* * *
Лонго стоял посреди широкого пролома в палисаде и, рыча, пластал мечом направо и налево. Он видел, как Тристо исчез в горящих руинах обрушивающегося палисада, и теперь дрался со страшной холодной яростью. Безжалостно уничтожал любого турка, кого злая судьба сводила этой ночью с Лонго. Вот он уклонился от выпада копьем, рассек его надвое, повернулся и проткнул янычара насквозь — и тут же другой занял место павшего. Вопреки отчаянным усилиям, христиане понемногу отступали. Тонкая шеренга воинов, защищавших широкий пролом, не могла держаться до бесконечности против полчища турок, и если те прорвутся за палисад, захватят остатки внешней стены, то падет и стена внутренняя. После этого судьба города будет предрешена — падение неизбежно.
Выросший перед Лонго янычар был огромен, в одной руке — кривой клинок, в другой — тяжелая шипастая булава. Генуэзец отбил удар, извернулся, уклоняясь от булавы, и пнул здоровяка в колено. Тот пошатнулся и, к великому удивлению, рухнул замертво. За его спиной маячил Тристо с окровавленным мечом в руках. За Тристо прыгал и извивался Уильям, отбиваясь сразу от многих. Оба отступали, пока не встали рядом с Лонго.
— Я думал, с тобой уже кончено! — крикнул Лонго, отбивая выпад щитом; Тристо же прикончил напавшего, проткнув тому брюхо.
— Меня похоронило заживо, — проревел Тристо в ответ. — Уильям меня выкопал — и вовремя. Вам, я вижу, помощь не помешает!
— Мы долго не продержимся! — прокричал Лонго в ответ, понемногу отступая под вражеским натиском. — Нужны подкрепления!
Последние слова утонули в исступленном вое янычар — их новая волна пошла в атаку. Там и тут турки прорывали строй, и внезапно оказалось так, что разрозненные группки уцелевших христианских воинов со всех сторон окружились морем врагов. Лонго, Тристо и Уильям вдруг остались одни и, сражаясь спина к спине, постепенно отходили к внутренней стене.
— Ко мне! Ко мне! — закричал Лонго своим воинам. — Нужно восстановить строй! Ко мне!
Несколько сражавшихся неподалеку христианских воинов пробились к генуэзцу, но собравшегося отряда было слишком мало, чтобы остановить турок.
— Командуй отбой! Отходим! — заорал Тристо. — Палисад захвачен!
Лонго уже хотел согласиться, но тут раскатился грохот, и ревевшая рядом толпа набегающих янычар попросту испарилась. Это явился Нотар с пушками, установил их напротив проломов в палисаде и открыл огонь. Пушки загрохотали снова, и очередной вал янычар полег, скошенный сотнями фунтов шрапнели.
— Вперед! — скомандовал Лонго, решив не упустить возможность. — Воины, назад, к палисаду!
Он устремился к пролому в палисаде, его люди — за ним. Сняли немногих янычар, уцелевших после залпа картечью, и снова встали строем в проломе. Янычары с отчаянным упорством возобновили атаку, но люди Нотара сноровисто подтащили пушки в пролом и встретили атакующих огнем. Тогда в турецком лагере зазвучали рога, трубившие отступление, и воины вокруг Лонго разразились радостными криками, заулюлюкали, дразня отступающих врагов. По крайней мере, этой ночью город выстоял.
* * *
Мехмед стоял на редуте и наблюдал, не в силах поверить глазам, как мимо брели усталые, окровавленные воины. Многие несли павших собратьев. Были потеряны сотни жизней — и все напрасно.
Султан стоял и смотрел, пока последние воины не вернулись в лагерь. Стоял, пока не угасло пламя пожарищ на палисаде, не отгорели костры, освещавшие поле битвы, оставив лишь безликую тьму. А он оставался на месте и взирал на стены, победившие его. Он впервые узнал поражение — и вкус того был горек.
На редуте его и нашли Улу с Халилем. Султан им не обрадовался. Настойчивые увещевания визиря накануне атаки не шли из памяти, мучили и терзали. Мехмеду мерещилось, что, хотя смуглое лицо Халиля по-обычному гладко и непроницаемо, визирь глумится над неудачливым повелителем. А Улу подвел господина. Улу проиграл битву у стены!
— Сколько мы потеряли? — спросил Мехмед тихо.
— Несколько сотен лучших, о повелитель, — ответил Улу. — Орта Эдирне выбита почти целиком.
— А как христиане? Сколько потеряли они?
— Немногих — полсотни. Может, меньше.
Мехмед повернулся и снова посмотрел на стену.
— Как же это могло случиться? Мы же превосходили их вдесятеро! Стена — в развалинах. Мы должны были победить!
— Мой повелитель, христиане были наготове, — ответил Улу. — Проломы в палисаде, пробитые пушками, были узки, и потому наше превосходство в людях не помогло. За палисадом ждали рыцари в полной броне и пушки. Мы не сумели застигнуть врасплох — застигли нас.
— Шпионы! — прошипел Мехмед. — Среди нас — предатели!
— Ваше величество, это возможно, — нерешительно заговорил Халиль. — Но янычары недовольны. Твердят: Аллах не дал вам победы. Диван янычар собрался в вашем шатре и ждет вас. Они хотят снять осаду и вернуться в Эдирне.
— Чепуха! — отрезал Мехмед. — Нужно продолжать осаду, изматывать христиан. У меня для них есть сюрприз — уж к нему-то они точно окажутся не готовыми!
Халиль вежливо кашлянул.
— Ваше величество, боюсь, янычары не склонны спорить. Они уже твердо решили: или вы снимаете осаду и возвращаетесь в Эдирне, или они убьют вас и провозгласят султаном вашего сына Баязида.
— Значит, бунт, — спокойно утвердил Мехмед.
Осада длилась всего лишь месяц, и вот уже мечты о славе рассыпаются в пыль. Мехмед покачал головой, стараясь изгнать страхи и сомнения. Пусть трусы бегут от христиан, но повелитель воинства ислама не сдастся так легко! Войско увидит, какая участь ожидает изменников!
— Улу, ты с ними или со мной?
— Мой господин, я служу только вам.
— Тогда собери дюжину людей, в чьей верности не сомневаешься, и приведи к моему шатру.
Когда Мехмед шел через лагерь, он видел орту за ортой янычар, стоявших в боевых доспехах вокруг больших медных котлов, которые служили и для приготовления пищи, и как штандарты, места сбора в бою. Все котлы были перевернуты — знак неповиновения командиру. Мехмед старался заглянуть в глаза всем и каждому. Некоторые приветствовали султана как подобает, но большинство отворачивались в смущении. А кое-кто поглядывал дерзко, не склоняясь перед правителем. Близ султанского шатра толпа была гуще всего. Мехмед пошел сквозь нее, не обращая внимания на оголенные мечи в руках янычар, остановился у входа. Посмотрел на толпу и заговорил — громко, властно.
— Вы верно служили мне на этой войне. Вы прошли много лиг от Эдирне до Константинополя. Вы храбро бились на стенах, и хотя победа не досталась нам сегодня, я не меньше ценю вашу верность и доблесть. Я справедлив и всегда награждаю верных мне. Отныне каждый из вас получит на пятьдесят асперов больше.
Мехмед выдержал паузу, и кто-то в толпе радостно закричал, но большинство настороженно молчали.
— Знайте: не стены и не защитники Константинополя победили вас, но предатели в наших рядах. Это они украли у нас победу, и теперь они хотят, чтобы мы удрали, поджав хвосты. Они намерены отнять у вас славу и добычу, принадлежащие вам по праву. Не выйдет! — взревел Мехмед. — Мы останемся, и мы будем сражаться! Впереди храбрецов ожидает слава и добыча! Вы все станете богачами! Все сокровища Константинополя лягут у ваших ног. Идите за своим султаном — и я приведу вас к великой победе!
Он замолчал и медленно обвел взором стоящих вокруг, заглядывая в лица.
— Кто же последует за мной к победе и славе? Кто останется верным султану в жизни и смерти?
Он умолк — и повисла мертвая, ледяная тишина. Затем янычар, стоявший рядом с Мехмедом, опустился на колени и поднял сжатую в кулак руку, вознося султану хвалу. За ним — другой, третий. Все янычары опустились на колени.
Улу заревел:
— Хвала султану!
Крик подхватил один янычар, за ним — другой, и вот уже вся толпа взвыла:
— Хвала султану!
Люди кричали, как пьяные; крик захлестнул Мехмеда, напитал силой. Впервые после восшествия на трон он ощутил себя настоящим владыкой. Но рано радоваться — работа еще не окончена. С рядовыми янычарами он справился — теперь дело за их командирами.
Когда славословие и радостный гомон утихли, Мехмед подозвал Улу. Велел:
— Ступай в шатер и схвати зачинщиков — но не убивай.
Улу кивнул и повел верных с оружием наготове в шатер. Когда лязг и крики стихли, туда зашел и Мехмед. Он увидел восьмерых вожаков бунта стоявшими на коленях, и у горла каждого — лезвие меча.
— Если я позволю вам жить, вы навсегда останетесь угрозой моей власти, — сказал им Мехмед. — Я справедлив, а предательство заслуживает кары. Улу, выведи изменников наружу и обезглавь перед янычарами их орт. Сделай это быстро и просто, нам ни к чему публичные представления. Пусть воины видят: я сужу честно и быстро.
Бунтовщики умоляли о пощаде, но Мехмед не внял мольбам. Он отправился в спальню, налил себе чашу вина. В походах Мехмед старался по возможности не пить вообще — все-таки алкоголь запрещен Кораном, и воинам не стоит знать, что их султан допускает нечестие. Но после событий нынешней ночи хотелось успокоиться чем-нибудь покрепче воды. Мехмед поднес чашу ко рту — и услышал сдавленный крик и мокрый отвратительный хряск: меч палача врубился в плоть. Содрогнувшись, султан отставил чашу нетронутой.
* * *
Лонго вымылся, переоделся в свежее и чистое и во дворец успел уже за полночь. Но праздник еще пребывал в разгаре. Большой зал был набит воинами и женщинами, все провозглашали тост за тостом, пили за победу. Генуэзец задержался у двери, и герольд объявил о его прибытии. Собравшиеся радостно загомонили, подняли бокалы, приветствуя командира. Лонго сразу же окружили, наперебой принялись поздравлять. Он вежливо кивал, отвечал, а сам обшаривал глазами зал в поисках Софии. Заметил ревевшего от смеха Тристо, Уильяма, улыбавшегося веселью друга, но царевны нигде не было.
— Мой друг, поздравляю! — воскликнул Константин, подходя. — Славная победа! Воистину, с нами Бог! Туркам никогда не покорить наши стены!
— Ваше величество, я молю Бога, чтобы вы оказались правы, — начал было Лонго, но тут герольд объявил о прибытии мегадуки Луки Нотара.
Того приветствовали еще громче и радостнее, чем Лонго, и мегадука был очень этим доволен. Может быть, слава и почести сделают Нотара сговорчивее и дружелюбнее?
— А, мегадука! — воскликнул Константин. — Я должен поздравить и его — без пушек мы проиграли бы битву.
Император отошел, и Лонго побрел по залу, протискиваясь сквозь толпу в поисках царевны. Не нашел, направился во внутренний садик — но Софии не оказалось и там.
— Ищете кого-то? — спросил мегадука, вдруг объявившийся в дверях зала.
Взгляд Нотара был откровенно враждебен — судя по всему, мегадука уже изрядно выпил.
— Нет, — солгал генуэзец. — В зале столько людей, что я вышел глотнуть свежего воздуха.
Нотар шагнул в сад.
— А-а, свежего воздуха. А я думал, что вы, возможно, ищете царевну Софию. Кажется, вы двое очень близки.
— Мегадука, мне не нравится ваш тон. Прошу вас, будьте осторожнее со словами.
— Нет, синьор Джустиниани, это вам следует быть осторожнее. — С такими словами Нотар подошел вплотную и остановился, глядя в лицо. От мегадуки несло вином. — Мне известно про туннели. Я знаю про ваши полночные встречи с царевной Софией. Запомните мои слова, синьор: я сделаю все для того, чтобы защитить себя и свою честь!
С тем и ушел прочь, в сад.
Лонго посмотрел ему вслед, размышляя. Должно быть, мегадука подстерег Софию, когда та возвращалась из туннеля. Теперь он пылает ревностью, а ревнивцы опасны. Может, потому Софии и не было на празднике? Мегадука что-то над нею учинил? Выяснить это можно было лишь одним способом. Лонго отправился в кухню и по секретному проходу — к опочивальне царевны.
* * *
В конце прохода Лонго долго провозился, нащупывая рычаг. Когда нашел и дверь распахнулась, он обнаружил перед собой Софию, одетую в одну ночную сорочку, но с мечом в руке. Царевна улыбнулась, завидев генуэзца, и выронила меч.
— Это вы! — вздохнула она и бросилась в объятия, поцеловала. — Слава богу, с вами все хорошо… Я слышала известия о битве и опасалась наихудшего.
София отступила и, внезапно поняв, что ее сорочка почти прозрачна, уселась на кровать, закуталась в одеяло. Лонго вежливо отвернулся.
— Почему вы не пришли на праздник?
— Константин запретил мне покидать мои покои после заката. Нотар донес, что прошлой ночью я блуждала по дворцу.
— Мегадука предупредил, чтобы я не смел с вами видеться.
— Он не бросает слов на ветер. Вам следует серьезно отнестись к его угрозам.
— Я знаю.
— Но вы здесь.
— Я хотел удостовериться, что с вами все в порядке. Когда вы не появились сегодня вечером, я заподозрил неладное.
— И лишь затем и пришли?
— Не только, — ответил Лонго.
Он привлек царевну к себе. Они слились в поцелуе, и рука Лонго легла на талию, прижала, притянула крепко. София жадно впилась в рот генуэзца, начала расстегивать его дублет.
— Ты уверена? — спросил Лонго.
София встала, позволила одеялу соскользнуть с плеч и открыть крепкие груди, отчетливо видные под тонкой сорочкой.
— Я никогда и ни в чем не была настолько уверена. Лонго, я хочу любить тебя!
Затем она взяла его за руку и увлекла к постели.
ГЛАВА 17
Воскресенье, 22 апреля, — четверг, 3 мая 1453 г.
Константинополь
С 22-го по 33-й день осады
В спальне было еще совсем темно — до рассвета оставался целый час, когда Лонго встал и принялся одеваться. Уже пятую ночь подряд, рискуя репутацией и самыми жизнями, любовники проводили вместе. Лонго с нежностью смотрел на любимую, спавшую безмятежно, со сбившейся на лицо кудрявой прядью, и в который раз повторил себе: игра стоила свеч. Он нацепил перевязь с мечом и уже собрался уйти, как София проснулась. Она села, выговорила сонно:
— Еще так рано. Куда ты собрался?
— На стены. Ночь уже кончается, и если я не вернусь на пост к рассвету, меня хватятся.
— Вечером придешь?
— Не знаю. Мы рискуем очень многим. Если о нас проведают — тебе конец.
— По мне, лучше погибнуть, чем провести остаток жизни за семью замками, как подобает приличной матроне. Обещай, что придешь вечером.
Лонго посмотрел на нее: роскошную, страстную, — и всякая способность к сопротивлению испарилась.
— Я приду, если смогу.
София встала и поцеловала любимого.
— Иди же и береги себя. Я буду ждать тебя ночью.
Лонго вышел через тайный ход и очутился на темной пустой улице рядом с дворцом. Он направился к своему посту на стенах близ ворот Святого Романа у Месотейхона. По пути ему вдруг почудилось: сзади слышны шаги. Лонго обернулся, но никого не увидел. Уже не в первый раз за эти пять ночей ему казалось, что за ним следят. Он не забывал слов Уильяма и знал, что испанский убийца — здесь, в Константинополе. Лонго положил руку на эфес, замедлил шаг, прислушиваясь, однако так ничего и не услышал до самой стены.
На стене он и встретил восходящее солнце, осветившее, открывшее взору и палисад, и поля за ним, тянувшиеся до турецкого лагеря. Ни ветерка, ни движения вокруг, и даже грохот турецких пушек, раздававшийся время от времени, казался приглушенным. Глядя на спящий мир, Лонго ощутил удивительное успокоение. Впервые за всю жизнь в ней появилось что-то помимо мести. Теперь его целью стало не просто победить турок, но спасти город и Софию с ним.
Солнце залило холмы свирепым багрянцем, расцветило мир. На стенах ночная стража уступила место дневной, отправилась на заслуженный отдых. Смена еще зевала и протирала заспанные глаза. Многие явились прямо с полей внутри константинопольских стен — работали допоздна, пытаясь собрать урожай озимой пшеницы и засеять поля на лето. С дневной стражей пришли и Тристо с Уильямом, встали рядом с командиром на стене.
— Рановато вы нынче, а? — ухмыльнулся Тристо. — Трудная, небось, выдалась ночка?
Лонго сурово посмотрел в ответ, и ухмылка сползла у Тристо с лица.
— Господи Иисусе, ну вы с утра и угрюмый! Да я просто так спросил, и все! Кстати, говорили вам про странный шум, который доносится от морских стен?
— От морских стен? Что там такое?
— Незнаем, — ответил Уильям. — Но когда шли сюда, полгорода бежало к Золотому Рогу. Мы думали, может, вы про это что-нибудь знаете.
— Или он, — предположил Тристо, указывая на спешившего по стене Далмата.
— Лонго, вы должны это видеть, и быстрее! — выдохнул Далмат, подбегая.
— В чем дело? Что случилось?
— Пока не увидите сами — не поверите.
* * *
Лонго стоял на морской стене невдалеке от Влахернского дворца и не мог оправиться от изумления. Далмат, Константин, Уильям и Тристо замерли рядом. По обе стороны морские стены были заполнены народом, и все смотрели за пролив, на полоску земли позади города Пера. Там посуху двигался турецкий флот, и паруса его были наполнены ветром.
— Невероятно. Этого не может быть, — выговорил император Константин.
— Там река? Или залив? — осведомился Лонго.
— Ничего там нет! Это ничем не объяснить, — сказал Далмат, потрясенно качая головой. — Между Босфором и Золотым Рогом — сплошная суша.
Все в тишине наблюдали, как на горизонте вздымается лес мачт. Наконец на гребне холма показался штевень первого корабля. Весла его ритмично вздымались, загребая воздух. Но когда корабль показался целиком, стало ясно, чем он движется: огромной низкой повозкой, влекомой упряжками быков. Гигантские колеса сверкали на солнце — их отлили из бронзы, чтобы те выдержали нагрузку. Лонго онемел от изумления.
— Невероятно, — выдохнул в конце концов император. — Я и вообразить не мог, что такое возможно.
На мачте первого корабля развевался огромный флаг. Даже издалека Лонго хорошо различал изображение: золотая арабская вязь на белом шелковом поле — штандарт самого султана. На спуске к воде повозка с кораблем набрала скорость. С каждой минутой Лонго видел сооружение все отчетливее. Посреди палубы был воздвигнут помост, на котором установили трон. На троне восседал Мехмед, и пара рабов обмахивала опахалами повелителя османов, дерзновенно плывшего по суше, будто по водам.
— Развалился, отродье, как у себя в шатре! — проворчал Тристо. — У нас же есть пушка, способная добить дотуда.
— Думаю, есть. — Далмат улыбнулся.
Лонго покачал головой:
— Лучше бы нам поберечь порох. С такого расстояния попасть можно только чудом, а лишнего пороха у нас нет. Пока турецкий флот будет находиться в Золотом Роге, припасов с моря не подвезти. Придется драться, полагаясь на оставшееся.
— Я введу строгие нормы, — объявил Константин. — Без снабжения извне и месяца не пройдет, как мы начнем голодать.
— С этими кораблями в заливе придется удвоить число бойцов на морских стенах и на флоте, — добавил Далмат. — А людей придется снимать с сухопутных стен.
— У нас и так немного бойцов, а когда начнется голод, станет еще меньше, — заметил император. — С этими кораблями нужно что-то сделать.
— Конечно же, — согласился Лонго. — Их нужно сжечь.
* * *
Халиль стоял на палубе султанского корабля, вцепившись обеими руками в поручни, — того мотало из стороны в сторону, когда колеса огромной повозки наталкивались на препятствия. Великий визирь с радостью остался бы в лагере, но султан настоял: место великого визиря — рядом с троном.
— Посмотри, они глядят на нас! — Мехмед показал за залив, на городские стены. — Надеюсь, представление им понравится.
Снизу ряды потных мускулистых гребцов загребали веслами в воздухе, на корме отбивал ритм огромный барабан: «бумм-бумм-бумм». Палящее солнце в зените, непрестанный грохот — у визиря разболелась голова.
— Но зачем это все? — спросил он. — Разве корабли не шли бы быстрее, не будучи обременены гребцами?
— Пусть христиане видят: я властелин и на суше, и на море! Мои корабли поплывут, куда я захочу.
— Так глупо, — пробормотал Халиль, забывшись.
— Глупо? — процедил Мехмед, и Халиль вздрогнул, ужаснувшись себе. — А чем еще ты займешь этих людей? Ты хотел, чтобы они шлялись без дела по лагерю, ненужные и скучающие, и задумывали очередной бунт? Гребля по воздуху может казаться тебе глупостью, но она занимает людей. Раз уж им не довелось сражаться — пусть гребут.
— Ваше величество, это воистину мудро, — признал удивленный Халиль.
Султан был прав — по крайней мере, сегодня гребцы будут настолько измотаны, что мысль о бунте им и в головы не придет.
— Именно так. И у меня есть еще кое-что, чем удастся занять людей. Скажи-ка, что ты думаешь вот об этом.
Мехмед протянул Халилю потрепанный лист бумаги. На нем был набросан чертеж — план конструкции, размеры. Постройка выглядела длинным рядом связанных вместе бочек, поверх — настил из досок и ограждение. Все вместе, похоже, должно было плавать.
— Что это? — спросил Халиль.
— Мост через Золотой Рог. Он протянется отсюда. — Мехмед показал вперед, на берег залива, — дотуда. — Он указал на место, близ которого стены Константинополя вставали прямо над водами.
Рискованный, но явно выгодный замысел. Плавучий мост позволит туркам угрожать морским стенам города, заставляя христиан растягивать и без того жидкую цепочку защитников. Гениальный план, очень Халилю не понравившийся. Для осуществления задуманной Халилем интриги нужна была долгая, изнурительная осада.
— Ваше величество, идея великолепная, — согласился визирь. — Но опасная и, возможно, не слишком практичная. Ведь флот христиан не позволит построить такой мост.
— Ты прав, мой Халиль. Христиане из кожи вон полезут, чтобы не допустить его постройки. Потому твоя задача в следующем: перебросить двенадцать пушек через Золотой Рог, чтобы защитить наш флот. Только глупцы решатся атаковать его под огнем пушек. Мы построим мост и, если христиане попытаются нас остановить, уничтожим их!
— Ваше величество, это гениально, — пробормотал Халиль.
В самом деле, гениально. Даже слишком. Мехмеду нельзя позволить завладеть Константинополем до того, как Геннадий приведет в действие свой план. Монах обязан поторопиться, иначе все визиревы усилия последних лет пойдут прахом.
* * *
Пятью днями позже Халиль, наблюдавший за перетаскиванием через Золотой Рог первой пушки и ее установкой, вернулся к своему шатру и обнаружил гонца.
— Что такое? — недовольно буркнул Халиль, злой и усталый после целого дня, проведенного под палящим солнцем.
— О великий визирь, ваш почтовый голубь вернулся в клетку безо всякого послания. В таком случае вы предупредили немедленно вас известить.
Голубь без послания — именно этого знака Халиль и ждал. Он немедленно приказал подать коня и поехал в лагерную голубятню. Там белобородый смотритель суетился у клеток, подсыпая корм.
— Эй, старик! — позвал Халиль.
Тот обернулся и, завидев великого визиря, выронил корм и распростерся на полу.
— О великий визирь, я жду ваших повелений.
— Встань, — велел Халиль.
Старик, трясясь, кое-как поднялся на ноги.
— Сегодня вернулся голубь без послания. Можешь показать который?
Старик поспешно кивнул.
— Так покажи.
Старик подвел визиря к клетке с единственным голубем.
— Ваше превосходительство, вот он!
Халиль вынул голубя из клетки, внимательно осмотрел. Да, вот и темное пятно на шее — никаких сомнений, голубь тот самый. Уже сегодня вечером состоится встреча с монахом Геннадием.
* * *
И часа не прошло, как Халиль стоял в темном туннеле и ждал прибытия Геннадия, нервно ощупывая украшенную самоцветами рукоять меча. Найдя обговоренное заранее место встречи, визирь загасил факел и теперь маялся в полной темноте, жадно вслушиваясь, ожидая и страшась. Он был уверен, что за ним никто не следил, но все равно волновался. Он не любил подвергать себя столь серьезному риску. Но Иса отправился в Эдирне, а, кроме Исы, довериться некому. Встречу же с Геннадием нельзя пропустить — она исключительно важна.
В темном туннеле послышались шаги — шлепанье сандалий о камень. Они звучали все громче, отчетливее, и вот вдали показался мерцающий огонек — чей-то факел. Халиль внимательно рассматривал приближавшегося монаха. Небольшой, сухощавый, лицо морщинистое, но шагает твердо, уверенно, как молодой. Одет в простую черную монашескую рясу. Подойдя к условленному месту, замедлил шаг — сам он еще Халиля не заметил.
— Где же отзыв? — спросил визирь, выступая из тени в круг света, отбрасываемого факелом.
Удивленный, Геннадий отступил на шаг, и его ладонь легла на рукоять заткнутого за пояс кинжала.
— Кто вы? — спросил Геннадий. — Где Иса?
— Сначала отзыв. Не слышу!
— Эдирне.
— Правильно. Это же и ответ на ваш вопрос. Иса в Эдирне.
— А вы кто такой?
— Халиль.
— Халиль? — повторил удивленно Геннадий, пристально вглядываясь в лицо визиря. — Почему же вы здесь? Мне казалось, мы договорились: чем меньше встреч, тем безопаснее для нас обоих.
— Да, но Иса уехал по делам, и я больше никому не доверяю. Я рад, что вы отослали птицу, мне нужно срочно поговорить с вами. Осада продвигается быстрее, чем я ожидал. И мы тоже должны действовать быстрее — или потерять шансы на успех.
— Мне не кажется, что осада продвигается так уж споро, — ответил Геннадий. — Доставить флот в Золотой Рог — это одно. Но доставить армию на стены — совсем другое. Константинополь простоял больше тысячи лет, так запросто он не падет.
— Так или иначе, сейчас время действовать. Геннадий, я хорошо вам заплатил и верю, что потратился не напрасно.
— Халиль, не угрожайте мне. Со мною вам справиться будет куда труднее, чем со своими турецкими лакеями. — В голосе монаха прозвучали угроза и холодная злость. — Но мы здесь не для того, чтобы попусту разбрасываться угрозами. Более того, у меня для вас ценные сведения: завтрашней ночью во тьме новолуния турецкий флот будет атакован.
— Завтрашней ночью? И как пройдет атака? Что они задумали?
Халиль лихорадочно соображал. Может быть, если турецкие корабли сгорят, это позволит выиграть время?
— После заката отплывет флотилия небольших суденышек с греческим огнем. Турецкий флот хотят сжечь.
— Отлично, Геннадий, просто замечательно! Ценное сведение. Я прослежу, чтобы замысел христиан удался.
— Я не затем разгласил план атаки, — возразил Геннадий. — Вы должны рассказать о нем султану. Чтобы задуманное убийство удалось, султан должен поверить, что у вас налажена связь с важным лицом из Константинополя и что эта фигура способна поставлять важные сведения.
Халиль подумал, что теперь-то план убийства вырисовывался. Но чем меньше об этом плане знаешь, тем безопаснее.
— Больше не надо никаких подробностей, — предупредил визирь. — Я сделаю, как скажете. Это все, что вы хотели сообщить мне?
— Все.
— Не пытайтесь в дальнейшем со мной связаться, если речь не пойдет о чем-то жизненно важном и неотложном. Наши встречи очень опасны.
— Опасны? — Геннадий фыркнул. — От моих собратьев греков мне опасаться нечего. Люди доверяют мне больше, чем императору, а те, кто противостоит мне, — глупцы.
— Надеюсь, вы правы. Тем не менее я не желаю рисковать жизнью ради доказательства вашей правоты. Это наша последняя тайная встреча. Когда мы увидимся в следующий раз — надеюсь, султан уже умрет, а вы сделаетесь патриархом Константинополя.
— Да будет так, — согласился монах.
— Да будет так, — отозвался Халиль и, повернувшись, ушел в темноту.
* * *
Евгений выбрался из мрачного туннеля в подвал церкви, освещенный дрожащим огоньком стоявшей на полу лампы. Евгений ожидал там же, где и был, когда Геннадий спустился в туннель: на коленях подле лампы, склонив голову, поглощенный молитвой.
Геннадий тронул его за плечо.
— Друг мой, пора идти.
Евгений кивнул, встал.
— Вы отсутствовали дольше, чем я ожидал. Встретились с затруднениями?
— Все свершается по воле Господа, — ответил монах. — Идем же, мы должны вернуться в монастырь затемно.
Они покинули церквушку и пошли через порт вдоль морской стены. Ворота Испигас по приказу императора были заперты, но несколько их стражей слушали не императора, а Геннадия и беспрепятственно пропускали монаха в город. Зайдя внутрь, он вместе с Евгением свернул на потайную тропу вдоль стены, приведшую в пещеру. Сквозь нее и можно было попасть в монастырь.
Прошли по тропе, поднялись, и вот впереди показался темный зев пещеры. Они вступили в нее. Евгений сделал несколько шагов и замер. Геннадий приблизился и, когда глаза привыкли к темноте, понял: что-то не так. Дверь в задней стене пещеры была распахнута.
Евгений нагнулся и обследовал пол.
— Здесь кто-то ходил, — заметил он, указывая на слабый отпечаток подошвы в пыли.
Он двинулся по следу и заключил удивленно:
— И ведь не ушел.
Он потянулся за мечом, но слишком поздно. Краем глаза Геннадий увидел, как от стен отлепились тени и бросились на него. Евгений попытался встать на их пути, но трое одолели его, прежде чем он выхватил меч. Монах пустился наутек, однако не успел сделать и пары шагов, как из теней выросла еще одна фигура, преградившая путь. Геннадий схватился за кинжал, и вдруг затылок взорвался болью. Мир закружился. Каменный пол понесся навстречу, и все окутала тьма.
* * *
Геннадий очнулся от брызнувшей в лицо холодной воды. Осмотрелся — сидит на тяжелом деревянном кресле, руки привязаны к подлокотникам, вокруг — сумрачная, роскошно обставленная комната: толстый персидский ковер, на стенах изысканные картины, впереди — широкий стол. В комнате есть кто-то еще — наверное, стоит за спиной. Геннадий попытался оглянуться, но так никого и не увидел. Зато на полу у кресла заметил орудия пыток: кнут, тиски и, самое страшное, огромный металлический шип вроде того, на какой насаживали предателей. От ужаса у монаха пересохло во рту.
— Кто здесь? — Он выдохнул судорожно. — Чего вы от меня хотите?
Никто не ответил. Геннадий постарался справиться с собой, отдышаться, успокоиться. Еще жив — и это уже хорошо. Захвативший его, кем бы он ни был, чего-то хотел от монаха Геннадия — иначе уже убил бы. А возможно — и эта мысль радости не доставляла, — захотел сделать смерть мучительнее.
За спиной отворилась дверь, послышались шаги.
— Добро пожаловать в мой дом, — сказал мегадука Лука Нотар.
Он сел за стол, глядя на монаха. Тот попытался улыбнуться — вышло не очень удачно. Глянул значительно на веревки, прихватившие руки к подлокотникам.
— Спасибо за радушное гостеприимство.
— Веревки для твоей же сохранности, — пояснил Нотар. — У меня есть к тебе кое-какие вопросы. А мой друг поможет тебе правильно на них ответить.
Нотар махнул рукой, и из-за спины монаха вышел высокий смуглый мужчина с лицом, испещренным шрамами. В руке он держал ужасного вида кривой нож и похлопывал им по ладони.
Геннадий притворился, будто не обращает на человека внимания. Сейчас важнее всего было продолжать разговор с Нотаром. Чтобы спастись, надо заставить мегадуку слушать — у Геннадия есть очень важные сведения для него.
— Я более чем готов ответить на любые вопросы. Мегадука Нотар, мне нечего скрывать.
— Не странно ли: человек, которому нечего скрывать, покидает монастырь через тайный ход. Более того — он хочет уйти за стену.
— Я этого не делал.
— Не лги мне, монах. Охрана морской стены далеко не так верна тебе, как ты надеешься. Я знаю: ты покидал город. Теперь я хочу знать, что ты удумал. Геннадий, сообщение с врагом на войне — это предательство. И наказание за него — смерть. Но если ты правдиво расскажешь о своих делах, я могу и пощадить тебя. Так отчего же ты втайне покинул монастырь?
— Скрывать мне нечего — но есть веские причины прятаться. Я прибегнул к тайному ходу, чтобы уйти от вас и ваших людей. Ваш слух отравили клеветой лжецы! Я так и знал: вы не поймете меня и моих дел!
— И что же это за дела? Обустройство еще одного отравления? Может, на этот раз устранишь Софию или императора?
— Что за глупости! — Геннадий рассмеялся. — Я не императора хочу отравить, но султана.
— И как же это возможно? — Нотар сощурился насмешливо. — Ты и на выстрел к нему не подступишь. Никто не подойдет — его всегда окружают десятки янычар.
— Нет, это вполне возможно. А в особенности с вашей помощью.
— Даже если так — с какой мне стати верить тебе? Быть может, это очередная твоя уловка.
— Нет же, уверяю, нет! Не уловка. Вместе мы сможем убить султана и спасти город. И вы навечно останетесь в памяти как спаситель Константинополя.
Нотар покачал головой.
— Я не желаю больше слушать твою ложь и не верю тебе. Я уже видел черноту твоего предательства. По твоему приказу Неофит убил императрицу-мать, и ты же отравил его, чтобы замести следы. Ты готов уничтожить что угодно и кого угодно, лишь бы разрушить унию и сделаться патриархом.
— И с чего вы это взяли, сиятельный мегадука? Царевна София сказала вам так? Вы поступили бы мудрее, если бы не слушали ее слов. Я уже говорил вам: ей нельзя доверять. Каждую ночь она предается разврату с Джустиниани — еретиком, занявшим подобающее вам по праву место командира войск империи.
Нотар ничего не сказал, но подал знак, и смуглый палач приставил нож к горлу монаха, чуть надавил; из-под лезвия выступили алые капли.
— Монах, осторожнее со словами, — предупредил мегадука, — а то я, не ровен час, потеряю терпение и не успею выяснить нужное мне и городу.
— Убивай, если хочешь, но знай — я говорю правду. — Геннадий изо всех сил старался, чтобы голос его звучал спокойно и ровно. — С чего, по-твоему, император запретил царевне покидать ее покои после захода солнца? Я сообщил ему, что с царевны лучше глаз не спускать.
— Почему-то я не слышал, что именно ты надоумил Константина не выпускать Софию из покоев ночью.
— О друг мой мегадука, ты еще многого не знаешь в этом городе. И я не всегда смогу оказаться рядом, чтоб защитить его и тебя. Ты бы лучше присматривал за своей женщиной. Она может стать очень опасной для тебя — и для всех нас.
— Лжешь, чтоб спасти шкуру? — холодно осведомился Нотар.
— Разве? Пошли своих людей к покоям царевны после заката, и сам убедишься в моей правдивости.
Мегадука не ответил, но Геннадий понял: зерна сомнения упали на подготовленную почву. Мегадука боялся и ревновал, и ревность затуманила его разум, сбивала с толку, затупила жало недоверия. В конце концов Нотар махнул рукой — и смуглый убрал нож от горла и перерезал веревки, связывавшие руки монаха. Тот потер затекшие кисти, вздохнул с облегчением.
— Пожалуй, я поверю тебе, — сказал Нотар. — Понаблюдаю за Джустиниани, и если окажется, что ты не соврал, я выслушаю и твой план убить султана. Но если ты солгал… воистину, ты пожалеешь, что родился на свет. Иди же!
Нотар встал и вышел из комнаты, Геннадий — следом. Смуглый вышагивал позади — пугающе близко. Все вышли к едва освещенной узкой винтовой лестнице, спустились по ней на три этажа в узкий, скудно освещенный зал. Нотар подвел монаха к двери в стене, вынул ключ и отворил ее. Геннадий заглянул внутрь: тесная квадратная клетушка с соломой на полу; в углу сидит, скорчившись, Евгений.
— Что это? — спросил монах.
— Твоя келья, — объяснил Нотар, и, прежде чем монах успел ответить, смуглый толкнул его в спину.
Геннадий влетел в камеру, грохнулся на пол, больно ушибся, обернулся — дверь уже захлопнулась, лязгнув, и ключ повернулся в замке. Монах кое-как встал на ноги, кинулся к зарешеченному оконцу.
— Что же вы делаете? — крикнул в него. — Как вы смеете держать меня здесь? Я — слуга Господень!
— Вознеси хвалу Господу за то, что покамест жив, — ответил Нотар. — Тебя освободят, когда я удостоверюсь в правдивости твоих слов.
С тем он и ушел. Геннадий слышал, как его шаги затихают вдали, и затем воцарилась тишина.
— Что же нам делать теперь? — спросил Евгений.
— Терпение, друг мой, терпение. Теперь мы подождем.
* * *
Ночь выдалась безлунная, непроницаемо темная, Уильям едва различал силуэты ближайших судов, неслышно скользивших по глади Золотого Рога к турецкому флоту. Слева угадывались очертания судна Лонго, справа — генуэзского транспорта, чья громада едва различалась в темноте. Прочие суда бесследно растворились во мраке.
— Тише теперь, — шепотом предупредил Уильям команду. — Гребите осторожнее.
Уключины заранее обернули тряпками, так что слышались лишь мягкий плеск волн о борта да звук погружавшихся в воду весел. Судно Уильяма оторвалось от остального флота христиан и направилось к избранной заранее цели — двум кораблям на дальнем фланге турецкого флота. Берег и неприятельские корабли подле него были неразличимы в кромешной тьме. Христиане уже почти достигли дальнего берега и по-прежнему не могли различить силуэты кораблей, какие следовало сжечь.
— Где они? Мы не сбились с курса? — прошептал рулевому Матиас.
Тот помотал головой — дескать, не сбились. Затем слева, на турецком берегу, вспыхнули огни. Гребцы замерли, глядя туда.
— Господи боже, да что ж это? — прошептал рулевой.
— Спокойно, — прошипел Уильям.
В отблесках пламени слева по борту от Уильямова судна стали видны христианские корабли, готовые атаковать сердцевину турецкого флота. Уильям заметил посреди корабль Лонго. Судно Джакомо Коко — командующего атакой — шло первым, выбившись из общего строя, и почти достигло турок. Сам военачальник стоял на баке, громко ободряя своих воинов. С турецкого берега громыхнуло орудие, и, к ужасу наблюдавшего Уильяма, голова Коко исчезла. Обмякшее тело свалилось за борт, и пушки загрохотали одна за другой, раздирая темень языками огня. Воцарился хаос. Ядра прыгали по воде, врезались в борта, сметали христианских моряков с палуб. Уильяму померещилось, что корабль Лонго вырвался из общего смятения, но затем мрак поглотил его. Вспышка орудия снова разогнала тьму, но корабля нигде не было видно.
— Что делать? — завопил рулевой. — Поворачиваем назад?
— Нет! — крикнул Уильям. — Правь к нашему флоту! В воде люди долго не продержатся, а если доплывут до турецкого берега, пожалеют, что не утонули. Спасем, кого сможем!
— Но, синьор, пушки нас разобьют в щепы.
— Нет, прислушайся. Они больше не стреляют — боятся по своим попасть. Турки хотят добить нас. — Уильям показал на приближающиеся турецкие корабли. — Поворачивай же!
— Слушаюсь, синьор! — отозвался рулевой и скомандовал: — Справа — греби, слева — табань! Налегай!
Судно развернулось и понеслось к месту битвы. Они не проплыли и сотни ярдов, когда впереди нарисовался силуэт турецкого корабля, преградившего путь. На палубе столпились воины, но все смотрели в другую сторону, на христианские корабли, и вроде бы не замечали Уильямова суденышка.
— Ребята, пора, — объявил Уильям. — Весла в воду — и ни звука.
Судно неслышно скользнуло вплотную к врагу. Тихо зацепились за чужой борт крючьями, подтянулись.
— Готовь огонь, — прошептал Уильям, и моряк поджег фитиль бочонка с греческим огнем.
Уильям дал ему разгореться, затем скомандовал:
— Отцепить!
Крючья отцепили, судно начало относить.
— Кидай! — гаркнул Уильям, и моряки швырнули бочонок на палубу врага.
Бочонок докатился до середины ее и взорвался.
— Вперед! Работайте! — Англичанин подгонял гребцов, стремясь поскорее уйти на безопасное расстояние, а пламя объяло турецкий корабль, и тот, неуправляемый, дрейфовал, столкнулся с другим кораблем, подпалил и его.
В ярком огне плавучих костров открылось: христианский флот отступает, турки спешат перехватить отстающих. Рядом с горевшими кораблями увидели с дюжину человек, барахтавшихся в воде. Турецкая галера гребла к ним — прикончить или пленить.
— Туда! — крикнул Уильям рулевому. — Гребите к тем людям, и поживее!
Они подоспели вытащить людей из воды, как раз когда рядом посыпались стрелы с неприятельской галеры. Однако Лонго среди спасенных не оказалось. Уильям встал на баке, обозревая залив, но рулевой потянул за рукав.
— Синьор, время уходить! — закричал он, указывая на приближавшуюся галеру.
— Ты прав, — согласился Уильям. — Гребем домой.
А спасенным, скорчившимся и дрожавшим в ознобе, он посоветовал:
— Садитесь за весла — согреетесь!
Они без труда оторвались от медленной галеры и уже находились на полпути через залив, когда наткнулись на двоих пловцов, упорно продвигавшихся к христианскому берегу. Спустя минуту Уильям уже помогал Лонго и Тристо вскарабкаться на борт.
— Я уже дважды тебе должник, — сообщил Тристо, лязгая зубами от холода.
Все трое посмотрели на турецкий берег, где под защитой пушек прятались в гавани корабли, хорошо видные в свете трех других, пылавших. Христиане потеряли в неудачной атаке вдвое больше кораблей, чем турки. Это была катастрофа.
— Нас ждали, — сказал мрачный Лонго.
— Ну да, — согласился великан Тристо. — В этом городе водятся крысы. Кто-то дал туркам знать.
— Сейчас их из гавани точно не выманишь. И пока она в их руках, нам придется защищать и морские стены, а людей не хватает.
— Что нам делать? — спросил Уильям.
— Посылать за помощью, — ответил Лонго. — И молиться, чтобы кто-то откликнулся.
* * *
Через пять ночей «Ла Фортуна» была готова к отплытию. Уильяму не терпелось присоединиться к дерзкой вылазке, и хотя Лонго чрезвычайно опасался за жизнь дерзкого юнца, он все-таки скрепя сердце согласился его отпустить. В конце концов, юноша был отважен в сражении с турецким флотом и спас Лонго жизнь. И даровать возможность прославиться и заодно навестить молодую жену на Хиосе — не самая большая награда за сделанное. Хороший помощник будет Флатанелю, вызвавшемуся пойти капитаном на «Ла Фортуну». А ее под покровом ночи изукрасили на турецкий манер — борта увешали щитами, подняли на мачте турецкий флаг.
Явившись в порт, Лонго увидел свою красавицу пришвартованной у причала. На палубе суетился Уильям, раздававший приказы команде. Как и все моряки, он был одет по-турецки: в шаровары, красную рубаху и тюрбан. Когда Лонго и Тристо поднялись на борт, Уильям поспешил их приветствовать. Тристо чуть не раздавил юношу в объятиях.
— Борзой ты щенок, береги себя, — выговорил хрипло, подняв его в воздух.
Опустил, хлопнул по спине.
— Ты уж поосторожнее, а?
Лонго пожал Уильяму руку, и тот, не дожидаясь, пока командир заговорит, торопливо произнес:
— Со мной все будет хорошо. Беспокойтесь не обо мне, а о городе. Сберегите его до моего возвращения.
— И будь осторожней, — настоял Лонго. — Флатанель — отличный моряк, слушайся его. И запомни: если заметите турецкий корабль — удирайте, не лезьте в драку. Вы идете за помощью, а не на бой со всем турецким флотом.
— Да я понимаю, — согласился Уильям, затем взглянул на другую сторону корабля, где единственный турок в команде, Туран, деловито привязывал буксирный конец.
Спросил вполголоса:
— А можно ли доверять этому Турану?
— Не все турки наши враги, — ответил Лонго. — Его род уже много поколений живет в Константинополе. Здесь его родной дом, и биться за него он будет не хуже тебя и меня. К тому же он знает язык и послужит при случае переводчиком.
— Лонго! — вскричал Флатанель, идя навстречу по палубе. — Добро пожаловать. И еще раз спасибо тебе за корабль.
— Рад тебя видеть. — Лонго пожал капитану руку. — Берегите его и прежде всего заверните на Хиос. Мои люди расскажут, где сейчас флот венецианцев — если он в море, конечно.
— Будет сделано. А вам желаю удержать город до моего возвращения.
С тем он выпустил руку Лонго и пошел к штурвалу.
— Уильям, я думаю, что проскользнуть незамеченными удастся легко. В такую темную ночь турки примут «Ла Фортуну» за свой корабль.
Палуба под ногами качнулась — заработал буксир, выводя корабль из гавани. Лонго снова ухватил Уильяма за руку, сжал ее крепко.
— Возвращайся целым и невредимым.
— Я вернусь, обещаю, и мы вас не подведем, — ответил тот.
Лонго вскочил на борт и спрыгнул на удалявшийся пирс. Там он остановился и смотрел, как «Ла Фортуна» медленно движется к заливу. Уильям махнул еще раз, прощаясь, потом повернулся лицом к водам, расстилавшимся впереди. Лонго же стоял и смотрел, пока корабль не растворился во тьме.
— Не бойся за него, — сказал Тристо, положив руку Лонго на плечо. — Уильям — крепкий орешек, живучий как черт. Он вернется.
ГЛАВА 18
Суббота, 5 мая, и воскресенье, 6 мая 1453 г.
Эдирне
35-й и 36-й дни осады
Ситт-хатун сидела в спальне и взирала на мир, простиравшийся за окном султанского дворца, по-за реку. В утренней туманной дымке едва виднелась вереница тяжело груженных барок, отправлявшихся с припасами для осаждающей армии. Видя их, Ситт-хатун невольно представила недавний побег в Манису и тут же укорила себя — нет смысла вспоминать прежние беды и унижения. Те времена прошли. Теперь она стала бас хасеки, матерью будущего султана, денег и служанок у нее хоть отбавляй. Теперь есть все, чего душа ни пожелает.
Она отвернулась, посмотрела на сына — Селим тихо играл в углу с Баязидом. Такие разные мальчики: четырехлетний Баязид — крепкий, сильный, сноровистый, со светлой кожей и темно-русыми, с рыжиною, волосами. Уже видно, что из него выйдет отличный охотник и воин. Селим, на полтора года младше, — тоненький и хрупкий, с оливковой кожей и черными волосами. Добрый, спокойный — но с Мехмедовыми умными, пронзительными глазами. Хоть и рано для своего возраста, он уже проявлял ненасытное любопытство, радовавшее наставников.
Ситт-хатун улыбнулась. Воистину, пути судьбы неисповедимы, ибо кто же мог представить себе подобный оборот: сын злейшей соперницы станет частым гостем в доме и лучшим другом Селима. С тех пор как Ситт-хатун показала Каче секретный проход в покои, Селим с нянькой приходили все чаще. Баязид любил ее покои куда больше, чем материнские, и неудивительно. По словам Качи, Гульбехар все чаще спала до полудня, а большую часть дня проводила за курением гашиша. С тех пор же, как Мехмед уехал воевать в Константинополь, Гульбехар впадала в ярость почти ежедневно, оглашая гарем злобными воплями. Неудивительно, что малыш норовил удрать подальше от матери.
Сперва Баязид приходил только по ночам, когда мать спала, но теперь уже являлся и утром. Кача была начеку и спешила сообщить, если Гульбехар принималась звать сына. Ситт-хатун постепенно полюбила несчастного мальчика. Сперва она видела в нем лишь оружие против Гульбехар, готовилась обратить приязнь в средство посеять вражду между сыном и матерью. Но вскоре обнаружила, что Баязид дорог ей почти как собственный сын.
Ситт-хатун подошла к кровати и села, глядя на игравших мальчиков. Оба возились с резными фигурками, воображая осаду Константинополя. Среди игрушек имелись башни, ворота, участки крепостной стены, сводимые в единое целое. Были крошечные фигурки турецких воинов и христианских рыцарей. Все было с изумительным мастерством изготовлено из слоновой кости. Мехмед послал эту игрушку Селиму, чтобы тот мог следить за ходом осады и постигать азы военного искусства.
Баязид помогал Селиму воздвигнуть стены Константинополя. Дети играли в осаду всего ничего, но миниатюрная стена уже протянулась по полу комнаты на четыре фута.
— Теперь башню, — сказал Баязид, и Селим протянул ему нужную деталь, а тот ловко укрепил ее в положенном месте. — А сейчас ворота!
Когда Баязид установил ворота, Селим поставил туда фигурку турецкого бея верхом на коне. Повернулся и с гордостью показал матери:
— Смотри, анне, это папа!
Он всегда называл ее только так: анне — мамочка.
— Селим, замечательно! — Ситт-хатун улыбнулась.
В тайную дверь постучали, вошла Кача.
— Простите, госпожа. Гульбехар проснулась и зовет сына.
Баязид надулся и сел на пол, сложив на груди руки.
— Я не хочу идти!
— Ты должен, — сказала ему Ситт-хатун. — Если сейчас не вернешься, твоя мама рассердится. А если она узнает, что ты ходишь сюда…
Ситт-хатун не договорила. Баязид понимал: если его визиты к сопернице матери станут известны, он никогда больше не увидит ни Ситт-хатун, ни Селима. Мальчик нахмурился, но все же встал и пошел к тайному проходу. У дверей остановился.
— Я принц, так отчего я не могу выбрать сам, где мне жить? Почему не могу выбрать себе маму?
— Увы, и принцы властны не над всем, — ответила Ситт-хатун, печально покачав головой. — Иди же, маленький принц. До свидания!
Кача взяла мальчика за руку и повела прочь. Когда дверь за ними затворилась, Селим подошел к матери и положил ей руку на колено.
— Анне, что случилось?
Ситт-хатун вдруг поняла: по ее щекам катятся слезы. Ведь приучила же себя сдерживаться, но слова Баязида попали в больное место. Мальчик заслуживает лучшей матери, чем Гульбехар. Но как можно притворяться заботливой матерью, если ему предстоит умереть, чтобы Селим занял трон? Нужно было либо привыкнуть к мысли о том, чтобы хладнокровно использовать Баязида, либо попросту никогда с ним впредь не видеться. Любить его было невозможно.
Ситт-хатун вытерла слезы, усадила сына на колени.
— Ничего, мой мальчик, ничего.
* * *
Иса находился в Эдирне. Он стоял у входа в тенистую аллею и ждал, пока мрак опустится на шумную широкую улицу. На другой ее стороне, куда выходила аллея, теснились лавки и купеческие дома. Посреди торчал дом, отличный от прочих, таких же убогих, оштукатуренных жилищ, лишь тем, что служил тюрьмой для семьи Исы. Иса не видел жену и детей уже почти год, но этой ночью они вновь будут вместе. И теперь уже он заберет их с собой, уведет подальше от этого проклятого места. Осталась лишь одна преграда, одно задание. Когда юный царевич Баязид погибнет, Иса и его близкие обретут свободу.
Тени сгущались, толпа редела, пока на улице не осталось лишь несколько торговцев, спешивших по домам. До восхода луны были еще часы. В облегающих темных одеждах Иса казался почти невидимым.
Время пришло — Иса повернулся к заветному дому спиной и пошел по аллее. Держась в тени, подобрался к дворцу, затаился у выхода из узкой улочки. Дворец окружала полоса открытого пространства, мощеная улица шириной футов двадцать, освещенная факелами. Ночью ступать на нее запрещалось. На стенах караулили лучники, любой нарушитель рисковал быть подстреленным без предупреждения. Чтобы попасть во дворец, следовало пересечь эту полосу незамеченным.
Иса видел двух оживленно болтавших стражников на стене. Выждал несколько минут — те не расходились. Тогда кинжалом он выковырял из стены камень. Швырнул далеко влево — тот звучно упал и с грохотом покатился. Стражники обернулись на стук, и в этот момент Иса метнулся через улицу. Прижался к стене, замер, выжидая. Все тихо. Его не заметили.
Иса прокрался вдоль стены до угла на сторону дворца, выходившую на реку. Миновал угол, проскользнул дальше, до ржавой железной решетки, встроенной снизу в стену. Прутья перекрывали выход сточного канала, футов трех диаметром. Иса натянул черные кожаные перчатки, вынул из-за пазухи мешочек и осторожно насыпал темно-зеленого порошка у стыков металла с камнем. Достал небольшой кожаный бурдюк с водой и смочил рассыпанное. Зашипело, от металла повалил ядовитый зеленый дым. Спустя несколько минут Иса потянул, и решетка легко поддалась. Он поставил ее у стены и вполз в туннель.
Дно туннеля покрывала гнусная вонючая слизь — гниющие остатки грязи, смытой с дворцовой кухни. Иса полз и старался про нее не думать, воображая, как уедет вместе с семьей. Через сотню футов туннель окончился колодцем, закрытым сверху очередной решеткой. Ее Иса поднял и отодвинул, после чего выбрался в пустую, тускло освещенную кухню гарема. Он поставил решетку на место, пересек помещение и ступил на узкую спиральную лестницу. Поднявшись по ней, вошел в узкий, совершенно темный коридор. Иса медленно двинулся по нему, касаясь пальцами стен. Через несколько футов нащупал задвижку, отодвинул — тайная дверь распахнулась, и отворилась гостиная покоев Гульбехар. В прихожей было темно — по-видимому, все домочадцы спали. Тем легче будет справиться с работой. Если повезет, никто ничего и не заметит. Все попросту решат, что малыш Баязид умер во сне — с детьми такое случается.
Иса прокрался через прихожую, вошел в узкий зал, тянувшийся вдоль покоев. Халиль сказал: дверь в комнаты мальчика — в самом конце зала. Комнат оказалось всего три: прихожая, помещение для игр и спальня. Иса почти добрался до двери в прихожую, когда та распахнулась и вышла одалиска. Она завизжала при виде мужчины и бросилась бежать, но Иса настиг ее, ухватил за длинные каштановые волосы, дернул к себе и одним движением перерезал глотку, оборвав истошный визг. Затем переступил через тело, шагнул в прихожую и замкнул за собой дверь. Зашел в комнату для игр и тоже затворил дверь. Из зала донесся шум, приходилось спешить.
Иса вытащил из кармана флакончик, ногой распахнул дверь в комнату Баязида. Но постель мальчика была пуста. Иса быстро обыскал покои — никого. В соседней комнате задрожала дверь — ее пытались открыть. Иса встал на колени и потянулся к висевшему на поясе мешочку. Лучше уж быстро умереть, чем выжить, зная, что семью уничтожили за промах ее главы.
И вдруг он заметил тонкую щель в дальней стене комнаты. Это же край неплотно прикрытой потайной двери! Не все еще потеряно. Иса скользнул в проем и плотно притворил за собой дверную створку.
* * *
Ситт-хатун проснулась от громкого стука. Взметнулась, растревоженная, сон слетел мгновенно. Стук повторился: два удара, пауза, три удара — сигнал Качи и Баязида. Поспешила к двери, отворила…
— Баязид! Что ты здесь делаешь?
Мальчик был мертвенно-бледен и не мог выговорить ни слова.
— С тобой все в порядке? Что случилось?
Баязид по-прежнему стоял неподвижно. Тогда Ситт-хатун присела, взяла его голову в ладони и приподняла, чтобы заглянуть в глаза.
— Баязид, расскажи мне, что произошло.
— Пришел человек, — вымолвил Баязид и разразился плачем, уткнувшись в ее халат.
Но, начав говорить, уже не мог остановиться.
— Он убил Качу. Он хочет убить меня. Я умру! Он убьет меня!
— Тихо, маленький, тихо, он тебя не тронет, я тебя укрою, спасу.
Султанша подняла мальчика на руки. Закрыла потайную дверь, обернулась позвать Анну — но та уже явилась.
— Я слышала стук. Что случилось? — спросила служанка.
— Убийца, — бросила Ситт-хатун, идя через комнату. — Он пришел за мальчиком. Возьми его и спрячь.
Анна кивнула, приняла мальчика на руки и вышла из комнаты. Ситт-хатун закрыла за нею дверь, а когда обернулась, увидела стоявшего в дверях потайного хода Ису.
— Ты?! — воскликнула она удивленно. — Что ты здесь делаешь? Тебя послал Халиль?
— Я пришел за Баязидом, — ответил Иса спокойно. — Скажи мне, где он.
— Его здесь нет, — солгала султанша. — Тебе лучше уйти сейчас же, пока тебя не обнаружили.
— Без мальчика я не уйду. — Иса вытянул из-за пояса маленький мешочек. — Я не хочу причинять вам вред. Я знаю — мальчик здесь. Скажите мне, где он.
Он шагнул к султанше.
— Стоять! — вскричала та, напрасно пытаясь справиться с дрожью в голосе. — Мне достаточно завизжать, и явится стража. Ты же знаешь, что ожидает застигнутых в гареме мужчин. Твои гениталии отрежут и запихают тебе же в рот, затем тебя сунут в мешок, завяжут и бросят в реку.
Иса сделал очередной шаг.
— Если закричите — умрете.
Ситт-хатун спокойно посмотрела ему в глаза.
— Тогда умрем мы оба, но ты и пальцем не тронешь Баязида.
— Ты не тронешь пальцем и мою госпожу, — сказала от дверей комнаты Анна.
В руках служанки сверкнул оголенный меч. Она встала между госпожой и убийцей.
Иса посмотрел на меч, затем снова на Ситт-хатун.
— Не глупите, — посоветовал он. — Чтобы ваш сын взошел на трон, Баязид должен умереть. Лучше, если это произойдет сейчас, и от моей руки. Мальчик не будет мучиться. Или вы предпочтете, чтобы дворцовая стража утопила его в бассейне в день восшествия Селима на трон?
В лице Ситт-хатун отразилось сомнение, и убийца продолжил речь:
— Все, что от вас требуется, — не вмешиваться, и тогда вы обязательно станете валиде-султан.
Ужасное сомнение пронеслось в душе Ситт-хатун. Валиде-султан, то бишь мать султана, может получить все желаемое, в том числе и голову Гульбехар на блюде. Нужно всего лишь отступить и позволить Баязиду умереть. Так просто… а Иса ведь прав: чтобы Селиму взойти на престол, Баязид должен умереть. Но затем перед ее глазами встал сам Баязид, молящий о спасении, о защите… Ситт-хатун подумала о своем сыне и о том, что она сделает, если кто-то попытается отнять у нее его.
— Нет, — ответила она наконец. — Я не могу. Он всего лишь дитя.
— Увы, — сказал Иса и выхватил из-за пояса мешочек.
Неуловимым змеиным движением выбрал щепоть белого порошка, швырнул в Анну. Но та ждала нападения. Бросилась наземь, перекатилась под облаком порошка. Вскочила, полоснула мечом, но Иса умудрился отбить удар коротким кинжалом, пнул, и Анна шлепнулась, потеряв равновесие. Иса прыгнул, занеся кинжал, но тут Ситт-хатун завизжала. Схватила первое, что подвернулось под руку — тяжелый золотой канделябр, — и метнула в Ису. Попала в лоб, и убийца зашатался, из рассеченного лба хлынула кровь.
Ситт-хатун помогла служанке подняться. Из гостиной донеслись грохот и лязг: стражи-евнухи проломились через входную дверь в покои. Иса оглянулся на звук, потом перевел взгляд на женщин. Поколебавшись мгновение, он бросился к тайному ходу и скрылся в нем. Не успела за отравителем захлопнуться дверь, как евнухи ворвались в спальню. И остановились, обнаружив двух женщин, одну — с мечом в руках.
— Зачем ты сюда пришел? — хладнокровно спросила султанша у предводителя стражников.
Конечно, Ситт-хатун не собиралась направлять евнухов по следу Исы — во-первых, когда-то он спас ей жизнь, а во-вторых, визит Исы трудно объяснить, не раскрывая, каким образом оказался в ее покоях Баязид.
Командир низко поклонился.
— Госпожа, мы услышали ваш крик и примчались, как ветер. Все ли с вами в порядке?
— Как видишь, все. Спасибо за бдительность — но меня, к счастью, всего лишь напугал скверный сон. Можешь идти.
Командир бросил взгляд на меч в руках Анны, на окровавленный канделябр, валяющийся на полу.
— Госпожа, недавно в покоях султанши Гульбехар была убита одалиска, а царевича Баязида не могут найти. Быть может, вы видели что-нибудь подозрительное? Убийца все еще может находиться в гареме.
— В таком случае не лучше ли будет тебе пойти и найти его?
— Конечно, султанша. Но я оставлю стража у ваших покоев.
— Ценю твою заботу, спасибо.
Командир поклонился и вместе со стражниками покинул спальню. Когда они ушли, на пороге возник Баязид. Он подбежал к Ситт-хатун, зарылся лицом в ее платье.
— Теперь мне можно не бояться? Я знаю: они придут за мной, как мама и говорила. Они убьют меня?
Ситт-хатун погладила его волосы.
— Не бойся, маленький, не бойся. Никто тебя не убьет, ты в безопасности.
* * *
К тому времени, когда Иса добрался до кухни, взбудоражился весь дворец. Повсюду искали убийцу. Иса едва успел протиснуться в кухонный сток и задвинуть на место решетку, как в кухню ворвалась толпа стражников. Иса выбрался из дыры в стене, глянул наверх. Несомненно, лучники теперь наготове, но времени ждать попросту нет. Он бросился бежать через улицу, направляясь к устью узкой аллеи.
Стрелы свистели над головой, однако Исе повезло, и до аллеи он добрался невредимым. Но не остановился, рванул дальше. Среди кривых узких улочек Эдирне легко было оторваться от стражи. Иса знал, что его не поймают, но тревожило другое. Даже ночью известия о неудачном покушении на царевича разойдутся быстро. Чтобы освободить семью, ему придется опередить эти скверные новости.
Иса бежал без остановки, пока не добрался до купеческого квартала, где держали взаперти его близких. Там он перешел на шаг. Купеческий квартал был погружен во тьму, не светилось ни фонаря, ни окна. И воинов на улице не было — значит, успел. Иса скользнул в тень, подобрался к дверям нужного дома, забарабанил кулаком. Никто не ответил. Он выждал немного, повторил. Наконец из-за двери послышался шум. Еще минута, и она распахнулась.
В дверях возник высокий мускулистый бородач с родимым пятном во лбу, одетый в кожаные штаны и узкую шерстяную рубаху. Три года этот верзила сторожил его семью. Иса ничего не знал о нем, даже имени никогда не слышал, но все равно его ненавидел.
— Зачем пожаловал? — спросил верзила. — Ты должен сперва царевича убить.
— Царевич Баязид мертв, — солгал Иса. — Я пришел за семьей.
— Я ничего об этом не слышал, — сощурился верзила.
— И получаса не прошло, как я убил царевича прямо в его постели. Смерть не обнаружат до утра.
Верзила зевнул.
— Ну, так утром и приходи. Тогда семью твою и выпущу.
Он потянул за ручку двери, но Иса подставил ногу, не давая той захлопнуться.
— Хватит с меня ждать! Я сделал все, о чем просил Халиль. Моя семья теперь свободна, и медлить я не стану ни минуты. Проведи меня к ней. — Иса потянулся к мешочку на поясе. — Дважды просить я не стану.
Завидев мешочек, верзила отступил.
— Ты это спрячь, — буркнул он испуганно. — Не нужно тут ядов. Если уж так торопишься, пойдем, отведу тебя к семье.
Он впустил Ису и провел коридором с несколькими дверями. За ними похрапывала дюжина стражей, приставленных Халилем караулить семью Исы. Та содержалась на втором этаже — оттуда было труднее сбежать. Они добрались до лестницы, верзила приказал Исе идти вперед. Тот прошмыгнул мимо, взбежал по лестнице. Тяжелая дверь наверху была не заперта. Иса распахнул ее, ступил в тускло освещенный коридор — копию нижнего.
— Они во второй комнате справа, — сообщил страж. — Дверь не заперта. Они ждут.
Указаний Исе не требовалось. Он промчался по коридору, распахнул дверь. В безоконной комнате было совсем темно, свет проникал лишь через дверь. Где же они?
— Джина! — позвал Иса. — Дети мои!
В ответ — молчание. И тут в ноздри ударил тяжелый запах гниющей плоти. Здесь воцарился некий ужас.
— Джина? — позвал снова Иса, уже обуянный страхом.
Он сделал еще пару шагов и наконец увидел семью. Жена и дети лежали, недвижимые, у дальней стены. Кинулся к ним, упал на колени… И у нее, и у сына, и у дочери перерезаны глотки. Судя по разложению, убили их несколько дней назад.
— Халиль велел поблагодарить тебя за службу, — произнес стоявший в дверях верзила. — Увы, ты слишком опасен, чтобы оставить тебя в живых. Как визирь и обещал, ты соединишься с семьей — навечно!
Иса кинулся к двери, но та захлопнулась перед носом. Лязгнул засов, потом еще один. В комнате воцарилась кромешная темень. Иса заколотил по двери кулаками.
— Ты за это ответишь! Ответишь! — закричал он яростно.
Он не дождался ни звука. Иса подергал ручку двери, наподдал изо всех сил — бесполезно. Прочные, толстые дубовые доски. Без топора с ними не управишься. Все, он попал в ловушку.
Иса осел на пол, обессилев. Столько лет риска, столько всего он сделал для Халиля, но так и не смог спасти близких. Все напрасно, жизнь утратила смысл. Но нет — пусть не сумел сберечь семью, он еще в силах за нее отомстить.
— Халиль, — пробормотал он под нос, а затем повторил ненавистное имя десятки, сотни раз, будто заклинание.
Имя врага придавало сил, возвращало смысл жизни. Пусть Халиль испытает те же страдания.
Но прежде всего предстоит умертвить верзилу, тюремщика и палача семьи. А для этого придется выбраться отсюда. Иса закрыл глаза, постарался очистить разум, не замечать жуткого гнилого смрада, исходившего от тел любимой жены и детей. Наверное, времени еще достаточно. Скорее всего, его заперли умирать от голода и жажды — но, если повезет, пришлют кого-нибудь добить. Тогда можно будет разделаться с убийцей и выйти. Даже если за дверью окажется сразу вся местная охрана, Иса очень дорого продаст свою жизнь. Если же убийцу не пришлют, он просто-напросто выберется другим способом.
Иса закрыл глаза, стараясь сосредоточиться на задаче. Прошло, казалось, совсем немного времени, но на его бритом черепе проступили капли пота. Дверь за спиной излучала жар. Иса прикоснулся к стене у двери, к полу — доски теплые. Припал к щели, принюхиваясь, — так и есть, дым. Они подожгли дом. Верзила задумал сжечь Ису заживо.
Иса деловито обошел комнату, ощупывая ее там и тут, пробуя всюду в поисках слабины, щелей, чего угодно, что помогло бы бежать. Ничего. Он пошел было по полу, притопывая, отыскивая разболтанные половицы, но вскоре оставил это занятие. В самом деле, если он и выберется через пол, то угодит в самый пожар. В комнату начал просачиваться дым. Кашляя, Иса принялся вновь ощупывать стены. Надо успеть, успеть. Стал простукивать, двигаясь по кругу. Начал от двери, прошел до угла, повернул, добрался до второго. Ничего. Дым сочился между досками пола, от него першило в глотке, жгло глаза. Иса прижал рубаху ко рту, пытаясь защититься, но все равно кашлял и перхал — дышать было нечем. Он двинулся вдоль дальней стены, где лежали тела близких. Снова без толку, лишь глухой стук твердой толстой штукатурки. Он уже почти лишился надежды, но звук неожиданно изменился. На высоте талии, как раз над трупом жены, стена отозвалась гулко — за тонким слоем штукатурки скрывалась пустота. Иса приложил ухо к стене, ударил еще раз, сильнее. Точно, за тонкой перегородкой — пустота. Наверное, в этом месте когда-то забили и замазали окно или дверь.
Иса вытащил нож, попытался воткнуть — впустую. Отлетело лишь несколько крупинок штукатурки. В отчаянии он отступил на шаг и ударил ногой изо всех сил. Стена задрожала. Иса наподдал снова, и та, судя по звуку, подалась. Он собрался пнуть еще раз, но обратил внимание на то, что в комнате посветлело. Обернулся — дверь уже объяли языки пламени, наползавшие на стены, на потолок. Времени не осталось совсем.
Иса отошел в середину комнаты, нацелился и побежал. Со всего маху ударил плечом в стену. Он проломился с грохотом и обнаружил, что падает. Но пролетел он немного, всего несколько футов, и приземлился на крышу соседнего одноэтажного дома. Было больно. Иса поднялся, шатаясь и кашляя — наглотался едкого дыма. Ударив плечом о стену, он выбил сустав, и теперь волнами накатывала адская боль. Но главное — живой…
Шатаясь, Иса поплелся по плоской крыше. Спрыгнул, прислонился к стене и одним резким движением вправил себе плечевой сустав, стиснув при этом зубы, чтобы не заорать. Когда боль унялась, он вышел с улицы, двинулся кругом и попал на другую, ведшую к горевшему дому. Мимо сновали люди, таскали ведрами воду от ближайшего колодца. Неподалеку зазвонил колокол. У дома собралась толпа зевак, поглазеть на пожар. Верзила палач тоже стоял и любовался делом своих рук.
Иса вынул флакон с темной вязкой жидкостью, аккуратно уронил три капли на лезвие кинжала. Затем протолкался сквозь толпу, подобравшись к верзиле сзади. Быстро резанул по шее, нанеся совсем небольшую ранку. Верзила схватился за порезанное место, обернулся и встретился взглядом с Исой. Глаза палача остекленели от ужаса, рот раскрылся, но из него уже не вырвалось ни звука. Яд действовал быстро. Иса схватил ненавистного палача, подтянул к себе и зашептал на ухо, вытирая кинжал о его рубаху:
— Чувствуешь, как действует яд из сушеных листьев лавровишни? Через пару минут ты умрешь — намного быстрее, чем заслуживаешь.
С тем Иса выпустил его из объятий, шагнул назад, в толпу. Верзила затрясся, рухнул и забился в конвульсиях. Стоявшая рядом женщина в чадре завизжала. Толпа в ужасе отступила от верзилы, неистово дергавшегося и ронявшего пену с губ.
— Что с ним? — спросил кто-то.
— Его обуяли злые духи! — крикнули в ответ.
Верзила выгнулся, выпучив глаза, дернулся еще пару раз и замер. Все было кончено. Двое мужчин оттащили тело к обочине, чтобы оно никому не мешало, пока не подберет родня, власти или бродячие собаки. Кто первым найдет, тому и достанется. Толпа же вновь уставилась на пожар. Иса тоже остался посмотреть на огонь. Мимо все так же сновали водоносы. Через час с небольшим стало ясно: соседние дома спасены, огонь на них не перекинется. Толпа потихоньку разошлась, но Иса ждал, пока пламя не угаснет вовсе, пока не дотлеют угли. А тогда взошел на пепелище, взял горсть пепла и всыпал в мешочек, висевший у пояса. Вот и все, что осталось от его семьи, от жены, сына и дочери. Над головой занимался рассвет. Иса направился к реке Марице — найти лодку, чтобы доплыть до Константинополя и разыскать там Халиля.
ГЛАВА 19
Понедельник, 7 мая 1453 г.
Константинополь
37-й день осады
С факелом в руках Тристо брел по туннелям под Влахернским дворцом, спеша закончить нудный полуночный обход и заняться более приятными делами. Хотя большую часть подземных ходов он взорвал собственными руками, некоторые пришлось сохранить. Тристо боялся, что, если обрушить их, обвалится и весь находившийся над ними дворец. Входы в оставшиеся туннели заложили кирпичом, и у каждой стены Лонго поставил стражу. Тристо уже проверил три караула, теперь торопился к четвертому. Последний оставленный туннель, самый дальний от дворца, вел к воротам Харисия. Тристо застал двух охранников — Бенито и Роберто, старых приятелей, сражавшихся вместе с Лонго уже долгие годы, — за игрой. Оба сидели, привалившись спинами к бочке с порохом, и в свете висевшего на стене фонаря вовсю метали кости.
— И как оно, ребята? — осведомился Тристо.
— Неплохо, если не считать моих постоянных проигрышей, — со вздохом ответил Роберто.
Тристо присел на корточки рядом, посмотреть. Роберто проиграл снова.
— Не горюй, — утешил Тристо. — Когда-нибудь да повезет.
Роберто уныло кивнул.
— За игрой приказ не забыли?
— При первых же признаках турок взорвать туннель и бежать со всех ног за помощью, — отрапортовал Бенито.
— Молодец. На рассвете вас сменят.
С тем Тристо затопал назад по туннелю. Как только он скрылся из виду, стражи снова принялись за игру. Но удача так и не улыбнулась Роберто — еще час, и он лишился последних монет.
— И чем теперь заняться? — раздраженно пробурчал Роберто.
— Если играть нельзя, так можно хотя бы поспать, — ответил Бенито, охлопывая толстый кошель. — И пусть мне приснятся все греческие красотки, доступные за эти денежки.
— Хорошо, но в наказание за чертову удачу первая вахта — твоя. А мне пусть приснится, как я отыграю деньги.
Роберто улегся на пол и закрыл глаза. Через пару минут он уже вовсю храпел. Бенито же смотрел на спящего и прикидывал, хватит ли выигрыша купить благосклонность капризной и дорогой греческой потаскушки, на которую он уже давно положил глаз. Бенито с удовольствием представил, как позабавится с гречанкой, но вдруг послышался слабый скрежет, легкое царапанье, из-за храпа едва различимое. Бенито насторожился, пытаясь угадать, откуда исходит звук, однако тот не повторился. Крыса? Затем звук возобновился, уже яснее: явственное звяканье металла о камень. Бенито разбудил Роберто.
— Что, уже моя вахта?
— Послушай-ка.
— Что послушать?
— Просто прислушайся.
Они выждали, затаив дыхание, и вскоре звяканье повторилось, еще громче и отчетливее.
— Теперь-то слышишь? — спросил Бенито.
— Кажется, доносится отсюда, — ответил Роберто, приложив ухо к стене. — Я хорошо слышу, оно совсем близко. Киркой кто-то долбит, не иначе. Постой, я и голос слышу! Это турки!
Но едва последнее слово сорвалось с губ Роберто, как лезвие кирки проломилось сквозь стену, врезалось ему в череп и мгновенно умертвило. Он рухнул на пол, а сквозь дыру в стене хлынул свет, сопровождавшийся гомоном множества турецких голосов.
Бенито времени зря не терял. Он подхватил фонарь, поджег фитиль пороховой бочки, предназначенной разрушить вход в туннель. Бросился наутек — фитиль короток, и, чтобы убежать от опасности, приходится лететь птицей. Через минуту он остановился — бочка должна была уже взорваться, но этого не произошло. То ли фитиль подвел, то ли турки его загасили. В любом случае, надо срочно поднимать тревогу — неприятель под городом! Бенито побежал снова, но не успел сделать и нескольких шагов, как в спину ему впилась арбалетная стрела. Он упал и пополз, вопя изо всех сил и призывая помощь. Голос эхом отдавался в туннеле, но ответного сигнала Бенито не получил. Затем подоспели турки, и единичный удар меча прервал и крик Бенито, и его жизнь. Отсеченная голова откатилась к стене, застыл распяленный в крике рот. В туннеле повисла тишина, нарушавшаяся лишь шорохом сотен вражеских ног.
* * *
Лонго и София сидели нагими на кровати, их разделяла шахматная доска. Царевна с удовольствием наблюдала, как Лонго размышлял, нахмурившись, над очередным ходом. Наконец взял ее пешку ферзем. София улыбнулась: Лонго не понял, что, польстившись на предложенную жертву, через четыре хода потеряет ферзя, а еще через три — и всю партию.
— Ты ошибся, — вздохнула она. — Теперь я выиграю.
Лонго задумался и охнул, сообразив, в какую ловушку угодил. Поцеловал Софию.
— Умная ты, прямо слов нет. Может, лучше тебе руководить обороной?
— А ты тогда чем займешься?
— Стану тебе заместителем по армии. Каков будет твой приказ, о великий вождь?
— Повелеваю: иди ко мне! — рассмеялась царевна.
Но их радости прервались громким стуком в дверь. Лонго спрыгнул с кровати, поспешно натянул штаны. София удивилась: кого принесло в столь поздний час? Надев платье, бросила генуэзцу:
— Оставайся здесь, я все улажу.
Она вышла из спальни, но не успела дойти до входной двери, как та с треском распахнулась, и в покои ворвался Нотар во главе дюжины воинов.
— Где он?
София вознегодовала:
— Нотар, как вы смеете!
— Где он? — Мегадука схватил Софию за руку.
— Я не понимаю, о ком вы говорите. Здесь только я и мои служанки.
Нотар выпустил руку и повернулся к воинам:
— Обыщите покои, спальней я займусь сам!
София заступила ему путь.
— Вы не имеете права! Это моя спальня. Как вы смеете!
— Я ваш будущий муж, — ответил Нотар. — Я имею любое право.
Он оттолкнул ее, прошел в спальню. София бросилась следом. К ее огромному облегчению, Лонго и след простыл.
— Вы удовлетворены? Так подите прочь!
— Обождите, царевна, не спешите.
Лука подошел к постели, посмотрел на разбросанные по ней, запутавшиеся в простынях фигуры. Поднял одну, показал царевне:
— Что это?
— Это ферзь. Надеюсь, вы знакомы с игрой в шахматы?
— София, не морочьте мне голову. Мое терпение на исходе. Почему эти фигуры разбросаны в вашей постели?
— Я играла сама с собой. Единственное развлечение с тех пор, как Константин заточил меня в этих покоях.
Хмурясь, Нотар осмотрел спальню и вдруг замер, как громом пораженный. В углу, прислоненный к стене, стоял меч Лонго. Нотар подхватил его, выдернул из ножен. Ошибки не было: изогнутый клинок с арабской вязью.
— А это что? — В голосе Нотара звучало ледяное презрение.
София покраснела.
— Это… э-э… я объясню, я…
Нотар стал рядом, посмотрел ей в глаза.
— Скажите мне правду, царевна, и будьте осторожнее в выборе слов. Во имя вашей чести, ответьте мне: был ли здесь сегодняшней ночью синьор Лонго?
София не нашла сил ответить, но румянец ее добрался до шеи. Наконец она потупилась и едва заметно кивнула.
— Так, — процедил Нотар. — И где он сейчас?
София покачала головой:
— Я не… я не знаю…
Нотар схватил ее за руки, стиснул их так, что царевна охнула от боли. Зарычал:
— Где он? Где?..
— Он ушел… я не знаю, не знаю!
Нотар сдавил еще сильнее и выпустил. На руках царевны остались алые отпечатки его пальцев.
— Не важно, я его найду.
Взвинченный, он вышел из спальни, София последовала за ним. Воины громили покои: сдирали гобелены со стен, переворачивали мебель — искали следы генуэзца.
— Хватит! — приказал Нотар. — Синьора Джустиниани здесь нет, но он не мог уйти далеко. Обыщите дворец и найдите его.
Воины удалились, и Нотар направился было за ними, но задержался. Он посмотрел на царевну, и глаза у него сверкнули. То ли так горе на него подействовало, то ли чему-то обрадовался — разобрать не удавалось.
— Не тревожьтесь, царевна, — молвил мегадука Нотар. — Я разберусь с генуэзцем, а после приду разобраться с вами.
— И что вы мне сделаете? — дерзко осведомилась София. — Думайте себе что угодно, но я не ваша собственность.
Она выдержала паузу и посмотрела ему в глаза.
— Я люблю его, Нотар. Вы понимаете?
Нотар криво улыбнулся.
— Да, я понимаю. Хорошо понимаю.
Он повернулся и вышел, грохнув на прощание дверью.
* * *
Полуодетый, в кое-как натянутых сапогах, расхристанный, Лонго спотыкался и на ощупь пробирался по тайному проходу в стенах Влахернского дворца. Он не захватил свечу из покоев Софии и теперь брел в кромешной темноте, упираясь руками в стены, чтобы не упасть. Он не успел уйти далеко, когда заслышал неожиданное: отчетливый звук шагов за спиной. Кто-то быстро шел по тайному проходу.
Лонго заспешил вниз по винтовой лестнице. Шаги стали громче, и когда генуэзец добрался до низа лестницы, увидел отблески факельного света. Лонго бросился по коридору прочь, свернул и через пару мгновений оказался на пустынной улице рядом с дворцом. Он был вне опасности.
Лонго пошел прочь, направляясь к дому по соседству с дворцом, где жил. Свернул за угол и столкнулся нос к носу с Лукой Нотаром. Тот стоял, осклабившись, и лицо его было искажено гневом. Лонго хотел обойти мегадуку, не желая ссоры, но тот вытянул руку, останавливая.
— Куда вы ходили в столь поздний час, синьор Джустиниани? — спросил ядовито Нотар и, указав на расстегнутую рубаху, добавил: — И одеты наспех…
— Я слышал, что во дворце беспорядки, и поспешил туда. Времени толком одеться не было, — солгал генуэзец.
— Да, в самом деле. В спешке даже забыли свой меч.
Лонго потянулся к поясу — и в самом деле, меча не оказалось. Нотар похлопал себя по поясу — там были прицеплены два меча, и Лонго опознал свой. Нотар обнажил меч, занес.
— Чудесный меч. Синьор Джустиниани, право слово, лучше бы вам не забывать его где попало.
— Я все объясню.
— И что же вы можете мне объяснить, синьор Джустиниани? Вы украли мой пост главнокомандующего, и вы же украли мою невесту. Я все прекрасно понимаю без ваших объяснений.
— Нотар, она вас не любит.
— Я об этом наслышан. Но, право слово, сейчас вам должно волноваться не о чувствах Софии.
Нотар взмахнул мечом Лонго, пробуя баланс.
— Вы же человек чести, Нотар, — воззвал генуэзец. — Атаковать безоружного — это ниже вашего достоинства.
— И вы еще смеете взывать к моей чести, вы! — взревел Нотар. — Она была моей нареченной!
Он рубанул, и Лонго опрокинулся на спину, пытаясь уклониться от удара, но потерял равновесие. Нотар презрительно проследил за ним, но нападать не стал.
— Вы правы, — молвил он. — Какая мне радость в том, чтобы убить вас безоружным?
Нотар швырнул меч Лонго наземь, выдернул свой.
— Что ж, приступайте, синьор. Либо я отомщу, либо я вместе с любовью лишусь и жизни.
Лонго встал, но меча не взял.
— Нам следует драться с турками, а не друг с другом. После осады я к вашим услугам!
Он подобрал меч и пошел прочь.
— Трус, — выкрикнул в спину Нотар. — Дерись со мной сейчас, а не то весь Константинополь узнает о твоей трусости и позоре Софии.
Лонго замер. Он обернулся, держа меч наготове.
— Хорошо. Но пусть это будет только до первой крови.
— Насмерть! — взревел Нотар и пошел в атаку.
Он сделал рубящий выпад, метя в голову, осыпал противника быстрыми уколами. Лонго парировал атаки, понемногу отступая. Конечно, он ожидал от мегадуки фехтовального мастерства, но поразился умению держать себя в руках и биться с холодной расчетливостью — ведь Лука Нотар был вне себя от ярости.
Лонго повернулся, уворачиваясь от выпада, рубанул, целясь в бок, но мегадука успел повернуться, отразил выпад и ударил ногой, целясь в колено. Лонго отскочил, потерял равновесие, зашатался. Нотар налетел мгновенно, желая воспользоваться преимуществом. Он ударил понизу, но в последний миг сменил направление, предпочтя грудь. Лонго едва успел отклониться, но промахнувшийся мегадука открылся, и Лонго шагнул к врагу, ударил, однако в последний миг мегадука сумел извернуться, подставить меч, и оба соперника, уткнувшись клинком в клинок, замерли, налегая изо всех сил.
Раздался страшный грохот, земля под ногами дрогнула, отшвырнула дуэлянтов друг от друга. Они стояли, пошатываясь, под ногами дрожала почва. Когда тряска утихла, из дворца донеслись крики. Лонго и Нотар посмотрели друг другу в глаза, опустили мечи.
— Что это? Пушка? — спросил Лука.
— Нет, — ответил Лонго. — Взрыв в туннеле.
— В туннеле? Это значит…
— Значит, что турки в городе, — договорил за него Лонго. — Идемте же, мы обязаны защитить императора.
* * *
Толстая дубовая дверь в покои императора содрогнулась от тяжелого удара. Затем на нее обрушился новый, и еще, и еще. Изнутри она была подперта столами и стульями. Константин, Далмат и дюжина дворцовых стражников изготовились защищать императора и его семью. У дальней стены стояла София с мечом в руке. Она не успела оправиться от визита мегадуки, когда явился Далмат, сообщил про турок и препроводил сюда.
Дерево прогнулось под ударами, затрещало, доски начали лопаться. Одна из дверных завес вылезла из стены, дверь покосилась.
— Подожди в другой комнате вместе со Сфрандзи, — приказал Софии император.
София отошла, но остановилась в дверях, глядя, как император обнажает свой меч.
— Воины, приготовьтесь. Если нам суждено умереть сегодня, пусть враги дорого заплатят за наши жизни.
Из-за двери донеслись крики на турецком, лязг клинков. Затем все смолкло, дверь перестала сотрясаться. В наступившей тишине София услышала, как дрожит, колотится сердце в груди. В дверь снова застучали, но уже куда слабее. Послышался крик:
— Откройте!
— Это Лонго! — воскликнула царевна.
— Пусть войдет, — повелел император, и воины, разобрав баррикаду, отворили дверь.
В покои вступил Лонго, за ним — Нотар. В зале позади них виднелся отряд дворцовой стражи. Нотар посмотрел Софии в глаза, та потупилась.
— Хвала Господу, вы успели! — сказал император командирам войска.
— Ваше величество, радоваться преждевременно, — возразил Лонго. — Мы обратили турок в бегство, но нельзя дать им уйти. Если поймаем сапера — он выдаст нам, где у них другие туннели. Если не поймаем — останемся в опасности.
* * *
Глубоко под дворцом Нотар следовал за Лонго, одолевая пробитый в камне туннель. И генуэзец, и грек несли факелы, вглядывались, вслушивались. В нескольких шагах от командиров за ними шли сотни дворцовых стражей. Они не приближались, дабы не мешать и не заглушать звуки своими шагами. Но сориентироваться во множестве заполнявших туннель звуков все равно было трудно. Далекие и близкие шаги, иногда — громкие голоса турок, непонятно откуда доносившиеся. Один и тот же звук приходил то с одной стороны, то с другой. Несколько раз Нотару казалось, что вот сейчас они свернут за угол и натолкнутся на врагов.
Нотар оглянулся — стража отстала, затерялась в сумраке. Вдруг он понял, что здесь, в темноте, он может безнаказанно убить генуэзца, и никто не догадается, что же произошло. Тогда мегадука вернется на причитающийся по закону пост командующего, вернет царевну. Уже почти и замахнулся, но сдержал себя.
Лонго остановился у развилки. Прошептал:
— Слышишь?
Из правого туннеля донесся отчетливый топот, быстро приближавшийся.
— Воины, ко мне! — вскричал Нотар.
Он повернулся и увидел в правом туннеле огни факелов. Сверкали оголенные клинки. Нотар обнажил меч, встал рядом с Лонго. Но тот, к изумлению грека, вложил меч в ножны и пошел навстречу.
— Тристо? — позвал он громко. — Это ты?
— Конечно я! — гаркнул великан, подходя. — А где турки?
— Не можем найти. — Лонго покачал головой. — Будто за своей тенью гоняемся.
— Разделимся, — предложил Нотар. — Так больше шансов настичь их.
— Но если найдем, хватит ли нам людей их остановить? — спросил Тристо.
— Нотар прав, у нас нет другого выбора, — ответил Лонго. — Разделимся на три группы. Тристо, веди своих назад тем же путем, каким пришли. Нотар, берите половину стражи и идите налево. Другую половину я поведу к предпоследней развилке. Оставляйте факелы на каждом повороте, на каждой развилке, чтобы отметить, куда направились. Найдете турок — немедленно посылайте к остальным за помощью. Помогать летите стрелой.
Нотар со своими воинами побежали рысцой по туннелю. Увел бойцов и Тристо. Теперь шаги, казалось, доносились сразу отовсюду. И все же Нотар попытался различить среди этой какофонии вражескую поступь. После нескольких поворотов он очутился у новой развилки. Отводящий туннель показался странным — из него сладковато пахло свежим дерном и травой.
Нотар подозвал троих воинов, послал за подмогой. Остальным приказал идти следом за командиром — неприятель был где-то рядом. Он перешел на бег. Дуновение свежего ветерка в туннеле сделалось ветром, трепавшим пламя факелов, задувавшим его и гасившим. Теперь голоса турок различались отчетливо даже среди топота множества ног. Впереди туннель резко сворачивал влево. Нотар вылетел за угол и врезался в спину турецкого воина, сшибив того наземь. Коридор впереди был забит врагами — они по одному протискивались сквозь пролом в кирпичной стене.
— Не давайте удрать! — заорал мегадука, направляя воинов в толпу врагов.
Если только удастся пробиться к дыре и удержать ее, то прочим туркам останется лишь сдаться. Он яростно пластал мечом и, когда до дыры в стене осталось с дюжину ярдов, заметил поблизости бочку пороха. А турок, глядя на Луку, приложил к ее фитилю факел. Несколько воинов мегадуки тоже это заметили. Раздались крики: «Беги! Спасайся!» Воины бросились наутек, а Нотар выкрикнул:
— Остановитесь! Сражайтесь!
И он с удвоенной силой кинулся к бочке. Если удрать, пленных не возьмешь, турецкие саперы спасутся или погибнут, а город по-прежнему останется в опасности. Он должен остановить взрыв.
Между нею и Нотаром еще оставалось пятеро турок. Либо они еще не поняли, в чем дело, либо решили пожертвовать собой, чтобы дать собратьям уйти. Нотар врезался в первого плечом и опрокинул наземь, будто кеглю. Развернулся, полоснул мечом — вспорол руку другому, выронившему оружие. Оставались трое, но в дыру лезли новые, вернувшиеся помочь товарищам. Огонь уже полз по бочке. Нотар подхватил саблю, оброненную раненым турком, и бросился в бой. Отбил удар, развернулся вправо, взмахнул обоими клинками, прыгнул между врагами, сбив их с ног. Огонь уже подбирался к донцу бочки. Мегадука сделал выпад и рассек фитиль всего в полудюйме от запального отверстия. Горящий кусок фитиля упал, уже безвредный, на пол.
Мгновение спустя лезвие меча вонзилось Нотару в бок. Кольчуга выдержала удар, но мегадука отлетел к стене, корчась от боли. Он повернулся — ему угрожали четверо врагов. Нотар бросился на них, заставил отступить на шаг, но выстоять против четверых было трудно. Тут же он пропустил нижнюю атаку, взрезавшую ногу. Прозевал удар по руке, выронил один меч. И вдруг все в мире будто замедлилось: турок, маячивший перед ним, занес меч для последнего удара, но вдруг выронил оружие и завалился на бок. На месте турка стоял Лонго. Греки один за другим протискивались сквозь дыру в кирпичной стене, преследуя врага.
— Ты, — пробормотал Нотар недоверчиво. — Но почему?
Лонго протянул руку, помог встать на ноги.
— Потому что вы бы сделали то же самое, — ответил Лонго. — Идемте.
Они пролезли через дыру, но не прошли и тридцати ярдов, как впереди показался Тристо, волочивший за собою турка.
— Глядите-ка, крысу поймал! — радостно объявил великан. — Это сапер. Я сам слышал, как он распоряжался взрывать туннель.
— Ты знаешь, где другие туннели? — спросил Лонго по-турецки.
— Прокляни тебя Аллах, неверный! — прошипел турок.
— Знает, — заключил Лонго. — Тристо, постарайся захватить как можно больше пленных. А потом… ты знаешь, что потом.
Тристо ухмыльнулся.
— Не беспокойтесь, они заговорят.
Он потащил пленника по туннелю, оставив Лонго наедине с Нотаром.
— Если хотите продолжить дуэль, то лучше отложить до завтра, — предложил Лонго. — Сейчас не самое подходящее время.
— Дуэли не будет, — ответил Нотар. — Вы спасли мне жизнь. Я не запятнаю свою честь и не убью спасшего меня.
— А как насчет Софии? Что с нею?
— Забирайте ее. Больше ни слова, — молвил Нотар и пошел прочь.
* * *
В свои покои София вернулась на рассвете. Константин настоял, чтобы она оставалась при нем, пока дворец как следует не обыщут и не удостоверятся в отсутствии турок. В покоях царевну ждал мегадука, и лицо его было холодным и равнодушным.
— Лука, что вы здесь делаете? — спросила она.
Нотар не ответил. Подошел и ударил по щеке с такой силой, что рот Софии наполнился кровью. Царевна осела на пол, держась за щеку. Нотар плюнул на пол перед нею.
— Между нами все кончено. Ты не стоишь меня. — Нотар направился к дверям.
— Нотар, — позвала София. Он замер. — Простите меня. Я не хотела причинить вам боль.
Нотар обернулся, и София увидела в его глазах не только ярость и боль, но и странную радость.
— Значит, царевна, жаль нам обоим. — Он скрылся за дверью.
