Дерри Брюер не исключал, что графа Нортумберлендского вот-вот хватит удар. За стенами Алнвикского замка метался буйный ветер, воя по нисходящей, как сигнал рога к отступлению. Во главе трапезного стола надувался и темнел лицом Генри Перси, лиловея, как младенец, беззвучно заходящийся перед очередным воплем так, что мог лишиться чувств.

– Лорд Перси, мы здесь все делаем одно дело, – напомнил Дерри. – Королева пытается найти армию везде, где только возможно, если мы хотим, чтобы наконец-то воцарился мир.

– Да, но… Шотландцы! – буйствовал Генри Перси. – Вы понимаете это? Презренные скотты! Уж лучше б она заключила сделку с самим дьяволом!

Рот у него желчно кривился, придавая ему глуповатое выражение, которое Дерри втайне забавляло. Он лишь ждал, когда запас гнева в молодом графе прогорит. Но тут неожиданно заговорил Сомерсет, вряд ли понимающий потомственное негодование тех, кто жил и вырос на страже границ.

– Милорды, мастер Брюер. А вот я бы, ей-богу, принял любую силу – пусть даже французов, – только б она дала нам шанс попрать неправое. Свою часть вины за Нортгемптон я не отрицаю. Если б я знал, что сторонники Йорка двинутся на север, то, безусловно, я был бы там, чтобы перешибить им хребет. Мы все в долгу за тот день и несем ответственность за пленение короля Генриха.

– Мой брат Томас сложил там голову, – процедил Генри Перси. – Думаете, сердце мое не надрывается от муки? Из-за Йорка я потерял отца. Из-за проклятых изменников лишился еще и брата. – Он помолчал. – Быть может, я страдал недостаточно, мастер Брюер, так за это я теперь еще вынужден терпеть на английской земле шотландцев. Хорошо хоть, мой отец до этого позора не дожил. – Он горько покачал головой. – Думаю, это бы его угробило.

– Да еще не известно, придут ли они вообще, – успокоил Дерри. – Хотя я, на самом деле, связался бы хоть с самим чертом, лишь бы…

Тут влез барон Клиффорд, решительно перебив собеседника:

– Вы, Брюер, давайте с этим полегче. Даже в шутку или по пьяному делу. А то накликаете нам тут бед. Дьявол, он ведь все слышит – и разглагольствования эти, и божбу – а потом действует, опираясь на них.

Дерри строптиво поджал челюсть:

– …лишь бы, я говорю, он принес нам победу. Милорды, я видел, как Йорк, Солсбери и Уорик любые свои поражения обращают в триумф. И вот дожил до того, что короля Генриха пленили и держат взаперти, как узника. – Он обвел взглядом всех, не забыв и про барона Клиффорда: – Вы все трое потеряли под Сент-Олбансом отцов, а затем в разное время братьев или друзей. Акты о лишении были попраны парламентом. Йорк сделался наследником трона – и сколько же, по-вашему, проживет теперь на этом свете король Генрих, став для Йорка прямой преградой? То-то и оно. Вот она, милорды, горькая суть. Так что нам теперь нужно каждое преданное сердце и верная рука, потому как в случае нашего провала дом Йорка будет править вечно. И не станет тогда ни Нортумберленда, ни Сомерсета или Клиффорда. Те Акты лишения они нам не простят, даже если их когда-нибудь угораздит подумать о помиловании. Милосердие Невиллам не свойственно, милорды, особенно когда они сильны. Вы знаете, что это правда. Вот почему я был бы рад видеть на этих землях и шотландцев, и валлийцев, и тех же французов – да что там говорить, даже ирландцев, – лишь бы те помогли восстановить на троне истинных короля и королеву! Да я бы саму свою душу заложил до последнего вздоха, лишь бы только видеть, что Йорк наконец повержен. А иначе не остается ничего.

Три лорда лишь молча взирали на ту волну накаленной истовости, которую вдруг выплеснул этот человек. От нескольких недель в пути Дерри Брюер зарос грязью. Известно было, что он проехался по Уэльсу и по всей стране, трубя сбор всех, кто верен. В разговоре он держал себя учтиво, с юморком, но в эту минуту его буквально прорвало, обнажив истинный гнев и решимость.

– Вы еще не узнали, где они держат короля? – поинтересовался Сомерсет.

– В Тауэре его точно нет, – ответил Дерри. – Там сейчас идут ремонтные работы, после того как этот болван Скейлз позволил толпе разворотить стену. Я лишь удивляюсь, как это Солсбери позволил ему сдаться, когда весь Лондон взывал пустить этому подлецу кровь. Вот уж по кому я горевать не буду, хотя когда-то мы с ним и сражались на одной стороне. С ума сойти: использовать греческий огонь и пушки для разгона лондонцев! Мне сказали, Скейлза нашли в каземате с перерезанным горлом. Пинту готов проставить тем, кто это сделал, – если их, конечно, удастся разыскать. – Он с томным отвращением ухмыльнулся. – Однако король должен быть где-то там, неподалеку. Мои люди уже ищут, но возможных мест тысячи, а в котором из них именно, поди угадай.

Дерри вспомнилось, как он сам когда-то метался по Вестминстерскому дворцу, выискивая Уильяма де Ла Поля. Этим он с присутствующими не поделился: не поймут, да и дела им особого нет.

– Иногда, милорды, мне думается, что всю свою жизнь я посвятил невинному агнцу, оберегая Генриха от его врагов. И внутри у меня все клокочет от осознания того, что теперь он у них в руках и жизнь его хрупка, как стекло. – Прикрыв на секунду глаза, Брюер горестно качнул головой. – Быть может, нам его уже не спасти. Но Йорка я в итоге увижу мертвым, даже если мне для этого придется забраться по стене в его башню и прирезать сонного!

Граф Перси хмыкнул, одобрительно чувствуя в королевском соглядатае такую боевитость. Полное соответствие его собственным помыслам и настрою. В знак поддержки он сердечно хлопнул Дерри по плечу, отчего обоих окутало облачко дорожной пыли.

– За нами двенадцать тысяч, мастер Брюер. Истинные ратники с мечами, кавалерией и пушками. Если королеве еще и удастся подозвать этих косматых зверей-шотландцев, то я думаю, лазить по стенам и башням вам не придется. Голова Йорка сама собой поднимется над городской стеной. На острие копья.

– Молюсь за это, милорд, – с чувством выдавил Дерри.

Маргарет плотнее закуталась в плащ, чувствуя неожиданно жгучий, захватывающий дух ветер, к какому она не привыкла. Над морщинистым простором моря открытым глазом блестело солнце. Поначалу морской вояж на исходе лета воспринимался как нечто почти приятное: знай себе плыви вдоль побережья в неспешных мыслях и созерцании маленького Эдуарда, босиком шныряющего по палубе. Кожа у мальчика на солнце вначале покраснела, а затем обрела золотистый оттенок, в отличие от Маргарет, ревниво оберегающей свою изысканную бледность. С продвижением на север холод крепчал, казалось, с каждой морской милей. На входе в бухту Маргарет была изумлена, увидев, что в волнах плавает, как битое стекло, лед – точнее, подобие ледяной каши.

По прибытии выяснилось, что в стране траур, так что радости визит гостьи не вызывал. На причале королеву глубоким поклоном встречали лэрды трех кланов, пояснив, что всего неделю назад был убит король Яков. Бо́льших подробностей Маргарет не услышала всю дорогу до Шотландской низменности. Замыкали эскорт солдаты Джаспера Тюдора в кольчугах и латах, надраенных до блеска. На шотландцев их вид впечатления не произвел, хотя вряд ли стоило считать случайностью, что на мелкий отряд гостей хозяева выслали силу примерно в четыре раза больше: свыше сотни всадников прискакало от границы с Англией.

Три дня ушло на то, чтобы добраться до огромного, все еще недостроенного замка на берегу – по одну его сторону мрачно возвышались темные скалы, по другую пронзительно галдели чайки, реющие здесь огромными стаями. Маргарет чувствовала себя вполне бодро, только спина побаливала после столь долгой езды в седле. Вечерами вместе с лэрдами она ужинала в придорожных постоялых дворах, коротая время за легкой беседой, никогда, впрочем, не затрагивающей истинных целей ее прибытия. На Маргарет они поглядывали с жалостью, что ее под конец стало злить (вообще-то неплохо для боевого настроя). Иногда она пыталась повыспросить что-нибудь насчет короля Якова, но всякий раз получала вежливый отпор со вздохами и скорбным пожатием плеч, после чего лэрды, умолкая, поднимали тосты за безвременно ушедшего.

С моря нагнало дождь, и начинало накрапывать, когда Маргарет спешилась и, решительно натянув капюшон, двинулась под прикрытие стен и галерей, подгоняя впереди себя Эдуарда. У ворот и у каждого входа здесь стояли стражники в черных накидках, на гостью посматривающие с тайным восхищением. Маргарет с гордо поднятой головой следовала за лэрдами, пока ее не провели в весьма уютную комнату, расположенную где-то в глубине замка. Здесь была и мебель, хотя целые анфилады вокруг представляли собой просто голый камень. Принц Эдуард тут же бросился к слюдяному окну в свинцовой оплетке и, привстав на цыпочки, воззрился наружу, туда, где под расплывчатой облачной пеленой поблескивала свинцовая зыбь залива. Его мать в это время оправляла юбки и затыкала волосы булавкой с каменьями.

Что будет дальше, Маргарет еще толком не знала, но уж точно не ожидала явления той миловидной молодой брюнетки, что вошла в комнату и без всякого придворного политеса бросилась ей навстречу. Маргарет поспешила встать, а та уже горячо пожимала ей руки.

По угольному бархату глаз, смуглой янтарности лица и рук Марию Гелдернскую можно было счесть за испанку или португалку, но нежная напевность речи выдавала в ней жительницу Шотландии.

– Хорошо б, конечно, было бы нам встретиться в более отрадные времена, но уж так, видно, Господь управил. И я от души рада вашему приезду. А этот восхитительный ангел, должно быть, ваш сын?

– Эдуард, – произнесла Маргарет, совершенно обезоруженная такой приветливостью. Перед собой она ожидала видеть кого-нибудь из суровых шотландских вождей, но никак не женщину младше себя, да еще с заплаканными глазами.

– Что за мальчуган! Что за расчудесный мальчишечка! – опускаясь на колено и раскрывая в объятиях руки, напевно воскликнула Мария.

Эдуард подошел нехотя, бочком, и дал себя обнять, ерзаньем выдавая смущение и непоседливость.

– А вот если ты, Эдуард, побежишь сейчас вниз, где кухни, то найдешь там моего мальчика. Вы с моим Джеймсом примерно одного возраста. А повариха там накормит вас разными вкусностями, если вы ее хорошенько попросите. Но только с Джеймсом вы меж собой не вздорьте, обещаешь мне?

Глядя в пол и весь лучась блаженством, Эдуард размашисто кивнул. Кое-как дотерпев, когда тетя поцелует его в щечку, он резвым олененком унесся из комнаты.

– Джеймс за ним присмотрит, – сказала Мария с улыбкой, слыша удаляющийся перестук детских башмачков. – Присаживайтесь, Маргарет. Я хочу выслушать все.

Маргарет послушно села на длинную кушетку, собирая мысли, слегка пришедшие в разброд.

– От ваших лэрдов я услышала печальное известие, миледи. И…

– Зовите меня просто Мария. Или мы с вами не ровня, не королевы, вы и я? Своего Якова я множество раз предупреждала насчет этих медных монстров, но разве он послушает. Вы их видели? Изрыгающие огонь чудища, созданные для смертоубийства, у них и вид-то отталкивающий, жестокий. А от своей злобности они еще и лопаются, рвутся без предупреждения и уносят с собой жизни людей, что стоят рядом, но могли бы еще жить на этом свете. – Глаза Марии наполнились слезами, и Маргарет в безотчетном порыве ее обняла. Шотландская королева зарыдала, уронив ей голову на плечо, но затем совладала с собой и выпрямилась, утирая глаза тыльной стороной ладони.

– Перед людьми моего мужа я должна быть холодна как лед – вы, конечно, это понимаете. Им нельзя видеть моих слез, нельзя сомневаться, хватит ли мне сил быть регентшей, пока подрастает мой сын. Боже ты мой, вы только взгляните на меня, со всеми моими причитаниями: ни дать ни взять безумная кумушка с рынка! А ведь вы, Маргарет, тоже познали немало боли. Ваш бедный супруг, попавший в лапы своим врагам! Не знаю, могла ли бы я вынести такое горе. Пожалуй, что и нет.

Маргарет удивленно моргнула, чувствуя, как горло комом стискивает ощущение вины. Это не говоря о чувстве стыда, что грызло ее ежечасно, кусало оводом. Спасению мужа она предпочла побег с сыном. И никакая благовидная ложь здесь не утешит. Да, была и доля раздражения на этого рохлю, что не взял себя в руки, не поднялся, как она его ни умоляла. И именно этот стыд теперь отчаянно понуждал ее вырвать Генри из рук врагов. За это она готова была пойти на все; всем чем угодно поступиться, лишь бы снова видеть его подле себя.

А потому, чувствуя свои руки в горячих трепетных ладонях этой странной женщины, Маргарет ощущала, что вокруг словно рушатся крепостные стены. У нее не было защиты против этой порывистой доброты, тревожной словоохотливости, в одно мгновенье переходящей из слез в заразительный смех. Чувствуя, что Маргарет дрожит, Мария махнула рукой, словно прогоняя этим беспечным жестом всякую печаль.

– Мы же все это слышим и чувствуем, дорогая моя. Мой муж болел за Йорка, но я этот его фавор никогда не разделяла! Думаю, Яков запел бы по-иному, если б кто-нибудь из его лэрдов ему изменил и восстал. О, уж я-то знаю! А у нас с вами, между прочим, много общего. Обе перевезены из родного дома на чужой королевский престол, выданы и проданы за роскошное приданое. Помнится, как я гордилась, когда за мной приехал Уильям Крайтон, мой любимый герой-шотландец, чтобы отвезти меня к Якову! С ума сойти! Ой, да что же со мной такое: снова плачу. Не могу сдержаться, так на сердце горячо.

– А за мной приезжал де Ла Поль, чтобы отвезти в Англию, – робко удивилась своему воспоминанию Маргарет. Глаза ей тоже защипали слезы, и они с Марией одновременно утерли себе рукавами глаза. Вышло так забавно, как в зеркале, и женщины звонко рассмеялись.

– Видели б нас за нашей печалью, – сквозь смех проговорила Мария. – Люди моего мужа возмущенно отвернули бы свои бороды. Ну да мы им ничего не скажем. Вернее, скажем, что виделись и разговаривали с лицами холодными как лед. Они, понятное дело, не поверят, ну да это их дело, а мы все равно скажем. Французская королева Англии, португальская королева Шотландии. Два редких цветка, две веточки привоя.

– Тогда, – ухватилась Маргарет, – не постесняюсь сказать: я надеюсь на вашу помощь, Мария.

Ее визави, оправляя смоляную прядь, кивнула:

– Я это поняла еще тогда, когда ваш человек Дерри Брюер послал Якову весть о вашем визите. Думаю, от моего мужа вы бы уехали ни с чем, но я так не поступлю. Я не могу отказать в помощи сестре, хотя мне в ответ надо будет что-то предъявить своим лэрдам.

Маргарет кивнула, тайком подумав, нет ли во всех этих слезах и экзальтации толики наигранности. Видимо, это сомнение обозначилось у нее на лице: Мария подалась ближе и доверительно положила ей ладонь на руку:

– Я не желаю с тобой скряжничать и пересчитывать монеты. Чем могу, я тебе помогу. Условия ты, должно быть, обдумала еще на пути сюда. Поведай мне о своих намерениях, Маргарет, и я со всем соглашусь. Ты получишь четыре тысячи человек, все как один отборные молодцы, которые будут биться за тебя как львы.

Маргарет снова пробрало нелегкое сомнение. Если это действительно переговоры, то они что-то чересчур просты или ж, наоборот, гораздо сложнее, чем кажутся на первый взгляд. Ей-богу, Оуэн Тюдор с его грубоватой честностью был проще и понятней, чем это показное дружелюбие с двойным дном.

– Я рассчитывала, что твой муж согласится на помолвку между моим сыном и одной из твоих дочерей. А их дети взойдут на престол Англии.

– Согласна! – сверкнула глазами Мария, взмахом ладони словно отрубая путь к отступлению. – А ты знаешь, что имя моей дочери Маргарита, в честь тебя? Ей сейчас пять, но когда вырастет, она станет великолепной парой твоему наследнику-сыну.

– В честь меня? – несколько растерялась Маргарет.

– Французская владычица Англии, что так долго уберегала своего мужа от волков. Какое имя может быть достойней для моей дочери? Я сожалею лишь о том, что наше знакомство так запоздало. Я могла бы тебе помочь, если б мне позволил мой Яков. Человек он был редкостный, теперь таких не встретишь. – При воспоминании о муже на лицо Марии легла тень. Она накренила голову, словно слышала его голос. – Мне помнится, он всегда говорил про одно место; один шип в его львиной лапище, на который он все смотрел, да так и не тронул. Быть может, в память о муже мне бы и не мешало присовокупить его к нашему соглашению… но нет, не буду! Я же сказала, что поддержу тебя четырьмя тысячами войска, а обещанной тобою помолвки с меня более чем достаточно.

– Что за место ты имеешь в виду? – спросила тихо Маргарет.

– Бервик, на реке Твид. Яков говорил, это почти Шотландия. Прямо на границе. Всего-то передвинуть ее на милю, но это было бы великолепной данью его памяти, которую я так чту. А его лэрды посчитали бы меня очень умной и смелой предводительницей, скажи я им, что сумела его отвоевать.

– Уверена, что они так уже и думают, – в серьезности, соединенной с рассеянностью, произнесла Маргарет.

Теперь она была уже уверена, что весь этот разговор шел в русле, целиком намеченном этой молодой женщиной, однако даже при этом цена была не слишком высока. Утрата Генриха наполняла виной и стыдом, который уже нельзя было переносить, невзирая ни на какую цену. Сама мысль о том, что кто-то вроде Йорка может причинить ему вред, скребла нутро колючим смертным ужасом. Будь что будет.

Маргарет склонила голову:

– Бервик твой, Мария. Мой муж не стал бы скаредничать из-за потери одной мили, когда речь идет о судьбе всего королевства.

Мария Гелдернская снова взяла ее ладони и крепко сжала:

– Тогда по рукам. На юг за тобой отправятся лучшие воины во всей Шотландии. Ты знаешь, что мой муж был главой клана? Клан – это от шотландского «кланна», что значит «дети». Они все были ему детьми, а он им прекрасным отцом. Я лично отберу их по бородам, мышцам и ратному мастерству. Ты сделала меня своей союзницей, Маргарет; хотя можно подумать, будто бы я и раньше ею не была. О помолвке мы объявим незамедлительно. Ну а теперь, не присоединишься ли ты ко мне за столом? Мне просто не терпится побольше услышать о Лондоне, о Франции.

Слышно было, как в стекла епископского дворца стрекочет крупный косой дождь. Комната короля освещалась неяркими бликами камина и единственным медным светильником, поставленным сбоку для чтения. Шум дождя разбавлялся единственно шелестом ладони Генриха по бумаге и пришептыванием, с которым он, шевеля губами, читал книжные строки.

Рядом с королем сидел Йорк. Больше здесь никого не было. Слуг епископа услали на вечер вниз по Темзе в Лондон, сопровождать хозяина, так что прибытия Йорка никто не застал. Наружная дверь под нажатием ладони отворилась сама, и Йорк, неся перед собой лампу, задумчиво прошел пустыми коридорам; под сводами разносился лишь звук его собственных шагов.

Сняв с себя промокший плащ, он сел напротив короля, глядя на огонь. К Генриху он сидел так близко, что сторонний наблюдатель подумал бы, что они вдвоем ведут тихую сокровенную беседу. Огонь был небольшим, но в комнате было тепло; темным золотом желтела обшивка стен из древнего дуба. Кто, интересно, был королем, когда в вековых лесах валили эти деревья? Дубовые доски были вырезаны определенно еще до Норманнского завоевания; они и тогда уже были в солидном возрасте. Ну а кто, все-таки – Этельстан? Пожалуй, даже и раньше. Высушены и отполированы тогда, когда королевства Уэссекса и Мерсии не слились еще в единые владения английского трона. Значит, времена Гептархии. Вес самой Истории ощущался в этой комнате. А аромат дыма и воска имел запах самых тонких, самых душистых благовоний.

Между ними находился круглый столик, а на нем всего одна чара, сосуд с вином и еще флакончик со стеклянной затычкой. Взгляд Йорка был прикован к этому натюрморту. Потом он задумчиво перешел к наплывшей на полу лужице от плаща, переливчато поблескивающей красно-золотистыми отражениями углей, словно пролиты были капли живого золота.

Чуть слышное бормотание стихло, и Йорк медленно поднял голову. На него был направлен взгляд Генриха, взирающего с легким, чуть вкрадчивым интересом.

– Я знаю, зачем ты здесь, – неожиданно произнес король. – Я перенес этот недуг, это безумие, которым страдал столь долгое время. Думаю, что у меня оказались похищены целые годы. Но я не слабоумный. И никогда им не был.

Йорк отвел взгляд, распрямившись и сложив руки на коленях. Теперь он не поднимая глаз смотрел на надраенные половицы. Король меж тем заговорил снова:

– У тебя есть какие-нибудь известия о моей жене и сыне, Ричард? Слуги вокруг ходят с пустыми лицами, как будто я призрак, как будто они глухи и немы. Но ведь ты-то меня видишь? Слышишь меня?

– Я вас слышу, ваше величество, – на выдохе ответил Йорк. – И вижу. А с вашей женой и сыном все обстоит благополучно, я в этом уверен.

– Моего мальчика Маргарет нарекла Эдуардом, так же как ты своего. Прекрасный юноша, весельчак. Непоседа. Сколько ему сейчас, Ричард? Тринадцать? А то и постарше?

– Ему восемнадцать, ваше величество. Он выше многих взрослых мужчин.

– Правда? Извини. Я столь многое пропустил. Говорят, сын для отца – превеликая гордость, а дочь – утешение. – Генрих вздохнул. – А вот я бы хотел себе дочерей, Ричард. Может, еще народятся.

Взгляд Йорка скользнул на стол, где стояли чара, сосуд и флакончик.

– Возможно, ваше величество.

– Отец у меня умер прежде, чем я его хотя бы мог упомнить, – посетовал Генрих, щурясь на мутновато-золотистые отсветы огня. – Мною он не гордился, да и не мог. Иногда я жалею, что его не знал. А он меня.

– Ваш отец был великим человеком, ваше величество. Великим королем. – Потупленная голова Йорка склонилась еще сильней. – Проживи он хотя бы еще с десяток лет, многое, очень многое бы изменилось.

– Да. Мне бы так хотелось его знать. Но приходится довольствоваться тем, что есть. Ведь я так или иначе увижу его снова, вместе со своей матерью. И это утешает меня, Ричард, когда болезнь начинает меня осаждать с новой силой. Настанет день, когда я предстану перед ним. Расскажу, что был королем, хоть какое-то время. Опишу ему Маргарет и моего сына Эдуарда. Не будет ли он разочарован, Ричард? Ведь я не выигрывал войн, как он. – В полумраке его глаза казались страдальчески большими, с черными озерцами зрачков. – Узнает ли он меня? Ведь я был еще ребенком, когда его не стало.

– Он узнает вас непременно. И заключит в объятия.

Генри зевнул. А затем, оглядевшись, нахмурился: куда-то, словно по сговору, запропастились слуги.

– Уже поздно, Ричард. Я теперь встаю очень рано, еще до света. За чтением нынче сидел дольше обычного: голова вот разболелась.

– Может быть, вина, ваше величество?

– Да, будь добр. Оно помогает спать без сновидений. Я их стараюсь избегать, Ричард: они так ужасны.

Йорк сломал на сосуде восковую печать, вынул пробку и наполнил чару темно-темно-красной жидкостью, в тусклом свете кажущейся черной. Генрих про него, казалось, совсем забыл, вниманием уйдя в багряно-мерцающие угли прогоревшего огня. Присутствие короля не ощущалось никак; с таким же успехом Йорк мог сидеть здесь один. Безмолвие обволакивало комнату словно теплый воздух, густой и вялый. Рука Йорка потянулась к флакончику. Он приоткрыл затычку на крохотном шарнирчике, но содержимое еще не вылил. Лицо Генриха покрывал малиновый грим огненных отсветов и сумрака; в глазах жгучей маковой россыпью отражались угли, на которые он пристально смотрел.

Йорк смежил веки, прижав основание ладони ко лбу. Открытый флакончик по-прежнему находился у него в пальцах.

Внезапно он встал, резкостью движения слегка встревожив Генриха.

– Господь да пребудет с вами, ваше величество, – произнес он чуть севшим голосом.

– Ты со мною не останешься? – спросил Генрих, переводя глаза на чару с вином.

– Не могу. На севере собираются армии. И я должен встретить их и сломить. Слуги возвратятся к вашему пробуждению.

Генрих поднял чару и поднес к губам; пил, накреняя, и все это время не сводил глаз с Йорка. На столик он поставил ее пустой.

– Желаю тебе благословенной удачи, Ричард. Ты лучше, чем про тебя думают или знают.

Йорк горлом издал утробный звук, почти что крик боли. Из комнаты он вышел стремглав, так и не выпустив флакончика из руки. Генрих повернулся обратно к огню и, припав головой к подголовнику кресла, расслабленно погрузился в сон. Эхо шагов Йорка в пустом дворце блуждало еще долго, но постепенно угасло и оно.