Она спала почти беспрерывно — всю ночь и почти все утро. Тагай позволил врачам вправить ей руку — это оказалось единственным серьезным повреждением, хотя левый бок тоже был сильно ушиблен. После этого молодой человек отослал всех прочь. Только он один находился рядом, когда ее глаза начали открываться. Он говорил Анне что-то успокаивающее, подавал ей укрепляющие отвары и бульон. Вскоре она засыпала снова, а он сидел, смотрел и изумлялся — и сам ничего не ел и не пил.

«Ибо разве не наступает время поститься, когда богиня падает на землю?»

Его разбудил колокол, зазвонивший где-то в глубине дворца. Тагай не мог проспать долго, но за это время она успела открыть глаза — и теперь они были устремлены на него. В то же мгновение он оказался рядом.

— Я встречала тебя во сне, — сказала Анна.

— А я тебя — в моем. — Он поднес к ее губам стакан с отваром.

Она покачала головой.

— Скажи мне, как такое возможно?

Ее глаза были озерами прохладной темноты. Ему пришлось отвести взгляд, чтобы не утонуть в них.

— В моем краю говорят, что сны управляют всей жизнью.

— Похоже, что в этом краю я могла бы жить.

Тут Тагай все же поднял взгляд, решившись заглянуть в ее глаза.

— Где находится этот край? Как он называется?

— Мы называем его по-разному. Но французы, которые хотят им завладеть, назвали его «Канада» — так именуется одно большое поселение. Моя земля лежит далеко, за водами, за закатным солнцем.

— Расскажи мне о ней.

— Я никогда ее не видел, потому что меня привезли сюда в животе моей матери. Я знаю только то, что рассказывала мне она и вождь, которого доставили вместе с ней, мой дядя Доннаконна.

— Тогда расскажи мне это.

Он послушался, и, пока он говорил, Анна наблюдала за ним. Она внимала не только словам, но и чувствам, которые улавливала в интонациях. Голос Тагая стал напевным: то поднимался, то опускался, словно пел песню — про обычаи далекого народа, про те места, где он обитал. Анна поняла почти все. Тагай относился к миру почти так же, как сама Анна. Этот смуглый, странный молодой человек, как и Анна Ромбо, признавал наличие невидимого мира под жесткой скорлупой зримого. И это, невидимое и тайное, живет повсюду — на вершинах гор, в лесных чащах, в сумеречных ручьях. Однако порой Анна ловила себя на том, что просто слушает пение его голоса. И только когда Тагай заговорил о костях своих предков, Анна полностью вернулась в свой собственный мир, к его опасностям.

— Ты сохранил то, что я попросила тебя спрятать? Он указал на подушку, лежащую возле нее. Там она увидела руку Анны Болейн, тщательно завернутую в ткань.

— Мой народ также бережет кости предков.

— Эта женщина — не мой предок. Она… — Анна замялась, не зная, откуда начать и что именно открыть. — Она обладала силой. Она поручила себя моему отцу. Он старается сохранить — это. Спрятать от людей, которые готовы использовать ее во зло, осквернить ее память. Но это так…

Она смолкла. Как объяснить ему, в какой она опасности? Пока что она двигалась вслепую, следуя предостережениям своих снов. Впереди была полная неясность. И тогда она вспомнила еще одну вещь, о которой можно было сказать.

— Меня назвали в честь этой женщины. Нас обеих зовут Анна.

— Анна, да. Я узнал твое имя, потому что ты сказала его врачу, который тебе помогал.

— Правда? Я этого не помню. Тагай встал и поклонился.

— Ты назвала себя Анна Ромбо. А мое имя — Тагайниргийе. — Тут он улыбнулся, потому что эта цепочка странных слогов вызвала у нее на лице выражение недоумения. — Меня называют Тагай. Пока ты не стала Анной, я принял тебя за Атаентсик, дочь Бога Солнца. За богиню, которая упала на землю.

— Я не богиня, — отозвалась девушка. — И мой отец — совершенно не бог. Он — человек по имени Жан Ромбо.

Произнеся его имя, Анна вдруг вспомнила, как отец звал ее, когда она летела с крыши. Она приподнялась на кровати, но решительная рука, оказавшаяся у нее на плече, заставила ее лечь обратно. У нее кружилась голова, однако все решила именно рука. Ради разнообразия не рука Анны Болейн. Рука этого мужчины.

Где бы ни находился сейчас ее отец, это ему придется прийти к ней.

— Эй, ты! Почему ты ничего не несешь? Мы лени не потерпим, сударик мой!

Жан низко склонился и получил удар тростью по заду. Он снова вернулся к месту пира, где еще трое слуг пытались поднять тяжелый дубовый стол. Жан взялся четвертым, напрягся — и они потащили мебель в двери, в глубину дворца.

Ночь выдалась долгая, и его костюм дворцового слуги оказался не только благом. Всякий раз, как Жан оказывался внутри дворца и пытался ускользнуть, кто-нибудь из слуг или управляющих требовал от него помощи. Остатки пиршества необходимо убрать к полудню, потому что в это время король выйдет на прогулку по саду со своей любовницей. Ни одного следа не должно остаться. И слуги, словно муравьи, сновали туда и сюда.

Как это ни странно, Жану начало нравиться его занятие. Благодаря костюму его все принимали как своего, а странная выпуклость под фартуком — спрятанный там меч — не вызывала комментариев. Среди рабочих пчел было как минимум еще три горбуна. Слуги шутили, жаловались и смеялись. Перед рассветом им дали тушеного мяса с овощами. Мясо оказалось жестким и припахивало — Жан даже заподозрил, что это была медвежатина. Но блюдо оказалось сытным, и хотя тревога за Анну до конца не оставляла, она спряталась куда-то в дальний уголок его сознания. Во время работы он прислушивался к разговорам слуг. К утру он уже довольно точно знал, куда именно отнесли его дочь.

Сплетничали даже больше, чем жаловались. И немалая часть сплетен была связана с необычайными событиями этой ночи — падением женщины с крыши. Жан многое узнал о мужчине, который унес его Анну: он был любимцем не только у короля, но и у служанок. И похоже, многие из них знали его очень близко. Одна из кухонных девушек — большегрудая и с надутыми губами — явно ревновала. Она стала говорить о том, какая дурная репутация у этого индейца. А толстенький лакей по имени Каусек, который почти всю ночь жаловался на спину и не поднимал никаких тяжестей, встал на защиту юноши. Вся эта история похожа на романтическую повесть вроде тех, что печатаются на листках, которые продаются в Париже на любом углу, заявил он.

Когда прозвонил полуденный колокол, Жан осушил кружку пива и тихо встал. Пора начинать поиски. Он уже почти добрался до двери, когда она распахнулась.

— Говорил же я вам, что это — как романтическая повесть с улицы? — воскликнул Каусек, размахивая листком. — Смотрите, смотрите! «Принц-дикарь и крылатая возлюбленная»! Здесь написано, что упавшая девушка — незаконная дочь короля Франциска! Покойного короля и одной из вас, распутных служанок!

С хохотом, протестами, презрительными возгласами и улюлюканьем все столпились вокруг толстячка. Жана затянули обратно в комнаты.

— Как эта история могла уже оказаться на улицах? — спросил он у Каусека, который пытался не выпустить брошюрку из рук.

— Ты шутишь? Да к вечеру напечатают уже полдюжины вариантов. Наборщики трудятся всю ночь, и им нужно именно такое, чтоб за душу забирало. Эй! — крикнул он. — Поосторожнее, не то порвете! Дайте, я прочту. Все равно я один здесь умею читать.

По крики одобрения он прочел вслух историю, написанную «Доктором М., личным врачом его величества короля Генриха Второго Французского». Это была обычная чушь — Жан и прежде читывал нечто подобное. Безответная любовь, жестокость Тагая: заложник-варвар отверг незаконнорожденную дочь короля, так что бедняжка бросилась с башни на землю, но чудом поплыла вниз, точно по воде, потому что сила любви подарила ей крылья ангела. И это открыло принцу варваров глаза на ее христианскую стойкость и красоту. Но Жан едва разбирал все эти благоглупости, настолько его потряс подзаголовок: «История канадца Тагая и француженки Анны Ромбо».

Едва услышав имя своей дочери, он метнулся к двери — и на этот раз сумел удрать.

«Каким образом они выведали, как ее зовут?» Безопасность заговорщиков была основана на том, что в Париже их никто не знает, однако теперь имя Ромбо будут повторять на всех улицах города. Если оно уже напечатано в листовке, то к вечеру окажется на устах всех трубадуров.

Ему необходимо срочно найти дочь. Им надо скрыться из Парижа.

Томас Лоули разгладил листок на столе и глянул в сторону двери, где его спутник бдительно нес стражу. Джанни едва посмотрел на текст, не выразив ни малейшего удивления по поводу того, что его сестра внезапно превратилась в чудо любви. Было совершенно очевидно, что Анна его не интересует. Джанни Ромбо волнует только украденное и то, как его вернуть.

Томас потер больную ногу. Повязка по-прежнему стягивала его колено. Он сам наложил ее так, как она была завязана в тот день, когда он проснулся утром в Тауэре почти неделю тому назад. Повязка помогала: теперь он мог двигаться. Однако улучшение здоровья стало не единственным результатом его столкновения с Анной Ромбо — об этом говорили чувства, с которыми иезуит читал невероятную любовную историю.

Томас Лоули перекрестился, склонил голову и, прикрывшись ладонью, начал молиться:

— Пресвятая Мария, Матерь Господа нашего, помоги Твоему смиренному рабу, одержимому искушениями. Отче Небесный, укрепи его Своим изволением.

«Своим изволением»! Знать бы ему, в чем оно заключается, это изволение! Если бы Томас разделял уверенность Джанни в том, что дело касается только руки умершей ведьмы, которую надлежит доставить в Лондон, чтобы помочь разъяренному имперскому послу! Однако иезуит знал — и подозревал, что его юный спутник тоже знает, — что это дело гиблое. Если они действительно находятся в Париже ради руки Анны Болейн, то все осложняется еще больше.

Шевеля губами в молитве, Томас пытался понять, что ими движет в действительности.

Джанни высунулся из двери и плюнул на грязный булыжник. Он сумел разглядеть следы бегства своих родных и успешно проследил за ними до самого Парижа. Нелепая история о любви стала неожиданной удачей, но Джанни все равно в конце концов нашел бы их. Глядя на ворота дворца, молодой Ромбо знал, что его добыча прячется где-то там, за этими стенами.

Он смотрел, как снуют их люди в поисках сведений. Хотя бы это иезуит сумел устроить после их приезда — нашел имперских агентов, которые подчинились приказам Ренара. Около дюжины стояло вокруг стен, но большинство затесались в толпу возле главных ворот. Все остальные ворота были закрыты, а охрана усилена втрое: короля встревожило то, насколько легко эта женщина просочилась мимо охраны. Благодаря этому стало значительно легче выжидать и наблюдать. Пусть дичь и спряталась до поры, но вскоре отцу и дочери придется выскочить из укрытия.

Джанни даже не задумывался над тем, почему его сестра оказалась втянутой в глупую романтическую историю. Его это не интересовало. Ему было важно только то, что он вновь приблизился к руке Анны Болейн. И на сей раз, когда семейное проклятье окажется у него, Джанни никому не позволит забрать его. Никому.

Жан появился в дверях спальни, глядя на свою дочь и мужчину, который держал ее за руку.

Они не шевелились. Они не разговаривали. Они просто находились там — Анна на постели, Тагай в кресле рядом с ней, — а Жан мог только наблюдать за тем, как его дочь соединилась с кем-то незнакомым. Соединилась душой и телом, так тесно, как никогда и ни с кем прежде. И в лице его дочери было нечто такое, что он узнал сразу. Потому что давным-давно такие же черные глаза смотрели на него именно так, отражая лучи тосканской луны. В облике их дочери Жан увидел Бекк, ее мать. Он узнал любовь, которая когда-то принадлежала ему.

Анна неожиданно вздрогнула. Сидевший перед ней мужчина тотчас вскочил, хватаясь за шпагу.

— Нет, Тагай! Это мой отец.

Тогда Жан вошел в комнату и взял целую руку своей дочери, глядя на вторую, перевязанную, и на ее бледное лицо.

— Я думал, что потерял тебя. — Он поцеловал ее в лоб. — Я всегда изумлялся твоим способностям, девочка. Но когда это ты решила, будто можешь летать?

— У меня не было выбора.

Анна указала на молодого человека, который встал позади ее отца.

Жан повернулся. Тагай стоял неподвижно, опустив напряженные руки.

— Жан Ромбо.

С этими словами француз протянул свою руку, и смуглый молодой человек принял ее, сжав у локтя. Они удерживали это рукопожатие долгие секунды, разглядывая друг друга. А потом Жан кивнул и снова повернулся к кровати.

— Анна, известие о твоей попытке полететь разнеслось по всему городу. Очень скоро они явятся за нами и… тем, что мы имеем.

— Тагай все знает, отец. Он сохранил это для нас. Девушка повернула голову к столу, и Жан увидел там сверток. Такие знакомые очертания под тканью!

— В таком случае ему известно и о том, в какой трудной мы ситуации. — Повернувшись к юноше, Жан Ромбо добавил: — Вы поможете нам выбраться отсюда? Боюсь, за воротами уже наблюдают. И по-моему, моя дочь еще какое-то время не сможет лазить по крышам и деревьям.

— Я устрою так, что вы уйдете отсюда. Но куда вы отправитесь?

— Не знаю. Куда-нибудь подальше. Я не могу планировать надолго.

— А я могу. — Анна приподнялась на кровати, и Тагай поспешил подложить ей под спину подушки. — Теперь я знаю, куда увезти руку.

— Еще один сон, дитя?

— Не сон. Я точно знаю. Рука Анны Болейн никогда не будет здесь в безопасности.

— Во Франции? Значит, следует вернуться в Италию и оставить ее у себя? Не думаю, чтобы твоей матери это понравилось.

Жан попытался выдавить улыбку, но безуспешно.

— Я хотела сказать, рука королевы Анны не будет в безопасности нигде в этом свете, — пояснила дочь.

— Тогда мы обречены, дитя. Мы не можем вечно находиться в бегах. Эта рука имеет обычай менять место обитания. Поверь мне, уж я-то знаю.

Анна Ромбо посмотрела сначала на Тагая, потом — снова на отца.

— Тагай рассказал мне о другом свете. Его собственном. Он называется Канадой. Этого света почти не коснулась наша… языческая жестокость. И там у них есть священные места. И полная луна, при которой ее можно похоронить. Возможно, королева Анна наконец сможет обрести там покой.

От изумления Жан утратил дар речи. А вот когда слова девушки услышал Тагай, его сердце забилось быстрее. Потому что в это же самое мгновение он понял, что Анна права. Она упала с неба именно для того, чтобы принести ему исполнение его заветного желания.

Юноша возбужденно проговорил:

— Мы сможем сесть на корабль в Бретани. Мы сможем плыть за солнечными лучами к моей стране.

К Жану вернулась наконец способность говорить.

— Я слышал о тех краях. Но они не похожи на испанские колонии в Америках, где существуют порты, растущие города, цивилизованные люди. Французы отказались от попыток обосноваться в Канаде. Там никого нет!

— Прошу прощения, но вы ошибаетесь. Там — мой народ.

Жан попытался понять уверенность, которая теперь читалась на обоих обращенных к нему молодых лицах.

— Даже если бы нам удалось найти капитана, который там побывал и смог бы нас отвезти (а мне кажется, что последний корабль плавал в Канаду в те времена, когда вы, Тагай, были еще ребенком!) — знаете ли вы, сколько золота понадобится, чтобы заплатить за проезд? — Жан увидел, как погасла радость на лице его Анны. — У нас ничего не осталось, Анна. Это невозможно. Невозможно!

Наступило молчание. Его нарушил Тагай:

— Я знаю, где есть золото. Много золота. Золота, которое по праву принадлежит мне.

Жан переводил взгляд с одного лица на другое и видел, как к молодым людям возвращается решимость.

— Отец, прежде ты всегда мне верил! Поверь и сейчас.

— А как же наши преследователи — мой сын, тот иезуит, все имперские агенты, которые, возможно, уже сейчас дежурят у ворот? Пусть это дворец, но по мне он все равно попахивает ловушкой!

— Из любой ловушки найдется выход, — объявил Тагай.

Жан явственно ощущал связь, соединившую их, незнакомого индейца и его родную дочь. Он сразу понял это, еще в первый миг, когда наблюдал за ними, стоя в дверях. И вспомнил, как десятки лет назад другие темные глаза смотрели на него. Бекк глядела на него из-под той пустой виселицы — там, на перекрестке, в долине Луары. Бекк любила его. И вдвоем они смогли совершить невозможное.

Каждую карету, выезжавшую из ворот, внимательно осматривали. Если занавески в ней были опущены, Джанни находил предлог заглянуть за них — обычно присоединяясь к нищим и притворяясь, будто просит милостыню. Иногда в качестве награды он получал от кучера удар хлыстом. Но каждый осмотр давал одинаковый результат: изумленные дамы и возмущенные дворяне. И никаких хранителей руки.

А потом, когда колокол возвестил шесть часов, через ворота пронесли портшез. Каждый из четырех шестов держали двое мужчин, однако не они, а лицо человека у окна заставило Джанни схватить Томаса за руку.

— Мой отец! — прошептал он.

Лицо Жана Ромбо выглядывало между краем шапки слуги и высоким воротником плаща: он осматривал улицу, одновременно пытаясь опустить шторку. Он все еще сражался с ней, когда портшез пронесли рядом с наблюдательным постом. Отец проплывал всего в нескольких шагах от них, но Джанни и Томас смотрели теперь за его спину, на другую сторону портшеза. Длинные черные волосы выбивались из-под белого кружевного чепца и падали на плечо зеленого платья.

Шторка опустилась.

— И Анна! — проговорил Томас.

Джанни устремился вперед, и иезуиту пришлось схватить его за руку.

— Не здесь! — Он указал на главные ворота, где толпились стражники. — Давай двигаться следом. Остановим их в каком-нибудь переулке.

— Вы кого-нибудь видели?

— Да. И я уверен, что они видели нас.

— Отлично.

Тагай начал снимать кружева с головы и расстегивать корсаж платья. Из-под платья показался строгий зеленый камзол, такие же штаны и сапоги для верховой езды, доходившие до колен. Юноша набросил черный плащ и широкополую шляпу.

— Еще далеко? — спросил Жан.

— Не очень.

— Значит, мне уже можно встать?

Недовольный голос прозвучал с пола экипажа. Жан посмотрел вниз на Каусека — того толстячка, который вслух читал брошюрку о летающей красавице. Каусек неловко втиснулся на дно портшеза. Лакей вызвался помочь «влюбленным» из сочувствия — и ради обещанного ему золотого флорина. Теперь он выглядел уже не таким довольным сделкой.

— Еще нет. — Отвечая, Жан снимал шапку и плащ. — Надевай-ка вот это.

На широких улицах, ближайших ко дворцу, они двигались быстро: восемь носильщиков почти бежали. Томас с трудом успевал за ними. Однако вскоре лабиринт улочек стал сужаться, и людям пришлось замедлить движение. Их преследователи начали постепенно приближаться. Джанни отправил троих, чтобы те опередили портшез на пятьдесят шагов, тогда как он сам с остальными держался на таком же расстоянии позади него. Томас хромал рядом с Джанни.

— Не стоит их пугать, Ромбо.

— Тебе уже приходилось нападать на кого-то наулице, англичанин?

— Ну… нет, но…

— Тогда придержи язык, сударь.

Джанни улыбнулся сам себе и зашагал чуть впереди, не отрывая глаз от добычи. Он снова стал Серым Волком, вышедшим на охоту. И добыча была получше, чем какой-то старик-еврей.

Портшез снова остановился. Соглядатаи услышали перебранку. Тагай выглянул из-под приподнятой шторки.

— Рю де Фероньер. Тут всегда затор. Смотри, впереди угол, а за ним над улицей натянут тент бочара. Ты готов?

— Да.

Жан открыл дверь, продолжая удерживать ее за край. Когда портшез снова дернулся вперед, он сказал:

— До встречи. Идите с Богом.

— Возможно. — Тагай адресовал ему быструю улыбку. — А ты иди с Матерью Землей. — Он перевел взгляд вперед и напрягся. — Пора!

Как только портшез повернул за угол, Жан выскользнул из него. Он тотчас оказался под тентом, и его колено ударилось о бочонок — часть выставленного на продажу товара. Жан быстро двинулся в темную глубину лавки. Из теней он наблюдал за тем, как портшез движется дальше. Шторке позволили наконец подняться, и теперь там сидел Каусек, наполовину отвернувшись от оконца. Он надел шапку и плащ Жана.

«Это недолго будет их обманывать, — подумал Жан, глядя, как сын проходит мимо. — Впрочем, будем надеяться, что достаточно долго».

Жан Ромбо дождался, чтобы Джанни миновал лавку, и досчитал до десяти. К нему уже обратился лавочник, спрашивая, какой товар его интересует. Жан вынырнул из-под навеса и быстро направился в ту сторону, откуда они пришли.

С портшезом было что-то не так! Джанни приблизился к нему на двадцать шагов, так что смог заглянуть туда справа. Шторка поднялась, и Джанни по-прежнему мог видеть шапку отца и край его плаща. Только пройдя еще пятьдесят шагов, он понял, в чем дело.

— Носильщики! — прошипел он Томасу. — Им стало легче идти.

— Что?

Джанни ускорил шаги, увлекая за собой своих людей. Портшез остановился чуть впереди: носильщики ругались; с каким-то возчиком, требуя их пропустить.

Джанни сокращал расстояние стремительно, как волк, настигающий добычу. Когда его рука тянулась к дверце, он уже обнажил кинжал.

Рывком Джанни распахнул дверцу. Какое-то лицо изумленно уставилось на него поверх плаща. Однако это не было лицо его отца.

— Помогите, помогите, по… — закричал Каусек. Третий вопль прервался: острие кинжала почти коснулось глаза перепуганного толстяка.

— Где они, мразь? Глаз испуганно закатился. Остро запахло мочой.

— Господин, господин… Я… я… не… не знаю! Прошу вас…

— Лакей заверещал: острие приблизилось еще на волос. — Они… они сказали… что… встретятся позже, но не сказали мне где!

Когда Джанни бросил перепуганного мужчину на пол, их догнал Томас.

— Что случилось?

— Нас провели!

Джанни поднял с пола платье и располосовал его кинжалом. А потом бросил тряпки, оттолкнул Томаса в сторону и обвел взглядом улицу.

Лошади, повозки, черные плащи, коричневые плащи, попрошайки, торговцы, отбросы, крысы. Черепица, навесы, хлысты, рукояти шпаг, черные волосы, светлые волосы, перья, перевязи. Ярость, бдительность, крики, смех, толкотня, шарканье, нытье, повороты.

Черный плащ, черные волосы. Бдительность. Поворот. Мысленно он увидел все это снова — и понял, в какую сторону ушел нужный ему человек.

— Возвращайтесь ко дворцу! — бросил Джанни через плечо. — Постарайтесь захватить их там. Я иду за этим.

Томас смотрел, как Джанни исчезает в толпе. Он сделал шаг вслед, окликнул его, но юнец уже скрылся. Тогда иезуит поспешно собрал остальных и повел их назад.

Джанни не мешало то, что это — не его город. Способы выслеживания дичи остаются одинаковыми в любом лесу. Тот единственный взгляд на черные волосы и черный плащ позволил ему взять след, хотя в этом городе и того и другого хватало с избытком.

«Наверное, ее любовник-язычник„ — думал Джанни, быстро заворачивая за угол. — Ну что ж, брат должен охранять невинность сестры, не так ли?»

Он поудобнее перехватил кинжал. От края первого здания ему был виден угол следующего — и фигура, которая быстро сворачивала за него. За следующим углом Джанни чуть было не потерял его на улице, полной лавок и покупателей.

Сосредоточив свои чувства, он отбросил все лишнее, быстро скользя взглядом от рыбных филе к кровоточащим заячьим тушкам. Джанни понадобилось время, но он снова нашел преследуемого: «любовник-язычник» приостановился возле лотка чуть впереди и наклонился, притворяясь, будто рассматривает какой-то товар. Джанни повернулся и тут же принялся торговаться из-за бутыли вина. Когда он расплатился и повернул голову, черный плащ скрывался за углом.

Там улица стала шире, а дома больше, в лавках продавалось белье и книги, а не фрукты и требуха. Лестница вела вниз, к дороге, которая шла параллельно Сене. Речные запахи густо поднимались под дневным солнцем. На берегу громоздились особняки богачей. Джанни осторожно спустился по лестнице и заглянул за ее перила: его дичь исчезала в парадных дверях довольно обветшавшего, но большого дома.

«Это — свидание любовников?» — подумал Джанни.

Он подошел к покрытым ржавчиной дверям. Прямо за ними сидел старик — беззубый, со слезящимися глазами. Хотя преследователю положено иметь терпение, Джанни был один и ему требовались сведения.

— Не разделишь ли с незнакомцем выпивку, друг? Старик вздрогнул, выходя из каких-то грез, и заморгал.

Джанни откупорил бутылку, купленную на рынке, и протянул ее привратнику. Старик понял, что происходит, и потянулся за ней. Джанни позволил ему сделать большой глоток и только тогда заговорил снова:

— Скажи мне, друг, чей великолепный дворец ты здесь охраняешь?

Тот что-то промямлил и поднял бутылку, чтобы глотнуть еще. Джанни отнял у него бутыль, когда жидкость потекла по грязной рубахе.

— Кто здесь живет, друг?

Голос зазвучал жестче, и старик почувствовал это, хоть и не смог оторвать глаз от удаляющейся бутыли.

— Я же сказал! Эта сука, маркиза де Сен-Андре, чтоб ей сгинуть от сухотки! Не платит мне достаточно, чтобы я мог покупать такое чудесное вино.

Корявые руки шевельнулись снова, и Джанни позволил своему собеседнику сделать еще один маленький глоток.

— Мне показалось, что сюда только что вошел один мой приятель. Алебардщик из отряда герцога де Фурне.

— Что? — Глаза остекленели от изумления, потом просветлели снова. Из стариковского горла вырвался смех, больше похожий на предсмертный хрип. — Солдат? Вы шутите, сударь. Мимо меня за весь день не прошел никто, кроме мальчишки-потаскуна, да и тот явился только что!

— Мальчишка-потаскун?

— Ну да, сударь. — Привратник провел языком по воспаленным деснам. — Ручная обезьяна маркизы. Коричневый ублюдок. Сует туда, куда она ему прикажет, понимаешь, о чем я?

Он изобразил неприличный жест большим пальцем и согнутым указательным. И в эту минуту из дома послышались крики.

Джанни подался к привратнику.

— Из этого дома есть другой выход?

Старик, не сводивший глаз с бутылки, раздраженно поднял голову.

— А кто захотел узнать? Ты, кажется, назвался другом потаскуна?

— Нет, — возразил Джанни, извлекая из кармана монету. — Я — твой друг.

В доме снова начался крик, потом — звон разбившегося стекла и долгий, отчаянный женский вопль. Распахнулось окно, наружу высунулась голова старухи.

— Помогите! Помогите! Ловите его! Зовите стражу! — завопила она. — Меня ограбили, разорили! Помогите!

Казалось, старик ее не услышал. Он потянулся за монетой и вином.

— Задняя дверь на реку, сударь. По дорожке справа отсюда.

Джанни бросился вокруг обшарпанной стены. Грязная дорожка вилась вдоль стены к воде, пересекаясь там с еще более грязной дорогой. Справа от него на петлях качалась деревянная дверца. Джанни быстро посмотрел в обе стороны вдоль берега. Ничего! Тогда он уставился вниз — и увидел след сапога, быстро наполнявшийся коричневой водой.

Он бросился в ту сторону, куда указывал носок. Ноги его вязли в грязи. Вскоре показался мост; лестница, ведущая на мост, находилась слева. Джанни приостановился, однако под выгнутым деревянным настилом ничего не было слышно. Стало почти темно, так что он провел пальцами по ступеням. На третьей обнаружилась влажная грязь, а еще через две ступеньки — снова. Кто-то мгновения назад взлетал по этим ступеням.

В три прыжка Джанни последовал за своей жертвой. Мимо него прогромыхала повозка, разбрызгивая грязь и нечистоты. Когда она проехала, на дальнем конце моста преследователь увидел закутанную в черный плащ фигуру, быстро шагавшую к левому берегу.

«Попался!» — торжествующе подумал Джанни.

Он решил не оставлять между собой и своей жертвой больше пятидесяти шагов. Язычник совершил кражу, он в бегах — наверняка он испуган, смущен и невнимателен. Он не будет ожидать Серого Волка.

Не спуская глаз с черных волос, развевавшихся впереди, Джанни слился с толпой.

Тагай отлично знал, что его станут преследовать. Более того, хотел этого и даже надеялся, что пойдут именно за ним, выпустив из виду Жана. А французский палач вернется в королевский дворец, чтобы забрать Анну и бежать с ней. Молодой индеец испытал разочарование, когда за ним пошел всего один человек. Он огорчался до тех пор, пока вдруг не понял, кто это. У лотка виноторговца на уличном рынке Тагай узнал этот профиль. Совсем недавно Тагай рассматривал тот же абрис — у себя в апартаментах, на своей подушке. Волосы, затенявшие его, очертания щеки, носа, форма глаз — все говорило о родственных узах.

Ему показалось, что он потерял брата Анны возле дома маркизы. Он получил то, за чем приходил в этот дом, и теперь Тагаю хотелось бы исчезнуть. Скоро его преследователь станет частью большой стаи, потому что аристократы Парижа не любят, когда обворовывают кого-то из них. И особенно — если вором оказывается кто-то из бывших любимцев.

Тагай переложил тяжелый кожаный мешок на другое плечо и услышал, как зазвенело золото.

«Я не вор, — подумал он, — потому что это мое, добыто моими трудами. Все кошельки, которые она подбирала, как и этот — неужели это было только вчера утром? — рядом с измятыми постелями так называемой знати и пересыпала в этот кожаный мешок».

Тагай улыбнулся. К нему с небес слетела женщина — и золото перестало быть тяжелым, оно стало легче воздуха под крыльями орла. Оно поднимет его на коня, который будет ждать в назначенном месте. Оно понесет его по солнечным лучам через Большую Воду в его страну.

Юноша завлек своего преследователя в переулки Монпарнаса, на высокий холм и дальше, за него. Там тянулись поля — сперва возделанные, а затем сменившиеся пастбищами. За общим выгоном начались первые леса. Молодой индеец часто сопровождал сюда Генриха и его придворных: король любил, чтобы его Медвежонок во время охоты находился рядом, а Тагаю нравилось бежать по лесным дорогам рядом с королевским конем. Это напоминало ему тот дом, о котором он только мечтал. Тагай был быстрым: король не раз выигрывал, ставя на него. Никому еще не удалось обогнать его. И индеец не думал, что преследующий его человек сумеет стать первым, у кого это получится.

Тагай остановился и обернулся. На открытом пространстве перед лесом, среди низкой травы, выщипанной овцами и коровами, Джанни негде спрятаться. Брат Анны тоже остановился. Двое мужчин обменялись взглядами на расстоянии пятидесяти шагов. Долгое мгновение слышалось только, как шумит ветер и блеют ягнята. А потом, не сказав ни слова, Тагай повернулся и побежал.

Серый Волк из Рима был отменным следопытом. Но эта земля была другой, и ее леса принадлежали Медведю.

— Прочти мне это еще раз.

— Отец, я читал тебе это уже пятьдесят раз.

— Знаю, но уж больно хороша история. Ты же знаешь, как я люблю хорошие истории.

Эрик вздохнул и повернул листок бумаги к серому свету раннего утра.

— «Принц-дикарь и крылатая возлюбленная: История канадца Тагая и француженки Анны Ромбо».

Хакон с удобством устроился на каменных ступенях, а Бекк встала и поднялась по ним к деревянным дверям Собора Парижской Богоматери. С этого возвышения она могла смотреть поверх городских крыш. И кроме того, там чтение Эрика превратилось в далекое гудение, что ее устраивало. Там, где Хакон видел романтику и приключения, Бекк замечала только страдания близких и опасность, в которой они находились.

«И ты тоже с ними, Жан? А Джанни? Отец и сын, — гадала она, — кто из вас охотник, а кто — дичь?»

Глядя на островерхие крыши Парижа, она снова почувствовала, что оба ее ребенка находятся близко. Или были тут совсем недавно. Она всегда ощущала их, словно пуповина по-прежнему соединяла ее с младенцами, хотя время и расстояние сильно растянули эту нить. Когда-то у нее была такая же связь с Жаном: она поднимала голову, как только он входил в двери «Кометы» с гроздью винограда и этой своей улыбкой. Но в последние годы она потеряла его — потеряла в своем гневе, своих сомнениях. И хотя гнев по-. чти прошел, когда она поняла, что он мог делать только то, к чему его вынуждали, она по-прежнему не могла уловить близкого присутствия его души.

Бекк посмотрела вниз, через площадь перед собором, и увидела, что к ним быстро направляются Фуггер с дочерью. Рядом с ними шагал еще один человек — незнакомец в шляпе с пером и плаще. Она спустилась по ступенькам и встретила их в тот момент, когда они подошли к скандинаву.

— Новости? — спросил Хакон, вставая.

— Да, кажется. — Фуггер опирался на Марию, пытаясь справиться с одышкой. — И я был прав насчет разговора с банкирами. Они всегда в курсе того, что происходит. — Он повернулся к человеку, остановившемуся рядом с ним. — Позвольте представить вам моего кузена, Франсуа Фуггера. У него есть для нас кое-какие сведения.

Молодой дворянин поклонился, сдернув с головы шляпу. Он был одет как щеголь: сплошные кружева и перья. Однако голос у него оказался звучным и серьезным.

— Я знаю только сплетни банкиров. Однако когда кузен рассказал мне о своем деле, я навел справки, и нынешним утром мне принесли весть, которая представляется относящейся к делу.

Он посмотрел на Фуггера, и тот кивнул, приглашая его продолжать.

— Оказалось, что некая маркиза, покровительница того юного дикаря, рассказ о котором вы держите в руках, задолжала в городе немало денег. Некий банк, соперничающий с нашим, ссудил ей значительную сумму. Она должна была расплатиться по долгам с помощью средств, собранных за счет… э-э… неких услуг. — Он посмотрел на Марию, покраснел и отвел взгляд. — Услуг, которые оказывал ее подопечный. Однако он не только не оказал их, но и скрылся с деньгами, которые заработал ранее. Они могли бы отчасти покрыть ее долги.

Бекк спустилась на одну ступеньку.

— А вы ничего не слышали о том, куда он мог бы скрыться?

— Банк нанял людей, чтобы вернуть деньги. По неясным причинам большой отряд всего час назад направился в сторону порта на западе страны. В Сан-Мало.

Услышав эти слова, Бекк повернулась спиной к поднимающемуся солнцу, которое уже заставило тени собора лечь на огромную площадь. Где-то там, на западе находятся ее родные. И она снова ощутила едва заметное натяжение уз, которые связывали ее с ними.

— Ну что ж, — проговорила Ребекка, глядя на своих спутников, — отправляемся в порт. Надо спешить. Потому что я уверена: мы не единственные, кто получил эти сведения.

— Друзья мои, давайте пожмем друг другу руки и выпьем за сделку, которую заключили, и за то, чтобы самое сладкое дыхание Святого Духа наполняло наши паруса!