* * *
Геннадий пробудился до рассвета от звука шагов по каменному полу длинного коридора, ведшего к тюремной камере. Невидимка остановился, звякнули ключи. Скрежетнул замок, и Геннадий встал, стараясь выглядеть собранным, невозмутимым и спокойным, насколько это было возможно после десяти дней заточения в грязной смрадной норе. Дверь распахнулась. Сощурившись от непривычно яркого света — вошедший нес факел в руке, — Геннадий различил черты мегадуки. Тот выглядел не слишком приветливым.
— Доброе утро, Нотар, — приветствовал его Геннадий. — Что привело тебя сюда в столь ранний час?
— Монах, ты свободен.
— Подтвердились мои слова о Софии?
— Да. А теперь, монах, скажи мне, каким образом ты собираешься убить султана. Я весь внимание.
ГЛАВА 20
Вторник, 8 мая, — среда, 23 мая 1453 г.
Константинополь
С 38-го по 53-й день осады
Когда взошло солнце, Мехмед стоял на пригорке вне досягаемости константинопольских пушек и смотрел, как со стены сбрасывают обезглавленные тела турецких воинов. Они будут лежать у подножия и гнить — барьер мертвечины, призванный смутить нападающих. Мехмед простоял на пригорке всю ночь, с того мига, как приказал напасть на город через туннели. Он дал себе клятву стоять и ждать, пока со стен не вышвырнут последнее тело. Такое наказание назначил себе султан за поражение.
Страшный грохот заставил его зажать уши. Слева глухо зарокотало, и сотня ярдов земли, тянувшейся от стен к турецкому лагерю, провалилась. Когда утихли отзвуки грома, со стен донеслись радостные возгласы. Через минуту грянуло вновь, взметнулась пыль, и стало меньше еще одной полосой земли.
— О великий султан, христиане обнаружили наши туннели! — прокричал запыхавшийся гонец.
— Я это уже понял, — ответил султан.
Конечно же, захваченные христианами саперы выболтали все. Долгие недели изнурительного труда — все напрасно! Следующий час Мехмед наблюдал, как одна за другой обваливаются все мины, подведенные к городу. Он слегка утешился, воображая, что обезглавленные тела, сыпавшиеся со стен, принадлежат предателям. Наконец взрывы утихли, со стены слетело последнее тело, христиане в последний раз восторженно возопили, и воцарилась тишина.
— Передай командирам войска и визирям: пусть соберутся в моем шатре, — приказал султан гонцу.
Но сам в шатер не пошел. Отправился на прогулку по лагерю, а следом, в некотором отдалении, шел верный Улу. Султан был одет как простой янычар и внимания не привлекал. Да и большинство воинов никогда его вблизи не видели. В лагере господствовало уныние. Осунувшиеся лица, потухшие глаза. Отмалчиваются, а если и говорят, то брюзжат, жалуются на нескончаемую изнурительную осаду. Мехмед присел к группе янычар, завтракавших у костра. Улу устроился поодаль, оставаясь незамеченным.
— Я с ночной стражи, — вздохнул султан. — Накормите?
Седой ветеран, хлопотавший над варевом, смерил Мехмеда долгим и внимательным взглядом, но все же зачерпнул из котла белесой жижи, налил в миску и протянул. К ней добавил обломок твердокаменного сухаря.
— Кушай, набивай брюхо — если полезет.
Мехмед отломил кусок сухаря, зачерпнул жижу, отправил в рот и чуть не поперхнулся. Вкус был неописуемо гнусным. Но Мехмед все же заставил себя прожевать и проглотить.
— Не нравится? — осведомился ветеран. — Это лучшее, что я могу сделать с нашими нынешними припасами. Еда хуже день ото дня, но ему, — янычар значительно кивнул в сторону султанского шатра, — ему все равно! Он-то вкушает, будто душа в раю, а нам достаются помои!
Мехмед, пересилив себя, зачерпнул еще раз.
— Не такая уж большая цена за богатства и славу. Когда город падет, мы все станем богачами.
Янычары прыснули со смеху.
— Богатства, слава. — Воин рядом с Мехмедом вздохнул. — Ты говоришь прямо как султан.
— Судя по всему, падем именно мы, — добавил второй. — Только глянь, что прошлой ночью случилось. Очередной гениальный султанский план стоил нам сотни лучших бойцов, которые ни за что сгинули в этих шайтанских туннелях!
— Я дрался под началом старого султана, Мурада, — сообщил ветеран. — Если уж Мурад не смог взять этот город, много ли шансов у нынешнего юнца?
Мехмед поставил миску, встал.
Он холодно поблагодарил за еду.
* * *
— Да не за что, — ответил старик. — Мы всегда рады накормить брата по оружию.
За палатками к султану подошел Улу.
— Господин, следует ли наказать этих людей палками?
— Нет. Выясни, кто этот старик, и поставь во главе снабжения войск.
— Хорошо, повелитель.
В свой шатер Мехмед зашел в дурном настроении. Ожидавшие его Халиль и оба главных командира — Исхак-паша и Махмуд-паша — поклонились султану. Тот, не обращая внимания, подошел к уставленному яствами низенькому столу и смахнул блюда на пол. Слуги бросились убирать беспорядок.
— Оставьте! — крикнул Мехмед, затем воззрился на главного визиря.
— Халиль, скажи: что же это такое? Мне подают изысканные блюда, а моим людям достаются помои?
— Ваше величество, я стараюсь, как могу, — пробормотал визирь. — Войско такое большое…
— Не утруждай себя объяснениями. Ты больше не руководишь снабжением войска.
Халиль собрался возразить, но султан жестом приказал ему молчать.
— Для тебя, Халиль, у меня найдется работа, более соответствующая твоим талантам.
Затем, обращаясь к Исхак-паше, Мехмед осведомился:
— И что же у нас сегодня пошло не так?
— Господин, сеть туннелей под городом оказалась куда обширнее, чем мы ожидали. Мои люди заблудились, потеряли время, отыскивая путь, и христиане успели подготовиться к атаке.
— Как ты считаешь, христиане знали о ней заранее?
— Нет, о повелитель. Их застигли врасплох.
— Значит, врасплох? Халиль, нашел ли ты в наших рядах предателей?
— Да, о повелитель. Я нашел нескольких, сообщавшихся с врагом.
— Казнить их немедленно. Пусть это станет уроком всем, умышляющим против меня.
— Простите, господин, но разве это мудро? — усомнился Исхак-паша. — Боевой дух войска и так хуже некуда. Любая казнь может вызвать волнения.
— Хорошо. Халиль, пусть их казнят тайно.
— Да, о повелитель, — ответствовал Халиль. — Но хочу заметить, что Исхак-паша прав. Воины недовольны. Они говорят, что осаждать город — проклятое дело, Аллах не хочет нашей победы.
— Аллах? Аллах не хочет? — В голосе султана зазвенел гнев. — Я хочу победы — и важно только это!
— Конечно, ваше величество. Но люди устали. Они ворчат: явились, дескать, сражаться, а не копать траншеи и перетаскивать пушки. Может, нам стоит ненадолго отступить?
— А вы что думаете? — обратился Мехмед к остальным. — Согласны с Халилем?
Исхак-паша и Махмуд-паша кивнули.
— Значит, быть посему: я дарую воинам короткий отдых. По крайней мере, в одном вы правы: эту осаду следует завершить как можно скорее.
* * *
Несколько дней спустя Лонго шел ранним утром по внешней стене, осматривая причиненные турецким обстрелом повреждения. Большей частью она держалась хорошо, хотя внешняя стена Месотейхона — участка близ реки Ликос — давно превратилась в груду щебня. Лонго больше тревожили защитники укреплений, чем сами укрепления.
Прошла уже неделя с ночного нападения турок на дворец, и с той поры, за исключением обычного обстрела и пробной ночной атаки, ничего значительного не произошло. Люди привыкли к осаде, жизнь пошла своим чередом. Горожане больше тревожились не о турках, а об урожае и нехватке еды. Воинов на стенах эти тревоги не миновали — жили-то впроголодь. Многие воины-греки из числа занимавших южную стену еще ни разу не вступали в бой. Не желая без дела сидеть на стенах, они массово дезертировали. Два дня назад Лонго наткнулся на десяток таких беглецов, снявших доспехи и трудившихся на поле прямо за городской стеной. Велел вернуться на посты, но те отказались.
— Как же я могу сидеть на стене и бездельничать, когда семья умирает с голода? — пожаловался один. — На нынешних пайках долго не протянешь!
— Кто знает, когда проклятая осада закончится? — добавил второй. — Если не соберем этот урожай и не посеем новый, так сами турок и впустим за милую душу — не помирать же с голода.
Лонго отреагировал на жалобы, распорядившись дежурить на стенах посменно, так чтобы треть людей всегда оставалась свободной и могла работать на полях. Урожай собирали, но припасов все равно не хватало. Запасы таяли, строгий учет и нормы выдачи лишь оттягивали неизбежное. С каждым днем бойцы делались голоднее и слабее. Пройдет пара месяцев, и защищать стены будет некому. Город отчаянно нуждался в провианте, дозорные день за днем вглядывались в горизонт, но все было напрасно. Уильям не возвращался, и христианский флот не приходил на выручку осажденному городу.
Лонго встал на Влахернской стене там, где она взбиралась на холм, — оттуда открывался лучший вид на Золотой Рог. Посреди спокойных вод залива сохранялась еще одна причина для тревоги: недостроенный турецкий плавучий мост, с каждым днем все дальше тянувшийся от турецкого берега к христианскому. Широкие толстые доски приколочены поверх корабельных корпусов, между кораблями — десятки огромных бочек. Мост выглядел достаточно прочным, чтобы выдержать сотни людей зараз, а может быть, даже и пушки. Пока он дотянулся лишь до середины залива, но как только его докончат, армия султана сможет угрожать морским стенам города. Лонго не забыл, что в 1203 году Константинополь пал перед крестоносцами именно после штурма морских стен. Чтобы их защитить, понадобится много воинов, а их-то как раз и нет. От унылых мыслей Лонго отвлек Паоло Боккиардо, командовавший этой частью стены.
— Лонго, обрати внимание — пушки молчат.
И вправду: впервые с начала осады турецкие пушки смолкли.
— Пушки не стреляют, и признаков атаки не видать, — заметил Лонго задумчиво. — Что бы это значило?
— Именно это я и пришел объяснить, — усмехнулся Паоло. — От султана прибыл парламентер. Утверждает, что Мехмед хочет переговорить о мире!
* * *
Этой ночью в покоях царевны Лонго стоял у окна спальни и смотрел на небо, где земная тень медленно и величественно закрывала луну. Затмение выдалось замечательное: полумесяц, не тронутый тенью, становился все ярче, пока не сжался в крохотный осколок света.
— Это прекрасно, — сказал он Софии. — Иди, посмотри. Но София осталась в постели.
— Это дурной знак. Говорят, когда Константин Великий основал город, тоже было лунное затмение. Император тогда предсказал, что звезда города не закатится, пока новое затмение не омрачит ее.
Лонго рассмеялся.
— Брось, ты не можешь этому верить.
— Это старое пророчество, и многие люди искренне в него верят. Ты видишь красоту, а они — лишь предвестие беды.
— Откуда эти мрачные мысли? Надежда остается. Мы держимся, со дня на день должна прибыть помощь из Италии. Мехмед это понимает и потому посылает великого визиря договориться о мире.
— Возможно, он просто хочет выгадать время для подготовки к новому штурму.
Лонго присел на кровать, притянул Софию к себе.
— Улыбнись. Худшее позади. Возможно, на самом деле это затмение — добрый знак.
— Но ты же не веришь в знамения. — София повернулась, чтобы посмотреть в глаза Лонго. — Что с нами будет, когда турки уйдут?
— О чем ты?
— Император не согласится на наш брак. Константин ценит твою службу, но ты всего лишь мелкий дворянин. А после победы сразу возникнет возможность дюжины новых союзов, и брак со мной станет способом их укрепить.
— Ты нуждаешься в одобрении императора?
— Я царевна, у меня есть долг. Если я его не исполню, моя жизнь окажется пустой и никчемной.
— Жизнь моей жены не может быть пустой и никчемной. А ты станешь моей женой, и если из-за этого врата Константинополя закроются предо мной — так тому и быть! Клянусь, что не отступлюсь от тебя, покуда жив. Мы можем остаться на Хиосе, нам будет там хорошо.
— Спасешь империю, чтобы сбежать из нее? Защитишь императора, чтобы похитить царевну?
— Ради тебя — да. Если захочу увезти тебя — поедешь со мной?
— Конечно. — София крепко обняла Лонго. Наконец она отстранилась. — Сейчас тебе лучше уйти. В затмение улицы темны и пусты. Самое время скрыться незамеченным.
Лонго вздохнул, встал.
— Если ты хочешь… — Натянул сапоги, застегнул перевязь на поясе. — Я вернусь, как только смогу.
Он поцеловал ее и направился к потайному коридору.
— Лонго, — позвала царевна.
Он остановился на пороге. Царевна встала с кровати, приблизилась.
— Мне нужно сказать тебе кое-что… насчет Нотара.
— Что такое? Я думал, он обещал ничего не говорить о нас императору.
— Я беспокоюсь не о репутации. Будь с ним осторожнее. В ту ночь, когда он обнаружил нас, он вернулся сюда после боя с турками. С ним что-то не так, он не в себе. Боюсь, Нотар сотворит какую-то глупость.
— Я присмотрю за ним, — пообещал Лонго и нырнул в потайной ход.
* * *
На улицах было так темно, что Лонго, возвращаясь из дворца к своему палаццо, с трудом различал очертания домов. Тишина висела тяжкая, душная. Явственно слышался даже шелест листвы в дворике за стеной. Где-то впереди яростно залаял пес — и вдруг умолк.
Пересекая небольшую площадь, Лонго внезапно расслышал шаги за спиной. Обернулся — никого. Но, следуя дальше, он уже не снимал ладони с эфеса.
Лонго миновал площадь и зашел в темный, узкий, извилистый проулок, ведший к палаццо. Он прошел всего десяток шагов, когда услышал позади рокот камня, покатившегося по мостовой. Выхватил меч, обернулся и снова никого не увидел.
— Кто здесь? — выкрикнул в ночь.
Лонго выждал, но ответом было безмолвие. За спиной раздался новый звук: едва уловимый шорох клинка, покидающего кожаные ножны. Лонго развернулся, и над его ухом просвистел кинжал, вонзился в стену. Луна начала выходить из земной тени, в проулке сделалось чуть светлее, и Лонго сумел различить силуэт убегавшего человека, одетого в темное. Лица он не разглядел, но сомнений не оставалось: испанский убийца.
Лонго выдернул кинжал из стены и зашагал к палаццо. Добрался без приключений. Тристо засиделся за костями и вскочил, встревоженный, при виде господина с мечом и кинжалом в руках.
— Что случилось? Вы не ранены?
— Нет, но чудом спасся. Пару минут назад на меня покушался тот испанский убийца. Еще немного, и этот кинжал сидел бы в моей спине.
Протянул кинжал Тристо, тот понюхал лезвие.
— Отравлено.
— Кажется, он решил во что бы то ни стало закончить работу. Интересно, сколько же Гримальди ему заплатил? Отныне оставляйте ночью в палаццо часовых. А ты внимательно смотри по сторонам. В городе не так уж много испанцев, убийца выделяется. Найди его.
* * *
На следующий день Лонго встретился с императором и Сфрандзи в зале совета. Великий визирь под флагом перемирия прибыл в город обсудить условия мира между турками и христианами, и Константин попросил Лонго присутствовать на переговорах. Сфрандзи и Лонго уселись, Константин же нервно ходил по залу.
— Вы верите в мирные переговоры? — спросил император. — Боюсь, это попросту султанская хитрость. Мехмед хочет выиграть время, приготовляя очередную дьявольщину.
— Хочет он мира на самом деле или нет, для нас не важно, — ответил Сфрандзи. — Мы должны принять его предложение. Вопрос в том, сколько он потребует за мир и сколько мы готовы дать. Несомненно, он захочет увеличения дани и расширения турецкого квартала в городе — на это мы согласимся. Но готовы ли мы поступиться черноморскими провинциями или даже Мореей?
— Я отчаянно хочу мира, но не стану сохранять город ценой потери империи, — ответил Константин. — Пока у нас есть шансы на победу, я буду сражаться. Что скажешь, Лонго? Сможем мы удержать стены, если аппетиты султана окажутся непомерными?
— Ваше величество, я не знаю. Люди устали и недоедают. С каждым днем они все слабей. Нам нужны подкрепления, очень нужны. Если турки сейчас нападут, исход непредсказуем. По-моему, мир должен быть заключен любой ценой.
— Тогда будем надеяться, что предложение султана не очередная хитрость.
В дверь постучали. Затем она отворилась, и вошел Далмат, объявивший:
— Великий визирь Халиль-паша!
Халиль вступил в зал совета и низко поклонился императору.
— Ваше величество, благодарю за согласие принять меня.
— Я рад приветствовать вас в моем городе, — ответил Константин, и Халиль поклонился вновь.
— Это Георгий Сфрандзи. — Император указал на Сфрандзи, тот встал и отвесил поклон, — мой самый доверенный советник. Полагаю, вы с ним уже встречались.
— Рад снова видеть вас, — молвил Сфрандзи.
— А это синьор Джустиниани, — император указал на Лонго, — руководящий обороной города.
Лонго встал, но ни слова не вымолвил. Он стоял, выпрямившись, напрягшись, стиснув челюсти, сжимая рукой эфес, и перед его глазами проплывал ужас, пережитый в детстве. Лонго видел того, за кем охотился долгие годы, — человека, убившего его семью.
— Синьор Джустиниани? — осторожно осведомился Сфрандзи, но Лонго его не услышал.
Кровь тяжко стучала в его висках. Он ощущал себя странно, как будто вне мира, безо всякой связи с ним, словно ярость разъединила душу и тело. Когда заговорил, голос его был холоден и спокоен:
— Я рад снова видеть вас, Халиль-паша. Я очень давно ищу встречи с вами.
— Простите, но я вас не узнаю. Разве мы прежде встречались?
— О да, — заверил Лонго, обнажая меч.
— Что за предательство! — вскричал визирь, отступая в угол.
— Моя семья жила близ Салоник. Я был тогда еще дитя, — сказал Лонго, не слушая визиря, но подходя к нему ближе. — Вы сожгли мой дом и убили моего брата. Вы захватили меня и отдали в янычары. Вы приказали выпустить кишки моим родителям и оставили их на съедение волкам.
Лонго сделал еще шаг и занес меч.
Константин ступил между Лонго и визирем.
— Одумайся, что же ты делаешь? — прошипел император. — Это наш единственный шанс на мир! Если убьешь его — мы все покойники.
Лонго замешкался. Он всю свою жизнь посвятил тому, чтобы найти и убить этого человека. Неужели так просто отпустить его живым? Лонго презрительно взглянул на скорчившегося в углу Халиля.
— Ваше величество, вы не понимаете, — сказал Лонго и шагнул к врагу, вжавшемуся в стену и поднявшему руки в жалкой попытке защититься.
— Это безумец! — завопил Халиль. — Кто-нибудь, остановите его!
Но останавливать было некому. Лонго занес меч, но вдруг перед его глазами возник образ Софии — той, какой она осталась в памяти с прошлой ночи. Ведь он поклялся, что никогда ее не оставит. Пообещал защищать ее. Если он убьет Халиля, то принесет в жертву своей мести не только ее и себя, но и весь Константинополь.
Лонго опустил меч.
— Считайте, вам повезло, — сообщил он визирю. — И молитесь, чтобы мы больше не встретились.
Лонго вложил меч в ножны и направился к дверям.
— Теперь я вас вспомнил, — изрек Халиль, в мгновение ока обретший прежнее высокомерие. — Увы, введение девширме в Салониках оказалось делом нелегким и болезненным. В назидание остальным пришлось пожертвовать многими… Но вас я вспоминаю, да. — Халиль погладил длинный шрам, протянувшийся вдоль щеки. — В тот день мне следовало убить вас за нанесенную мне рану. Но я вас пощадил, и вы мне обязаны жизнью.
Пока визирь говорил, Лонго стоял потупившись, будто обессилев. Но, выслушав до конца, выпрямился, посмотрел визирю в глаза и процедил:
— Я не обязан вам ничем.
Лонго вышел из зала, покинул дворец, взошел на стену и побрел по ней на юг, к Мраморному морю, в двух милях от Влахернов. От памяти не скроешься и не убежишь: он видел, как наяву, родительский дом, пылающую соломенную крышу, зарубленного янычарами брата, который пытался защитить Лонго, и, самое страшное, сильнее всего мучившее душу — лицо матери. Ее терзала страшная боль, но она не лишилась рассудка, смотрела на единственного оставшегося сына, на Лонго, моля о помощи, о возмездии.
Лонго остановился над Золотыми воротами и повернулся к турецкому лагерю, с такой силой стиснув грубый камень парапета, что заболели пальцы. Но генуэзец не слышал боли и думал о тяжких годах скитаний и учения, обо всех убитых им турках, обо всем, что он делал во имя мести за родителей. И вот он нашел их убийцу — лишь для того, чтобы отпустить безнаказанным. Но в мире есть вещи важнее мести. Они существуют. Отныне он это знал.
Лонго разжал пальцы, оторвал взгляд от турецкого лагеря, посмотрел на стену, бегущую к Мраморному морю, блиставшему, искрившемуся под солнцем, и заметил на его глади одинокий турецкий корабль, направлявшийся к мысу Акрополю и Золотому Рогу за ним. Лонго присмотрелся и узнал: да это «Ла Фортуна»!
Когда та приблизилась к Акрополю, наперерез вышли два турецких корабля. «Ла Фортуна» пошла прямо на них, замедлилась, позволяя туркам приблизиться. Лонго ждал, что вот-вот потоком хлынут на нее вражеские моряки, завяжется сеча. Но вскоре «Ла Фортуна» тронулась дальше. Маскировка сработала. Уильям вернулся.
* * *
Лонго оказался у причала задолго до прибытия корабля. Тристо прибежал тоже, на морских стенах собралась толпа, приветствовавшая «Ла Фортуну» радостными криками. Не успели еще и причальный конец завести, как Уильям уже спрыгнул на пирс.
Тристо шагнул к нему, облапил по-медвежьи.
— Добро пожаловать назад, щенок ты дерзкий! Я знал, знал: у тебя получится!
— Если сдавишь чуть сильнее, то у него, пожалуй, и не получится, — с улыбкой заметил Лонго.
Сам обнял юношу, приветствуя.
— Мы по тебе скучали. Ну, какие новости?
— Сперва о хорошем. Тристо, ты будешь отцом. Мария понесла.
— Отцом? — Тристо скорчил удивленную гримасу, затем ухмыльнулся, хлопнул Уильяма по спине. — Папочкой! Хоть бы маленький засранец был от меня!
Лонго расхохотался:
— Поздравляю! — Затем, обращаясь к Уильяму, он спросил: — Что же насчет плохого?
— Флатанель погиб. Когда уходили, пришлось сразиться с турецким кораблем, перекрывшим выход в Дарданеллы.
Уильям глянул на толпу и добавил:
— Другие новости еще хуже. Лучше поговорить наедине.
— Я отведу тебя к императору, — кивнул Лонго.
Они оседлали коней и отправились к дворцу под ликование толпы. Когда вошли в большой зал, то увидели, что император их ждет.
— Слава богу, ты вернулся! — воскликнул Константин, когда Лонго и Уильям приблизились. — Какие новости? Флот на подходе?
— Ваше величество, простите, но помощь с Запада не придет, — ответил Уильям. — Венецианцы сидят на Крите, но отказываются выступать, пока не получат официальное распоряжение из Венеции. А оно, боюсь, будет идти еще долгие месяцы.
— Но ведь Папа объявил Крестовый поход! Кто-то же да откликнулся.
— Прошу простить, ваше величество, но мы не нашли кораблей, готовых отправиться с нами.
— А мои братья, Дмитрий и Фома?
Уильям покачал головой.
— Дмитрий отказался меня принять. Фома предложил зерно. Я загрузил, сколько смог.
— Ты хорошо справился, — похвалил Константин, стараясь не выказать уныния. — Теперь я должен вернуться к переговорам с визирем. Помолимся о мире.
ГЛАВА 21
Суббота, 26 мая, — воскресенье, 27 мая 1453 г.
Константинополь
56-й и 57-й дни осады
Уильям проснулся от дикого вопля. Он встал, побрел к окну — на цыпочках, чтобы не разбудить Тристо, с которым делил комнату. Выглянул и в сером свете раннего утра увидел бежавшего по улице и громко вопившего мужчину. Люди высыпали из домов, галдя. Кто-то громко молился, кто-то рыдал. Женщины падали в обморок.
— Тристо! — заорал Уильям.
Тот фыркнул во сне, перекатился с боку на бок. Уильям подскочил, встряхнул его.
— Да посмотри же!
Тристо нехотя поднялся, выглянул в окно, и в эту секунду зазвонили все городские колокола. Толпа внизу загомонила с удвоенной силой.
— Колокола… не иначе это штурм, — заключил Уильям.
— Так скорее на стены! — буркнул Тристо.
Они сбежали по лестнице, выскочили на улицу. Тристо увидел одного из людей Лонго, остановил.
— Ты куда собрался? Ты же должен быть на посту!
— Пост? Какой пост?
— Не притворяйся идиотом! — завопил Тристо, стараясь перекричать шум толпы. — Турки атакуют, давай назад, на стены!
— Никакие турки нас не атакуют! — крикнул тот. — Осаде конец!
— Что значит — конец? — вмешался Уильям. — В чем дело?
— А вы не слышали? Император договорился с великим визирем! Все кончилось! Мы победили!
С тем он и побежал дальше.
Тристо с Уильямом переглянулись, затем обнялись — Тристо аж оторвал Уильяма от земли.
— Господь с нами! — проревел он, ликуя.
А опустив товарища наземь, добавил:
— Отпразднуем же! Ох, и напьюсь я сегодня!
* * *
Уильям и Тристо нашли Лонго на стене стоявшим рядом с императором и Далматом. Те взирали на павильон, воздвигнутый на полпути между городскими стенами и позициями султанского войска.
— Это правда? — спросил Уильям. — Мир заключен?
— Вчера вечером великий визирь и Сфрандзи договорились о перемирии, — ответил Лонго. — Сегодня утром Халиль вернулся и попросил устроить встречу между императором и султаном. Каждого будет сопровождать лишь один безоружный телохранитель. Вот все, что мне известно.
— А почему колокола?
— Слухи часто опережают истину, — ответил Константин. — И, боюсь, им верят легче и охотнее.
— Смотрите, вот он! — Лонго указал на равнину — там, в сопровождении одного лишь Улу, к павильону ехал султан.
— Седлайте мне коня, — приказал Константин.
— Ваше величество, я умоляю вас остаться, — настойчиво попросил Далмат. — Это ловушка.
— Ловушка или нет, но я должен идти. Посмотрите, сколько их! — Константин указал на турецкий лагерь, протянувшийся до самого горизонта. — Мы не можем держаться вечно. Нам нужен мир.
— Тогда позвольте мне хотя бы сопровождать вас.
— Нет, мой верный Далмат. Со мной поедет синьор Джустиниани.
— Но ваше величество, это мой долг и мое право — защищать вас.
— Останься здесь, мой старый верный друг. — Император положил руку Далмату на плечо. — Если дела обернутся скверно, я хочу, чтобы именно ты возглавил отряд всадников и поспешил мне на выручку. А если я погибну, ты защитишь мою семью.
Далмат кивнул.
— Значит, решено. Синьор Лонго, идемте. Мне не терпится встретить султана лицом к лицу.
Спустившись со стены, генуэзец с императором обнаружили толпу, собравшуюся у Золотых ворот. При виде императора люди становились на колени, кричали: «Сохрани вас Господь!», «Слава Константину!».
Крики не утихали, пока Константин не выехал за ворота. Лонго с императором миновали двойные стены, выехали в поле и направились к павильону — открытому четырехугольному шатру, воздвигнутому на красном ковре. У шатра ждал, не сходя с коня, Мехмед. Рядом с ним восседал на своем коне Улу, угрюмый и мрачный. Он притворился, будто видит Лонго впервые. А тот внимательно изучал султана.
Лонго не ожидал, что Мехмед так молод — лет двадцати от силы. Среднего роста, но атлетически сложенный, с ярким, запоминающимся лицом: полные губы, высокие скулы, большой нос. Глаза султана завораживали: внимательные, цепкие и яркие, они, казалось, заглядывали в самую душу.
— Император Константин, я всей душой рад видеть вас, — произнес султан на правильном греческом языке, хотя не без акцента.
— Султан Мехмед, для меня честь встретиться с вами, — ответил Константин. — Надеюсь, мы сможем установить мир между нашими народами. Эта осада затянулась слишком надолго.
— Я всецело с этим согласен, — заверил его султан и, указав на Улу, добавил: — Это Улубатли Хасан, верховный ага янычар, мой телохранитель. Как и условлено, он безоружен. А кто сопровождает вас?
— Синьор Джованни Джустиниани Лонго, граф Хиосский и Генуэзский, командующий моими войсками, — ответил император.
— А, защитник Константинополя, — сказал Мехмед, глядя на Лонго с новым интересом. — Синьор, вы показали себя достойным противником.
Лонго поклонился.
— А вы, о великий султан, показали себя мудрым не по годам.
— Синьор, вы льстите мне, но эту лесть я принимаю с радостью. Итак, не присесть ли нам?
В центре павильона стоял стол, подле него — два кресла. Мехмед уселся со стороны стола, обращенной к турецкому войску, Константин — с противоположной. Улу с Лонго стали возле своих государей.
— Насколько мне известно, вы обсудили детали мирного соглашения с Халилем? — спросил Мехмед.
— Великий визирь и мой советник Сфрандзи пришли к условиям соглашения, приемлемым для меня, — ответил Константин. — Чтобы покрыть ваши расходы на осаду, я буду платить большую дань в течение трех лет. Кроме того, вам будет возвращен царевич Орхан, претендующий на трон.
Мехмед пренебрежительно махнул рукой.
— Такого мира не будет. Я пришел не за вашими деньгами и не за головой Орхана. Я пришел за Константинополем.
— Но это же неслыханно! — возопил Константин. — Великий визирь договорился…
— Его слова ничего не значат, совсем ничего! Султан — я! Лишь мое слово имеет здесь вес и смысл. И я скажу вам так: между нами не будет мира, покуда Константинополь остается в ваших руках. Этот город — заноза в моем боку, вечная угроза державе оттоманов. Пока Константинополь находится в руках христиан, мы никогда не почувствуем себя в безопасности.
— Не в моей власти отдавать Константинополь, — сурово ответил император. — Он — ключ к империи, существующей больше тысячи лет. И вам, чтобы шагнуть за его стены, придется переступить через мой труп.
— Вы благородный и великий воин. Иного ответа я от вас не ждал. Но если вы предпочтете сражаться, пощады не будет ни вам, ни вашему народу. Мужчин перебьют, женщин изнасилуют и продадут в рабство. Кровь их останется на ваших руках.
— Нет, султан. Она падет на ваши руки — руки, ее пролившие.
— Пусть так, — согласился Мехмед. — Она не помешает мне жить. А вам?
Константин не ответил. Тогда султан заговорил, подавшись вперед и нависая над столом:
— Сдайтесь, и ваш народ останется жить. Желающие уйти из города смогут сделать это без помех. А вам останется Морея — правьте там как заблагорассудится. Я выделю вам владение в любой части моей державы, где только пожелаете. Но если изберете войну — клянусь, вы погибнете, а по улицам Константинополя потекут кровавые реки.
Константин сидел молча, потупившись. А когда он поднял взор, Лонго заметил в нем ярость — и безнадежность отчаяния.
— Я вам отвечу, — глухо сказал император, — но не сейчас. Мне нужно время подумать.
— Да будет так! — заключил Мехмед, вставая. — У вас есть день, не больше. Позвольте напомнить, что по нашим законам победители получают двое суток грабежа. Если не примете мои условия, то ни вам, ни вашему народу пощады не будет. У вас всего один день. Прощайте, император!
Мехмед повернулся и пошел к коню, Улу задержался.
— Лонго, убирайся из этого города, — предупредил он спокойно. — Если мы встретимся снова, один из нас умрет.
Затем Улу последовал за господином.
— Ваше величество, нужно ехать, — сказал Лонго императору. — Скорее вернемся в город, здесь небезопасно.
Константин медленно поднялся, не спуская глаз с удаляющегося султана.
— Я — защитник людей. Неужели я позволю избивать их, будто овец? Что же мне делать?
— Вы император. Вам решать.
— Ты прав. — Константин гордо выпрямился, играя желваками. — Едем! Решить нужно многое, а времени мало. Я должен переговорить с советом.
* * *
Совет собрался тем же вечером в императорском дворце. Пришли командиры отрядов, Нотар с Лонго, архиепископ Леонард. Когда же на совет вошел император, все поразились произошедшей с ним перемене. Будто годы прошли с утра: Константин сгорбился, лоб избороздили морщины, под глазами набрякли мешки.
— Спасибо, что пришли, — сказал он собравшимся. — Предстоит принять трудное решение. Султан предложил сохранить жизнь нам и нашему народу, если мы сдадимся. Он отпустит любого, кто пожелает уйти из города; он предложил мне Морею и вассальное владение в любой части его державы.
Император замолчал, обвел советников взглядом.
— Я Константинополя не сдам, — изрек он в итоге. — Я останусь и буду сражаться. И погибну, если на то есть воля Господня. Если мы выдержим последний натиск, победа будет за нами. Но я не понуждаю вас сражаться рядом со мной. Если кто-то захочет сегодня ночью уйти морем, я пойму и не стану препятствовать. Я благодарен за жертвы, которые вы уже принесли.
— Я останусь с вами до самой смерти, — сказал Далмат.
— И я, — подхватил Лонго.
Один за другим, советники подтвердили решимость остаться.
— Спасибо вам. Завтра я вышлю гонца к султану и сообщу: я отвергаю его предложение. Гонец этот, вероятно, будет убит. Я никого не хочу посылать на верную смерть. Поищите добровольцев среди ваших людей.
— Я поеду, — произнес Нотар.
Этого Лонго не ожидал. Он возразил:
— Мегадука, вы нужны здесь, на стенах. Греки видят своим командиром только вас, Нотар.
— Если я умру, они будут сражаться в отмщение за мою смерть. Но я не собираюсь умирать. Я слышал, что султан — человек чести. Не верю, что он решится предать смерти мегадуку Константинополя. А если и осмелится, я не сдамся без боя.
— Благодарю за храбрость и самоотверженность, — заметил император, — но ехать тебе запрещаю. Ты слишком ценен для нас, мы не можем столь опрометчиво жертвовать твоей жизнью.
— Ваше величество, этого вы мне не можете запретить. Право и долг мегадуки — быть голосом Константинополя. Я не отдам его никому.
— Твой долг — не умирать столь бесполезно и бессмысленно, — возразил император.
Лука посмотрел Константину в глаза.
— Господин, вы сами подтверждаете мою правоту. Если я не готов умереть, как того требует мой долг, то как я посмею желать того же от моих людей? Как я могу отправлять их на смерть?
— Возможно, Нотар прав, — вмешался Сфрандзи. — Султан убивает незнатных послов, но едва ли решится казнить мегадуку. Быть может, Нотар убедит султана выпустить из города женщин и детей?
— Хорошо, — согласился Константин. — Нотар, ты доставишь мое послание султану. Но я ожидаю твоего возвращения живым и здоровым. Не делай глупостей.
— Ваше величество, я не сделаю ничего глупого. Я даю клятву.
* * *
Следующим утром Нотар стоял в тени Золотых ворот, одетый в лучшие посеребренные доспехи. Но они были только для видимости, сражаться он не намеревался. Ночь накануне Нотар провел в Агии Софии, молясь, и теперь ощущал себя спокойным и уверенным. Он сделает все, что должен, у него получится.
Проводить его пришли император и Лонго. Константин обнял мегадуку.
— Укрепи тебя Господь! Мы будем ждать на стенах. Возвращайся.
— Ваше величество, я исполню мой долг, — ответил Нотар.
Лонго протянул руку. Поколебавшись мгновение, Нотар ее пожал.
— Для меня было честью сражаться рядом с вами, — сказал Лонго. — Возвращайтесь, Нотар. Вы нужны городу, нужны всем нам.
— Если я не вернусь, храните мой город как подобает.
— Обещаю, — ответил Лонго и добавил вполголоса: — А София…
— Вы хороший человек, — перебил его Нотар. — Я не виню вас за любовь к ней. Прошу одного — защитите ее.
Невдалеке ударил колокол, оповещая о смене стражи на стенах.
— Пора, — молвил император. — Лука, да пребудет с тобою Господь.
* * *
Золотые ворота распахнулись. Нотар кивнул, уселся в седло и выехал за стены на равнину. Перед ним высились турецкие укрепления: частокол заостренных бревен, вбитых в насыпь четырехфутовой высоты. Нотар направился к проему в земляной стене. Близ нее он обнаружил поджидавший его отряд янычар в черных доспехах. Возглавлял их воин огромного роста.
— Сойди с коня и ступай с нами, — приказал огромный янычар на ломаном греческом.
Нотар спешился, янычары окружили его, выстроившись прямоугольником, и мегадука оказался в середке. Так они и пошли к центру лагеря. За плечами и спинами янычар Нотар видел немногое, но то, что замечал, выдавало лихорадочную активность. Люди сколачивали штурмовые лестницы, точили оружие. Султан готовился воевать.
Янычары остановились и расступились, открыв большой красный шатер с реявшим над ним штандартом султана. Нотар направился к входу, но из шатра навстречу вышел высокий худой человек в роскошном халате и приказал остановиться.
— Приветствую вас! — обратился он к Нотару на превосходном греческом. — Я — Халиль, великий визирь султана. Как ваше имя и с чем вы пожаловали?
— Я — Лука Нотар, мегадука Константинополя. Я прибыл по поручению императора Константина с посланием для султана.
— К султану вам придется войти без оружия.
Нотар снял перевязь с мечом, протянул вождю янычар. Гигант принялся было обыскивать Нотара, но Халиль велел остановиться.
— Улу, я сам его обыщу.
Обыскал наспех, похлопал по доспехам, ощупал с боков. Затем приказал:
— Следуйте за мной.
Нотар прошел за визирем в шатер. Внутри пол и стены были украшены коврами, фонари и жаровни согревали и освещали просторный зал. В дальнем его конце возлежал на подушках султан, окруженный военачальниками в темно-серых доспехах и советниками в ало-золотых халатах. Вдоль стен выстроились стражи-янычары. Халиль указал мегадуке остановиться в двадцати футах от султана, затем громким голосом возгласил что-то по-турецки — Нотар различил в тираде лишь свое имя.
Договорив, Халиль снова обратился к Нотару и объявил по-гречески:
— В нашем обычае послам становиться на колени перед султаном.
— Я — мегадука Римской империи, — нахмурился Нотар. — Я не встану на колени ни перед кем, кроме императора.
Вокруг раздались недовольные возгласы. Улу наклонился и прорычал мегадуке в ухо:
— На колени, пес!
Нотар же стоял неподвижно. Улу потянулся за мечом, но султан махнул рукой.
— Улу, пусть стоит, — сказал он по-гречески. — Если мегадука преклоняет колени лишь перед господином, тем лучше. Уже скоро он преклонит колени предо мною. Скажи, о гордый мегадука, что желает сообщить мне император?
— Что он не сдастся. И никогда не будет служить тебе. Но он просит разрешения женщинам и детям покинуть город.
Мехмед рассмеялся.
— Он отказался от моего предложения и еще смеет о чем-то просить?
Затем веселье на лице Мехмеда сменилось суровостью, даже жестокостью.
— Нет, женщины и дети этот город не покинут. У людей Константинополя уже была возможность уйти. Когда город падет, моим воинам будет дано право на двухдневный грабеж. Это наш закон, и не мне его изменять. Передай это своему императору. Все, можешь идти.
Но мегадука не двинулся с места.
— Это не все. У меня есть еще одно важное сообщение, но я должен говорить с вами наедине.
— Наедине? Ты считаешь меня глупцом? Если хочешь сказать — говори здесь и сейчас.
Нотар посмотрел на стражу вдоль стен, на советников и полководцев. Конечно, лучше бы побеседовать с глазу на глаз, но сказанное все равно недолго останется тайной. К тому же наверняка большинство этих дикарей не говорят по-гречески.
— Великий султан, я хочу предложить вам сделку. Вы видели, насколько крепки стены Константинополя и как сильны его воины. Люди будут сражаться насмерть. Ваше войско разобьется о стены.
Мехмед сел, глянул нетерпеливо.
— Ты говорил о предложении, но пока я слышу лишь похвальбу и оскорбления. Говори, что хочешь предложить, — и быстро, пока я не потерял терпение.
— Я могу показать дорогу в город.
— И чего хочешь взамен?
— Император сглупил, отвергнув предложение вашего величества. Я не дурак. Я прошу обещанного Константину: Морею, чтобы править в ней императором.
— Это все?
— Также я прошу, чтобы православной церкви было позволено остаться в Константинополе и чтобы монах Геннадий стал ее патриархом. Он мудрый человек. Именно он показал мне тайный путь в город.
— Жаль, что его здесь нет, — задумчиво промолвил султан.
Затем он замолчал, внимательно изучая Нотара. Секунда бежала за секундой, и Нотар ощутил, как холодный пот собирается в капли на лбу. Если султан не примет предложение, все погибло. Наконец Мехмед заговорил, но не с Нотаром:
— Что думаешь об этом, Халиль?
— Мне известен монах Геннадий, — ответил великий визирь. — Именно он предупредил нас о попытке сжечь наш флот. Геннадию можно доверять. Думаю, ваше величество, что к предложению мегадуки следует отнестись серьезно.
Мехмед кивнул и, обращаясь снова к Нотару, заметил:
— Мегадука, я знаю все, репутация твоя мне известна.
— Тогда вы знаете, что моему слову можно доверять.
— Я слышал, что ради защиты Римской империи ты сделаешь что угодно, даже с легкостью расстанешься с жизнью. Однако теперь ты предлагаешь мне Константинополь. Почему?
— Я сражался за людей Константинополя. Но они предали свою веру. Предали меня. Теперь мне не за кого сражаться.
— Не хочешь сражаться даже за императора?
— Вы будете лучшим правителем города, чем Константин. Он отдал наши стены латинянину, ни за что предал нас латинскому Папе. Константин сам приговорил себя. Я подчинюсь скорее султану, чем такому человеку.
— Коли так, покажи мне дорогу в город. Если отдашь Константинополь, получишь все, о чем просил, и даже сверх.
* * *
Лонго с Константином, Сфрандзи и Далмат замерли на стене над Золотыми воротами и молча смотрели на красный султанский шатер. Сфрандзи грыз ноготь, Далмат теребил рукоять меча. Константин ухватился за балюстраду, а Лонго стоял, сцепив руки за спиной.
Наконец они увидели, как Нотар вышел из шатра. Полированные, посеребренные доспехи сияли на солнце, и оттого он был хорошо заметен. Подвели коня, мегадука вскочил в седло.
— Хвала Господу, он жив и здоров! — с облегчением выдохнул Константин. — У мегадуки сложный характер, но Лука храбр, его любят воины. Не знаю, кто смог бы заменить его.
Лонго кивнул. Однако опасность для Нотара еще не миновала. Дюжина конных янычар окружила его и отконвоировала ярдов на двадцать от султанского шатра.
— Смотрите, — сказал Лонго. — Вон султан!
Из шатра вышел Мехмед, и все ожидавшие снаружи турки немедленно пали на колени. Султану подвели коня, он уселся в седло и подъехал к группе, окружившей Нотара. Все вместе тронулись неспешным шагом, направляясь к городским стенам.
— Возможно, султан оказал честь мегадуке, решив проводить его, — предположил Сфрандзи.
— Или провожает его к месту казни, — угрюмо возразил Далмат.
Всадники проехали линию турецких укреплений. Они подобрались к стене на минимальное безопасное расстояние — только бы не достали пушки со стен, — свернули налево и двинулись параллельно стене. Теперь можно было различить и жесты всадников. Похоже, Нотар указывал на стену.
— Что он делает? — удивился Лонго.
* * *
Нотар остановился близ места, где Влахернская стена сливалась с Феодосиевыми. На стыке высилась огромная круглая башня, выступавшая далеко за стену.
— Это здесь, — сказал Нотар султану, остановившемуся футах в десяти.
Он указал на темный закоулок между Влахернской стеной и башней:
— Вон там, укрытая изгибом башни, находится небольшая калитка для вылазок, называемая Керкопорта. Сквозь нее воины могут неожиданно напасть на штурмующих Влахернскую стену.
— И это все, что ты хотел мне показать? — отозвался Мехмед. — И какой с того прок?
— Если ваше величество атакует через два дня перед рассветом, ваши воины обнаружат эту калитку открытой и никем не охраняемой. Войдут через нее, атакуют с тыла, и город падет.
Мехмед подъехал ближе к Нотару.
— Откуда мне знать: быть может, это предательская уловка? Я не вижу калитки. Не хочешь ли ты попросту завлечь моих людей в ловушку?
— Керкопорта здесь, — упрямо повторил Нотар. — Приблизьтесь, и я покажу ее вам.
Поколебавшись секунду, Мехмед пришпорил коня и подъехал почти вплотную.
— Где же она?
— Да вот же, — ответил Нотар, указывая одной рукой, а второй скользнув себе под доспехи.
— Да, вижу, — согласился Мехмед.
Едва он произнес эти слова, как мегадука выхватил мешочек и вытряхнул его содержимое на султана. Того окутало облако белой пыли. Мехмед пал на гриву коня, затем сполз наземь, судорожно дергаясь и кашляя. Нотара схватили сзади, вырвали из седла. Он упал навзничь и не успел опомниться, как увидел ятаган Улу в дюйме от своего лица. Уголком глаза Нотар приметил, что рука султана перестала шевелиться. Со стен города летели радостные крики. Мегадука улыбнулся, а Улу пнул его в ребра.
— Пес, ты за это заплатишь! Пожалеешь о том, что родился, — прорычал глава янычар.
* * *
Халиль проследил, как недвижное тело султана отнесли в шатер, и велел передать военачальникам: вечером состоится большой совет. Назначенный час пробил, и Халиль с удовольствием наблюдал из-за занавеси, как паши и беи один за другим направляются к шатру визиря. Не хватало только Улу. Военачальники пребывали в нерешительности и смятении, переговаривались вполголоса. Наверняка они не знали, что делать, оставшись без верховного военачальника, и ждали, когда кто-нибудь примет на себя главенство и раздаст приказы остальным. Они будут признательны, если Халиль примет власть и станет править от имени султана до совершеннолетия Селима. Халиль выждал еще несколько минут, после чего вышел к собравшимся.
— Приветствую вас и благодарю за то, что почтили меня своим присутствием. Я призвал вас обсудить наши действия после смерти султана. Настало время горя и тьмы, но мы не вправе забывать о долге. Войско в смятении. Мы обязаны показать нашим людям пример храбрости и решимости.
— И что ты предлагаешь? — подал голос Исхак-паша. — Продолжать осаду и после смерти султана?
Халиль кивнул.
— Но чем мы побудим людей сражаться? Многие мои воины уже собирают вещи.
— И мои тоже потеряли всякую охоту воевать, — ответил Махмуд-паша, командир башибузуков. — Если я прикажу идти в бой, они взбунтуются!
— Ошибаешься, Махмуд-паша, — возразил Халиль. — Хаос и бунт возникнут, если мы признаем свою слабость и позволим людям уйти из-под стен. Подумайте: ведь если сейчас мы распустим армию и отступим, мы окажемся слабы и беззащитны, и об этом немедленно разнесется молва. Венгры и поляки только и ждут возможности ударить по нам. А сумеем ли мы поднять людей на бой за султана-младенца? Но если мы останемся и повергнем Константинополь, тогда весь мир убедится в нашем могуществе.
— Но воины сражаются лишь за султана, — упорствовал Исхак-паша.
— Они и будут сражаться за него. Осада — великое детище Мехмеда, плод его мысли и усилий. Он сейчас взирает на нас, желая победы, требуя отмщения за свою смерть. Так пусть же воины отомстят за своего султана. Скажи им это.
— А кто же станет командовать штурмом? — поинтересовался Исхак-паша.
— Я — великий визирь, — ответил Халиль. — Мой долг нести бремя власти, пока не повзрослеет наследник трона.
Он обвел взглядом собравшихся, но никто не осмелился протестовать.
— Если никто не возражает, тогда решено. В таком случае я…
Речь визиря прервал неожиданно явившийся Улу.
— В чем дело? — раздраженно спросил визирь.
— Великий визирь, султан желает видеть вас.
— Султан? — изумленно переспросил Исхак-паша.
Военачальники зашептались. Халиль мертвенно побледнел, к горлу подкатился тошный комок.
— Что значит хочет видеть? Султан мертв!
— Нет, он жив, — ответил Улу. — И хочет видеть вас немедленно.
— Очень хорошо. Передай султану, что я уже иду, — молвил Халиль. — Командиры, вы свободны.
Когда шатер опустел, визирь поспешил в спальню, схватил мешочек золотых монет, высыпал на блюдо. Обычай требовал подарка от внезапно призванного к султану. Если тому просто захотелось поговорить, то подарок — небесполезное напоминание о ценности вызванного. Если же султан гневается, подарок может сохранить жизнь. Жаль только, что под рукой нет ничего более изысканного и ценного.
Но как только Халиль вышел из палатки, двое янычар схватили его и заломили руки за спину. Блюдо грянулось оземь, монеты рассыпались. Улу же надел на голову визиря черный мешок. Халиль завопил, но короткий резкий удар под дых оборвал его крик. Еще катились последние монеты из просыпанного подарка султану, а несостоявшийся даритель уже кулем повис в янычарских руках — вялый, обмякший, бессильный. Его быстро уволокли прочь.
* * *
Когда мешок стянули, Халиль оказался лицом к лицу с султаном. Визирь лежал на столе, растянутый, привязанный за руки и ноги. Даже голова закреплена — не шевельнуться. Мехмед был бледнее обычного, но в остальном выглядел так же, как и утром. Халиль судорожно сглотнул.
— В чем дело, Халиль? Ты будто призрак увидел.
— В-ваше величество, яд же! — выдавил Халиль. — Как вы выжили?
— А тебе невдомек? — Мехмед улыбнулся. — Это чудо. Милость Аллаха со мною. Все мои подданные в это верят. Теперь-то они не сомневаются: когда Аллах явил милость столь явным образом, Константинополь падет к нашим ногам.
— Но я же видел, как мегадука бросил яд, видел ваше тело. Вы были мертвы.
— Думаю, ты рассмотрел лишь то, что пожелал рассмотреть, мой великий визирь.
— Разве я хочу вашей смерти? Ваше величество, неужели вы верите…
— Молчать! — рявкнул султан, но совладал с собой и добавил уже спокойнее: — Халиль, я больше не желаю выслушивать твою ложь. Но очень скоро ты мне расскажешь всю правду. Всю до последней мелочи. Иса об этом позаботится.
— Иса! — воскликнул пораженный визирь.
Он считал отравителя мертвым. Но если тот жив, если здесь — это конец. Иса наверняка рассказал султану все.
— О великий султан, не верьте ему. Он убийца. Ему нельзя доверять.
— Я никому не доверяю. Но Иса спас мою жизнь — дал мне противоядие еще до того, как мегадука попытался убить меня. Он рассказал мне о тебе и Ситт-хатун, о твоем сыне Селиме. Нет, меня предал не Иса.
— Ложь. Я клянусь, что никогда не предавал вас, — молил Халиль. — Я ничего не знал об умысле мегадуки. Я сообщался с монахом Геннадием лишь для того, чтобы повергнуть Константинополь.
— Нет, ты сговорился с Геннадием, чтобы убить меня и посадить на трон своего сына. Ты предал меня и поплатишься, как должно предателю.
— Но я же вручил вам ключи от города!
— В самом деле? — Мехмед наклонился, так что лицо его оказалось в считаных дюймах от лица Халиля. — Скажи правду: монах и впрямь решился на предательство? Керкопорта на самом деле окажется открытой и без охраны?
— Да, — отвечал Халиль. — Клянусь, это правда. Убейте меня, если это не так.
— А мегадука говорит другое. Утверждает, что это ложь ради того, чтобы подобраться ко мне.
— Мегадука — глупец. Послушное орудие в руках Геннадия.
— И как же мне снестись с этим монахом-предателем?
— Есть туннель…
— Халиль, все туннели разрушены. Если тебе больше нечего сказать, ты мне больше не нужен.
— Умоляю, постойте! Есть иной способ. Сохраните мне жизнь, и я скажу.
Султан кивнул, и ободренный визирь выпалил:
— Мегадука может доставить послание.
— Он не доживет до завтра.
— Именно! Его труп и доставит это послание. Геннадий — монах. Если он проведет христианский ритуал погребения, он все найдет.
— А если послание увидит кто-то еще?
— Вы ничего не потеряете, но, если Геннадий поможет, вы получите все.
— Умно, Халиль, очень умно, — похвалил султан и отошел от стола, так что визирь больше Мехмеда не видел.
Затем послышался его голос:
— Иса, он твой целиком. Делай что хочешь, но только не убивай. Это удовольствие я хочу сохранить для себя.
— Нет же, постойте! — закричал Халиль. — Вы обещали пощадить меня!
— Уж ты-то знаешь цену словам. Бедный доверчивый Халиль! — изрек Мехмед и удалился.
Мгновением позже над визирем склонился Иса. В руках он держал миску и неторопливо в ней помешивал.
— Знаешь, что в миске? — спросил Иса.
— Помоги мне, Иса! — неистовствовал визирь. — Освободи меня, и я дам тебе деньги, женщин, земли.
— Это особенный яд, — продолжил Иса, будто не слыша визиревых слов. — Если его проглотить, то умрешь сразу.
— Пожалуйста, Иса, послушай меня! Я дам тебе все, чего ни пожелаешь.
— Но если нанести его на кожу, он действует куда медленнее, — невозмутимо договорил Иса.
— Будь ты проклят, Иса. Не хочешь помочь мне — так отправляйся в ад! Я не боюсь твоих ядов, смерть меня не страшит.
— Нет, мой яд не убьет, — ответил Иса. — Но он заставит тебя захотеть смерти.
Иса вынул кисточку из миски и мазнул визиря по лбу. Поначалу Халиль ничего не почувствовал, затем кожу чуть закололо, колотье переросло в жжение и сделалось адской пылающей болью, как будто на лоб положили раскаленный уголь. Халиль истошно завопил.
— Не надо, Иса, не надо, пожалуйста, прекрати! Я сделаю все, что захочешь, клянусь, что угодно!
— Я хочу одного: чтобы ты страдал так же, как страдала моя семья, — прошептал Иса ему на ухо. — Это все, Халиль, чего я хочу от тебя.
ГЛАВА 22
Понедельник, 28 мая 1453 г.
Константинополь
58-й день осады
На рассвете Лонго стоял на внутренней стене Месотейхона и наблюдал, как ремонтируют палисад на руинах внешней стены. Султанские пушки молчали, и появилась возможность наконец спокойно оценить повреждения и заняться восстановлением укреплений. Лонго провел бессонную ночь, руководя работами и присматривая за турецким лагерем. В последний раз он видел султана падающим с коня — очевидно, мегадука сумел убить Мехмеда. В Константинополе на каждом углу твердили, что уж теперь-то турки осаду снимут. Лонго в этом отнюдь не был уверен.
Издалека донеслась барабанная дробь: под нее из лагеря вышла процессия. Впереди маршировал отряд из полусотни янычар. Позади ехало около ста анатолийских кавалеристов, между янычарами и спаги чуть покачивался в седле хорошо заметный издали всадник в знакомых черно-красных доспехах. От седла его тянулись две цепи к спотыкавшемуся, едва державшемуся на ногах человеку. В нем Лонго сразу опознал мегадуку — с него так и не сорвали посеребренные парадные доспехи.
— Уильям! — позвал генуэзец.
Уильям внизу, на палисаде, руководил установкой дополнительных пушек.
— Смотри, Уильям, турки собираются казнить мегадуку! Поспеши во дворец, сообщи императору!
Император прибыл через несколько минут, с ним — Далмат и София. Лонго переглянулся с нею. Император же пояснил:
— Ей следует это видеть. Нотар был ее нареченным.
Слухи о близкой казни мегадуки распространились быстро, и на стенах стало тесно. Отовсюду кричали: «Господь с тобой, Нотар!», «Слава мегадуке!». Все считали, что Нотар погубил султана, и видели в нем героя. Лонго подумал с горечью, что скоро герой станет мучеником.
Турки остановились, застыли в неподвижности. Нотар рухнул наземь, ему позволили лежать.
— Чего они тянут? — спросила София.
— Ждут, — ответил Лонго.
— Чего им ждать? — спросил император.
— Толпы. Хотят, чтобы все видели казнь.
Наконец турки зашевелились.
Янычары разделились, половина отряда отошла влево, половина — вправо. Одинокий всадник стронул коня и поволок Нотара по земле. Когда всадник приблизился, Лонго узнал султана.
— Полагаю, это Мехмед.
— Боже мой, вы правы, — прошептал император. — Как такое возможно?
Люди на стенах принялись недовольно кричать и ругаться, женщины заплакали. Мехмед подъехал на расстояние пушечного выстрела и остановился. Спешился, подошел к Нотару, и люди на стенах умолкли, замерев.
* * *
Нотар лежал лицом в пыли, пробуя сделать вдох. Ночью его пытали много часов подряд. Из бесчисленных порезов на спине сочилась кровь, ребра были переломаны. Когда Нотар волочился по земле за лошадью, он вывихнул себе плечи. Но мегадука не обращал внимания на боль, пылавшую в теле. Главное заключалось в том, что султан был мертв, а империя — спасена. Важно лишь это, а боли скоро не станет.
Нотар увидел, как рядом с конем впереди показалась пара ног. Они приблизились, остановились рядом. Чьи-то сильные руки ухватили Нотара сзади, поставили на колени. Боль в вывихнутых руках была настолько сильной, что мегадука едва не потерял сознание. Он пошатнулся, но его поддержали, не позволили упасть. Когда боль немного утихла, он обнаружил, что упирается взглядом в пряжку пояса стоявшего перед ним человека. Тот наклонился, чтобы оказаться с Нотаром лицом к лицу. Это был султан.
— Как? — Нотар задохнулся, не в силах понять — ведь он своими глазами видел, как умирал Мехмед.
— Я же говорил, мегадука, что ты встанешь предо мной на колени. Весь Константинополь встанет, — проговорил Мехмед.
Султан отступил, открывая вид на стены Константинополя. На них толпились люди. Прищурившись, Нотар даже различил лица. Он окинул взором толпу, отыскивая знакомых. Поддерживавшие его сзади отпустили, отошли. Мегадука сгорбился, но устоял на коленях, по-прежнему глядя на стены. Он услышал за спиной шелест клинка, извлекаемого из ножен, но не обернулся. Ему показалось, что он видит Софию. Он не сводил с фигуры глаз, а затем наступило ничто.
* * *
— Боже мой! — возопила София.
Когда Нотар рухнул, она прильнула к Лонго, дрожа, и тот ее обнял, а затем, запоздало спохватившись, посмотрел на Константина. Император же пристально изучал их двоих.
— Я думаю, царевне лучше вернуться в ее покои, — изрек Константин. — Царевна вне себя от горя, ее жених мертв. Стража! Отведите царевну Софию во дворец!
София ушла, император же с Лонго остались смотреть. Мехмед забрал отсеченную голову мегадуки, но тело оставил лежать на месте казни. Султан со всем эскортом поехал назад, к турецкому лагерю, а пара янычар осталась и потащила тело мегадуки к воротам Святого Романа, прямо к месту, над которым стояли император и Лонго.
— Я прикажу лучникам покончить сними, — предложил Далмат.
— Нет, пусть тащат, — сказал Константин. — Мы хотя бы сумеем похоронить мегадуку должным образом. Отблагодарим его, чем сможем.
Янычары подтащили труп к воротам, бросили и побежали назад.
— Идемте, — сказал император, — нужно забрать останки.
Они подошли к воротам, и Лонго приказал открыть их ровно настолько, чтобы мог протиснуться человек. Лонго сам вышел за телом. В щель доспехов был воткнут клочок бумаги, явно письмо, но времени прочесть его не осталось — едва он приблизился к телу, как из турецких укреплений высыпали тысячи воинов и направились к стенам. Большинство несли лопаты и мотыги, кое-кто вел под уздцы лошадей, волочивших заполненные землей и камнями телеги.
Лонго поспешно втащил тело мегадуки за ворота и приказал запереть их. Там ждал Константин.
— Штурм? Пора звонить в колокола?
— Они не штурмовать собрались, — ответил генуэзец. — Тащат не оружие, а лопаты. Они хотят засыпать ров.
— Тогда мы ударим по ним из пушек.
— Ваше величество, не стоит. Лучше поберечь порох и картечь до настоящего штурма. Если уже засыпают канавы, значит, до атаки осталось недолго. Нынешняя ночь будет тяжелой.
— Нужно сделать так много, а времени почти нет. — Император вздохнул. — Далмат, проследи, чтобы тело отвезли в Агию Софию и подготовили к погребению. Затем возвращайся сюда, я буду на стене.
— Господин, я нашел письмо на теле Нотара. — Далмат протянул императору лист бумаги. — Кажется, написано рукой мегадуки. Он просит, чтобы погребением занялся монах Геннадий.
Константин глянул на письмо.
— Если это последняя воля почившего, нужно ее исполнить. Хорошо, везите тело в монастырь Христа Пантократора.
* * *
Геннадий сидел за столом и смотрел, как горят в жаровне бумаги, как загибаются, чернеют их края, как осыпаются пеплом — подобно всем его планам, выстроенным с неимоверным трудом. Монах нахмурился. Он так и не понял пока, что же сорвалось, отчего все пошло прахом. Нотар исполнил обещанное, но султан остался жив. И Халиль не мог его предать, ни в коем случае. Что бы он выиграл, раскрыв султану собственный заговор? Но если визирь не предал, остается единственная возможность: Мехмед сумел вызнать про готовящееся покушение. А это означало, что после сдачи города жизнь монаха Геннадия не будет стоить и ломаного гроша.
Рисковать не стоит. И покинуть город лучше этой же ночью, пока на стенах и под ними кипит бой. Мешочек золота откроет путь за морские стены, а место на венецианском торговом корабле уже оплачено. Тот отвезет его в Перу, венецианскую гавань на другом берегу Золотого Рога, а там можно сесть на корабль до Кларенцы и явиться ко двору Дмитрия.
Все было потеряно в любом случае, даже если город и выстоит. Прочность унии будет доказана, и патриархом Геннадию не бывать.
Монах бросил последний лист бумаги в жаровню. Некоторые секреты — список получивших взятки, опись состояния — были слишком важными, чтобы забрать с собой или оставить без присмотра. Пусть лучше сгорят. Когда последний лист рассыпался пеплом, в дверь тихо постучали.
— Входите, — пригласил монах, и вошел послушник Евгений.
Под монашеской его рясой была надета кольчуга, на боку висел меч.
— Все готово? — спросил Геннадий. — Я хочу уйти, как только начнется битва.
— Отец Геннадий, все готово. Но есть важная новость: сюда принесли тело мегадуки Нотара. Император попросил тебя подготовить тело к погребению.
— И когда же состоятся похороны?
— Сегодня. Тело мегадуки понесут с крестным ходом по улицам к Агии Софии, а там положат в крипту.
— С чего императору вздумалось поручить уход за покойником именно мне?
— Мне сказали, что такова была последняя воля Нотара.
— Это странно, очень странно…
Геннадию вспомнилась последняя встреча с мегадукой. Тот заявил, что презирает монашье двуличие и коварство и что сам он, Нотар, вероломно покусится на жизнь султана лишь ради Константинополя.
— А где тело мегадуки сейчас?
— Оно в подвалах.
— Проведи меня туда.
Оба спустились в сырые катакомбы под монастырем, к маленькой комнате, где на каменном столе лежало обезглавленное тело мегадуки, по-прежнему облаченное в броню.
— На теле обнаружили что-нибудь необычное? — спросил Геннадий. — Знаки, послания?
— Только записку с просьбой поручить обряд погребения вам.
Геннадий задумался. Возможно, мегадука перед смертью изменил мнение… близость гибели часто искажает мысли человека. А возможно, есть и другое послание, и оно написано вовсе не на бумаге…
— Помоги снять броню, — приказал он служке.
Они вместе раздели мегадуку: стащили пластинчатые доспехи, кольчугу под ними. Наконец Геннадий стянул пропитанный кровью хлопковый подкольчужник. Кожа на груди мегадуки была черно-серой от побоев и переломов. Геннадий перевернул тело. На спине, врезанные в плоть, были начертаны слова:
Геннадий, открой город, и получишь все желаемое.
Мехмед
Мехмед стоял на редуте спиной к городу и созерцал собравшееся войско. День выдался ясный и чистый, послеполуденное солнце сверкало на доспехах, будто море раскинулось у Мехмедовых ног. Рядом оно казалось сумрачным, глубоким — ближе всех к султану стояли стройными плотными рядами янычары в черной броне. За ними расположилась анатолийская кавалерия в сверкающих кольчугах. За их спинами до самых окрестных холмов беспорядочно толпились башибузуки в бурых кожаных доспехах, напоминая далекий берег. Почти семьдесят тысяч воинов, величайшее войско в мире.
В правой руке Мехмед держал голову мегадуки. Он поднял ее высоко, и толпы разразились ошалелым торжествующим криком. Рев тысяч глоток накатил волной, захлестнул, затопил, и с ним пришло пьянящее ощущение силы и власти. Вот они, его послушные разящие руки. Тысячи рук. Султан скажет воинам, что они сражаются за Аллаха, ибо они хотят это услышать. Но на самом деле сражаются они за Мехмеда. Султан скажет воинам: Аллах смотрит на них, но на самом деле это Мехмед наблюдает за каждым их движением. И когда город падет, слава достанется не Аллаху — Мехмеду.
Наконец султан поднял и левую руку, приказывая молчать. Крики стихли, войско замерло в ожидании. Когда султан заговорил, тишину нарушал лишь его голос да слабое его эхо: голоса тех, кто передавал слова султана дальним отрядам.
— Вчера один из неверных пытался убить вашего султана! — прокричал Мехмед. — Смотрите, что вышло из такого коварства и обмана!
Он швырнул голову мегадуки, и та покатилась по склону высокой насыпи. Войско ответило ревом ликования.
— Неверные желали моей смерти — но Аллах защитил меня. Он, всеблагой и милосердный, защитит и вас. Аллах с нами, мы — его карающий меч! Он даст нам силы сокрушить латы неверных и стены их города. Каждый погибший заслужит место в раю, а каждый выживший получит богатства и женщин Константинополя. А тот, кто первым взойдет на стены, получит богатство, не виданное и в самых дерзких снах. Стены Константинополя рассыплются перед нашими пушками, защитники города затрепещут перед вашей мощью. Завтра империя римлян падет, и вы станете ее могильщиками! Вы несокрушимы! Аллах с нами! Мы победим!
Войско взорвалось дикими криками, улюлюканьем. Султан выждал, пока вопли утихнут, и завершил речь:
— Готовьтесь к бою! Точите оружие, ешьте, спите. Сегодняшней ночью мы атакуем — и завтра город будет нашим!
* * *
Радостные крики турок казались императору едва различимым рокотом, как будто вдалеке на берег накатывали волны. Константин возвышался над Золотыми воротами и смотрел на воинов, собравшихся выслушать напутствие вождя перед битвой. Греки, венецианцы и генуэзцы стояли вперемешку; их побитые, поблекшие доспехи тускло отсвечивали в лучах заходящего солнца. Меньше восьми тысяч — а турок почти вдесятеро больше. Но император видел доблесть этих людей. Пусть их латы во вмятинах, кольчуги в прорехах, зато рука тверда и дух крепок. Воины города будут сражаться, как львы, и с Божьей помощью выстоят и на этот раз.
— Воины мои! — воззвал император, и голос его раскатился над войском. — Час битвы близок! Вы всегда храбро бились с врагами Христа! Теперь я призываю вас выйти на последний бой за свои дома, за город, известный всему миру!
Раздались крики одобрения, но большинство молча ударили окованными пятками копий о мостовую, родив слитный ритмичный рокот. Когда он утих, император заговорил снова:
— Пусть наши стены изуродованы вражескими пушками. Господь с нами, и в этом наша сила и мощь. Стойте же крепко и бесстрашно, не думайте о спасении, но помышляйте разить врага! Звери бегут от зверей, но вы — люди с храбрыми и полными веры сердцами. Вы сдержите натиск грубых варваров, покусившихся на великий Рим.
Снова тяжелый рокот копий.
— Варвары бесчестно и подло напали на Римскую империю, — продолжал Константин. — Враги нарушили заключенный ими же договор, убивали наших крестьян во время уборки урожая, мешали нашей торговле и топили наши корабли. Теперь они хотят осквернить наши храмы, превратив их в стойла! О, мои братья, мои сыны! В руках ваших — спасение христианской веры! Судьба старейшей империи христианского мира — в руках ваших! Знайте: пришел день вашей бессмертной славы, ибо даже капля пролитой сегодня крови сделает вас мучениками за веру! Бейтесь же за братьев своих и сестер! Бейтесь за Константинополь!
— За Константинополь! — взревели воины, и снова раскатился глухой рокот копейных ударов.
Так мощны и резки они были, что Константин ощутил: камень дрожит под ногами. Он поднял руки, призывая слушать, и рокот утих.
Последние слова императора были печальны:
— Если у вас есть те, с кем вы хотели бы проститься, идите и проститесь. Когда настанет время, колокола призовут вас на стены. Я встречу вас там.
* * *
Слуг императора призвали в большой восьмиугольный зал Влахернского дворца. Собрались все, от поваров и прачек до кузнеца, — человек сорок, выстроившихся в четыре ряда. Впереди них стояли самые высокопоставленные и любимые императором придворные, среди них — Далмат и Сфрандзи. Вдоль стен зала высились воины варяжской гвардии. Когда вошел император — в полном доспехе и с короной на голове, — все преклонили колена.
— Встаньте, друзья мои, — попросил император. — Я призвал вас сюда поблагодарить за долголетнюю верную службу. Многие из вас не переживут сегодняшнего штурма. Возможно, мы не увидимся больше. Поэтому я хочу попрощаться со всеми вами.
Он подошел к самому краю дальнего ряда, где нервно переминался с ноги на ногу, глядя в пол, молоденький парнишка, слуга на конюшне.
— Мальчик, как тебя зовут?
— Петр, — ответил тот, отважившись поднять глаза на императора.
— До свидания, Петр. Спасибо за верную службу — и прости мне обиды, какие я тебе причинил.
Константин подошел к следующему, дворцовому кузнецу — высокому, мускулистому крепышу.
— До свидания, Иоанн. Ты хорошо и верно служил мне, и я прошу прощения за все обиды, причиненные тебе.
— Ваше величество, мне нечего прощать. Я позабочусь, чтобы сегодня ваш меч был острым.
— Спасибо.
Император попрощался со всеми и попросил прощения у всех, кроме Далмата и Сфрандзи. Затем подошел к последнему, положил руку ему на плечо:
— Прощай, старый друг. Ты был моим самым доверенным советником. Прости меня за то, что я не всегда следовал твоим советам.
— Ваше величество, вы делали то, что считали нужным, — ответил Сфрандзи.
— Возможно, мы не увидимся больше. Если так, прошу тебя: расскажи миру о наших деяниях. Пусть люди знают, как мы сражались и как погибли.
— Ваше величество, я все исполню.
Константин кивнул, приблизился к Далмату и обменялся с ним рукопожатием. Но не успел император заговорить, как Далмат произнес:
— Ваше величество, не прощайтесь. В этом нет нужды, я не покину вас в бою. И не просите у меня прощения. Для меня величайшая честь служить вам, и будет честью еще большей умереть рядом с вами.
Константин положил ему руку на плечо и вымолвил только:
— Спасибо тебе.
Затем он отошел и обратился ко всем собравшимся:
— Спасибо вам всем! Вы хорошо мне служили, и знаю: послужите и в будущем. А пока — отдыхайте. В грядущей битве вам понадобится вся ваша сила.
