услышал ваш приказ и решил прийти сам.

Я сказал, что он поступил правильно (так оно и было) и мне желательнее поговорить именно с ним, а потом задал вопрос насчет драгоценностей.

— Я их не брал.

— Хорошо. Я вам верю. Вы знаете, кто взял?

Он помотал головой.

— Нам было запрещено притрагиваться к ним, хотя некоторые повертели побрякушки в руках. Ромбо отдал такой приказ. Он был уверен, что в каютах спрятано что-то ценное, что мы не нашли, и запер их до последующего тщательного обыска.

— Ясно.

— Позже он сам обыскал каюты, но ничего не нашел и снова запер двери. Я отдал вам ключи, капитан. Каюты были заперты, когда вы пришли?

— Oui, но драгоценностей там не было, — сказала Новия, зажигая свечи от фонарной свечи.

— Значит, мы столкнулись еще с одной тайной, — сказал я, переходя на испанский. — Но я позвал Бутона главным образом потому, что хочу, чтобы ты опробовала свои маленькие медные пистоли. Ты зарядила их довольно давно, и, возможно, порох отсырел. Морские брызги и все такое прочее. — Я снова перешел на французский. — Вы ведь знаете, как это бывает, мсье Бутон?

Мсье Бутон казался озадаченным, но кивнул.

— И я знаю. Свои пистоли я заряжал не так давно, но, возможно, они тоже не сработают. Мы будем стрелять по межкаютной перегородке — на вид она достаточно прочная. Потом мы все выпьем еще немного вина. Подите скажите Буше, чтобы он не тревожился, когда услышит несколько выстрелов. Потом возвращайтесь сюда. Вы выпьете с нами и поможете нам проверить оружие.

Когда он ушел, я перевел для Новии на испанский то, что сказал Бутону по-французски, хотя она наверняка поняла почти все. Я говорил довольно громко, но, закончив, придвинулся к ней вплотную и прошептал по-французски:

— Когда я выйду, сосчитай до десяти, а потом стреляй.

— Как скажешь, Крисофоро. — Она казалась такой же озадаченной, как Бутон.

Когда Бутон вернулся, я велел Новии вынуть из-за пояса один из маленьких пистолей. Она начала взводить курок, и я заставил ее повернуться и направить ствол в сторону открытого окна. Затем я вышел. Я уже снял обувь и старался ступать по возможности бесшумно. Я вставил ключ в замок второй двери еще прежде, чем маленький пистоль выстрелил.

Темноту в каюте рассеивал лишь свет звезд, проникавший в окно. Тем не менее я разглядел во мраке неясную фигуру значительно ниже меня ростом. Я мгновенно схватил таинственного незнакомца, предположив, что у него может быть пистоль или нож, которыми он воспользуется, коли я не помешаю.

Едва обхватив его руками, я понял, что это женщина, как и говорила сеньора де Сантьяго, причем молодая. Волоча ее по узкому коридорчику в нашу каюту, я сгорал от желания поскорее объяснить Новии и Бутону, какой я умный.

Потом Новия взвизгнула, а женщина, которую я втолкнул в каюту, залилась слезами. Ноги под ней подкосились, и она бессильно осела на пол перед Новией, жалобно стеная и всхлипывая.

Прежде я уже ошибся и тогда снова допустил оплошность. Новия, уже вытащившая из-за пояса второй пистоль, взвела курок и выстрелила, прежде чем я успел помешать ей. Однако я ударил ее по руке, и пуля прошла мимо цели. Треск выстрела заставил девушку, в которую целилась Новия, вскинуть голову, и я увидел ее лицо в свете свечей.

Мне потребовалась целая минута или больше, чтобы переварить увиденное. Это была Эстрелита.

Несколько опомнившись, я откупорил бутылку и налил себе вина. Но потом отдал бокал Эстрелите и велел Бутону (к тому времени он стоял между женщинами) усадить ее в кресло. Он так и сделал, а я усадил Новию в другое кресло, с гораздо большим трудом.

Задыхаясь от рыданий, Эстрелита проговорила:

— Простите меня, сеньора. Я глубоко, глубоко сожалею. Бог наказал меня.

— А я еще даже не начала! — Я совсем забыл про большой складной нож Новии, но он был у нее в руке.

Я велел обеим замолчать.

— Думаю, теперь я все понимаю, — сказал я женщинам. — Возможно, даже больше, чем вы обе. Посмотрим.

Я перешел на французский и сказал Бутону:

— Вы ничего не понимаете. Просто не можете понять.

Он пожал плечами, как умеют только французы:

— Сердечные дела? Ну, я пойду.

— Вы останетесь, — сказал я. — Я не уверен, что сумею справиться с ними обеими в одиночку, а вы уже видели многое. Вы намерены трепать языком?

Он энергично помотал головой:

— Ни в коем случае, капитан.

— Отлично. Мы всё объясним вам. Так будет лучше.

Новия неплохо знала французский и понимала разговорную речь, хотя иногда изъяснялась на французском с великим трудом. Но Эстрелита не знала по-французски ни слова, и потому мне приходилось переводить для нее, пока я не заставил делать это Новию. Все слова Эстрелиты мне приходилось переводить на французский. Подробности перевода с одного языка на другой быстро прискучили бы читателю, поэтому я опущу подобные детали, когда вернусь к описанию нашего разговора.