ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА
Книга «Женщины Цезаря» рассказывает о том периоде жизни Цезаря и Рима, который отличается наличием большого количества древних источников. Это время известно историкам намного лучше, чем то, о котором шла речь в предыдущих книгах этой же серии.
Только богатство исторического материала позволило мне более подробно остановиться на роли женщин в жизни римской знати, поскольку большая часть памятных событий шестидесятых годов до Рождества Христова происходила в самом городе Риме. «Женщины Цезаря» — роман о женщинах, политике и в меньшей степени — о войне. Я благодарна судьбе и историкам за появившуюся у меня возможность поговорить о женщинах подробнее, чем в других книгах. В особенности потому, что в дальнейшем я вынуждена буду возвратиться к деяниям мужчин в самых отдаленных от Рима уголках тогдашнего обитаемого мира. Фактически о знатных женщинах Рима известно немногое. Все сделанные мною допущения основаны на тщательном исследовании имеющихся источников. Многие события подтверждены документально, включая жемчужину Сервилии и ее любовную записку Цезарю в тот судьбоносный день 5 декабря в Сенате, хотя о содержании письма мы знаем лишь одно: когда Катон прочел его, оно вызвало у него отвращение.
Некоторые читатели могут быть разочарованы описанием Цицерона, но я придерживалась мнений тех лет, когда он жил и творил, а не современных нам оценок достоинств Цицерона как литератора и политика. Факт остается фактом: отношение к Цицерону его современников отнюдь не льстило ему, в отличие от оценки его наследия позднейшими почитателями.
Эти заметки — вовсе не материал для ученой диссертации и уж конечно не способ защитить мою интерпретацию событий. Однако я совершила одно ужасное прегрешение против истории, которое необходимо обсудить: в романе я утверждаю, что суд над Гаем Рабирием состоялся после 5 декабря 63 г. до P. X. И это — несмотря на личное свидетельство Цицерона в письме Аттику (II–I), написанном из Рима в июне 60 г. до P. X. В этом письме Цицерон, выполняя просьбу Аттика (который, вероятно, занимался публикацией Цицероновых текстов), перечисляет речи, которые он произнес, будучи консулом.
Цицерон называет свою речь в защиту Гая Рабирия четвертой в своем консульском году. По-видимому, он произнес ее задолго до раскрытия заговора Катилины. И на основании этого указания позднейшие историки и биографы — Плутарх, Светоний, Кассий Дион и другие — все ставят суд над Рабирием перед заговором Катилины, что сводит дело Рабирия к банальности, глупости. Единственный близкий современник, Саллюстий, и вовсе не упоминает Рабирия. Несколько писем Цицерона, написанных во время его консульства, послужили бы для нас убедительным аргументом. Но у нас нет таких писем. Ссылка у Аттика (II–I) сделана почти три года спустя и весьма бегло. Там также написано, что Публий Клодий травил Цицерона, угрожая ему обвинением за казнь римских граждан без суда.
Мне бы хотелось сказать, что я верю Цицерону, но я ему не верю. Особенно когда он пишет, размышляя о событиях, которые сильно повлияли на него и его dignitas. Как все политики и юристы с рождения мира и до тех пор, пока стоит мир, Цицерон был мастером в искусстве манипуляции фактами, позволяющей ему выставить себя в выгодном свете. Сколько ни читаешь pro Rabirio perduellionis, невозможно найти конкретное указание на то, что же происходило в действительности, не говоря уже о том, когда это случилось. Кроме того, ситуация осложняется двумя факторами. Во-первых, в сохранившейся речи имеются пропуски; во-вторых, нет ясности, сколько слушаний было на самом деле.
Несмотря на протесты Цицерона, сохранившиеся в других источниках, речь pro Rabirio нельзя назвать великой речью. Если читать ее после речей Цицерона о Катилине, она выглядит бледно. Для Цицерона завершить собрание его консульских речей речью pro Rabirio — значит, признать перед всем Римом, что суд над Рабирием послужил для нашего Марка Туллия страшным намеком: ни один человек, который казнил римских граждан без суда, не защищен от возмездия по закону. Когда Цицерон писал Аттику в июне 60 г. до P. X., бывший консул уже начинал жить в страхе перед Публием Клодием и его обвинением. Речи Цицерона-консула выглядели бы в издании Аттика намного лучше, если бы они заканчивались четырьмя блестящими выступлениями против Катилины. Память людская коротка. Никто не знал этого лучше, чем Цицерон, который рассчитывал на это каждый раз, когда защищал в суде негодяя. Все его труды, предпринятые после года консульства, показывают, что Цицерон был намерен продемонстрировать современникам и потомкам лишь одно: да, его действия против Катилины воистину спасли Республику; он, Цицерон, действительно является спасителем отечества. Таким образом, я вправе считать, что Цицерон переставил местами речи 63 года до P. X., чтобы похоронить дело Рабирия в относительной безвестности и тем самым попытаться сделать так, чтобы неудачная защита Рабирия не затмила блеска его борьбы с Катилиной и не выставила на первый план незаконные казни, которые были совершены пятого декабря.
Есть люди, которые очень не любят, когда романизируют историю. Однако как способ исторического исследования роман может быть полезен — при условии, что автор тщательно ознакомился с реалиями того периода, о котором он пишет. Возможно, Гринидж значительно превосходит меня в изучении римских законов времен Цицерона. Я не могу соревноваться с Лили Росс Тейлор в знании правил голосования в комициях Римской Республики. Однако я проделала собственную научную работу. Тринадцать лет до начала написания первой книги цикла — «Первый Человек в Риме» — и до сих пор, без перерыва (что иногда приводит меня к желанию переписать первые книги заново), я вела и веду исследования в одном и том же направлении, перечитывая все касающееся моей темы, от древних источников до работ современных ученых. Я делаю собственные выводы, вместе с тем не игнорируя мнения, содержащиеся в современных трудах.
Обычно романист работает, исходя из простых предпосылок: чтобы сюжет был понятен читателю. Это не так легко. Характеры всех исторических персонажей должны быть правдивыми — как с точки зрения истории, так и с точки зрения психологии. Например, ни в одном из древних источников Цезарь не упоминается как человек с причудами, несмотря на щегольские каймы на длинных рукавах его туники, которые он носил в молодости. О нем пишут как о человеке, который всегда поступает крайне разумно и обоснованно. Суд над Рабирием отдает если не капризом, то, по крайней мере, чистым озорством со стороны Цезаря. Кроме того, это говорит о его проницательности, особенно если он устроил суд над Рабирием для того, чтобы предупредить Цицерона, куда senatus consultum ultimum может завести старшего консула и Сенат. Некоторые ученые полагают, что это своеобразное предупреждение прозвучало еще до того, как случился мятеж Катилины, и были казнены без суда римские граждане. Я не согласна с такой точкой зрения. Цезарь являлся гением — да, но все же он не был наделен такого рода предвидением. Сперва он ждал событий, а потом действовал.
Проблема заключается в том, что наши интерпретации исторических событий склонны искажаться вследствие нашего знания о том, что произойдет после. Глядя на прошлое из будущего, мы знаем то, чего люди, действующие в данный момент, знать не могут. Мы ведь видим, как современные политики слепо бросаются от одного решения к другому, даже после хорошего совета и самокритичного анализа своих действий. Великие государственные деятели обладают предусмотрительностью, но даже самый великий из них не может видеть будущее так, как на это претендует провидец. Действительно, средний политик зрит не дальше следующих выборов. Особенно справедливо это утверждение по отношению к политикам поздней Римской Республики. Они жили в атмосфере постоянных войн, у них имелся только один год, за который они должны были успеть что-то совершить, чтобы быть замеченными. Они подвергались внезапным репрессиям со стороны своих политических противников, а отсутствие полноценных политических партий не давало возможности строить даже краткосрочные планы. Отдельные политики пытались планировать на годы вперед, но зачастую их собственные сторонники выступали против того, что казалось им узурпацией прав и идей других людей.
Одно время меня не покидала мысль о спуске красного флага на Яникуле. В древних источниках имеются неопровержимые доказательства того, что суд над Рабирием перед центуриями непременно должен был закончиться осуждением, несмотря на жалкий вид подсудимого и его почтенный возраст. Почему же спуск красного флага должен был так внезапно прервать заседание собрания? И почему центурии собирались осудить разбитого старика за нечто случившееся тридцать семь лет назад? Почему, почему, почему? И как мне описать этот суд, чтобы поверил любой читатель — от ученых, знающих римскую историю, до тех, кому абсолютно ничего не известно о республиканском Риме?
Инцидент с красным флагом преследовал меня. Например, древние источники говорят, что Метелл Целер поднялся на вершину Яникула и лично приказал спустить красный флаг. И я сопоставляю время. Измеряю его шагами и на транспорте. Даже на такси довольно долго добираться от Пьяцца дель Пополи до места, находящегося позади отеля «Хилтон»! Целеру пришлось либо воспользоваться паромом, либо срезать путь от Сервиевой стены до Эмилиева моста (Фабрициев мост все еще перестраивали), а потом бежать по Аврелиевой дороге и по ее ответвлению к крепости на вершине Яникула. Такой путь занял бы не менее двух часов, даже если бы он ехал верхом. Это одна из тех логических проблем, с которыми я все время сталкиваюсь при написании исторического романа. Поразительно, куда могут привести такие проблемы! Если спуск красного флага был идеей Целера, тогда должен ли он был возвратиться на Септу, прежде чем забить тревогу, или же мог послать кого-то другого следить, в какой момент спустится красный флаг? Или, если все это было заранее обговорено между ним и Цезарем, почему ему вообще понадобилось идти туда? Почему бы не разработать систему сигналов для того, кто находится на Яникуле? И поскольку красные флаги с незапамятных времен ассоциировались с опасностью, почему римляне не поднимали красный флаг, когда угрожала опасность? Почему они, наоборот, спускали его?
Все это теряет значение, если вспомнить о последствиях спуска того красного флага. Голосование, очевидно уже заканчивающееся, было немедленно остановлено. Центурии побежали по домам вооружаться против захватчика. Несмотря на mos maiorum, римляне времен Республики выглядят людьми с очень независимым складом ума. Они были вспыльчивыми, быстро выходили из себя, пуская в ход кулаки, но паника — необычная для них реакция, даже в тех случаях, когда ситуация становилась неуправляемой. До 21 октября все население Рима (кроме Цицерона) полагало, что в Италии царит мир, и только во второй половине ноября большинство римлян удалось убедить в том, что к северу от Рима вспыхнуло вооруженное восстание.
Существует один ответ на эти волнующие вопросы о красном флаге: его спуск спровоцировал мгновенную панику, потому что во время суда над Рабирием было уже известно, что Катилина с армией находится в Этрурии. Голосующие на Септе должны были хорошо помнить Лепида и битву у Квиринала — если не появление у стен Рима Суллы в 82 г. до P. X. Многие ожидали, что Катилина попытается напасть на Рим. И хотя Рим направил против мятежника армии, все считали Катилину величайшим военным тактиком. Он явно был куда лучше, чем Антоний Гибрид. Для одной армии никогда не составляло трудности незаметно пройти мимо другой и атаковать ее в самом уязвимом месте. Из-за отсутствия легионов на своей территории сам Рим был всегда уязвим. И те, кто жили в Риме, очень хорошо сознавали это.
Если принять, что красный флаг спустили из-за присутствия Катилины в Этрурии с армией, тогда время действия сокращается. Суд над Рабирием должен был происходить сразу после того, как Катилина соединился с Манлием и с ветеранами Суллы — предположительно около Фезул. Конечно, можно возразить, что Манлий и один представлял значительную угрозу. Однако если Катилина находился в Риме (он покинул его 8 ноября или сразу после этого), то приходится предположить, что Манлий вынужден был выступить в поход без Катилины. Впрочем, это весьма спорное предположение. Очевидно, Катилина присоединился к Манлию между 14 и 18 ноября (последнее число — дата, когда Катилина и Манлий были объявлены врагами народа).
Теперь акцент сдвигается с Целера и красного флага на Цезаря и Лабиена. Другой край временного масштаба — 9 декабря, последний день Лабиена на посту плебейского трибуна. Приблизительно шестнадцать дней проходит между серединой ноября и захватом аллоброгов на Мульвиевом мосту. Это дни, когда действовал senatus consultum ultimum, Катилина и Манлий официально были вне закона, и Рим пытался узнать, кто именно в городе тайно находится на стороне Катилины. Имена называли, но доказательств не было. Заговорщики внутри Рима ничем себя не выдавали. Вероятно, суд над Рабирием происходил во время этих шестнадцати дней.
То, что я предпочла шестое декабря девятому — четыре дня разницы, — объясняется моим толкованием характера Цезаря.
Пятого декабря он выступал в Палате в защиту милосердия к заговорщикам. Один из них был его родственником по браку, мужем сестры Луция Цезаря. Поэтому между ними продолжала существовать amicitia, несмотря на тот факт, что несколько лет назад Цезарь преследовал судом брата первого мужа Юлии Антонии. Это был гражданский иск, не уголовный. В случае Лентула Суры Цезарь не мог сделать ничего, кроме как просить о милосердии (и хотя все древние источники утверждают, что все консуляры голосовали за смертный приговор, нельзя предположить, будто Луций Цезарь был виноват в чем-то большем, кроме того, что воздержался). Это Катон поднял волну. Катон был главным среди людей, способных заставить Цезаря потерять терпение. У нас есть примеры того, как быстро и с какими разрушительными последствиями мог Цезарь выходить из себя. Мы также знаем, что Цезарь умел действовать с быстротой, которая поражала его современников. Четырех дней могло оказаться недостаточно для других, но так ли это было для Цезаря?
Наконец, если все же предположить, что суд над Рабирием происходил между пятым и девятым декабря, то единственное серьезное возражение — это неповоротливость римского судебного процесса. Однако процесс Горация, описанный у Ливия, показывает: суд с двумя судьями был очень кратким и апелляция Рабирия к центуриям могла быть подана сразу же после суда.
Мы знаем, что римляне, даже первого класса, крайне негативно отнеслись к тому, что римские граждане были официально казнены Сенатом без суда и без объявления их врагами народа, как полагалось по закону. Может быть, это был единственный случай, когда сразу же после тех казней центурии (традиционно выступавшие против осуждения людей, обвиненных в измене) захотели бы осудить старика за аналогичное убийство римлян без суда, имевшее место тридцать семь лет назад? Для меня тот факт, что центурии проявили готовность осудить Рабирия, является решающим аргументом в пользу того, что суд состоялся сразу после казни пяти заговорщиков.
С одной стороны, суд над Рабирием, как о нем сообщается в древних источниках, выглядит таким банальным капризом, что и древние, и современные ученые впадают в растерянность, пытаясь объяснить ту важность, которую он, по-видимому, имел в то время. Но сдвинем это событие к дате, непосредственно примыкающей к роковому пятому декабря, — и все сразу же приобретает смысл.
Также трудно поверить, что не было ничего, кроме угроз Публия Клодия, чтобы привести Цицерона в такой жуткий ужас перед последствиями тех казней. Клодий в роли плебейского трибуна, уличные банды и волнения на Форуме были еще впереди. Определенно в 60-е годы до P. X. Клодий не был способен выполнить свои угрозы, поскольку его попытки перейти из патрициев в плебеи до сих пор не удавались. Очевидно, они не могли бы увенчаться успехом без помощи Цезаря. Я считаю, что нечто раньше и нечто намного худшее вызвало страх Цицерона перед угрозами Клодия. Если суд над Рабирием состоялся после пятого декабря, тогда ужас Цицерона вполне обоснован. Ненависть Цицерона к Цезарю зародилась во время его консульства. Было ли речи Цезаря в защиту милосердия достаточно, чтобы спровоцировать вражду, длившуюся до самой смерти Цицерона? Было бы суда над Рабирием достаточно, если бы тот происходил до заговора Катилины?
В своих поздних трудах Цицерон ничего не говорит о суде над Рабирием. Но это не удивительно, поскольку для Цицерона вообще характерна тенденция выпускать моменты, затемняющие его блеск. Еще в 58 г. до P. X. в Риме оставалось немало таких, кто сожалел о казни граждан без суда, и главную вину за случившееся возлагали на Цицерона, а не на Катона. Отсюда — бегство Цицерона в добровольную ссылку. Цицерон отправился в изгнание, не дожидаясь, пока плебс сошлет его.
Хотя моя гипотеза и привлекательна в части логики событий и психологии действующих лиц, я не так глупа, чтобы настаивать на своей правоте. Я только утверждаю, что суд над Рабирием — такой, каким я его описала, — имеет определенный смысл. Остается решить, готов ли читатель принять хронологию, предлагаемую Цицероном в его письме Аттику в июне 60 г. до P. X. Консульские речи Цицерона были опубликованы именно в той последовательности, которую он указал. Поэтому все поздние древние писатели следуют ей. Но правильна ли эта последовательность? Или же Цицерон предпочел похоронить Рабирия и таким образом сделать так, что его речи о Катилине венчают его карьеру — как консула и отца отечества?
Должна извиниться перед сторонниками чистоты латинского языка за использование латинского наречия «boni» в качестве существительного. Это сделано для удобства повествования. По той же причине могут встретиться и другие нарушения латинской грамматики.
Ради сохранения логики изложения мною были допущены некоторые незначительные неточности в описаниях и хронологии, например такие, как диалог между Цицероном и Клодием во время сопровождения ими кандидатов на курульных выборах.
Наконец, несколько благодарностей. Моему классическому редактору, доктору Аланне Ноббс из Университета Магуайра, Сидней, и ее мужу, доктору Раймонду Ноббсу. Моим друзьям в этом университете — Джозефу Мерлино, который разыскал для меня моего любимого англоязычного Моммзена. Рэму Кристу, Каю Пендлтону, Рие Хоуэлл, Ивонне Баффетт, Фрэну Джонстону и остальному штату Out Yenna — и особенно Джо Ноббсу, который помогает мне во всем, вплоть до машинисток. Моя благодарность доктору Кевину Кури, который ободряет меня, когда мои кости начинают давать о себе знать. И наконец, моя благодарность моему самому большому болельщику, моему любимому мужу Рику Робинсону.
Предположительное название следующей книги этой серии — «По воле богов».