LIV

— Ты уверена? — Фиба придирчиво осмотрела Лисандру. — Они такие красивые.

— Да. Я уверена.

Две женщины и Вария сидели в комнатке спартанки. Высоко над ними неразборчиво гудела арена, слышались приглушенные аханья и вскрики толпы.

— Раньше тебя никогда это не беспокоило.

— Сегодня все по-другому.

Фиба пожала плечами.

— Ну, как хочешь…

Она взялась за волосы Лисандры и бронзовыми ножницами отстригла густую прядь. Упавшие локоны подбирала с пола Вария.

— Покороче так покороче, — сказала Фиба, щелкая ножницами. — Но наголо стричь не буду, Лисандра, ты уж как хочешь!

— Вот так и хочу, — пробормотала спартанка. — Стриги давай.

— Ты полностью готова, Сорина.

Тевта мягко разминала и разглаживала мышцы на плечах у подруги.

— Ты была воительницей всю свою жизнь. Из колыбели — прямо в седло, а потом и сюда. Ты всегда была лучше всех, предводительница. То, что ты ненавидишь врагиню, воздает честь богам, а то, что это Лисандра, не значит ничего. Еще одно тело, из которого ты вышибешь душу. Еще одна жертва твоему мечу. Ты сразишь ее!

— А я и не сомневаюсь в этом, — пробормотала амазонка.

Карийская гладиатрикс, исполняя волю трибун, прикончила соперницу.

Траян вежливо похлопал в ладоши, потом повернулся к Фронтину.

— Должен сказать тебе, правитель, что я весьма впечатлен. На этих играх я многое понял. Ваши воительницы попросту восхитительны. Однако я все-таки остаюсь при своем мнении. Да, женские бои, которыми ты столь увлечен, придают зрелищам замечательное разнообразие, но силы и мастерства настоящих гладиаторов этим девушкам все же недостает!

Фронтин пожал плечами и ответил не без некоторой гордыни:

— Нашей публике, похоже, равно нравятся те и другие. — Он обвел рукой море человеческих лиц. — Тебе разве не кажется?

Траян кивнул.

— Не могу не согласиться, — ответил он с оттенком презрения. — Тем более что воительницы, которых ты нам показал, на голову превосходят все, что мы видим на римских аренах.

Говорить обиняками и скрытно ревновать было уже ни к чему, и сенатор добавил:

— Я думаю, в следующем году император будет вполне доволен зрелищем, если оно хотя бы приблизится по своему уровню к нынешнему. Так я ему и доложу, — сказал он, приняв окончательное решение.

Фронтин подмигнул ему.

— Позволь напомнить, что самых лучших ты еще не видал, но все равно спасибо на добром слове.

Траян жестом велел Диоклу налить им обоим еще вина.

— Не за что благодарить, друг мой, — сказал он прокуратору и снова обратил взгляд на арену.

Лисандра сидела одна. После того как Фиба умастила ее, Лисандра отослала их с Варией прочь. Очень скоро ей предстояло предстать перед взорами многотысячной толпы, но сейчас спартанке требовалось уединение. Она подняла глаза к маленькой статуэтке Афины, что стояла в нише над ее ложем. Прекрасное лицо, вырезанное из слоновой кости, хранило загадочную полуулыбку.

— Пребудь со мною сегодня, — прошептала Лисандра, потом со вздохом провела рукой по остриженной голове.

В Элладе подобное считалось знаком скорби. Если она победит, то и в самом деле будет скорбеть. Не станет Сорины — и Лисандре больше не с кем будет сражаться.

Ну да, она докажет самым полным и неоспоримым образом, что она — лучшая. Что она — спартанка. Что она превзошла всех.

Ладно, а дальше-то что?..

Каждый день будут появляться молодые дарования, подобные прежней Лисандре, жаждущие сражаться со знаменитостями и побеждать их, тем самым что-то доказывая. Погибнет Сорина, и бывшая жрица займет ее место. Она сама станет… Сориной, Гладиатрикс Примой, той самой, которую все мечтают свалить.

Вот она, ее судьба, о которой когда-то говорил Телемах. Лисандра подумала о жреце-афинянине и улыбнулась. Вот бы знать, сидел ли тот где-то там, среди беснующейся толпы, пришел ли поболеть за нее в этот день жизни и смерти.

Лисандра не знала наверняка, но почему-то была совершенно уверена в том, что он пришел.

Сорина разглядывала свое отражение в большом бронзовом зеркале. Нет, на ее теле не было ни единой отметины возраста. Ее бедра прикрывал сублигакулум, но обнаженные груди смотрелись задорно и горделиво. Такими крепкими и скульптурными, как ныне, они не выглядели уже много лет. На животе воительницы просматривались твердые квадратики мышц вроде тех, что любили изображать на своих статуях римляне.

Как и Лисандра, Сорина пребывала наедине со своими мыслями. Странно, но тяжесть, придавившая ее в день гибели Эйрианвен, словно бы испарилась. Развеялось проклятие Морриган, давным-давно предсказанное прекрасной дочкой друида. Оглядываясь в прошлое, амазонка готова была признаться себе, что действительно сходила с ума от ненависти к спартанке. Да, она была одержима. Ненависть изменила ее, несмываемо заклеймила и чуть не уничтожила. Но теперь Сорина исцелилась. Сумасшествие кончилось. Осталась лишь ненависть, но и та не задержится в ней надолго.

Настал день, когда Лисандра падет. Тогда Сорина освободится совсем, в ее душу снизойдет мир.

Сегодняшний поединок станет самым последним. На арену она больше не выйдет, пусть даже для этого ей придется себя искалечить. Бальб не сумеет ни запретить, ни помешать. Это будет ее выбор. Она слишком долго ждала, но теперь все будет так, как захочется ей.

— Пора.

Сорина подняла взгляд и увидела на пороге кряжистую фигуру Тита.

— Центурион! — Губы амазонки тронула непрошеная улыбка. — А я думала, ты в луде.

— Я там и был, — ответил наставник. — Но как же я мог пропустить этот бой, Сорина! Разве не о нем мы думали и говорили последние несколько месяцев? Вот я и приехал в город, чтобы пожелать удачи тебе и ей. Вам обеим. Победу одержит сильнейшая. Только этого следует желать, только на это надеяться.

— Тогда она достанется мне! — Сорина поднялась на ноги. — Что ж, идем!

Лисандра шагала туда, где брезжил свет. Она шла коридорами, вокруг смолкали все разговоры, прекращалась обычная суета. У выхода собрались все ее друзья и подруги, не говоря уже про Бальба, Палку и Катуволька. От нее не укрылось, что молодой галл привел с собой Дорис. Рядом с ними стоял Телемах. Стало быть, она не ошиблась, полагая, что жрец непременно придет.

Спартанка задалась было вопросом, отчего они собрались с ее стороны арены, но тут из потемок возник Тит. Рядом с ним шла Сорина. Как и Лисандра, дакийка была облачена лишь в набедренную повязку. Ее тело, натертое маслом, мерцало в факельном свете.

Лисандра чуть напряглась, но старуха не сделала никакого угрожающего движения, даже не хмыкнула. Ее глаза были пусты, взгляд обращен внутрь.

Тит поставил амазонку бок о бок со спартанкой, указал им на ворота жизни и положил руки женщинам на плечи.

— Вот теперь все так, как тому следует быть, — проговорил Центурион. — Удачи вам обеим.

Он легонько подтолкнул их вперед. Лисандра и Сорина двинулись на арену, шагая в ногу.

Туннель попросту содрогался от рева толпы, столь знакомого воительницам. Тем не менее сегодня все было по-особому, не так, как всегда. Они шли к яркому свету, и все то, что называлось Лисандрой или Сориной, облетало с них, точно осенние листья.

Ворота заскрипели, растворились. Гладиатрикс залило светом, а на головы им обрушился осязаемо плотный рев людского множества. Казалось, за пределами арены рыскал чудовищный зверь и ждал кровавого пира, готового вот-вот начаться.

Когда женщины вышли на свет, трибуны неистово взвыли, распаляясь похотью и предвкушением крови.

Больше не было ни Лисандры, ни Сорины. Как снятые одежды, они затерялись где-то там, во тьме коридоров. На арене стояли Ахиллия и Амазона.