Глаз капитана Ферро блестел так же ярко, как золото в руке Тагая. Однако Жан заметил, что молодой человек колеблется. Этого Жан еще не замечал за индейцем в течение их недолгого, но богатого событиями знакомства. Тагай организовал их побег из Парижа с удивительной легкостью: его деньги пошли на оплату кареты и сменных упряжек в Алансоне и Ле-Тейе, что позволило им добраться до Сан-Мало на третий день пути к вечеру. По приезде они навели справки — и оказались на этом прибрежном постоялом дворе, где встретились с теми, кто много лет назад плавали вместе с Картье в Канаду. Таковых осталось всего двое. Оба были капитанами рыбацких судов. Они поговорили с обоими. Первый, Пьер Жаке, оказался ворчливым, полным вопросов и сомнений, тогда как капитан Ферро так и сыпал улыбками и заверениями. Он пообещал исполнить заветное желание молодого человека — быстро вернуть его на родину.

Однако теперь Жан впервые видел, как Тагай колеблется.

Жан вмешался, прервав затянувшуюся паузу:

— Возможно, моему другу следует подумать еще немного. Вы позволите, капитан?

Улыбка Ферро немного поблекла.

— Я буду здесь, господа. Но не предавайтесь раздумьям слишком долго. Рыбацкий флот отплывает завтра, и нам нужно уплыть с ним, так ведь?

Снова начался дождь, принесенный с моря резким ветром. Спутники плотнее завернулись в плащи и сблизили головы, чтобы поговорить.

— Ты сомневаешься, Тагай? — спросила Анна.

— Не знаю почему. — Он пожал плечами. — Этот обещал мне исполнение всех моих желаний, тогда как тот говорит, будто это почти невозможно. И все же… — Тагай посмотрел в сторону моря. — Мне кажется, что нам нужно еще раз поговорить с тем, другим.

Они нашли Жаке, как и в первый раз, на его каравелле, которая казалась еще меньше теперь, когда качалась на иссеченных дождем волнах, словно пробка в бочонке кислого вина. Ей совершенно не подходило ее название — «Морское перо», написанное синими буквами на корме. Жаке сидел на высокой корме, быстро пропуская сети сквозь пальцы, чтобы отыскать в них прорехи. Деловито снующая игла чинила их. Фигурой он походил на собственный корабль: в ширину и высоту почти такой же, как и в длину. Стекавший по нему дождь оставался без внимания.

Услышав о Ферро, он только хмыкнул.

— Ну вот видите. — Капитан умело сплюнул через борт, воспользовавшись порывом ветра. — Желаю вам приятного плавания.

— Вы ведь не думаете, что все пройдет так легко, как он говорит? — спросил Жан.

Ответа не было так долго, что они уже почти перестали его ждать.

— Легко? Угу, ужас как легко. Вы проплываете тысячу лиг по самым большим морям, какие только знают люди. Если вам повезло, то спустя недель пять вы видите какую-то землю. Может, вы ее узнаете, но скорее всего — нет, и вот вы еще целую неделю плаваете вдоль нее и ищете место, где бы можно было пристать и где нашлась бы пресная вода. — Старый капитан подался вперед и снова сплюнул. — И это — когда вы только добрались до Индий. Потом, может, у вас остались силы, чтобы рыбачить, а лов там хороший, учтите. Поэтому вы туда и плывете. Рыбы так и толкаются в корму, сами прыгают в сети. Так что вы месяц работаете день и ночь, а потом плывете домой, пока не начались осенние штормы. Этот Ферро, — новый плевок, — он сказал вам, как далеко от места прибытия лежит то место, которое вы ищете? Стадакона?

Они дружно покачали головой. Жаке издал какой-то булькающий звук, который можно было бы счесть смехом.

— Не удивляюсь. Насколько я вспоминаю, он почти все время провел в трюме — притворялся, будто у него цинга.

Жаке в первый раз посмотрел прямо на своих собеседников.

— А когда вы там окажетесь… Знаете, не случайно ведь никто не заходил так далеко по реке Святого Лаврентия уже лет двенадцать, а то и больше.

Он встал, шагнул к Тагаю и всмотрелся в его лицо.

— Значит, ты из них, да? Порой я гадал, что стало с теми дикарями, которых мы привезли оттуда. Ты такой же уродливый, какими я их помню. — Он поцыкал зубами, не отрывая взгляда от Тагая. — И тебе хочется вернуться домой?

— Да.

— В твоих щегольских кружевах, — фыркнул он, — с твоей туалетной водой и ухоженными волосами? Думаешь, ты продержишься там хоть минуту, пока тебя не разденут и не подвесят над костром на ужин какому-нибудь дикарю? Тагай ответил ровным голосом:

— Какой бы ни была моя судьба, но она ждет меня там.

— Ах, судьба! Вот как?

Маленькие глазки на обветренном лице сощурились. В полном молчании капитан рассматривал Тагая целую минуту, а ответный взгляд Тагая не дрогнул ни на мгновение. Наконец Жаке снова вернулся на свое место на палубе и принялся проверять сети. Снова наступило молчание: они смотрели, как капитан работает.

— Сколько Ферро запросил?

Тагай ему ответил. Жаке снова презрительно хохотнул.

— Я возьму половину: моему гробу золотая подкладка не нужна. Половину этих денег оставите у моей жены, а вторую — у владельца постоялого двора «Баклан», чтобы заплатить семьям команды, если мы не вернемся. Для них это хорошие деньги, но они их отработают сполна, потому что я возьму меньше матросов, чтобы осталось место для вас. И по дороге назад у нас может не остаться времени на лов, так что доход мы получим только от мехов, которые сможем выменять у дикарей. Вы оба возьмете собственные припасы и будете работать на парусах и помпах, если понадобится. И вообще, пока мы в море, вы будете выполнять все мои приказы. Согласны?

Жан посмотрел на Тагая. Той неуверенности, что молодой человек выказал на постоялом дворе, теперь не было и в помине.

— Согласны.

— Тогда идите. Рядом с «Бакланом» есть бакалейщик, он скажет, что вам понадобится. Больше не берите: на каравелле нет места. И послушайте моего совета: попрощайтесь со своей леди на постоялом дворе. Труднее уплывать, когда они воют на причале.

Пока Тагай вел переговоры, Анна стояла рядом с отцом. Сейчас она шагнула вперед.

— Капитан, вы не поняли. Мы покупаем проезд для всех нас.

Игла вонзилась в палец капитана. Жаке чертыхнулся и начал его сосать.

— Я думал, это для двух господ. Женщина на корабле — к несчастью.

— И все же…

— Я не могу это сделать. Команда такого не любит. Они из-за этого… Я нанимаю людей бывалых, сударыня. Вы не привыкли к таким манерам.

Анна наклонилась, заставляя капитана посмотреть на нее.

— Вы обо мне ничего не знаете, капитан. Не знаете, к чему я привыкла. Я всю жизнь жила среди бывалых мужчин, да и семья у нас бывалая.

Она сжала локоть отца. Жаке начал колебаться. Жан добавил:

— И у нее есть дар целителя. Лучшего лекаря, чем моя дочь, я не встречал.

Жаке посмотрел на них обоих, а потом перевел взгляд на бесстрастного Тагая. Капитан еще раз пососал палец и нагнулся за иглой.

— Десять склянок завтрашним утром. За час до прилива, и ни минутой позже. Мой первый приказ.

— Мы выполним его, как и все остальные.

Они повернулись и по веревочной лестнице спустились на причал.

Два часа были потрачены на сборы, еще два они провели за трапезой. Все трое хорошо поели и выпили. Это был их последний ужин на суше. Они почти не разговаривали. На свои деньги они заказали в «Баклане» все самое лучшее и взяли комнату наверху, которую им ни с кем не приходилось делить. Застелив матрасы плащами, они легли: мужчины по краям, Анна — между ними. Вскоре девушка и Тагай уже спали.

Хотя Жан устал не меньше их обоих, хотя на его теле ныли все ушибы, полученные в карете на ухабистой дороге, ему никак не удавалось вкусить желанного отдыха. Он лежал и слушал, как ветер воет в гавани, замечал, как постепенно стихает волна, видел, как луна танцует среди рваных облаков, пока ее круглый с одной стороны бок не изгнал тучи с небосклона — и тогда она осталась в серебряном одиночестве. Половинка луны наполняла комнату ярким светом. Какое-то время Жан рассматривал лицо лунной девушки, которую всю свою жизнь видел на лунном круге, а потом повернулся к той девушке, что спала подле него.

Анна лежала, свернувшись калачиком, спиной к Тагаю, подложив под щеку его руку. Губы у нее приоткрылись, дыхание было спокойным. Жану вспомнилось, как он наблюдал за ее сном, когда она была малышкой, дивясь чуду своего первого ребенка. Ощущение этого чуда по-прежнему оставалось с ним. И благодаря тому, как преобразили ее лицо свет и тени лунных лучей, он различил то, что всегда любил в этом облике, — воспоминание о ее матери. Бекк было столько же лет, сколько теперь Анне, когда они впервые были вместе на сосновых иглах под лучами луны, на темно-коричневой земле у разваливающейся стены.

— Бекк! — прошептал Жан.

Звук его голоса заставил Анну пошевелиться, но не разбудил. Она снова повернулась, даже во сне стараясь не потревожить свою ушибленную и закрепленную на шине руку. В серебряном свете присутствовало еще нечто — некая форма, таившаяся в складках ее платья. Очень необычная, если присмотреться повнимательнее: как будто рука, но ткань приподнимается не на пяти, а на шести кончиках. Теперь это были только кости, но, закрывая глаза на реальность, Жан мог снова увидеть, какой она была прежде. Та рука, которую королева, Анна Болейн Английская, положила ему на плечо, смеясь над его изумлением. Рука, которую он отрубил ей одновременно с головой. Рука, которую у него украли на перекрестке в долине Луары и которая вернулась к нему на том же перекрестке после пережитых трудностей и ужасов. Она была возвращена и похоронена при священном свете полной луны во исполнение клятвы.

Другая луна, другая жизнь, другой Жан Ромбо. У того человека хватило отваги вынести все и похоронить шестипалую руку. Но того человека больше не существовало. Жан даже попытался избавиться от символа того человека: отдавал его, бросал. Но свет, падавший на постель, падал и на меч палача.

Он вытянул руку, прикоснулся к ножнам — и внезапно, глядя на то, как в лунном свете сплавляются воедино лица любимых им женщин, понял, что произойдет завтра.

Улыбаясь, Жан отдался сну.

День выдался великолепный: безоблачное небо, едва заметные волны — и сильный, теплый ветер, дующий с суши. Каравеллы, стоявшие у причала, походили на охотничьих соколов, рвущихся в полет.

Путешественники стояли у «Морского пера» и наблюдали за тем, как семнадцать членов команды готовят судно к отплытию. Жаке был среди них, тщательно проверяя все припасы и снаряжение. Их собственные жалкие пожитки уже были унесены и уложены в одном из трюмов. Теперь им оставалось только ждать, прощаясь взглядом с твердой сушей, ибо океан у них за спинами достаточно скоро позовет их к себе.

Крики заставили их обернуться. Эти вопли доносились от начала длинного каменного мола, который изгибался и доходил почти до скал на противоположных сторонах бухты. Между ними оставался узкий пролив — вход в гавань Сан-Мало.

Анна притенила глаза ладонью. Она увидела, что вокруг чугунной рамы столпились люди.

— Что они делают, отец?

— Опускают бон. Это — цепь через пролив, которая не пускает в бухту незваных гостей.

Падение тяжелых чугунных звеньев послужило сигналом для людей на кораблях. Те, кто уже были готовы, начали отчаливать, а замешкавшиеся стали ускорять погрузку. Глядя вдоль пристани, Жан заметил, что капитан, которого они отвергли, Ферро, оказался в числе медлительных.

— Пойдем, отец. Был приказ подниматься на борт. Жан посмотрел на дочь. Тагай уже лез по веревочной лестнице, протягивая руку, чтобы помочь Анне.

— Я не еду, — сказал Жан.

— Что? — Она мгновенно вновь оказалась рядом с ним. Тагай вернулся к ней, несмотря на протесты, донесшиеся снизу. — Отец! Ты же согласился! Руку надо отвезти в безопасное место.

— Надо. Но теперь ты — ее хранительница, и тебе решать ее судьбу. Я больше ничего не могу.

Анна хотела было заговорить, но отец прижал палец к ее губам и притянул девушку к себе.

— Тише, дитя. Мы с тобой оба понимаем, что так будет правильно. Ты знаешь меня лучше других. Ты знаешь, что у меня больше нет… сил на то, что необходимо совершить. Я потратил их целиком. Остатки позволят мне добраться до дома — где бы он ни был. Хотя бы до твоей матери. Мне нужно кое-что искупить.

Жан крепче обнял дочь и посмотрел через ее плечо на Тагая.

— Возьми ее, парень. Она — самый лучший подарок, какой я мог бы сделать. Помоги ей совершить то, что необходимо, и позволь ей помочь тебе. Потому что она — чудо, самое большое чудо в мире.

Жан ласково погладил руку Анны, обнимавшую его за шею.

— А теперь ступай. Следуй своим видениям. Пусть они позволят тебе привести Анну Болейн к месту ее последнего упокоения.

Тагай прижал к себе онемевшую Анну.

— Я буду ее охранять, Жан Ромбо. Я отдам за нее жизнь.

— Да уж, изволь. — Жан поднял руку и прикоснулся к мечу, закрепленному у него за спиной. — Иначе мы с моим другом тебя разыщем.

Они добрались наконец до корабля, и торопившие их матросы помогли им взойти на борт, а потом снова занялись веревками и узлами. Вскоре «Морское перо» уже отплывало от причала, разворачивая три своих паруса. Анна стояла на корме, заливаясь слезами и подняв руку. Внезапно Жану показалось, что там стоят две Анны: его дочь и королева — и обе прощально машут ему. И неожиданно все его муки остались позади. Пропала боль, которая тяжестью лежала на его сердце так давно, насколько хватало его памяти. Жан вдруг почувствовал себя легким и словно впервые ощутил соль в дыхании ветра и тепло летнего солнца. Он начал перепрыгивать с ноги на ногу, а слезы, которые стекали у него по носу и подбородку, заставили его улыбнуться, а потом и засмеяться. Он размахивал руками, как сумасшедший, устремив взгляд на корабль, который увозил его радость и его печаль.

Сердце у него колотилось так сильно, что он не сразу услышал новый звук. Затем Жан заметил, что Анна, от которой его все еще отделяли всего два корпуса корабля, внезапно перевела взгляд в сторону и чуть выше. Рука ее опустилась, пальцы прижались к губам. А потом к ее крику присоединились новые — они неслись с холма на краю города.

Жан повернулся. Он плохо различал далекие предметы и увидел на холме просто какие-то фигуры. Однако ветер, дувший с суши, хорошо доносил до него слова.

— Они там, на том корабле! — кричал Джанни Ромбо. — Поднимите бон!

Жан увидел, как несколько десятков лошадей, пришпоренных всадниками, понеслись вниз по крутому склону. До мола им оставалось скакать совсем немного, а оттуда они могли бы быстро добежать до лебедки бона. Он оглянулся на «Морское перо». Кораблю не успеть вовремя выйти из бухты.

Бросившись к каменным ступеням, Жан сумел добраться до них раньше всадников. Он услышал, как они спешиваются. Сапоги тяжело затопотали по усыпанному галькой молу следом за ним. Остановившись в десяти шагах от лебедки, Жан повернулся.

Его сын оказался там, где он и ожидал, — впереди остальных. Увидев, как Жан поворачивается, Джанни чуть замедлил бег. Его люди выстроились позади своего предводителя клином. В десяти шагах от отца Джанни Ромбо остановился.

— С дороги, старик! — зарычал Джанни. — Тебе нас не остановить!

— Ты прав, мой сын. Не остановить. Но возможно, я смогу вас на какое-то время задержать.

С этими словами Жан завел руку себе за спину и извлек из ножен меч с тупым концом. Он вышел на солнечный свет так, как делал это всегда: хищник, прищуривший глаза в лучах рассвета.

Жан осмотрелся. Возле самого конца мола показался хромой мужчина в черном плаще. Он шагал в их сторону. Выше на склоне Жан заметил новую группу всадников, начавших спуск. Он предположил, что это идет подмога его противникам. На воде к ним быстро приближалось «Морское перо». Но недостаточно быстро.

Ромбо перевел взгляд с корабля, на котором уплывала его дочь, на своего сына. Необходимо выиграть немного времени.

— Человек, умиравший на перекрестке, сказал мне, что ты, пожалуй, владеешь мечом лучше меня. Он был прав, Джанни? Неужели я так хорошо тебя обучил?

Это была наживка. Жан увидел, что его сын проглотил ее. Как проглотил бы ее он сам в его возрасте.

— Он — мой. Только мой! — объявил Джанни, доставая из ножен тяжелую рапиру.

Он атаковал первым, как Жан и ожидал, с несокрушимым превосходством юности. Три года прошло с тех пор, как они в последний раз скрещивали клинки в учебном бою, и Жан сразу увидел, что его сын стал быстрее и сильнее. Джанни провел эти три года не только в молитве и покаянии.

Треугольный конец рапиры двигался на него в стремительном выпаде на уровне груди, прямо, — типичная атака молодого человека. Клинок с тупым концом поднялся, чтобы встретить рапиру, — и встретил пустоту. Выпад был ложным, потому что молодые люди знают, что о них думают старики. Острие рапиры отклонилось наружу, отставленная назад нога вернулась к другой, руки соединились. Обеими руками Джанни повел свое оружие сверху вниз, полукругом, к открытому плечу Жана. Жану пришлось отшатнуться назад, потеряв стойку. Он криво взмахнул тупоконечным клинком, чтобы отвести удар в сторону.

Однако Джанни не вложил в свой удар никакой силы. Его отец открыл спину, отступил от первого выпада. Юноша позволил своему клинку соскользнуть с тупого конца палаческого меча, а затем резко остановил скольжение и дернул рапиру в сторону. У удара не было силы, чтобы нанести глубокую рану, но отточенный металл в любом случае опасен — он впился Жану в ногу:

Отец и сын посмотрели на порез с равным изумлением. Первым пришел в себя Жан. Он отодвинул ногу, отступил назад на два шага и встал в защитную стойку. Теперь обе его ступни стояли параллельно друг другу, а рукоять меча он сжимал двумя руками, держа клинок перед собой.

— Ты научился, Джанни. Я тобой горжусь.

— Гордыня ведет к падению.

— Возможно.

По причалу шел хромой мужчина. Вниз по холму неслиськони. Корабль все еще был слишком далеко от цели. Джанниосмотрелся и тоже это увидел.

— Хватит, старик. Твой меч — или твоя жизнь.

«Нельзя позволять щенку чересчур многое, — подумал Жан. — Даже своему собственному».

Он наклонился, окунул палец в рану и поднял руку, чтобы лизнуть свою кровь.

— А вот это вызывает воспоминания, — сказал он и на последнем слове атаковал.

Мечи со звоном скрестились. Металл скользил по металлу со звуком, похожим на крик чаек, которые кружили над ними. Годы гнева соединились в их клинках, обрызганных лучами солнца и искрами. Два человека превратились в животных, и юный самец бросил вызов старому.

Солдатам Джанни и Анне с Тагаем на корабле видно было только мелькание стали. Клинки проносились в воздухе, они встречались крича и расставались с воплями, и вновь направляли удары и ставили блоки, делали обманные движения и ложные выпады. Никто из наблюдавших не мог определить, кто в этом танце ведет, а кто идет на поводу.

А сражавшиеся знали это. Перевес все время менялся, преимущество переходило от одного к другому. Удары задумывались и наносились мгновенно.

«Он хорош, — думал Жан. — И сейчас он пытается меня убить».

«Он все еще хорош, — думал Джанни. — И он снова стоит между мной и моим Богом».

«Я постарел, — думал Жан, — я давно не занимался этим. Время на стороне молодости. Он может сражаться весь день, а я… Я не смогу продержаться даже столько, чтобы корабль успел уплыть».

«Значит, мне нужно что-то сделать», — понял Жан.

И сделал.

Это была уловка. Старая. Простая и подлая. Много лет назад он собирался показать ее Джанни, но паренек убежал из дома раньше, чем отец успел это сделать.

«Оно и к лучшему».

Жану не пришлось притворяться усталым. Но каждый последующий удар он наносил все слабее, проводил контратаки все реже и позволял каждому звонкому удару сына отклонять его меч все ближе к телу. Парируя удары двумя руками, шумно хватая ртом воздух, Жан отступал все дальше и дальше, пока в конце концов его нога не оказалась у края лебедки. Увидев это, Джанни торжествующе зарычал и шагнул вперед, чтобы с силой вогнать клинок в раненое бедро отца. Жан с трудом остановил рапиру в пальце от своего тела. А потом он неожиданно сильно повел свой клинок вдоль оружия Джанни — и вниз. Его гарда отклонила рапиру очень низко, и Джанни пришлось шагнуть вперед, чтобы не выпустить оружия из руки. Оставив на рукояти только одну левую руку, Жан отвел правую назад и два раза изо всех сил ударил Джанни кулаком по носу. Со слезами на глазах юноша подался назад и снова попытался высвободить рапиру. Однако Жан вновь шагнул к нему, продолжая крепко удерживать клинок. Подняв руку, нанесшую удар, он схватил сына за левое плечо и силой надавил на него вниз, а потом обхватил рукой шею молодого человека. В следующую секунду их головы прижались друг к другу, а меч палача вжался в шею Джанни.

Несколько мгновений оба могли только дышать.

Наконец Жан проговорил:

— Все кончено, мальчик.

Джанни попытался шевельнуться и почувствовал, как остро заточенное лезвие разрезает ему кожу. Однако он не утратил способности говорить.

— Убейте его, — приказал он своим ошеломленным солдатам. — Убейте его сейчас же!

Жан вздохнул и снова повернулся к воде. «Морское перо» проплывало почти рядом. Анна тянулась к отцу, и Та-гай с трудом удерживал ее на палубе. Казалось, они так близко, что к ним можно прикоснуться. Вот-вот они должны были миновать горловину гавани.

Джанни порезался, пытаясь высвободиться. Жан убрал свой клинок, оттолкнув сына так, что тот растянулся на каменном моле. Тогда Жан опустился на колени, глядя, как по канавке меча бежит крошечный ручеек крови.

«Столько крови! — подумал Жан. — Как много пролилось ее за эти годы». Кровь преступников, и невинных, и просто неудачников. Их жизненная сила текла по этим самым канавкам и давно была стерта, но какие-то ее следы все еще оставались — малые частички каждой отлетевшей души. И среди них — частичка его королевы, Анны Болейн, чья улыбка стала только воспоминанием. Ее кровь тоже когда-то текла здесь, кровь из шеи, из запястья — как теперь кровь его сына. Его меч отведал крови сверх меры. Он отведал ее более чем достаточно.

Когда люди его сына надвинулись на французского палача, опасливо выставив вперед свои клинки, Жан выпрямился и сделал то, что делал за свою жизнь всего трижды: один раз — на поле битвы, один раз — на бойне и один раз — на перекрестке дорог в долине Луары. Жан Ромбо пригнулся, расправил все еще мощные плечи и бросил меч высоко в воздух. Он описал плавную дугу, поднявшись над носом корабля, над запрокинутым лицом его дорогой дочери, и поймал лучи солнца. Чайки с криками понеслись к его вращающемуся блеску, но меч тупым концом вонзился в волну и исчез прежде, чем хоть одна птица успела причинить себе вред.

Жан воздел руки к синему небу. Первый солдат сделал выпад. Удар не встретил сопротивления и вошел в тело. За ним последовали новые, небо побагровело, и Жан Ромбо рухнул под ударами десятка мечей.

— Нет! — завопил Джанни за мгновение до того, как мушкетная пуля пролетела мимо него и разнесла голову лейтенанта, занятого убийством.

Следом раздались два пистолетных выстрела — и еще двое нападавших завалились назад. Остальные замерли, оглядываясь на мол, по которому к ним стремительно мчались двое. Солнечные лучи отражались от двух кривых сабель и боевого топора на длинной рукояти.

— Хаконсон! — закричали скандинавы, сталкиваясь с людьми Джанни.

Те рассыпались, отчаянно защищаясь — и отчаянно умирая. Только двое уцелели, и то лишь потому, что бросились в воду.

Бекк прибежала в тот момент, когда упал последний солдат, из дула ее мушкета еще поднимался дымок.

— Говорите: они живы? — с трудом произнесла Бекк.

— Твой сын жив.

Хакон указал топором туда, где продолжал лежать Джанни, зажимая тонкий кровавый порез на шее и устремив на них безумные, недоумевающие глаза. А потом скандинав принялся растаскивать тела. Когда Жана вытащили наверх, Бекк с рыданием опустилась на мол и положила его голову себе на колени.

— Ох, Жан, мой Жан! Что теперь они с тобой сделали? На кровавом полотне, в которое превратилось его лицо, медленно открылись глаза.

— Небеса — и так быстро! — прошептал он. — Ждать совсем не пришлось. — Тут его лоб наморщился. — Но как это ты попала сюда раньше меня?

— Ты жив! Любимый мой, жизнь моя! Надо найти тебе врача! Быстрее… — Она повернулась к остальным. — Хакон! Фуггер! Почему вы стоите?

Фуггер подошел к ней и осторожно положил руку ей на плечо. Взгляд Жана переместился на него.

— Как ты, Жан?

— Умираю, Фуггер. А ты? Немец невольно улыбнулся.

— А я жив. Моя Мария спасена. А твоя Анна — она была на том корабле?

Жан слабо кивнул:

— Обе Анны. Они ищут покой в Новом Свете. Хакон? Он не видел друга, но размер тени, заслонившей солнце, показался ему знакомым.

— Да, карлик?

— Позаботься о Бекк.

— Обязательно, дружище.

— «Позаботься о Бекк»? — вскричала его жена. — Я сама буду заботиться о себе, как всегда, Жан Ромбо! Неужели ты считаешь, что мне нужна защита какого-то мужчины, потому что я так слаба, такая баба, что… что…

У нее перехватило дыхание и брызнули слезы.

Голос Жана стал таким тихим, что его могла расслышать только Бекк.

— Ты — воин. И моя любимая.

Она прошептала:

— А ты — мой любимый.

Она наклонилась, чтобы поцеловать его, слезы сорвались с ее щек и упали ему на лицо.

Он охотно подставил лицо этой жгучей росе. Она была как благословение, падающее с небес, и, наконец почувствовав себя прощенным, Жан Ромбо умер.

Баюкая его, Ребекка начала выть — еврейский напев звучал на одной низкой ноте. Мария встала рядом с отцом, и теперь двое Фуггеров, Хакон и Эрик повернулись и устремили глаза на сына Жана Ромбо.

— Вы не понимаете! — В голосе Джанни появились ноты мольбы. — Он противился Божьей воле.

— Воле твоего Бога, Джанни, — тихо проговорил Фуггер. — Твоей интерпретации Его воли.

Голос юноши изменился, стал жестче.

— Служа той английской ведьме, он служил дьяволу.

— Он служил своей правде.

— Нет! — взвыл Джанни, яростно глядя на устремленные на него глаза. — Он проклял нас, проклял нас всех. И только я могу снять это проклятье!

— И только я могу тебе помочь.

Новый голос принадлежал хромому мужчине в черном одеянии, мимо которого они пробежали.

Томас Лоули подошел к Джанни, наклонился и помог ему встать.

— Пошли отсюда, Джанни! Пойдем.

Стряхнув участливую руку, Джанни начал поворачиваться. А потом посмотрел вниз, увидел своего мертвого отца на руках у своей воющей матери и шагнул к родителям. Голосом, потерявшим вызов, Джанни произнес:

— Матушка?

Глаза Бекк были полны слез, и она различала фигуру сына словно сквозь пелену. Она встряхнула головой и просто секунду смотрела на него — так, как смотрят на человека совершенно незнакомого. А потом снова наклонилась над трупом и тихо завыла.

На этот раз Джанни подчинился руке, увлекавшей его прочь. Первый шаг дался трудно, второй — немного легче. Вскоре это уже он тащил хромого мужчину с причала. Джанни Ромбо видел, как каравелла скользила по волнам, унося с собой их семейное проклятье. А еще он сообразил, что у причала остались и другие суда.

Давние знакомцы проводили юношу взглядом и вернулись к живой и умершему.

— Нам надо его похоронить, — сказал Фуггер. Хакон покачал головой и нагнулся, прикоснувшись к плечу Бекк.

— У меня есть другая мысль.

К закату они уже все приготовили. Они как смогли перевязали ему раны, умыли лицо, завернули в новый плащ. Эрик вложил ему в руки кривую саблю.

— Пусть это не его собственный меч, — проговорил Хакон, кладя руку сыну на плечо, — но Ромбо знал толк в хороших клинках.

Он снова наклонился к носу плоскодонки, в которую уложили Жана, и своим ножомвырезал на дереве гигантское «Р».

— Руна путешествий, — сказал он.

Фуггер поставил в ногах Жана бутыль с вином.

— Ты захочешь выпить, когда проснешься, дружище. Оно не такое хорошее, как с твоих собственных виноградников. Но тебе будет с чем сравнить твой следующий урожай.

Хакон греб, Бекк сидела сзади. Эрик последовал за ними во второй лодке, с Фуггерами. Закатное солнце заливало спокойные волны багрянцем и медью. Когда Хакон сушил весла, Эрик подвел свою лодку к первой и рукой придержал борта. Скандинав перелез к нему, оставив Бекк держать тело.

Она прошептала:

— Мне нечего тебе дать, Жан. Я могу только пообещать: тебя никогда не забудут. Мы часто будем рассказывать твою историю. Мы будем рассказывать ее на дворе «Кометы». Потому что я верну ее — клянусь тебе в этом. Прощай.

Она поцеловала мужа, а потом приняла руку Хакона и перебралась во вторую лодку. Там Бекк посмотрела на лица, полные ожидания.

— Никаких слов, — велела она. — Потому что он был человеком не слов, а дел. И каких дел!

Ребекка приняла у Хакона факел, который он зажег для нее. По ее кивку Эрик отпустил плоскодонку, которая сразу же начала отходить прочь. Отлив подхватил ее. И в тот момент, когда им всем уже показалось, что лодка отошла слишком далеко, Бекк пригнулась и бросила факел. Рука, владевшая пращой, сохранила прежнюю силу, и жажда цели осталась безошибочной. Кружась и рассыпая искры, факел пролетел по воздуху и упал на солому, которая служила Жану ложем. Оно моментально вспыхнуло, и лодка, которая стала погребальным костром Жана Ромбо, пылая, поплыла в закат.