Назад: ЧАСТЬ VII СЕНТЯБРЬ 78 г. до Р. X. – ИЮНЬ 71 г. до P. X

ЧАСТЬ VIII

МАЙ 71 г. до Р. X. – МАРТ 69 г. до Р. X

Когда Гней Помпей Магн дошел до границы на реке Рубикон, он не остановил армию. Та часть Галльской земли, которой он владел, находилась в Италии, и он пойдет в Италию, что бы ни говорили законы Суллы. Его люди соскучились по своим домам. Большинство из них были ветеранами из Пицена и Умбрии. Возле галльского города Сена Помпей разместил их в большом лагере и приказал не расходиться без разрешения трибуна, а сам по Фламиниевой дороге с когортой пехотинцев продолжил путь в Рим.

Ответ пришел вскоре после того, как он начал долгий переход из Нарбона и дальше, через Альпы. И тогда он поразился своей беспросветной глупости. Трижды он получал специальное назначение: один раз от Суллы, дважды от Сената. Два раза как претор, один – как проконсул. Помпей знал, что он, несомненно, был Первым Человеком в Риме. Но он также не сомневался в том, что никто из влиятельных лиц никогда не признает подобного факта. Значит, ему нужно доказать это. И единственный способ добиться своего – это успех, настолько потрясающий в своей дерзости и до такой степени неконституционный, что после этого все будут просто вынуждены дать ему заслуженный титул Первого Человека в Риме.

Он, все еще всадник, заставит Сенат сделать его консулом.

Мнение Помпея о Сенате стремительно падало. Члены Сената сплошь продажны, купить их легче, чем пирожное в кондитерской. Инерция Сената была настолько монументальной, что он едва ли сумел бы отклониться от курса, чтобы сойти с пути собственного падения. Когда много лет назад Помпей Магн повел своих людей из Тарента в Рим, чтобы заставить Суллу разрешить ему отметить триумф, Сулла отступил! В то время Помпей не рассматривал случившееся в таком свете – таково было влияние Суллы на народ. Но теперь он понимал: в действительности та победа была важна для него, Магна, а не для Суллы. А Сулла – значительно более страшный враг, чем Сенат. В последний год, проведенный на западе, Помпей с явным недоверием следил за известиями об успехах Спартака. И хотя Спартак победил консулов Геллия и Клодиана, Помпей не мог поверить в степень их некомпетентности на поле боя. И все, что они могли сказать в свое оправдание, – это твердить о плохом качестве подготовки их солдат! Помпея так и подмывало написать им, что лично он мог бы командовать лучше, будь у него даже армия евнухов. Но Помпей сдержался. Нет смысла настраивать против себя людей, за которых уплачены большие деньги.

То, что он узнал в Нарбоне, только усилило его недоверчивость. Из писем от Геллия и Клодиана Помпей выяснил, что Сенат лишил их командования. А от Филиппа – что, пошантажировав Сенат и добившись назначения, одобренного Трибутным собранием, Марк Лициний Красс соблаговолил принять командование в кампании против Спартака и получил восемь легионов и многочисленную кавалерию. Когда-то, приняв участие в одной кампании вместе с Крассом, Помпей посчитал его полной посредственностью, равно как и его войско. Поэтому, получив известие от Филиппа, он только в отчаянии покачал головой. Крассу тоже не удастся одержать верх над Спартаком.

Когда Помпей покидал Нарбон, пришло последнее подтверждение его мнения: солдаты Красса оказались такими плохими, что он казнил каждого десятого! А это, как знал всякий командир из истории и руководств по военному делу, крайняя мера, ведущая к поражению, – она совершенно подавляет моральный дух армии. Ничто не может сделать смелыми трусов, которые заслужили децимации. И все же, неужели этот большой, неуклюжий Красс верит, будто подобное наказание в состоянии излечить его армию от трусости?

И Помпей Магн принялся фантазировать: как он вернется в Италию как раз вовремя, чтобы покончить со Спартаком. И из этой фантазии внезапно, как удар грома, возникла ИДЕЯ. Конечно же, Сенат на коленях будет умолять его принять еще одно специальное назначение – чтобы уничтожить Спартака. Но на сей раз Помпей будет настаивать, чтобы его назначили консулом. Только тогда он согласится. Если Красс сумел заставить народ утвердить его назначение, тогда как могут почтенные отцы-сенаторы надеяться, что устоят перед требованиями Гнея Помпея Магна? Звание проконсула (non pro consule, sed pro consulibus) больше уже его не удовлетворяло! Неужели он так и останется навсегда для Сената вечной рабочей лошадкой с полномочиями, далекими от истинной сенаторской власти? Нет! Больше – никогда! Теперь он был не против стать сенатором. Сперва – консул, потом – сенатор. Насколько он помнил, никому никогда не удавалось сделать этого. Это будет первый – небывалый! – случай, и таким образом Помпей продемонстрирует всему миру, что он – Первый Человек в Риме.

Преодолевая милю за милей по Домициевой дороге, он был до такой степени погружен в свои фантазии и имел настолько счастливый вид, что Варрон (как и другие) не мог понять, что у него на уме. Иногда Помпей порывался что-то сказать, потом передумывал, решая сохранить столь великолепный замысел в себе. Варрон и остальные вскоре все узнают сами.

Настроение радостного предвкушения не покидало его и после того, как новый переход через Альпы был осмотрен и вымощен, и армия спустилась в долину Салассов в Италийской Галлии и вышла на Эмилиеву дорогу. Помпей все насвистывал и чирикал блаженно. У небольшого городка Форум Попиллия, уже в самой Италии, его постиг ужасный удар. Помпей и его шесть легионов натолкнулись на беспорядочную толпу грязных людей, вооруженных кто чем. Было понятно, что это остатки войск Спартака. Окружить их и уничтожить было делом нетрудным. Тяжело было узнать, что Марк Красс уничтожил Спартака еще месяц назад. Война закончилась.

Разочарование Помпея было видно всем его легатам, которые догадались, что он напевал под нос всю дорогу, погруженный в грезы о том, что сразу же примет участие в следующей кампании. То, что он планировал требовать консульства из-за этой кампании, никому и в голову не приходило. Несколько дней Помпей был мрачным. Даже Варрон избегал его общества.

«Ах, – думал Помпей, – почему я не услышал об этом, пока был в Заальпийской Галлии? Я буду вынужден использовать тот же прием – якобы угрозу моей еще не распущенной армии. Некогда я привел свою армию в границы Италии вопреки конституции Суллы. А у Красса армия еще в боевом состоянии. Если бы я оставался в Заальпийской Галлии, я мог бы скрыться там, пока Красс не отпразднует свою овацию, а его войско вернется к гражданской жизни. Я мог бы использовать моих ручных сенаторов, чтобы заблокировать курульные выборы, пока я не предприму собственные шаги. Но я в Италии. Значит, на них должна воздействовать именно угроза моей армии».

За этими несколькими хмурыми днями последовало новое настроение. Помпей повел своих людей в лагерь в галльской Сене. Правда, он больше не насвистывал, однако и вид у него сделался менее мрачным. Поразмыслив, он задал себе очень важный вопрос: какие люди служат в армии Красса? Ответ: отбросы Италии, слишком трусливые, чтобы выдержать бой. Почему тот факт, что Красс победил, должен изменить это? Те шесть тысяч беглецов, которых встретил Помпей, являли жалкое зрелище. Значит, децимация вселила немного уверенности в людей Красса, но надолго ли? Могут ли они сравниться с великолепными солдатами Помпея, которые в течение нескольких лет выносили жару и холод в Испании – без трофеев, без приличной еды, без благодарности от драгоценного Сената? Нет. Окончательный ответ был громкий и вполне определенный – НЕТ!

Чем ближе к Риму, тем веселее становился Помпей.

– О чем ты думаешь? – спросил Варрон Помпея, когда они ехали рядом посередине дороги.

– О том, что мне должны предоставить общественную лошадь. Казна так и не заплатила мне за моего дорогого погибшего Снежка.

– Разве это не твой общественный конь? – спросил Варрон, показывая на гнедого мерина, на котором ехал Помпей.

– Эта кляча? – презрительно фыркнул Помпей. – Мой должен быть белым.

– Но это совсем не кляча, Магн, – возразил владелец части Розеи, признанный эксперт по лошадям. – Это действительно отличное животное.

– Только потому, что этот мерин принадлежал Перперне?

– Просто потому, что он – это он!

– Он недостаточно хорош для меня.

– И об этом ты думал?

– Да. По-твоему, о чем же я думал?

– Нет, это я тебя спрашиваю. О чем?

– Почему бы тебе не догадаться?

Варрон наморщил лоб:

– Я думал, что догадался, когда мы натолкнулись на тех повстанцев. Я думал, что ты планировал еще одно специальное назначение и очень разочаровался, когда узнал, что Спартака больше нет. А сейчас – не знаю!

– Ну что ж, Варрон, гадай дальше. А я пока сохраню в секрете свои планы, – сказал Помпей.

* * *

Когорта, которую выбрал Помпей сопровождать себя в Рим, состояла из жителей Рима. Типично для Помпея: зачем тащить в Рим людей, которые предпочли бы находиться в другом месте? Поместив солдат в небольшой лагерь у Задней улицы, Помпей позволил им надеть гражданское платье и отправиться в город. Афраний, Петрей, Габиний, Сабин и другие легаты быстро последовали примеру Помпея, равно как и Варрон, который соскучился по жене и детям.

Таким образом, Помпей командовал на Марсовом поле один – или, по крайней мере, на части Марсова поля. Слева от него находился другой небольшой лагерь. Лагерь Марка Красса. Красс прибыл также в сопровождении одной когорты. Как и Помпей, Красс вывесил алый флаг на своей палатке, показывающий, что командующий на месте.

К сожалению, к сожалению… Почему в Италии должна быть еще одна армия? Даже если это армия трусов? В планы Помпея не входила гражданская война. Подобная идея ему не нравилась. Отвергнуть подобную идею заставили его не верность или патриотизм. Скорее всего, потому, что он не испытывал таких чувств, какие испытывают люди вроде Суллы. Для Суллы альтернативы не существовало. Рим был цитаделью, где обитало его сердце, его честь, где таился самый источник его жизни. А цитаделью Помпея всегда оставался Пицен. Нет, гражданская война ему не требуется. Но все должно выглядеть так, словно она нужна ему позарез.

Он сел и стал писать письмо Сенату.

Сенату Рима.

Я, Гней Помпей Магн, получил специальное назначение от вас шесть лет назад, чтобы подавить восстание Квинта Сертория в Ближней Испании. Как вам известно, вместе с моим коллегой в Дальней провинции, Квинтом Цецилием Метеллом Пием, мне удалось подавить это восстание и стать причиной смерти Квинта Сертория. А также нескольких легатов, включая Марка Перперну Вейентона.

У меня нет больших трофеев. В стране, опустошенной целой серией катастроф, не было трофеев. Война в Испании причинила Риму убыток. Тем не менее я прошу триумфа, зная, что выполнил все, что вы приказали, и что благодаря мне много тысяч врагов Рима мертвы. Я прошу, чтобы этот триумф был предоставлен мне безотлагательно, дабы я мог выставить свою кандидатуру на курульных выборах, которые пройдут в июле.

Он хотел составить черновик письма, чтобы Варрон, как обычно, отредактировал его: пусть бы оно звучало получше, дипломатичнее. Но, прочитав эту очень короткую записку несколько раз, Помпей пришел к выводу, что улучшить ее невозможно. С ними надо жестко!

Филипп прибыл как раз в тот момент, когда Помпей, удовлетворенный, откинулся на спинку кресла.

– Вот и хорошо! – воскликнул Помпей, вставая и пожимая Филиппу руку (вялую и потную). – Ты возьмешь это письмо и зачитаешь его в Сенате.

– Требуешь заслуженного триумфа? – вздохнув, молвил Филипп и сел.

Он шел пешком по Задней улице, потому что носилки несли очень медленно. Но он не подумал, как далеко придется идти и какой жаркий этот июньский день, хотя по календарю стояла еще весна.

– Немного большего, чем триумф, – усмехнулся Помпей, передавая ему восковую дощечку.

– Сначала, если можно, немного вина.

Филиппу потребовалось время, чтобы разобрать ужасный школярский почерк Помпея. Он сделал первый большой глоток хорошо разбавленного вина и поперхнулся. Он так сильно кашлял, что Помпею пришлось встать и постучать его по спине. Прошло некоторое время, прежде чем Филипп смог успокоиться и высказать свое мнение.

Но он не стал комментировать прочитанное. Вместо этого он посмотрел на Помпея так, словно видел его впервые. Это был изучающий взгляд. Перед ним стоял человек в кирасе; кожа светлая, в веснушках, очень привлекательное лицо со скошенным подбородком и копной волос яркого золота, как у Александра. А глаза – широкие, светлые, нетерпеливые, такие голубые! Помпей Магн, Новый Александр. Откуда в нем необъятное нахальство, которое питает это требование? Помпей-отец был очень странным человеком, а сыну всегда удавалось убедить людей, что сам он вовсе не странный. Но сын оказался намного более эксцентричным, чем отец! Мало что могло удивить Луция Марция Филиппа. Но это был не просто сюрприз. Это был шок, от которого запросто можно умереть!

– Ведь ты не серьезно? – тихо спросил Филипп.

– А почему я не могу быть серьезным?

– Магн, ты просишь невозможного! Это – просто – невозможно! Это против всех законов, писаных и неписаных! Никто не может стать консулом, не будучи сенатором! Даже, младший Марий и Сципион Эмилиан не были выбраны консулами, пока не сделались сенаторами! Ты, конечно, мог бы возразить, что Сципион Эмилиан создал прецедент, став консулом прежде преторства, а младший Марий не был даже квестором. Но все же он стал сенатором задолго до консульских выборов! И Сулла ликвидировал все эти прецеденты! Магн, умоляю тебя, не оглашай этого письма!

– А я хочу быть консулом! – сказал Помпей и так сжал губы, что они побелели.

– Хохот, который вызовет твое послание, поднимет бурю, которая вернет его тебе. Этого нельзя делать!

Помпей сел, перекинул ногу через ручку кресла и стал покачивать ею.

– Конечно, это можно сделать, Филипп! – нежно проговорил он. – У меня шесть легионов лучших, выносливых солдат, и я утверждаю, что стану консулом!

Филипп громко выдохнул. Его била дрожь.

– Ты этого не сделаешь! – выкрикнул он.

– Ты же знаешь, что сделаю.

– Но у Красса – восемь легионов в Капуе! Это будет гражданская война!

– Ха! – воскликнул Помпей, продолжая помахивать ногой. – Восемь легионов трусов? Да я их съем вместо обеда.

– Ты так же говорил про Квинта Сертория.

Нога перестала качаться. Помпей побледнел, оцепенел.

– Никогда больше не упоминай об этом, Филипп.

– O-o, cacat! – простонал Филипп, сжав руки. – Дерьмо… Магн, Магн, умоляю тебя, не делай этого! Как тебе пришла в голову мысль, будто Красс командует армией трусов? Из-за консульских легионов? Из-за этой децимации? Освободись от иллюзий! Он воспитал себе великолепную армию, так же преданную ему, как твоя армия предана тебе. Марк Красс – не Геллий и не Клодиан! Разве ты не слышал, что он сделал на Аппиевой дороге между Капуей и Римом?

– Нет, – сказал Помпей, чувствуя себя не вполне хорошо. – И что же он сделал?

– Шесть тысяч шестьсот повстанцев висят на шести тысячах шестистах крестах вдоль Аппиевой дороги между Капуей и Римом. Через каждые сто футов – крест, Магн! Он казнил каждого десятого из консульских легионов, чтобы показать им, что думает о трусливых солдатах. И распял всех выживших из армии Спартака, чтобы показать рабам в Италии, что ожидает восставших. Это не действия человека, который запросто может отпустить солдата из армии, Магн! Это действия человека, который еще мог бы сожалеть о гражданской войне – она ничего хорошего не приносит ему в денежном отношении. Однако если Сенат прикажет ему, он запросто поднимет против тебя оружие. И у него очень хороший шанс уничтожить тебя!

Ощущение неопределенности прошло. Лицо Помпея стало упрямым.

– Я прикажу моему писарю переписать письмо, Филипп, а ты прочитаешь его завтра в Палате.

– Ты погубишь себя!

– Не погублю.

Ясно, что беседа подошла к концу. Филипп встал. Он еще не успел выйти из палатки, как Помпей уже снова что-то строчил. На этот раз он обращался к Марку Лицинию Крассу.

Приветствие и тысяча поздравлений, мой старый друг и коллега по дням борьбы с Карбоном. Пока я утихомиривал Испанию, ты, я слышал, утихомиривал Италию. Мне говорят, что ты превратил консульских трусов в великолепных воинов и научил всех нас, как наилучшим образом справляться с восставшими рабами. Еще раз тысяча поздравлений. Если ты планируешь этим вечером быть у себя, могу ли я заглянуть к тебе – поболтать?

– Ну, и чего же он хочет? – спросил Красс Цезаря.

– Интересно, – ответил Цезарь, возвращая письмо Крассу. – Я невысокого мнения о его литературном стиле.

– У него вообще нет литературного стиля! Он дикарь.

– А ты собираешься сегодня оставаться здесь, чтобы наш друг мог «заглянуть поболтать»? Интересно, эта фраза невинна или здесь что-то кроется?

– Зная Помпея, можно предположить, что он считает, будто эта фраза звучит правильно. Да, я, конечно, останусь здесь сегодня вечером, – сказал Красс.

– Со мной или без меня?

– С тобой. Ты его знаешь?

– Давно видел его один раз. Сомневаюсь, что он помнит меня или повод, по которому мы виделись.

Помпей это подтвердил, когда явился несколько часов спустя.

– Мы встречались, Гай Юлий? Не помню.

Цезарь не выдержал, засмеялся. Но смех его был дружелюбным.

– Неудивительно, Гней Помпей. Ты смотрел только на Муцию.

Лицо Помпея просветлело.

– А-а! Ты был в доме Юлии, когда я приходил знакомиться с моей будущей женой! Конечно!

– И как она? Я уже много лет ее не видел.

– Я держу ее в Пицене, – ответил Помпей, не подозревая о том, что фраза прозвучала странно. – У нас мальчик и девочка. Скоро, надеюсь, будут еще. Я тоже ее несколько лет не видел, Гай Юлий.

– Цезарь. Я предпочитаю, чтобы меня звали Цезарь.

– Очень хорошо, потому что я тоже предпочитаю, чтобы меня звали Магн.

– Представляю!

Красс решил, что пора вставить слово.

– Садись, пожалуйста, Магн. Ты загорел, постарел – тебе уже тридцать пять?

– Пока нет. Исполнится двадцать восьмого сентября.

– Это мелочь. В свои тридцать пять ты успел сделать больше, чем большинство не успевают за семьдесят. Мне даже подумать страшно, что будет, когда тебе исполнится семьдесят лет. В Испании порядок?

– Полный порядок. Но, – великодушно добавил Помпей, – ты же знаешь, мне очень хорошо помогли.

– Да, он удивил всех, этот старик Пий. Ничем не отличался, пока не уехал в Испанию. – Красс поднялся. – Немного вина?

Помпей засмеялся:

– Нет, если виноград не стал лучше.

– Он никогда не меняется, – сказал Цезарь.

– Уксус.

– Я тоже не пью вина. Красс может подтвердить, я провел с ним целую кампанию. Правда? – улыбаясь, спросил Цезарь.

– Ты не пьешь вина? О боги! – Не зная, что сказать на это, Помпей повернулся к Крассу: – Ты уже подал прошение о триумфе?

– Нет, мне триумф не полагается. Сенат предпочитает называть войну против Спартака войной с рабами, поэтому я заслужил только овацию. – Красс прокашлялся, опустил глаза. – Но я обратился в Сенат с просьбой, чтобы эту процедуру провели как можно быстрее. Я хочу сложить с себя обязанности, чтобы успеть выставить свою кандидатуру на консульских выборах.

– Это правильно. Два года назад ты был претором, так что препятствий не будет. – Помпей развеселился. – Сомневаюсь, что что-нибудь помешает тебе после твоей громкой победы. Сегодня овация – завтра консул.

– А это идея, – серьезно заметил Красс. – Я должен убедить Сенат дать землю хотя бы половине моих солдат, так что должность консула мне может помочь.

– Это поможет, – так же серьезно молвил Помпей и встал. – Ну, мне пора. Люблю пройтись пешком, это не дает мне полнеть – стареть, как ты говоришь!

И он ушел, оставив Красса и Цезаря смотреть друг на друга в недоумении.

– Что это было? – проговорил Красс.

– У меня такое странное чувство, что скоро мы узнаем, – задумчиво отозвался Цезарь.

* * *

После того как днем посыльный доставил аккуратно переписанное послание Помпея к Сенату, Филипп не ожидал от него никаких новых известий, пока письмо не будет прочитано в Сенате. Но не успел он подняться с обеденного ложа, как от Помпея прибыл второй посыльный – с просьбой опять прийти на Марсово поле. Первой мыслью Филиппа было резко отказаться. Но потом он подумал о той приличной сумме, которую Помпей ежегодно выплачивает ему, вздохнул и приказал подать носилки. Больше никаких пеших прогулок.

– Если ты передумал насчет чтения твоего письма в Сенате, Магн, тебе достаточно было просто сообщить мне об этом! Почему мне требовалось второй раз за день приходить сюда?

– Да не беспокойся ты о письме! – нетерпеливо перебил его Помпей. – Прочитай его – и пусть они смеются. Скоро им будет не до смеха. Нет, я позвал тебя не потому, что просто хотел тебя видеть. У меня для тебя есть работа, которая значительно важнее первой, и я хочу, чтобы ты приступил к ней немедленно.

Филипп нахмурился.

– Какая работа?

– Я собираюсь привлечь Красса на свою сторону, – объявил Помпей.

– Ого! И как ты это сделаешь?

– Я этого делать не буду. Это сделаешь ты и остальные из моего лобби в Сенате. Я хочу, чтобы ты помешал Сенату дать Крассу землю для его солдат. Но это ты должен сделать сейчас, до того, как ему устроят овацию. И задолго до курульных выборов. Ты должен поставить Красса в такое положение, которое помешает ему предложить Сенату свою армию, если Сенат решит утихомирить меня силой. Я не знал, как это сделать, пока не сходил сегодня к Крассу. И он обронил такую фразу: мол, он собирается выставить свою кандидатуру на консула, потому что считает, что консулу легче будет получить землю для ветеранов. Ты знаешь Красса! Нет никаких шансов, что он сам заплатит за эту землю. Но он не может распустить своих солдат, не обеспечив их землей. Вероятно, просить он будет немного, – в конце концов, это была короткая кампания. И этим ты должен воспользоваться. Ты скажешь, что шестимесячная кампания не стоит того, чтобы раздавать ager publicus, особенно если противниками были какие-то рабы. Если бы трофеи могли щедро оплатить службу, тогда Сенат еще бы согласился. Но я знаю Красса! Большая часть трофеев не попадет в казну. Он не сможет удержаться – обязательно попытается удержать большую часть. И получить компенсацию для своих людей от государства.

– Вообще-то я слышал, что трофеи небогатые, – улыбнулся Филипп. – Красс объявил, что Спартак отдал почти все, что у него было, пиратам, когда пытался нанять их для переправки на Сицилию. Но из других источников я слышал, что это не так. Что сумма, которую заплатил Спартак, составляла половину из того, что у него было наличными.

– Узнаю Красса! – ухмыльнулся Помпей. – Говорю тебе, он ничего не может с собой поделать. Сколько у него легионов? Восемь? Двадцать процентов – казне, двадцать процентов – Крассу, двадцать процентов – своим легатам и трибунам. Десять процентов – кавалерии и центурионам и тридцать процентов – пехоте. Это значит, что каждый пехотинец получит около ста восьмидесяти пяти сестерциев. Ненадолго хватит платить за жилье!

– Я и не знал, что ты так хорошо знаешь арифметику, Магн!

– Арифметика давалась мне лучше, чем чтение и письмо.

– А сколько имеют от трофеев твои люди?

– Приблизительно столько же. Но расчет честный, и они знают это. У меня всегда присутствуют представители от рядовых солдат, когда я суммирую трофеи. Они чувствуют себя спокойнее. Не потому, что знают: их командующий – честный человек. А потому, что они считают, будто им оказывают честь. Те мои солдаты, у которых еще нет земли, получат ее. Надеюсь, от государства. Но если не от государства, то я дам из моих.

– Довольно щедро с твоей стороны, Магн.

– Но, Филипп, это же просто предусмотрительность! В будущем мне могут понадобиться эти люди – если не они сами, то их сыновья! Поэтому я и щедр сейчас. Но когда я состарюсь и отслужу свою последнюю кампанию, я не потерплю убытков. – У Помпея был решительный вид. – Моя последняя кампания принесет мне больше денег, чем весь Рим видел за сотню лет. Я не знаю, что это будет за кампания, но знаю: я выберу ту, где смогу захапать огромные трофеи. Парфия – вот о чем я думаю. И когда я верну Риму богатства парфян, я ожидаю, что Рим даст землю моим ветеранам. Моя карьера пока еще дорого мне стоит – ты ведь знаешь, сколько я плачу ежегодно каждому в Сенате!

Филипп вдавился в спинку кресла.

– Но ты и получаешь за эти деньги.

– Ты прав, друг мой. Можешь приступить уже завтра, – весело сказал Помпей. – Сенат должен отказать Крассу дать землю его солдатам. Я также хочу, чтобы отложили курульные выборы. И еще я хочу, чтобы мое обращение разрешить мне баллотироваться в консулы было записано в Палате и сохранилось на дощечках. Ясно?

– Абсолютно. – Наймит поднялся. – Есть только одна трудность, Магн. Очень много сенаторов задолжали Крассу денег, и я сомневаюсь, что нам удастся переманить их на нашу сторону.

– Удастся, если мы снабдим деньгами тех, кто задолжал Крассу не слишком много, чтобы они вернули долг. Проверь, сколько сенаторов должны ему по сорок тысяч сестерциев или меньше. Пусть немедленно вернут Крассу деньги и выступают на нашей стороне. Если больше ничто не сообщит ему о том, насколько серьезно его положение, то это заставит его задуматься, – распорядился Помпей.

– Даже если и так, отложи чтение письма!

– Ты зачитаешь мое письмо завтра, Филипп. Я не хочу, чтобы кто-нибудь заблуждался относительно моих мотивов. Я хочу, чтобы Сенат и Рим сразу узнали, что я собираюсь быть консулом в следующем году.

Рим и Сенат узнали об этом на следующий день, в полдень, ибо в этот час Варрон ворвался в палатку Помпея, задыхаясь, взъерошенный.

– Ты шутишь! – крикнул он, кидаясь в кресло и обмахивая рукой лицо.

– Не шучу.

– Воды… Мне надо воды.

С огромным усилием Варрон поднялся и пошел к столу, где Помпей держал напитки. Он выпил залпом один бокал, налил снова и вернулся с ним в кресло.

– Магн, они прихлопнут тебя, как моль!

Помпей презрительно отмахнулся от этих слов, глядя на Варрона с нетерпением.

– Как они приняли это, Варрон? Я хочу услышать все, в малейших подробностях!

– Филипп еще до заседания заявил консулу Оресту, у которого были фасции на июнь, о своем желании выступить. И поскольку он попросил созвать заседание немедленно, то выступил сразу после ритуала авгуров. Он встал и зачитал твое письмо.

– Они смеялись?

Варрон удивленно поднял голову от бокала.

– Смеялись? О боги, нет! Все сидели, словно онемев. Потом Палата начала гудеть, сначала тихо, потом все громче, пока не поднялся ужасный шум. Наконец консулу Оресту удалось восстановить порядок, и слова попросил Катул. Думаю, ты знаешь, что он мог сказать.

– «Не может быть и речи. Неконституционно. Нарушение всех юридических и этических норм в истории Рима».

– Все это и еще многое другое. К тому времени как он закончил, у него буквально пена шла изо рта.

– И что было, когда он закончил?

– Филипп произнес великолепную речь – одну из лучших, какую я когда-либо слышал. Все-таки он великий оратор. Он сказал, что ты заслужил свое консульство; что странно заставлять человека, который дважды был пропретором и один раз проконсулом, незаметно войти в состав Палаты при полном молчании. Он сказал, что ты спас Рим от Сертория, ты превратил Ближнюю Испанию в образцовую провинцию, ты даже открыл новый проход через Альпы, и что все это доказало – ты всегда был преданнейшим слугой Рима. Я не в силах передать тебе полет его фантазии – попроси копию речи. Могу только сказать, что впечатление было потрясающее. А потом, – продолжал Варрон с озадаченным видом, – он заговорил совсем о другом! Это было очень странно! Минуту назад он говорил о твоей кандидатуре на консульскую должность. И вдруг перешел на то, что у нас уже вошло в привычку раздавать по кусочкам драгоценную ager publicus Рима, чтобы утолить жадность простых солдат. Благодаря Гаю Марию рядовые легионеры теперь ожидают как должного, что им дадут землю даже после самой непродолжительной и не слишком важной кампании. О том, что эта земля давалась солдатам не от имени Рима, а от имени их главнокомандующего! Такая практика должна прекратиться, сказал он. Эта практика создавала личные армии за счет Сената и народа Рима, потому что солдаты возомнили, что они принадлежат сначала своему командующему, а уже потом Риму.

– Хорошо! – с удовольствием прошептал Помпей. – И на этом он остановился?

– Нет, не остановился, – сказал Варрон, отпив воды.

Он нервно облизнул губы. Вдруг до него дошло, что за всем этим стоял Помпей.

– Он продолжал говорить о кампании против Спартака и о докладе Красса Палате. Фарш, Магн! Филипп сделал фарш из Красса! Как Красс посмел попросить землю, чтобы наградить солдат, которых пришлось сурово наказать, прежде чем они нашли в себе силы сражаться! Как посмел Красс просить землю для людей, которые выполнили только то, что ожидают от любого сознательного гражданина, – подавили притязания врага, угрожающего родине! Война против чужой страны – это одно, сказал он, но война на землях Италии против преступника, собравшего армию рабов, – это совсем другое. Никто не может просить награды за то, что защищал собственный дом. В заключение Филипп заявил, что Палата не должна терпеть наглость Красса. Сенат не смеет поощрять его, если он воображает, будто может купить личную преданность солдат за счет Рима.

– Великолепный Филипп! – ликовал Помпей, подавшись вперед. – И что же произошло после этого?

– Вновь поднялся Катул. На этот раз он говорил в поддержку Филиппа. Как прав Филипп, требуя, чтобы эта практика, начатая Гаем Марием, – раздавать государственные земли солдатам – была прекращена. Она должна прекратиться, сказал Катул. Ager publicus Рима должны оставаться у государства. Их нельзя использовать для задабривания простых солдат, чтобы они были преданы их командирам.

– И дебаты закончились?

– Нет. Цетег поддержал Филиппа и Катула – безоговорочно, как он сказал. После него говорили Курион, Геллий, Клодиан и дюжина других. Палата пришла в такое состояние, что Орест решил закрыть заседание, – заключил Варрон.

– Замечательно! – крикнул Помпей.

– Ведь это твоя работа, Магн?

Большие голубые глаза Помпея стали еще больше.

– Моя работа? Что ты хочешь этим сказать, Варрон?

– Ты знаешь, что я хочу сказать, – сквозь зубы произнес Варрон. – Я, признаюсь, только сейчас это понял, но я понял! Ты используешь всех своих сенаторов-наймитов, чтобы вбить клин между Крассом и Палатой! И если ты добьешься успеха, тебе удастся вывести армию Красса из-под ведения Сената. И если у Сената не будет армии, Рим не сможет преподать тебе урок, которого ты заслуживаешь, Гней Помпей!

Искренне задетый, Помпей умоляюще посмотрел на своего друга.

– Варрон, Варрон! Я заслуживаю консульства!

– Ты заслуживаешь быть распятым!

Оппозиция всегда ожесточала Помпея. Варрон видел, как появляется лед. И, как всегда, это лишало его мужества. Поэтому он сказал, пытаясь вновь обрести почву под ногами:

– Извини, Магн, я погорячился. Я беру свои слова обратно. Но, конечно, ты понимаешь, какие ужасные вещи ты делаешь! Чтобы Республика не погибла, каждый влиятельный гражданин обязан соблюдать конституцию. То, о чем ты просишь Сенат, идет вразрез со всеми принципами mos maiorum. Даже Сципион Эмилиан не заходил так далеко, а он – потомок Сципиона Африканского и Павла!

Но стало только хуже. Помпей вскочил, цепенея от ярости.

– Уходи, Варрон! Я понимаю, что ты говоришь! Если принц крови не заходил настолько далеко, как смеет простой смертный из Пицена добиваться такого? Я буду консулом!

* * *

Эффект памятного совещания Сената, произведенный на Марка Теренция Варрона, был ничем по сравнению с тем впечатлением, которое оно произвело на Марка Лициния Красса. Ему обо всем рассказал Цезарь, который после закрытия заседания задержал Квинта Аррия и других сенаторских легатов, хотя Луций Квинтий пытался его отговорить.

– Позвольте мне рассказать ему, – попросил Цезарь. – Вы все слишком возбуждены и только расстроите его. Он должен оставаться спокойным.

– Нам даже не дали слова! – воскликнул Квинт, хватив кулаком по ладони. – Эта verpa Орест давал слово всем, кто пользовался его милостью, а потом закрыл совещание, и мы не успели ничего ответить!

– Знаю, – терпеливо отозвался Цезарь, – и будьте уверены, на следующем заседании у нас будет шанс. И следующий раз нам первым дадут слово. Орест сделал одну умную вещь: все пришли в ярость, и он закрыл заседание. Ничего не решено! Поэтому разрешите мне рассказать Марку Крассу, пожалуйста.

Хотя и неохотно, легаты разошлись по домам, позволив Цезарю пойти на Марсово поле в лагерь Красса. О содержании заседания уже знал весь Рим. Когда Цезарь пробирался сквозь толпу на Нижнем Форуме, он слышал обрывки разговоров, основной темой которых была возможная гражданская война. Помпей хочет быть консулом – Сенат не разрешит этого – Красс не получит землю – пора Риму преподать заслуженный урок этим самоуверенным командующим – какой ужасный этот Помпей – и так далее…

– Ну вот и все, – закончил рассказ Цезарь.

Красс с каменным лицом слушал краткое изложение событий, и теперь, когда Цезарь замолчал, лицо его сохранило ту же маску. Некоторое время он безмолвствовал, только смотрел в открытый полог в стене палатки на спокойную красоту Марсова поля. Наконец Красс показал на пейзаж и, не оборачиваясь, обратился к Цезарю:

– Красиво, правда? И не подумаешь, что такой отстойник, как Рим, находится меньше чем в миле отсюда.

– Да, красиво, – искренне согласился Цезарь.

– А что ты сам думаешь о приятных событиях в Сенате?

– Я думаю, – тихо сказал Цезарь, – что Помпей поймал тебя за яйца.

Это вызвало улыбку, потом тихий смех.

– Ты абсолютно прав, Цезарь. – Красс указал на стол, заваленный денежными мешками. – Знаешь, что это такое?

– Несомненно, это деньги. Больше ничего не приходит в голову.

– Это все деньги, которые задолжали мне сенаторы, – сказал Красс. – Всего пятьдесят возвратов.

– А голосуют в Палате меньше пятидесяти.

– Именно.

Красс без усилий повернулся вместе с креслом, положил ноги на эти мешки, откинулся на спинку и вздохнул.

– Как ты говоришь, Цезарь, Помпей поймал меня за яйца.

– Я рад, что ты спокойно к этому относишься.

– А что толку бесноваться? Это не поможет. Я ничего не мог изменить. Что важнее, может ли что-нибудь изменить ситуацию?

– Если иметь в виду яйца, то да. Ты еще в состоянии действовать в рамках, которые установил Помпей. У тебя остался некоторый простор для маневра, даже если твои бедные старые яйца оказались в чьей-то волосатой руке, – усмехнулся Цезарь.

– Да, конечно. Кто бы подумал, что Помпей такой умный?

– О, он умный. Но ум у него дикий. И это не политическая уловка, Красс. Сначала он оглушил тебя молотком, а потом поставил условия. Будь у него хоть малейшее политическое чутье, он сначала пришел бы к тебе и сообщил о своих намерениях. Тогда это можно было бы организовать мирно и спокойно, не ввергая Рим в лихорадку ожидания еще одной гражданской войны. Беда Помпея в том, что он понятия не имеет, как думают другие люди или как они отреагируют.

– Вероятно, ты прав. Полагаю, все дело в том, что Помпей в себе не уверен. Если бы он не сомневался в том, что сможет сам заставить Сенат разрешить ему стать консулом, он пришел бы ко мне, прежде чем что-то предпринимать. Но для него я значу меньше, чем Сенат, Цезарь. Это Сенат он должен склонить на свою сторону. И я – его инструмент. Какое ему дело, если сначала он меня оглушит? Он поймал меня за яйца. Если я хочу земли для моих ветеранов, я должен информировать Сенат, что он не может рассчитывать на меня, чтобы противостоять Помпею.

Красс передвинул ноги на столе. Мешки с деньгами звякнули.

– И что же ты будешь делать?

– Я намерен, – сказал Красс, снимая ноги со стола и вставая, – послать тебя к Помпею прямо сейчас. Мне не нужно говорить тебе, что ты должен сказать. Договаривайся, Цезарь.

И Цезарь ушел договариваться.

«Хоть одно несомненно, – думал он, – что оба полководца сидят по своим палаткам». До триумфа или овации ни один командующий не мог переступить померий, чтобы пойти в город. Ибо переступить померий означает автоматически снять с себя полномочия командующего, тем самым лишаясь триумфа или овации. Так что если легаты, трибуны и солдаты имели право уходить и приходить, когда захотят, сам военачальник обязан оставаться на Марсовом поле.

Конечно, Помпей был дома – если палатку можно назвать домом. Его старшие легаты Афраний и Петрей находились с ним. Они с интересом уставились на Цезаря. Они кое-что слышали о нем – пираты и все такое – и знали, что он награжден гражданским венком в возрасте двадцати лет. Это были заслуги, которые вызывали большое уважение в таких вояках, как Афраний и Петрей. И все же этот блестящий безукоризненно одетый человек не выглядел истинным военным мужем. В тоге, а не в доспехах, ногти подстрижены и отполированы, сенаторские сандалии без единого пятнышка, без пылинки, волосы великолепно уложены. Он определенно не мог идти пешком от лагеря Красса до лагеря Помпея, на ветру и под палящим солнцем.

– Я помню, ты говорил, что не пьешь вина. Могу я предложить воды? – спросил Помпей, жестом приглашая Цезаря сесть.

– Благодарю, мне ничего не надо, кроме личного разговора, – отозвался Цезарь, устраиваясь в кресле.

– Увидимся позже, – сказал Помпей легатам.

Он подождал, пока оба разочарованных легата вышли из палатки и пошли по тропинке по направлению к Задней улице, и только потом обратился к Цезарю.

– В чем дело? – спросил он, по обыкновению резко.

– Я пришел от Марка Красса.

– Я ожидал видеть самого Марка Красса.

– Тебе лучше поговорить со мной.

– Он сердит, да?

Цезарь удивленно поднял брови.

– Красс? Сердит? Совсем нет!

– Тогда почему он не может прийти ко мне сам?

– И заставить весь Рим трезвонить еще больше? – вопросом на вопрос ответил Цезарь. – Если тебе и Марку Крассу надо о чем-то договориться, Гней Помпей, лучше это делать через таких людей, как я. Которые не любят болтать и преданы своим начальникам.

– Значит, ты – человек Красса, да?

– В этом деле – да. А вообще я сам по себе.

– Сколько тебе лет? – прямо спросил Помпей.

– Двадцать девять в квинктилии.

– Красс назвал бы это «вдаваться в тонкости». Значит, скоро ты будешь в Сенате.

– Я уже в Сенате. Почти девять лет.

– Почему?

– Я был награжден гражданским венком за сражение при Митилене. По конституции Суллы, военные герои становятся сенаторами, – объяснил этот франт.

– Все считают конституцию Суллы конституцией Рима, – проговорил Помпей, нарочно игнорируя неприятную для него информацию относительно гражданского венка. Он так и не завоевал главных воинских наград, и это задевало. – Я не уверен, что должен благодарить Суллу.

– Должен. Ты обязан ему своими специальными назначениями. Но после этого маленького эпизода я очень сомневаюсь, что Сенат когда-либо захочет наградить всадника специальным назначением.

Помпей широко открыл глаза.

– Что ты имеешь в виду?

– Только то, что я сказал. Ты не можешь заставить Сенат позволить тебе стать консулом и ожидать, что Сенат простит тебя, Гней Помпей. Ты также не можешь считать, что всегда будешь контролировать Сенат. Филипп уже стар. И Цетег – тоже. Когда они уйдут, кого ты используешь вместо них? Старшие по возрасту в Сенате все будут поддерживать Катула – Цецилии Метеллы, Корнелии, Лициний, Клавдии. Так что человек, желающий получить специальное назначение, должен будет пойти к народу, а под народом я подразумеваю не патрициев с плебеями. Я имею в виду плебс. Раньше Рим действовал почти исключительно через Плебейское собрание. И я считаю, что в будущем он снова вернется к этому. Плебейские трибуны очень полезны, но только если они имеют законодательную силу. – Цезарь покашлял. – К тому же покупать плебейских трибунов дешевле, чем птиц высокого полета вроде Филиппа и Цетега.

Все сказанное дошло до цели. Цезарь с равнодушным видом наблюдал, как Помпей жадно впитывает его слова. Цезарю не нравился этот человек, но он не мог понять почему. Большую часть детства Цезарь провел среди галлов. И раздражало его вовсе не то, что в Помпее было от галла. Так что же? Пока Помпей сидел, переваривая услышанное, Цезарь размышлял об этой проблеме и пришел к выводу, что ему просто не по сердцу данный человек – тщеславный, почти по-детски сосредоточенный на самом себе, с пробелами в уме и явно не уважающий закон.

– Что хочет мне сказать Красс? – спросил Помпей.

– Ему хотелось бы урегулировать этот вопрос путем переговоров, Гней Помпей.

– На каких условиях?

– Может быть, будет лучше, если сначала ты выдвинешь свои требования, Гней Помпей?

– Пожалуйста, перестань звать меня так! Я ненавижу, когда меня так называют! Для всех я – Магн!

– Это официальные переговоры, Гней Помпей. Обычай и традиции требуют, чтобы в данном случае я обращался к тебе по имени. Ты согласен первым выдвинуть свои требования?

– О да, да! – бросил Помпей.

Он не понимал, почему так раздражен. Наверное, из-за этого свежего, отполированного хлыща, которого Красс послал своим представителем. Все, что говорил Цезарь, имело определенный смысл, но это только больше его раздражало. Он, Магн, должен был задать тон разговору, но беседа обещала закончиться не так, как ему бы хотелось. Цезарь держался самоуверенно, словно именно он контролировал ситуацию. Этот человек красивей покойного Меммия и умнее Филиппа и Цетега, вместе взятых. И он награжден второй по значимости военной наградой Рима, и притом по представлению такого неподкупного человека, как Лукулл. Значит, он должен быть очень храбрым, очень хорошим солдатом. Если бы Помпей знал истории о пиратах, о завещании царя Никомеда, о сражении при Меандре, он по-другому вел бы эту беседу. Афраний и Петрей кое-что слышали о прежних похождениях Цезаря, но сам Помпей Магн – как типично для него! – ничего не ведал. Поэтому беседу вел истинный Помпей, не информированный и не искушенный.

– Твои условия? – настаивал Цезарь.

– Просто убедить Сенат принять решение, позволяющее мне выдвинуть свою кандидатуру на консула.

– Без членства в Сенате?

– Без членства в Сенате.

– А что, если ты убедишь Сенат принять решение, позволяющее тебе выдвинуть свою кандидатуру на консульский пост, а на выборах ты проиграешь?

Помпей засмеялся, искренне развеселившись.

– Я не могу проиграть!

– Я слышал, что борьба предстоит серьезная. Марк Минуций Терм, Секст Педуцей, Луций Кальпурний Пизон Фругий, Марк Фанний, Луций Манлий, а также два главных соперника на данный момент – Метелл и Марк Красс, – с улыбкой перечислил Цезарь.

Ни одно из названных имен не произвело впечатления на Помпея, кроме последнего. Он резко выпрямился в кресле.

– Ты хочешь сказать, что он все же намерен баллотироваться?

– По всей видимости. Если ты, Гней Помпей, собираешься просить его удержать свою армию и не допустить, чтобы Сенат воспользовался ею против тебя, тогда он должен баллотироваться на консула – и должен быть избран, – тихо проговорил Цезарь. – Если на будущий год он не станет консулом, то его обвинят в измене еще до того, как кончится январь. В качестве консула его нельзя будет заставить отвечать за ответственные действия, пока его консульство и последующее проконсульство не закончатся и он снова не станет частным лицом. Значит, консульство ему необходимо. Затем он планирует восстановить все полномочия плебейского трибуната. После этого ему предстоит убедить одного плебейского трибуна провести закон, оправдывающий его действия, то есть отказ передать армию Сенату и двинуть ее против тебя, и убедить остальных девять трибунов не накладывать вето. Тогда, когда он снова станет приватом, его не смогут осудить за измену, которую ты просишь его совершить.

Целая гамма чувств отразилась на лице Помпея: замешательство, просветление, смущение, полное смятение и наконец страх.

– Что ты пытаешься мне сказать? – воскликнул он, чувствуя, как ему не хватает воздуха.

– Мне казалось, я довольно ясно выражаюсь. Если вы с Крассом хотите избежать обвинения в измене из-за игр, в которые ты пытаешься играть с Сенатом и двумя армиями, которые в действительности принадлежат Риму, – тогда консулами будущего года непременно должны стать Гней Помпей и Марк Красс. Вы оба обязаны будете приложить максимум усилий, чтобы восстановить плебейский трибунат в прежнем статусе, – твердо сказал Цезарь. – Единственный способ, которым вы оба можете избежать последствий, – это обеспечить плебисцит от Плебейского собрания, оправдывающий вас обоих в вопросе об армии и манипуляциях сенаторами. Если только, Гней Помпей, ты не перевел свою армию через Рубикон и не вступил в Италию.

Помпей задрожал.

– Я не подумал! – воскликнул он.

– Большая часть Сената, – спокойно продолжал Цезарь, – состоит из овец. Никто не знает об этом факте. Но это делает некоторых людей слепыми относительно другого факта: Сенат содержит в своем составе и определенное количество волков. Я не причисляю к волкам Филиппа. И Цетега тоже, кстати. Но Метелл – это настоящий крупный волк. Катул оснащен когтями, чтобы рвать, а не коренными зубами, чтобы жевать жвачку. И у Гортензия тоже есть когти. Хотя он еще не консул, но его влияние колоссально, а его знание законов поражает. Затем у нас есть мой самый младший и умнейший дядя, Луций Котта. Ты мог бы сказать даже, что я – тоже волк в Сенате! Каждый, кого я назвал, вполне способен обвинить тебя и Марка Красса в измене. И ты должен будешь подвергнуться суду с присяжными-сенаторами. И от многих сенаторов ты получишь щелчок по носу. Марк Красс может избежать этого, а ты – нет, Гней Помпей. Я уверен, у тебя большая поддержка в Сенате, но сохранишь ли ты ее после того, как ты подразнил Сенат призраком гражданской войны и принудил его согласиться на твои требования? Ты можешь удержать свою фракцию, пока ты консул, а потом проконсул. А что будет, когда ты снова сделаешься частным лицом? Не останется у тебя никакой фракции, если только ты не осмелишься продержать свою армию под штандартами всю свою жизнь, – а это, поскольку казна за нее не заплатит, невозможно даже для человека с твоими ресурсами.

Так много последствий! Ужасное ощущение удушья росло. На какой-то момент Помпей почувствовал себя вновь на поле боя при Лавроне – беспомощным, не в состоянии помешать Квинту Серторию заткнуть его за пояс. Затем он собрался с силами, стал суровым, решительным.

– Сколько из того, что ты сказал, понимает сам Марк Красс?

– Достаточно, – спокойно ответил Цезарь. – Он давно в Сенате, а в Риме – еще дольше. Он несколько раз участвовал в судах, он наизусть знает конституцию. Это все содержится в конституции! В конституции Суллы и Рима.

– Значит, ты говоришь, что я должен отступить. – Помпей глубоко вдохнул. – Но я не отступлю! Я хочу быть консулом! Я заслуживаю консульства, и я получу его!

– Это можно организовать. Но только так, как я сказал, – гнул свою линию Цезарь. – И ты, и Марк Красс в курульных креслах, восстановление прав плебейского трибуната и оправдательный плебисцит с последующим решением дать землю обеим армиям. – Он пожал плечами. – В конце концов, Гней Помпей, ты ведь должен иметь коллегу-консула! Ты не можешь быть консулом без коллеги. Так почему коллегой не может быть человек, который находится в таком же невыгодном положении и так же рискует? Вообрази, если вдруг твоим коллегой изберут Метелла? Он вонзит клыки в твое горло с первого же дня. И пустит в ход все свои резервы, чтобы тебе с гарантией не удалось восстановить права плебейского трибуната. Двум консулам, тесно сотрудничающим, Сенат не сможет противостоять. Особенно если их поддерживают десять плебейских трибунов, наделенных прежними полномочиями.

– Я понимаю тебя, – медленно проговорил Помпей. – Да, будет большим преимуществом иметь коллегу-сторонника. Очень хорошо. Я стану консулом с Марком Крассом.

– При условии, – вежливо уточнил Цезарь, – что ты не забудешь о втором плебисците! Марк Красс должен получить землю для солдат.

– Нет проблем! Как ты говоришь, я тоже могу получить землю для моих людей.

– Тогда первый шаг уже сделан.

До этого сокрушительного разговора с Цезарем Помпей считал, что Филипп проведет его кандидатуру на консула, сделает все возможное. Но теперь Помпей сомневался. Видел ли Филипп все последствия? Почему он не сказал ничего об обвинениях в измене и необходимости восстановить полномочия плебейского трибуната? Может быть, Филипп слегка утомлен быть лоббистом, которому платят? Или он уже сдает?

– Я – болван в политике, – произнес Помпей с прямотой, которую он пытался сделать привлекательной. – Дело в том, что политика меня не привлекает. Мне интереснее командовать армией, и я думал о консульстве как о возможности распоряжаться огромным числом людей. Ты заставил меня посмотреть на это по-другому. То, что ты говоришь, имеет смысл, Цезарь. Скажи мне одно: что мне делать? Должен ли я продолжать писать Сенату письма через Филиппа?

– Нет, ты уже это сделал. Ты бросил вызов, – сказал Цезарь, не прочь побыть политическим советником Помпея. – Думаю, ты приказал Филиппу добиться, чтобы отложили курульные выборы, поэтому об этом я говорить не буду. Следующий шаг сделает Сенат. Он попытается одержать верх. Определят даты твоего триумфа и овации Марка Красса. И конечно, своим декретом Сенат прикажет каждому из вас распустить армию, как только ваши праздники закончатся. Это в порядке вещей.

«Вот он сидит, – думал Помпей, – все такой же свежий, как в тот момент, когда появился в палатке. Его не мучает жажда, ему не жарко в тоге в такую жару, спина у него не болит от сидения в жестком кресле, и шея не заныла оттого, что он все время смотрит на меня, слегка наклонив голову набок. И слова у него тщательно подобраны, и мысли логично выстроены. Да, Цезарь определенно заслуживает внимания».

– Первый шаг должен сделать ты. Когда ты узнаешь дату твоего триумфа, ты должен в ужасе воздеть руки и объяснить, что ты только сейчас вспомнил, что не можешь отмечать триумф, пока Метелл Пий не вернется домой из Дальней Испании, потому что вы с ним согласились разделить триумф между собой. Что трофеи настолько незначительны, что о них не стоит и говорить, – и так далее. Но как только ты извинишься за то, что не распустил свою армию, Марк Красс возденет руки в ужасе и скажет, что он не может ликвидировать свою армию, если при этом в Италии останется только одна полностью мобилизованная армия – твоя. Продолжайте этот фарс до конца года. Сенату не понадобится много времени, чтобы понять: ни один из вас не намерен демобилизовать солдат, но вы оба в некоторой степени легализуете ваши позиции. При условии, что никто из вас не сделает агрессивных шагов в направлении Рима, вы оба будете выглядеть очень хорошо.

– Мне это нравится! – просиял Помпей.

– Я очень рад. Легче поучать неофита. На чем я остановился? – Цезарь сделал вид, что задумался. – Ах да! Раз Сенат поймет, что ни одна армия не собирается быть распущенной, он выпустит соответствующий consulta, разрешающий вам обоим баллотироваться в ваше отсутствие. Ибо, конечно, никто из вас не войдет в Рим, чтобы лично подать заявку чиновнику, составляющему списки кандидатов. Жребий покажет, будет ли этим чиновником Орест или Лентул Сура, но я не вижу между ними большой разницы.

– А как я обойду то обстоятельство, что я не в Сенате? – спросил Помпей.

– Никак. Это проблема Сената. Она будет решена с помощью senatus consultum, который будет передан в Трибутное собрание, чтобы оно разрешило всаднику добиваться выборов в консулы. Я думаю, народ с радостью утвердит его. Все всадники посчитают это огромной победой!

– А Марк Красс и я можем распустить наши армии, когда мы победим на выборах, – удовлетворенно молвил Помпей.

– О нет, – покачал головой Цезарь. – Вы будете держать свои армии под штандартами до Нового года. Поэтому вы не будете отмечать ни триумф, ни овацию до второй половины декабря. Пусть Марк Красс сначала получит овацию, затем ты можешь отметить триумф тридцать первого декабря.

– Это все имеет смысл, – сказал Помпей и нахмурился. – Почему Филипп ничего мне не объяснил?

– Понятия не имею, – ответил Цезарь с невинным видом.

– А я знаю, – сурово сказал Помпей.

Цезарь поднялся, с особой тщательностью поправил складки своей тоги. Закончив, прошел своей красивой, ровной походкой к двери палатки. У входа остановился, обернулся, улыбнулся.

– Палатка – самое непостоянное сооружение, Гней Помпей. Она хороша для полководца, который ожидает своего триумфа. Но не думаю, что это то впечатление, которое ты отныне стремишься производить. Я бы посоветовал тебе найти дорогую виллу на холме Пинций. Привези жену из Пицена. Устраивай приемы, разведи несколько пород хорошей рыбы. Я прослежу, чтобы Марк Красс сделал то же самое. Оба вы будете выглядеть так, словно готовы прожить на Марсовом поле всю свою жизнь, если понадобится.

И Цезарь ушел, оставив Помпея успокаиваться и приводить свои мысли в порядок. Военный праздник закончился. Теперь ему нужно сесть с Варроном за стол и почитать законы. Цезарь, кажется, знает все нюансы, хотя на шесть лет младше его. Если в Сенате водятся волки, неужели Гней Помпей Магн будет овцой? Никогда! К тому времени, как настанет Новый год, Гней Помпей Магн будет знать свой закон и свой Сенат!

* * *

– О боги, Цезарь, ты умница! – воскликнул Красс, когда Цезарь закончил пересказывать свою беседу с Помпеем. – Я не думал и половины этого! Я не говорю, что в конце концов не сообразил бы и сам. Но ты все это сочинил на пути от моей палатки до его. Вилла на Пинции! У меня замечательный дом на Палатине, на новую обстановку которого я истратил целое состояние. Зачем расходовать деньги на пинцийскую виллу? Мне удобно и в палатке.

– Какой же ты неизлечимый скряга, Марк Красс! – засмеялся Цезарь. – Нет, ты арендуешь виллу на Пинции, которая по стоимости будет равняться Помпеевой, и сразу перевезешь туда Тертуллу и мальчиков. Ты можешь это позволить себе. Смотри на это как на необходимое вложение денег. И это действительно так! Вам с Помпеем необходимо выглядеть ярыми соперниками оставшиеся шесть месяцев.

– А что будешь делать ты? – поинтересовался Красс.

– Я собираюсь найти плебейского трибуна. Предпочтительно пиценца. Не знаю почему, но люди из Пицена тяготеют к плебейскому трибунату. Из них получаются очень хорошие трибуны. Это будет нетрудно. Вероятно, половина членов коллегии этого года из Пицена.

– Почему именно пиценца?

– Во-первых, он будет на стороне Помпея. Пиценцы – это клан. Во-вторых, он будет зачинщиком. Они все там задиры.

– Осторожно, смотри, не обожги руки, – сказал Красс, уже прикидывая в уме, кто из вольноотпущенников сможет заключить выгодную сделку с агентами, которые сдают в аренду виллы на холме Пинций.

Как жаль, что он не подумал вложить деньги в поместье там! Идеальное место. Там останавливались все иностранные цари и царицы, желавшие жить в римских дворцах. Нет, он не будет арендовать! Он купит! Аренда – напрасная трата денег. Обратно не получишь ни сестерция.

* * *

В ноябре Сенат уступил. Марку Лицинию Крассу сказали, что ему разрешено баллотироваться в консулы in absentia. Гнею Помпею Магну сообщили, что Сенат послал декрет в Трибутное собрание с просьбой отказаться от обычных требований – чтобы кандидат был членом Сената, чтобы он уже побывал квестором и претором – и разрешил Помпею выдвинуть свою кандидатуру на консула. Поскольку Трибутное собрание приняло необходимый закон, Сенат с удовольствием известил Гнея Помпея Магна о том, что ему разрешено баллотироваться в консулы in absentia, и так далее, и так далее.

Когда кандидат баллотировался in absentia, возникали трудности со сбором голосов. Он не мог пересечь померий и войти в город, чтобы встретиться с избирателями, поговорить со всеми на Форуме, скромно постоять рядом, когда кто-то из плебейских трибунов созовет Плебейское собрание, чтобы обсудить заслуги этого предпочитаемого кандидата, а заодно вскрыть недостатки его соперников. Поскольку выдвижение кандидатуры in absentia требовало специального разрешения от Палаты, это случалось редко. И никогда прежде не выдвигались in absentia сразу два кандидата на консульскую должность. Однако, как оказалось, такое положение, обычно невыгодное, на сей раз не имело никакого значения. Спор в Сенате – даже под угрозой двух нераспущенных армий – был жарким и долгим. Когда наконец Сенат сдался, половина претендентов на эту должность сняли свои кандидатуры в знак протеста против вопиющей незаконности кандидатуры Помпея. Если бы не было оставшихся, Помпей и Красс выглядели бы теми, кем они и являлись: переодетыми диктаторами.

Много разных угроз посыпалось на головы Помпея и Красса, большей частью в форме обвинения в измене: мол, их осудят сразу же, как только они снимут с себя полномочия. Поэтому когда плебейский трибун Марк Лоллий Паликан (из Пицена) созвал специальное Плебейское собрание во Фламиниевом цирке на Марсовом поле, все сенаторы, которые отвернулись от Помпея и Красса, наконец-то осознали происходящее. Помпей и Красс собирались вывести себя из-под возможного обвинения в измене, вернув все полномочия плебейскому трибунату и тем самым заставив благодарных плебейских трибунов узаконить их неприкосновенность, что позволит им не отвечать за последствия их действий!

Многие в Риме хотели этой реставрации. Большинство – потому, что плебейский трибунат был почитаемым институтом, существовавшим в полной гармонии с mos maiorum. И совсем немногие – потому, что скучали по бурной политической жизни и гудению толпы на Нижнем Форуме, как было в прежние дни, когда какой-нибудь воинствующий демагог доводил плебс до кулаков и бывшие гладиаторы, нанятые в телохранители и охранники, разнимали дерущихся. Поэтому собрание Лоллия Паликана, широко разрекламированное как созванное обсудить восстановление прав плебейского трибуната, должно было привлечь толпы народа. А когда узнали, что скандальные кандидаты Помпей и Красс намерены выступать в поддержку Паликана, энтузиазм достиг высот, небывалых с тех пор, как Сулла превратил Плебейское собрание в довольно тихий мужской клуб.

Привыкший к играм, посещаемым далеко не так хорошо, цирк Фламиния вмещал едва пятьдесят тысяч зрителей. Но в день собрания, созванного Паликаном, все дешевые места были заполнены. Пришедшие – все, кроме тех, кому посчастливилось находиться в двухстах футах от выступавших, – примирились с тем, что не услышат ни слова. Большинство выстроившихся по берегу Тибра пришли только для того, чтобы потом сказать своим внукам: «Я был там в тот день, когда два кандидата в консулы являлись военными героями, обещавшими восстановить права плебейского трибуната». Потому что они это сделают! Они восстановят былое!

Паликан открыл собрание воодушевленной речью, имея целью обеспечить как можно больше голосов для Помпея и Красса на курульных выборах. Те, кто расположились близко, занимали достаточно высокое положение и имели большое влияние на выборщиков. Присутствовали все девять коллег Паликана, и все говорили в поддержку Помпея и Красса. Затем под громкие аплодисменты появился Красс. И говорил он тоже под аплодисменты. Это была серия интересных дивертисментов перед главным представлением. И вот – он, Помпей Великий! одетый в блестящие золотые доспехи, яркий как солнце, великолепный. Ему не требовалось быть хорошим оратором, толпе нужно только, чтобы он говорил, пусть даже он несет околесицу. Толпа накатила, чтобы поглазеть на Помпея Великого, и ушла домой, совершенно удовлетворенная.

Неудивительно тогда, что в результате курульных выборов, состоявшихся четвертого декабря, Помпей стал старшим консулом, а Красс – младшим. Рим будет иметь консула, который не был членом Сената. Рим предпочел его старшему по возрасту и вполне законопослушному коллеге.

* * *

– Итак, Рим заполучил первого консула, который никогда не был сенатором, – сказал Цезарь Крассу после выборов.

Он сидел с Крассом в лоджии виллы на Пинциевом холме, где однажды нумидийский царь Югурта замыслил заговор. Красс купил эту виллу, когда увидел длинный список блестящих иностранных имен. Все эти цари и политики арендовали ее в течение многих лет. Оба собеседника смотрели на общественных слуг, которые прибирали территорию.

– Только потому, что он хотел быть консулом, – сказал Красс, передразнивая капризный тон Помпея, каким тот говорил всякий раз, когда ему перечили. – Он большой мальчик!

– В некотором роде, да. – Цезарь повернул голову, посмотрел в лицо Красса, как всегда спокойное. – Это ты должен будешь заправлять всем. Он ведь ничего не умеет.

– Как будто я не знаю! Хотя он должен был уже кое-что усвоить из рукописного руководства Варрона по поведению сенатора и консула, – усмехнулся Красс. – Подумать только! Старший консул, которому приходится перелистывать руководство по поведению! Представляю, что сказал бы Катон Цензор.

– Он просил меня подготовить закон, согласно которому плебейскому трибунату будут возвращены все его полномочия. Он говорил тебе об этом?

– Когда он мне что-нибудь говорил?

– Я отказался.

– Почему?

– Во-первых, потому что он заранее решил, что будет старшим консулом.

– Он знал, что будет старшим консулом!

– И во-вторых, ты сам очень хорошо сможешь составить любой закон, который вы двое хотите провести, – ты же был городским претором!

Красс покачал своей огромной головой, взял Цезаря за руку.

– Сделай это, Цезарь. Он будет счастлив. Как у всех испорченных больших деток, у него есть способность использовать нужных людей, чтобы достигнуть цели. Если ты отказываешься, потому что не хочешь, чтобы тебя использовали, то я согласен. Но если бы ты принял вызов, считая, что это добавит тебе опыта в законодательстве, тогда сделай это. Никто не узнает – об этом он позаботится.

– Ты совершенно прав! – засмеялся Цезарь, потом стал серьезным. – Я хотел бы это сделать. У нас не было порядочного плебейского трибуна с тех пор, как я был мальчишкой. Последним был Сульпиций. И я предвижу время, когда все мы будем нуждаться в законах трибуната. Было очень интересно для патриция общаться с плебейскими трибунами так, как я общался с ними последнее время. У Паликана я нашел уже себе замену, кстати.

– Кто?

– Некий Плавтий. Не тот, что из древнего рода Сильванов. Этот из Пицена и, кажется, из бывших вольноотпущенников. Хороший парень. Он готов сделать все, что мне нужно, через вновь вызванное к жизни Плебейское собрание.

– Плебейских выборов еще не было. Плавтий может не пройти, – заметил Красс.

– Пройдет, – уверенно ответил Цезарь. – Он не может проиграть, он – человек Помпея.

– Неужели это уже стало неизбежным в наше время?

– Помпею повезло, что ты будешь его коллегой, Марк Красс. У меня все стоит перед глазами вместо тебя Метелл. Кошмар! Но мне жаль, что ты не старший консул.

Красс улыбнулся, кажется, без озлобления.

– Брось, Цезарь. Я примирился. – Он вздохнул. – Но будет приятно, если Рим пожалеет о моем уходе больше, чем об уходе Помпея, когда наш срок закончится.

– Ну, мне пора домой, – молвил Цезарь, поднимаясь. – Я мало времени уделяю своим женщинам с тех пор, как вернулся в Рим, а им очень хочется узнать о выборах все.

* * *

Но одного взгляда на приемную было достаточно, чтобы Цезарь пожалел о своем решении прийти домой. Дом был полон женщин! Он насчитал шестерых: его мать, жена, сестра Ю-ю, тетя Юлия, жена Помпея и еще одна, которую он не сразу узнал, – его кузина Юлия. Юлия Антония – она была замужем за Марком Антонием, тем самым, которому поручили уничтожить пиратов. Внимание всех присутствующих было приковано именно к ней, и неудивительно: она сидела на краю кресла, широко расставив вытянутые ноги, и громко рыдала. Не успел Цезарь сделать и шага, как почувствовал сильный удар в поясницу. Резко обернувшись, он увидел крупного мальчика, несомненно ребенка Антония. Мальчишка стоял и ухмылялся. Но недолго! Цезарь мгновенно схватил его за нос и вытащил вперед. Раздались вопли, такие же громкие, как вскрикивания его матери. Впрочем, мальчишка не собирался сдаваться. Он ударил Цезаря ногой в голень, сжал кулаки и размахнулся. Одновременно с тем двое других, поменьше, кинулись на Цезаря, колотя его кулаками по бокам и груди, хотя толстые складки тоги заглушали удары.

Затем, слишком быстро, так что никто даже не успел заметить, как это произошло, все трое мальчишек были выведены из строя. Сначала Цезарь так столкнул головами младших, что послышался треск, после чего отбросил их к стене. Самый большой мальчишка получил затрещину, и на глазах его выступили слезы. Пинком под зад он был отправлен к братьям.

Рыдавшая мамаша замолчала и вскочила с кресла, чтобы наброситься на мучителя ее драгоценных сыночков.

– Сядь, женщина! – рявкнул Цезарь громовым голосом.

Она отбежала обратно к креслу и сникла.

Цезарь повернулся к стене, где громко ревели трое мальчишек.

– Если кто-то из вас двинется, он пожалеет, что родился на свет. Это мой дом, а не бродячий зверинец. И пока вы гости в этом доме, вы будете вести себя как цивилизованные римляне, а не как тингитанские обезьяны. Всем ясно?

Кутаясь в смятую грязную тогу, он прошел мимо женщин к двери своего кабинета.

– Я приведу себя в порядок, – сказал он обманчиво спокойным тоном, но мать и жена знали, что он сдерживается только железным усилием воли, – и когда вернусь, то ожидаю увидеть, что здесь воцарился мир. Заткните эту несносную женщину, если сама не затихнет, и отдайте ее сыновей Бургунду. Скажите Бургунду, что я разрешаю ему придушить их, если потребуется.

Цезарь отсутствовал недолго, но когда он вернулся, мальчишек уже не было, а шесть женщин сидели, словно аршин проглотили, в полном молчании. Шесть пар огромных глаз следовали за ним, когда он прошел мимо и сел между матерью и женой.

– Ну, мама, в чем дело? – вежливо осведомился он.

– Марк Антоний покончил с собой на Крите, – объяснила Аврелия. – Ты знаешь, что его дважды разбили пираты на море и один раз на суше, и он потерял все корабли и людей. Но ты, наверное, не знаешь, что пиратские командующие Панар и Ластен буквально заставили его подписать договор между Римом и Критом. Договор только что прибыл в Рим вместе с прахом Марка Антония. Хотя у Сената не было времени собрать заседание по этому вопросу, уже по всему городу говорят, что Марк Антоний навсегда опозорил свое имя. Народ даже прилепил к нему прозвище «Критский»! Почетного тут ничего нет, люди хотят сказать, что он – человек, который на Крите провалил порученное ему дело!

Цезарь вздохнул. Лицо его выражало скорее раздражение, чем сожаление.

– Он не подходил для этой работы, – произнес он, не желая выдавать свои чувства вдове, довольно глупой женщине. – Я понял это, когда был его трибуном в Гифее. Однако признаюсь, я не знал, что конец выйдет именно таким. Хотя некоторые признаки наличествовали. – Цезарь посмотрел на Юлию Антонию. – Я сожалею о случившемся, женщина, но не понимаю, что я могу для тебя сделать.

– Юлия Антония пришла узнать, сможешь ли ты организовать похороны Марка Антония, – сказала Аврелия.

– Но у нее есть брат. Почему Луций Цезарь не может этого сделать? – безучастно спросил Цезарь.

– Луций Цезарь на востоке с армией Марка Котты, а твой кузен Секст Цезарь отказывается что-либо делать, – сказала тетя Юлия. – В отсутствие Гая Антония Гибрида мы – ближайшая родня, которая есть у Юлии Антонии в Риме.

– В таком случае я организую погребальный обряд. Но будет лучше, если похороны пройдут тихо.

Юлия Антония встала, чтобы уйти. Посыпались носовые платки, броши, заколки, гребни. Казалось, она уже не держала обиды на Цезаря ни за его обращение с ее сыновьями, ни за его нелестную оценку способностей ее покойного мужа. «Очевидно, ей нравится, когда на нее орут и приказывают вести себя, как подобает, – думал Цезарь, провожая ее до двери. – Без сомнения, покойный Марк Антоний доставлял ей это удовольствие. Жаль, что таким же образом он не приучил своих детей к дисциплине, поскольку мамаша совершенно не способна сделать это». Ее мальчиков привели от Бургунда, где они приобрели полезный опыт. Сыновья Кардиксы и Бургунда посбивали с них спесь. Но, как и их мать, долго они не обижались. Все трое с опаской посматривали на Цезаря.

– Бояться меня не надо, если вы будете прилично себя вести, – весело сказал им Цезарь, глаза его смеялись. – Но если я увижу, что вы хулиганите, – берегитесь!

– Ты очень высокий, но мне ты не кажешься очень сильным, – сказал старший мальчик, самый симпатичный из троих.

Впрочем, на вкус Цезаря, глаза у него были слишком близко посажены. Теперь они смотрели на него в упор. Их выражение говорило о том, что мальчик не лишен смелости и ума.

– Однажды ты повстречаешься с худеньким, маленьким человеком, который сильно хлопнет тебя по спине, а ты не успеешь и пальцем пошевелить, – предрек ему Цезарь. – А теперь ступайте домой и присмотрите за своей мамой. Лучше бы вам хорошенько заниматься школьными заданиями, вместо того чтобы шляться по Субуре, попадая в неприятности и обкрадывая людей, которые не сделали вам ничего плохого. Уроки принесут вам в будущем больше пользы.

Марк Антоний-младший удивленно посмотрел на Цезаря.

– Как ты узнал об этом?

– Я знаю все, – сказал Цезарь, закрывая за ними дверь. Он вернулся к остальным женщинам и снова сел. – Вторжение германцев, – фыркнул он. – Какое страшное племя мальчишек! Кто-нибудь следит за ними?

– Никто, – ответила Аврелия. Она вздохнула с явным удовольствием. – А мне понравилось, как ты расправился с ними! У меня руки чесались отшлепать их, как только они появились.

Цезарь смотрел на Муцию Терцию, по его мнению удивительно привлекательную женщину. Брак с Помпеем явно пошел ей на пользу. Мысленно он добавил ее имя в список своих будущих жертв. Помпей просто напрашивался на это! Но пока еще не время. Сначала пусть этот противный Крошка Мясничок поднимется еще выше. Цезарь не сомневался в своей победе над Муцией Терцией. Он несколько раз поймал на себе ее взгляд. Нет, еще рано. Пусть этот плод дозреет на виноградниках Помпея, а потом он его сорвет. А сейчас у него было достаточно лакомств – Метелла, жена Гая Верреса. Вспахивание ее борозды было очень приятным занятием!

Его дорогая женушка наблюдала за ним, поэтому он отвел взгляд от Муции Терции и посмотрел на нее. Когда он подмигнул ей, она едва не хихикнула и продемонстрировала черту, которую унаследовала от своего отца, – залилась румянцем. Чудесная женщина. Никогда не ревнует, хотя, конечно, до нее доходят слухи и, вероятно, она верит им. После всех этих лет она должна была бы знать своего Цезаря! Но она была воспитана Аврелией, поэтому его похождения никогда не обсуждались, а он, естественно, никогда не говорил об этом. Любовные истории на стороне не имели к ней никакого отношения.

Со своей матерью Цезарь не был так скрытен. Это была ее идея – соблазнять жен мужей, равных себе. Он не стеснялся время от времени спрашивать ее совета, когда чья-нибудь жена не поддавалась. Женщины оставались загадкой. И всегда будут загадкой, как он подозревал. К мнению Аврелии стоило прислушаться. Теперь, когда она вошла в круг обитателей Палатина и Карин, она вникала во все сплетни и обязательно сообщала их ему без приукрашивания. Ему, конечно, нравилось сводить женщин с ума, а после бросать их. После этого мужья-рогоносцы для них уже не существовали.

– Думаю, все вы собрались, чтобы утешить Юлию Антонию, – сказал он.

Ему было интересно, хватит ли у матери нахальства предложить ему сладкого разбавленного вина и маленьких пирожных – обычное угощение женщин, собравшихся поболтать.

– Она пришла ко мне, притащив с собой все побрякушки и этих ужасных мальчишек, – сказала тетя Юлия. – Я не знала, как справиться со всеми четырьмя, и привела их сюда.

– А ты как раз сидела у тети Юлии? – спросил Цезарь у матери с обезоруживающей улыбкой.

Аврелия неудачно вдохнула, закашлялась.

– Я часто прихожу к Юлии, Гай Юлий. Квиринал совсем близко от Пинция.

– Да, конечно.

Он так же улыбнулся тете Юлии, которая ни в коей мере не осталась равнодушной к этой улыбке, но, естественно, воспринимала ее совсем по-другому.

– Увы, я подозреваю, что теперь значительно чаще буду видеться с Юлией Антонией, – вздохнула тетя Юлия. – Если бы я умела так же обращаться с ее сыновьями!

– Ее визиты скоро прекратятся, тетя Юлия, и я обязательно поговорю с мальчишками, не беспокойся. Думаю, скоро Юлия Антония опять выйдет замуж.

– Да кто же захочет на ней жениться! – фыркнула Аврелия.

– Всегда находятся мужчины, особенно восприимчивые к чарам совершенно беспомощных женщин, – ответил Цезарь. – К сожалению, она не умеет выбирать. Поэтому тот, кто на ней женится, будет таким же, как Марк Антоний, не лучше.

– В этом, сын мой, ты абсолютно прав.

Цезарь посмотрел на свою сестру Ю-ю, которая до сих пор не проронила ни слова. Она всегда была молчаливым членом семьи, несмотря на живой характер.

Она улыбнулась ему его же улыбкой.

– Я очень довольна мужем, которого ты выбрал для меня, Цезарь. И готова признать, что молодые люди, которые нравились мне до замужества, оказались довольно посредственными.

– Тогда тебе лучше позволить Атию и мне выбрать мужа для твоей дочери, когда придет время. Атия будет очень красивой. И умной. Что означает, что она будет нравиться не всем.

– Жаль, правда? – спросила Ю-ю.

– Жаль, что она умна или что мужчины этого не оценят?

– Последнее.

– Мне, например, нравятся умные женщины, – сказал Цезарь, – но их мало, и они редко попадаются. Не беспокойся, мы найдем Атии кого-нибудь, кто оценит ее качества.

Тетя Юлия поднялась.

– Скоро стемнеет, Цезарь. Я знаю, что ты предпочитаешь, чтобы тебя звали так все, даже твоя мать. Но мне до сих пор не привыкнуть! Я должна идти.

– Я попрошу сыновей Луция Декумия найти для тебя носилки и проводить тебя.

– У меня есть паланкин, – сказала тетя Юлия. – Муции не позволяют ходить пешком, поэтому мы с большим комфортом проехали между Квириналом и Субурой. Точнее, так было бы, если бы мы не были вынуждены разделить удобство с Юлией Антонией, которая буквально залила нас слезами. И для сопровождения у нас имеются храбрые мужчины.

– Я тоже приехала в паланкине, – добавила Ю-ю.

– Вырождаются люди! – фыркнула Аврелия. – Вам следует больше ходить пешком.

– Я бы хотела ходить пешком, – тихо отозвалась Муция Терция, – но мужья рассуждают не так, как ты, Аврелия. Гней Помпей находит, что мне неприлично ходить пешком.

Цезарь навострил уши. Ага! Небольшое разногласие! Она чувствует, что ее ограничивают, сужают сферу общения. Но он ничего не сказал, просто ждал и болтал со всеми, пока слуга бегал, чтобы поймать носилки.

– Ты неважно выглядишь, тетя Юлия, – сказал он, помогая вдове Мария сесть в паланкин, который Помпей предоставил Муции Терции.

– Я старею, Цезарь, – шепнула она, сжав его руку. – Пятьдесят семь. Но это ничего, только вот кости болят, когда холодно. Начинаю бояться зим.

– Тебе тепло там, на Квиринале? – быстро спросил он. – Твой дом стоит на северной стороне. Может быть, мне провести в твоем подвале отопление?

– Сохрани свои деньги, Цезарь. Если будет нужно, я сама смогу поставить печку, – ответила она и задернула занавеску.

– Ей нездоровится, – сказал он матери, когда они вернулись в квартиру.

Аврелия подумала немного, потом высказала свое мнение:

– Она лучше себя чувствовала бы, если бы ей было для кого жить. Но ее муж и сын мертвы. У нее нет никого, кроме нас и Муции Терции. А нас недостаточно.

Приемную ярко освещали зажженные лампы, окна были закрыты ставнями, защищая помещение от холодного ветра, проникающего в световой колодец. В комнате было тепло и радостно. На полу расположились Циннилла с дочерью Цезаря, которой исполнилось уже шесть лет. Исключительный ребенок. Изящный ребенок. Тонкая кость, грация, волосы светлые, словно серебряные.

Когда она увидела отца, ее большие голубые глаза засверкали. Девочка протянула к нему ручки.

– Папа, папа! Возьми меня на руки!

Он поднял ее, поцеловал в розовую щечку.

– Как поживает сегодня моя царевна?

И пока он с восторгом слушал рассказ о маленьких и больших делах, Аврелия и Циннилла наблюдали за ними. Мысли Цинниллы не шли дальше того, что она просто любит его, но Аврелия думала о том слове, которое он произнес: «царевна». Цезарь пойдет далеко и однажды станет очень богатым. Ухажеров у его дочери будет предостаточно. «Но он не будет с ней так добр, как были добры со мной моя мать и дядя-отчим. Он отдаст ее человеку, в котором он будет нуждаться больше всего, не думая о ее чувствах. Значит, я должна научить ее принимать свою судьбу, идти ей навстречу красиво и в хорошем настроении».

* * *

Двадцать четвертого декабря Марк Красс наконец отпраздновал овацию. Поскольку в армии Спартака несомненно были самниты, он получил от Сената две уступки: вместо того чтобы идти пешком, ему разрешили ехать верхом. И вместо венка из мирта ему позволили надеть лавровый венок триумфатора. Большая толпа собралась приветствовать его и его армию, пришедшую по такому случаю из Капуи. Хотя немало было подмигиваний и толчков в бок при виде скудных трофеев. Ведь Рим знал грешок Марка Красса.

Гораздо больше народа присутствовало на триумфе Помпея в последний день декабря. Каким-то образом Помпею удалось понравиться Риму, вероятно потому, что он был относительно молод, золотоволос, как Александр Великий, красив лицом. Но любовь простонародья к Помпею была не похожа на любовь к Гаю Марию, который продолжал (несмотря на все усилия Суллы) оставаться любимым в памяти современников.

Приблизительно в то же самое время, когда в Риме проходили курульные выборы, в начале декабря, Метелл Пий наконец перешел Альпы и вошел в Италийскую Галлию со своей армией, которую он затем распустил, разместив солдат на просторных богатых землях к северу от реки Пад. Возможно, он чувствовал что-то в Помпее к концу их совместного пребывания в Испании. И это ощущение заставило его подозревать, что Помпей не захочет вернуться в безвестность. Поросенок упрямо оставался вдали от римских перипетий. Когда ему написали Катул, Гортензий и другие влиятельные Цецилии Метеллы, спрашивая, что он думает о ситуации в Риме, он отказался обсуждать вопрос, мотивируя это тем, что долгое пребывание в Испании лишает его возможности дать квалифицированный комментарий. А когда он прибыл в Рим в конце января, то скромно отметил триумф с теми войсками, которые сопровождали его, и занял свое место в Сенате, контролируемом Помпеем и Крассом, словно ничего и не было. Такое отношение причиняло ему большую боль. Это означало, что ему не окажут такой чести за поражение Квинта Сертория, как он этого заслуживал.

Закон lex Pompeia Licinia de tribunicia potestate (о восстановлении полномочий трибуната) был записан на табличке в Палате в начале января под эгидой Помпея, который носил фасции на этот месяц как старший консул. Популярность закона, восстанавливающего всю власть плебейского трибуната, свела на нет оппозицию сенаторов. Те, про которых Помпей и Красс думали, что они будут яростно протестовать, согласились, – немного, правда, поворчав. Senatus consultum, рекомендующий Трибутному собранию провести закон, был принят единогласно. Некоторые пытались уклониться, говоря, что закон по праву должен быть утвержден Центуриатным собранием, но Цезарь, Гортензий и Цицерон твердо заявили, что только трибутные комиции могут утверждать меры, непосредственно касающиеся триб. После оговоренных трех рыночных дней lex Pompeia Licinia сделался законом. Плебейские трибуны снова могли накладывать вето на законы и магистратов, назначать плебисциты, имеющие силу закона, без сенаторского благословения senatus consultum, и даже обвинять губернаторов в измене, вымогательстве и других проступках.

Цезарь теперь регулярно выступал в Палате. Поскольку его всегда было интересно слушать – он говорил остроумно, интересно, кратко, язвительно, – то вскоре он приобрел приверженцев, и его все чаще и чаще просили опубликовать речи, считая, что они ничуть не хуже речей Цицерона. Даже Цицерон, как слышали, говорил, что Цезарь – лучший оратор в Риме. То есть после него самого.

Желавший скорее использовать свои заново обретенные полномочия, плебейский трибун Плавтий объявил в Сенате, что собирается провести закон, согласно которому будут возвращены гражданство и права тем, кто был обвинен вместе с Лепидом и Квинтом Серторием. Цезарь сразу поднялся и поддержал Плавтия, употребив все свое красноречие, чтобы убедить отцов-сенаторов включить в данный закон всех, кого Сулла вписал в проскрипционные списки. Но почему-то, когда Сенат отказался это сделать и утвердил закон Плавтия только в отношении тех, кто был объявлен вне закона за поддержку Лепида и Сертория, Цезарь выглядел странно оживленным, словно и не огорчился совсем.

– Цезарь, Палата отвергла твое предложение, – сказал озадаченный Марк Красс, – а ты положительно мурлыкаешь от удовольствия!

– Дорогой мой Красс, я очень хорошо знал, что они никогда не санкционируют прощение для проскрибированных Суллой! – улыбнулся Цезарь. – Это означало бы, что слишком много граждан, хорошо обогатившихся за счет проскрипций, должны будут вернуть все. Нет, нет! Но было очень похоже, что охвостье Катула собиралось заблокировать амнистию для поддержавших Лепида и Сертория. Поэтому я сделал так, чтобы эта мера выглядела достаточно скромной и даже привлекательной. Если хочешь что-то сделать и думаешь, что этому будут противиться, Марк Красс, всегда иди немного дальше, чем хочешь. Оппозиция настолько разъяряется всякими дополнениями, что совсем забывает о том, что с самого начала была против меньшей меры.

Красс усмехнулся:

– Ты – политик до мозга костей. Цезарь. Надеюсь, некоторые оппоненты не начнут скрупулезно изучать твои методы, иначе твоя жизнь сделается намного труднее.

– Мне нравится заниматься политикой, – просто сказал Цезарь.

– Тебе нравится все, что ты делаешь. Ты сразу уходишь в это с головой. Вот твой секрет. Это – и еще твой ум.

– Не льсти мне, Красс, у меня и без того великовата головка, – отозвался Цезарь, которому нравился каламбур: «головка» означала то, что покоится на плечах, и то, что у мужчины между ног.

– Слишком велика, согласен, – засмеялся Красс. – Тебе следовало бы быть немного осторожнее в твоих отношениях с чужими женами, по крайней мере некоторое время. Я слышал, наши новые цензоры собираются проверять сенаторские реестры так, как прилежная нянька выискивает гнид.

* * *

Цензоры появились впервые с тех пор, как Сулла ликвидировал эту должность в списке государственных чиновников. Очень странная пара – Гней Корнелий Лентул Клодиан и Луций Геллий Попликола. Все знали, что они – люди Помпея. Но когда Помпей вынес на обсуждение в Палате их имена, более подходящие на эту должность сенаторы, которые хотели баллотироваться, – Катул и Метелл Пий, Ватия Исаврийский и Курион, – все удалились, освободив место для Клодиана и Геллия.

Предсказание Красса оказалось правильным. Обычно в практике цензоров было сначала заключать государственные контракты. Но после заключения религиозных контрактов на питание капитолийских гусей и кур и на другие священные дела Клодиан и Геллий приступили к проверке сенаторских реестров. Результаты были оглашены на специальном contio, с ростры на Нижнем Форуме, и вызвали огромный переполох.

Не менее шестидесяти четырех сенаторов исключены. Большинство из них находились под подозрением, что брали или давали взятки, когда находились в составе жюри. Многие из членов жюри по делу Статия Альбия Оппианика были исключены, а успешный обвинитель Оппианика, его приемный сын Клуентий, понижен в должности и переведен из его сельской трибы на городской Эсквилин. Но намного более сенсационным было изгнание одного из квесторов прошлого года Квинта Курия, старшего консула прошлого года Публия Корнелия Лентула Суры и Гая Антония Гибрида, этого чудовища озера Орхомен.

Исключенный сенатор мог вновь войти в состав Палаты, но сделать это с согласия цензоров, которые его исключили, не имел права. Ему оставалось выставить свою кандидатуру на выборы либо на квесторскую должность, либо в плебейский трибунат. Тоскливое занятие для Лентула Суры, который уже побывал консулом! Но сейчас он не стремился к этому, поскольку влюбился и мало интересовался Сенатом. Вскоре после исключения он женился на беспомощной Юлии Антонии. Цезарь был прав. Юлия Антония не умела выбирать мужей, и Лентул Сура оказался еще хуже, чем Марк Антоний Проигравший.

Покончив с Сенатом, Клодиан и Геллий вернулись к заключению контрактов, на этот раз гражданских. Большей частью они касались отдачи на откуп прав сбора налогов и храмовой десятины, но включали также строительство и ремонт многочисленных государственных зданий и общественных мест, ремонт туалетов, дешевых скамей в цирке, строительство мостов, базилик. Снова поднялся большой переполох. Цензоры объявили об отмене системы налогообложения, которую ввел Сулла с целью оживления провинции Азия.

Лукулл и Марк Котта вели войну с царем Митридатом, казалось бы, к успешному концу. Лавры определенно принадлежали Лукуллу. Накануне консульства Помпея и Красса Митридат вынужден был бежать ко двору своего зятя Тиграна, царя Армении (правда, Тигран отказался встретиться с ним), и Лукулл почти полностью овладел Понтом, а также Каппадокией и Вифинией. Оставалось только покончить с Тиграном. Имея теперь возможность заняться столь необходимыми административными делами, Лукулл немедленно погрузился в запутанные финансы провинции Азия, которой он управлял уже три года. Он так обрушился на публиканов (откупщиков), что в двух случаях даже воспользовался своим правом губернатора осуждать на казнь и несколько человек обезглавил, как это сделал Марк Эмилий Скавр несколько лет назад.

В Риме раздались яростные вопли, особенно когда нововведения Лукулла еще больше, чем реформы Суллы, затруднили возможность обогащаться сборщикам налогов. Входивший в группу сверхконсервативных сенаторов, Лукулл никогда не был популярен в высоких деловых кругах, а это означало, что такие люди, как Красс и Аттик, сильно его не жаловали. Помпею он тоже не нравился, вероятно потому, что Лукулл единственный среди теперешнего обилия полководцев мог затмить его.

Поэтому не было сюрпризом, когда пара ручных цензоров Помпея объявили, что систему Суллы в провинции Азия следует отменить. Все будет опять так, как в старые времена, до Суллы. Лукулл отнесся к этому с полным безразличием. Он проигнорировал директивы цензоров. «Пока я – губернатор провинции Азия, – сказал Лукулл, – я сохраню систему Суллы, которая является образцовой и должна осуществляться в каждой провинции Рима». Недавно созданные компании, которые разместили своих людей в провинции Азия, колебались. На Форуме, в Сенате раздались голоса протеста. Все самые влиятельные всадники заявили, что Лукулла следует лишить губернаторства.

Но Лукулл по-прежнему не обращал ни малейшего внимания на директивы Рима и свое ненадежное положение. Для него намного важнее было навести порядок. Эта необходимость всегда следовала за большими войнами. К тому времени как Лукулл покинет свои две провинции, Киликию и Азию, они будут в полном порядке.

Хотя Цезарь по природе или наклонностям не был сторонником сверхконсервативных сенаторов, таких как Катул и Лукулл, тем не менее он имел причину быть благодарным Лукуллу. Он получил письмо от царицы Вифинии Орадалтис.

Моя дочь вернулась домой, Цезарь. Я уверена, ты знаешь, что Луций Лициний Лукулл добился больших успехов в войне против царя Митридата и что вот уже год он проводит кампанию в самом Понте. Среди многих крепостей Митридата Кабейра всегда считалась самой неприступной. Но в этом году она сдалась Лукуллу, который обнаружил в ней ужасные вещи. Подземные тюрьмы полны политических узников и потенциально опасных родственников, которых пытали или использовали как подопытных в экспериментах царя с ядами. Я не буду больше говорить о таких отвратительных вещах. Я слишком счастлива.

Среди женщин, которых Лукулл нашел в резиденции, оказалась Низа. Она находилась там двадцать лет и вернулась шестидесятилетней. Но Митридат обращался с ней хорошо – в меру своих способностей неплохо относиться к людям. Ее содержали вместе с небольшой группой второстепенных жен и наложниц. Митридат запер там и некоторых из своих сестер, чтобы они не вышли замуж или не нашли способа иметь детей, так что у моей бедной девочки была отменная компания старых дев. Кстати, у царя обнаружилось чрезвычайно много жен! Так что те, которые очутились в Кабейре, в течение многих лет влекли жалкое существование настоящих старых дев.

Когда Лукулл открыл их тюрьму, он проявил к бедняжкам истинную доброту и позаботился, чтобы никого из них не обидели. Как говорит Низа, он вел себя с ними, как Александр Великий с матерью, женами и гаремом царя Дария. Не сомневаюсь, что Лукулл послал понтийских женщин в Киммерию, к своему союзнику, сыну Митридата по имени Махарес.

Низу он освободил, как только узнал, кто она. Но более того, Цезарь. Он дал ей золото и подарки и отослал ко мне в сопровождении солдат, с которых взял клятву, что они будут относиться к ней с почтением. Можешь себе представить удовольствие этой уже старой женщины, которая никогда не была красивой? Она могла путешествовать свободной, как птица!

О, снова ее увидеть, мою девочку! Я ничего не знала, пока она не переступила порог моей виллы в Ребе, сияющая, как юная девушка! Она была так счастлива! Мое последнее желание осуществилось, ко мне вернулась моя дочь.

Она вернулась как раз вовремя. Мой дорогой старый песик Сулла умер от старости за месяц до ее приезда, и я очень горевала. Слуги пытались убедить меня взять другую собачку, но ты же знаешь, как это трудно. Все время думаешь, какой он был особенный, как умел выполнять много смешных трюков, какое место занимал в нашей семье. И кажется таким предательством – похоронить его и сразу же приобрести другое существо и положить его в корзинку Суллы. Я не говорю, что так делать нельзя, но должно пройти какое-то время, прежде чем новое животное займет свое место в моей жизни. И я очень боюсь, что умру, прежде чем новый любимец станет своего рода личностью.

А сейчас умирать не стоит! Низа плакала, конечно, узнав, что ее отец скончался. Но мы теперь живем здесь с ней в таком согласии, нам так хорошо – мы обе ловим рыбу на удочку с пирса и ходим в деревню на прогулку. Лукулл приглашал нас пожить во дворце в Никомедии, но мы решили остаться здесь. И теперь у нас есть очень хороший щенок по имени Лукулл.

Пожалуйста, Цезарь, постарайся найти время, чтобы опять попутешествовать по Востоку! Я бы очень хотела, чтобы ты познакомился с Низой, и я очень скучаю по тебе.

* * *

К плебейскому трибуну прошлого года Марку Лоллию Паликану обратились делегаты со всех городов Сицилии, кроме Сиракуз и Мессаны, с просьбой выдвинуть обвинение против Гая Верреса. Но Паликан адресовал их к Помпею, который, в свою очередь, отправил их к Марку Туллию Цицерону как идеальному человеку для такого рода работы.

Веррес уехал в Сицилию губернатором после того, как истек срок его преторства, и – в большей мере благодаря Спартаку – оставался там губернатором три года. Он только что вернулся в Рим, когда сицилийская делегация разыскала Цицерона. И Помпей, и Паликан были лично заинтересованы в этом деле: Паликан помог некоторым своим клиентам, когда Веррес обвинил их, а Помпей на Сицилии во время ее оккупации от имени Суллы собрал значительное количество клиентов.

Цицерон был в Лилибее квестором при Сексте Педуцее – за год до того, как на Сицилию прибыл губернатором Веррес. Марк Туллий просто влюбился в этот остров. Не говоря уже о том, что приобрел там неплохую свиту клиентов. И все же, когда сицилийцы явились к нему, он отказался.

– Я никогда не обвиняю, – сказал он, – я защищаю.

– Но тебя рекомендовал Гней Помпей Магн! Он сказал, что ты единственный человек, который может выиграть дело. Пожалуйста, умоляем тебя, нарушь свое правило и обвини Гая Верреса! Если мы не одержим верх, Сицилия может восстать против Рима!

– Он ведь буквально изнасиловал Сицилию, да? – прямо поставил вопрос Цицерон.

– Да, вот именно изнасиловал. Но, изнасиловав, Марк Туллий, он потом расчленил Сицилию. У нас ничего не осталось! Все наши произведения искусства исчезли из храмов, похищены картины и статуи и даже ценности частных владельцев. Что мы можем сказать о человеке, который имел безрассудство фактически обратить в рабство свободную женщину за ее умение ткать гобелены? Веррес заставил ее держать целую фабрику, работающую на него! Он присвоил деньги, которые дала ему казна Рима, чтобы закупить зерно, а потом реквизировал зерно у тех, кто его выращивал, не заплатив ни гроша! Он крал фермы, поместья, даже наследства. Список бесконечный!

Этот каталог вероломства поразил Цицерона, но он все равно покачал головой.

– Простите, но я не обвинитель.

Глава делегации тяжело вздохнул.

– Ну что ж, тогда мы возвращаемся домой. Мы думали, что человек, так хорошо знающий историю Сицилии и потративший много сил на поиски места, где находится могила Архимеда, поймет наше положение и поможет. Но тебе уже перестала нравиться Сицилия. Ясно, что ты не ценишь Гнея Помпея так, как он ценит тебя.

Напомнить о Помпее и о знаменитой своей удаче – а он действительно нашел утерянную могилу Архимеда около города Сиракузы – было для Цицерона слишком. По мнению Цицерона, обвинение – это напрасная трата его таланта, ибо плата (очень незаконная) была всегда намного меньше, чем стимул, предлагаемый каким-нибудь перепуганным экс-губернатором или публиканом, которому грозит потерять все. Обвинять непопулярно. Обвинителя всегда считали кем-то неприятным, предназначенным превратить в руины жизнь какого-нибудь несчастного. В то время как защитник, который спасает этого несчастного, выглядит популярным героем. И совершенно безразлично, что большинство этих «несчастных» были коварные, алчные и в высшей степени виновные люди. Любая угроза возможности человека прожить так, как он хочет, считалась посягательством на его личные права.

Цицерон вздохнул.

– Хорошо, хорошо, я возьмусь! – сказал он. – Но вы должны помнить, что защитники выступают после обвинителя, так что к тому времени, как присяжным предоставят право вынести приговор, они начисто забывают все, что сказал обвинитель. Вы также должны помнить, что у Гая Верреса очень важные связи. Его жена – Цецилия Метелла, а человек, который должен был стать консулом в этом году, – его шурин. У него еще есть шурин, который сейчас является губернатором Сицилии. От них вы помощи не ждите. И каждый из Цецилиев Метеллов будет на его стороне. Если я начну обвинять, тогда Квинт Гортензий будет защищать, а другие адвокаты, почти такие же известные, присоединятся к нему. Да, я сказал, что возьмусь за это дело. Но это не значит, что я выиграю его.

Едва делегация покинула дом Цицерона, как он уже пожалел о своем решении. Кому нужно оскорблять всех Цецилиев Метеллов в Риме, когда шансы одного из их представителей стать консулом покоились на шатком основании личной способности судебного юриста? Цицерон был таким же «новым человеком», как и его официально преданный проклятию товарищ из Арпина, Гай Марий. Но в Цицероне не было солдатской косточки, а движение вверх «нового человека» труднее, если он не может заработать славу на поле боя.

Конечно, Марк Туллий знал, почему согласился. Он чувствовал, что обязан Помпею. Может быть, и много лет прошло, и много заслуженных акколад он получил в свою честь, но как мог он забыть бескорыстную доброту семнадцатилетнего кадета к другому кадету, которого презирал его отец? Всю свою жизнь Цицерон будет благодарен Помпею за его помощь во время той ужасной, несчастной службы в рядах кадетов Помпея Страбона, за то, что Помпей-младший прикрывал его от жестокостей и наводящих ужас вспышек ярости Помпея Страбона. Больше никто не помогал ему, только молодой Помпей. Ему было тепло в ту зиму благодаря Помпею, благодаря Помпею он стал выполнять канцелярскую работу. Цицерону уже больше никогда не приходилось поднимать меч в бою. И он никогда, никогда не мог этого забыть.

И Марк Туллий Цицерон пошел на Карины увидеться с Помпеем.

– Я только хотел сказать тебе, – сообщил он обреченным голосом, – что решил обвинять Гая Верреса.

– Великолепно! – воскликнул довольный Помпей. – Многие жертвы Верреса – мои клиенты. Ты можешь выиграть, я знаю, что можешь. Какая помощь тебе потребуется?

– Мне не нужно от тебя помощи, Магн, не сомневайся. Это я тебе должен помочь.

Помпей удивился.

– Ты – мне? Почему?

– Ты сделал сносным год моего пребывания в армии твоего отца.

– Ах, это! – Помпей засмеялся, взял Цицерона за руку. – Не думаю, что за это следует сохранять благодарность на всю жизнь.

– Для меня это так, – возразил Цицерон со слезами на глазах. – Мы многое делили с тобой во время Италийской войны.

Вероятно, Помпей вспомнил менее приятные вещи, которые они делили с Цицероном. Например, поиски голого и поруганного тела его отца. Он затряс головой, словно отгоняя воспоминания, и подал Цицерону кубок превосходного вина.

– Ну, друг мой, сейчас ты все-таки скажешь мне, что я могу сделать, чтобы помочь тебе.

– Хорошо, я скажу, – с благодарностью ответил Цицерон.

– Все эти Цецилии Метеллы будут против обвинения, конечно, – задумчиво проговорил Помпей. – И Катул, и Гортензий, и другие.

– Ты сейчас назвал главную причину, почему это дело должно слушаться в начале года. Я не могу рисковать и откладывать слушание на следующий год. Все говорят, что Метелл и Гортензий станут новыми консулами.

– В некотором отношении жаль, конечно, что их не перенесут, – сказал Помпей. – В будущем году жюри может снова состоять из всадников, а это будет не в пользу Верреса.

– Не будет, если консулы смогут тайно манипулировать судом, Магн. Кроме того, нет гарантии, что наш претор Луций Котта решит составить жюри из всадников. Я говорил с ним на днях, он думает, что дело о составе жюри суда может занять несколько месяцев. И при том он не убежден, что всадническое жюри будет лучше сенаторского. Всадников нельзя обвинить за взятки.

– Мы можем изменить закон, – ответил Помпей, который не испытывал уважения к закону, считая, что всякий раз, когда закон становится неудобным, его нужно менять.

– Это может оказаться трудно.

– Не понимаю почему.

– Потому что, – терпеливо объяснил Цицерон, – изменить этот закон значило бы ввести в действие другой закон на одной из двух трибутных комиций, а в обеих больше всадников, чем сенаторов.

– Они поддержали Красса и меня в прошлом году, – заметил Помпей, неспособный увидеть разницу между одним законом и другим.

– Это потому, что ты очень хорошо относился к ним, Магн. И они хотят, чтобы ты и дальше продолжал к ним относиться так. Закон, делающий их виновными за взяточничество, – это совсем другой закон.

– Наверное, ты прав и Луцию Котте не понравится жюри из всадников. Это была только мысль.

Цицерон поднялся, чтобы уйти.

– Еще раз благодарю тебя, Магн.

– Держи меня в курсе.

* * *

Через месяц Цицерон известил городского претора Луция Котту, что он будет выдвигать обвинение против Гая Верреса в суде по делам о вымогательствах от имени городов Сицилии. Он представит иск на сумму сорок два с половиной миллиона сестерциев – тысяча семьсот талантов – в возмещение ущерба, а также будет требовать возврата всех произведений искусства и ценностей, украденных из храмов Сицилии и у граждан.

Хотя Гай Веррес вернулся с Сицилии уверенным, что его положение зятя Метелла окажется достаточной защитой против возможного обвинения, когда он услышал, что Цицерон – Цицерон, который никогда не выступал обвинителем! – заявил о своем намерении обвинить его, он запаниковал. Он немедленно написал своему шурину Луцию Метеллу, губернатору Сицилии, чтобы тот ликвидировал все улики, которые сам Гай Веррес мог проглядеть, торопясь вывезти с острова награбленное. Ни Сиракузы, ни Мессана не присоединились к другим городам, обвинявшим Верреса, потому что Сиракузы и Мессана помогали Гаю Верресу, подстрекали его к грабежу и принимали участие в дележе награбленного. Но как хорошо, что новый губернатор – средний брат его жены!

Два брата Метелла, оставшиеся в Риме, Квинт (который был уверен, что станет консулом в будущем году) и самый младший из троих сыновей Метелла Капрария, Марк, поспешили к Верресу обсудить, что можно сделать, чтобы не проиграть в суде. Они решили пригласить Квинта Гортензия в качестве защитника. На первой стадии следует подумать, как избежать суда, особенно если обвинителем выступит сам Цицерон.

В марте Гортензий подал жалобу городскому претору. Цицерон не может выступать в суде против Гая Верреса. Вместо Цицерона Гортензий предлагал Квинта Цецилия Нигера, родственника Метеллов, который был квестором Верреса на Сицилии в течение второго года его трехлетнего губернаторства. Единственный способ, который мог определить, может ли Цицерон быть обвинителем, – следовало созвать специальное слушание, называемое divinatio – «предположение» (называемое так потому, что судьи на этом специальном слушании принимают решение без представления явных улик, то есть они решают, основываясь на предположении). Каждый потенциальный обвинитель должен изложить судьям, почему он должен быть основным обвинителем. После выступления Цецилия Нигера, который очень плохо обосновал свое желание, судьи решили в пользу Цицерона и постановили провести слушание как можно быстрее.

Веррес, два Метелла и Гортензий опять должны были что-то придумать.

– Марк, ты в будущем году будешь претором, – сказал известный адвокат младшему брату, – значит, мы должны обеспечить, чтобы по жребию ты стал председателем суда по делам о вымогательствах. В нынешнем году председатель этого суда – Глабрион. Он ненавидит Гая Верреса. Глабрион никогда не позволит, чтобы малейший скандал коснулся его суда. Да, я говорю, что, если дело будет слушаться в этом году и Глабрион останется председателем суда, мы не сможем подкупить жюри. И не забывай, что Луций Котта намерен следить за каждым присяжным, занятым в важном судебном деле. Он выслеживает взяточников, как кот мышей. Поскольку наше дело привлечет к себе всеобщее внимание, думаю, Луций Котта будет решать, стоит ли в данном случае составлять жюри целиком из сенаторов. А что касается Помпея и Красса, они вообще нас не любят!

– Ты хочешь сказать, – вставил слово Гай Веррес, чья бронзовая красота за эти дни немного потускнела, – что мы должны добиться, чтобы наше дело было отложено до следующего года, когда Марк будет председателем суда по делам о вымогательствах?

– Вот именно! – подтвердил Гортензий. – Квинт Метелл и я будем консулами. Немалое подспорье! Нам будет нетрудно сделать так, чтобы по жребию Марку достался суд по делам о вымогательствах. И никакой разницы, каким будет состав присяжных – сенаторским или всадническим. Мы их подкупим!

– Но сейчас только апрель, – мрачно произнес Веррес. – Я не понимаю, как мы сможем дотянуть до конца года.

– Сможем, – уверил его Гортензий. – В таких делах, где показания надо собирать вдали от Рима, любому обвинителю понадобится от шести до восьми месяцев, чтобы подготовить обвинение. Я знаю, что Цицерон еще не начал этого делать, потому что он все еще в Риме и не послал агентов на Сицилию. Естественно, он будет стараться побыстрее собрать улики и свидетелей, и тут на сцену выйдет Луций Метелл. Как губернатор Сицилии, он будет по возможности мешать Цицерону или его агентам.

Гортензий вдруг оживился:

– Я считаю, что Цицерон не успеет подготовиться до октября, а то и позже. Конечно, времени для суда достаточно. Но мы его не допустим! Потому что до твоего, Веррес, дела мы подадим в суд Глабриона другое дело. Жертвой объявим кого-нибудь, за кем тянется шлейф явных улик, которые мы сможет быстро собрать. Какой-нибудь бедняга, который не так уж много нахапал, а не важная шишка вроде губернатора провинции. Префект административного округа, скажем, в Греции. У меня уже есть на уме один. У нас будет достаточно доказательств, чтобы удовлетворить городского претора, и уже к концу июля дело окажется в суде. К тому времени Цицерон еще не будет готов. А мы – будем!

– Какую жертву ты имеешь в виду? – спросил Метелл, успокоенный.

Естественно, он и его братья имели свою долю от трофеев Верреса. Да, они совершенно не хотели, чтобы их зять был опозорен и выслан за вымогательство.

– Я думаю об этом Квинте Куртии. Легат Варрона Лукулла и префект Ахеи, когда Варрон Лукулл был губернатором Македонии. Если бы Варрон Лукулл не был так занят во Фракии, покоряя бессов и совершая морские рейды по Данубию до самого моря, он сам бы проследил за тем, чтобы Куртия обвинили. Но к тому времени, как он вернулся домой и узнал о небольшой растрате Куртия, он посчитал, что уже слишком поздно и что сумма не стоит того, чтобы поднимать шум. Поэтому он так и не выдвинул обвинения. Но там можно кое-что накопать, а Варрон Лукулл с удовольствием поможет нам вытащить на берег эту рыбешку. Я подам иск городскому претору против Квинта Куртия, чтобы дело слушалось в суде по делам о вымогательствах, – сказал Гортензий.

– Что означает, – тут же добавил Веррес, – что Луций Котта прикажет Глабриону принять к производству то дело, которое поступит раньше. И, как ты говоришь, это будет дело Куртия. Тогда, поскольку ты выступишь защитником, ты протянешь дело до конца года! Цицерон и мое дело будут вынуждены ждать. Блестяще, Квинт Гортензий, просто блестяще!

– Да, думаю, хитро придумано, – самодовольно согласился Гортензий.

– Цицерон будет в ярости, – сказал Метелл.

– Я бы очень хотел посмотреть на него! – добавил Гортензий.

Но им не удалось увидеть ярость Цицерона. Как только он услышал, что Гортензий подал иск на экс-префекта Ахеи в суд по делам о вымогательствах, он сразу понял, чего добивается Гортензий. Его охватило смятение, а потом отчаяние.

Его любимый кузен Луций Цицерон приехал из Арпина и находился сейчас в Риме. Цицерон решил пойти к нему. И как только Цицерон вошел в его кабинет, по одному его виду кузен понял, что он чем-то расстроен.

– Что случилось? – спросил Луций Цицерон.

– Гортензий! Он готовит другое дело для суда по делам о вымогательствах, которое будет слушаться, прежде чем я смогу собрать улики против Гая Верреса.

Цицерон сел – воплощение депрессии.

– И наше дело отложат до следующего года, а я готов поспорить на все мое состояние, что Метеллы уже сговорились с Гортензием сделать так, чтобы Марк стал на следующий год претором, отвечающим за суд по делам о вымогательствах.

– И Гай Веррес будет оправдан, – заключил Луций Цицерон.

– Обязательно!

– Тогда тебе надо устроить так, чтобы твое дело слушалось первым, – сказал Луций Цицерон.

– Как, до конца квинктилия? Это же дата, которую наш друг Гортензий просил городского претора оставить для него. Я не смогу подготовиться к сроку! Сицилия огромна, сегодняшний ее губернатор – шурин Верреса. Он будет мешать мне, куда бы я ни пошел. Говорю тебе, я не смогу, не смогу, не смогу успеть!

– Конечно, сможешь, – сказал Луций Цицерон, вскочив на ноги. – Дорогой Марк Туллий, когда ты впиваешься зубами в дело, оно организовано наилучшим образом. Ты аккуратен, логичен, твой метод поражает! И ты очень хорошо знаешь Сицилию, у тебя там друзья, включая многих, кто пострадал от этого ужасного Гая Верреса. Да, губернатор постарается помешать тебе, но все те люди, которых обидел Веррес, будут стараться еще больше! Сейчас конец апреля. Попытайся недели за две закончить свои дела в Риме. Пока ты это делаешь, я организую корабль, который доставит нас на Сицилию, куда мы направимся к середине мая. Давай, Марк, ты сможешь это сделать!

– Ты действительно поедешь со мной, Луций? – просиял Цицерон. – Ты ведь почти такой же организованный человек, как я, ты же окажешь мне огромную помощь.

Его природный энтузиазм уже возвращался. Теперь задача не казалась ему такой трудной.

– Мне нужно увидеться с моими клиентами. У меня недостаточно денег, чтобы нанять быстроходный корабль и галопом промчаться по всей Сицилии на двуколке, запряженной скаковыми мулами. – Он стукнул ладонью по столу. – Клянусь Юпитером, Луций, мне бы очень хотелось это сделать! Хотя бы только для того, чтобы увидеть лицо Гортензия!

– Тогда мы это сделаем! – воскликнул Луций Цицерон, широко улыбаясь. – Пятьдесят дней от Рима до Рима – вот время, которое нам можно потратить на это дело. Десять дней на дорогу, сорок дней на сбор доказательств.

И Луций Цицерон направился к Эмилиевым воротам в порт Рима, чтобы переговорить с агентами по найму кораблей, а Цицерон пошел в дом на Квиринале, где остановились его клиенты.

Он хорошо знал старшего из них, Гиерона из Лилибея, который был этнархом в том западном порту Сицилии, где Цицерон был квестором.

– Мой кузен Луций и я собираемся за сорок дней собрать все свидетельства на Сицилии, – объяснил Цицерон, – если я хочу опередить Гортензия в суде. Мы сможем сделать это, если вы согласитесь понести финансовые расходы. – Он покраснел. – Я не богат, Гиерон, и не могу позволить себе быстроходный транспорт. Могут найтись люди, которым придется заплатить за информацию. И, конечно, свидетели, которых необходимо привезти в Рим.

Гиерону всегда нравился Цицерон, он восхищался им. Пребывание Марка Туллия в Лилибее было радостью для каждого сицилийского грека, который общался по делу с квестором. Потому что Цицерон был блестящим администратором, а когда дело касалось бухгалтерских книг и финансовых проблем, вопросы решались быстро, блестяще и эффективно. Его любили, им восхищались еще и потому, что он представлял собой редкость: Цицерон был честным человеком.

– Мы будем счастливы дать тебе все, что нужно, Марк Туллий, – сказал Гиерон. – Думаю, сейчас как раз время обсудить твой гонорар. Кроме денег, мы почти ничего не можем тебе дать. Я понимаю, что римские юристы не хотят брать наличными – слишком просто для цензоров проследить сумму. Произведения искусства и тому подобные вещи – обычная плата, я знаю. Но у нас ничего не осталось, что было бы достойно тебя.

– Об этом не беспокойтесь! – весело сказал Цицерон. – Я точно знаю, что я хочу в качестве гонорара. Я намерен на следующий год баллотироваться на должность плебейского эдила, и у меня есть шанс быть выбранным. Но я не могу соревноваться с богатыми людьми, которые обычно становятся эдилами. Однако я смогу добиться большой популярности, если стану продавать зерно по дешевой цене. Заплатите мне зерном, Гиерон, – это единственное золото, которое появляется из земли ежегодно. Я куплю его у вас, заплатив из эдиловых штрафов. Но это будет не более двух сестерциев за модий. Если вы гарантируете продать мне зерно за эту цену, то другой платы не нужно. При условии, конечно, что я выиграю ваше дело.

– Договорились! – мгновенно согласился Гиерон и стал выписывать чек в свой банк на десять талантов на имя Цицерона.

Назад: ЧАСТЬ VII СЕНТЯБРЬ 78 г. до Р. X. – ИЮНЬ 71 г. до P. X

Дальше: ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА

ЧАСТЬ VIII МАЙ 71 г. до Р. X. – МАРТ 69 г. до Р. X

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

ЧАСТЬ VIII

МАЙ 71 г. до Р. X. – МАРТ 69 г. до Р. X