Книга: Женщины Цезаря
Назад: ЧАСТЬ V 5 ДЕКАБРЯ 63 Г. ДО Р. X. — МАРТ 61 Г. ДО Р. X
Дальше: ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА

ЧАСТЬ VI
МАЙ 60 Г. ДО P. X. — МАРТ 58 Г. ДО P. X

 

 

Гаю Юлию Цезарю, проконсулу в Дальней Испании, от Гнея Помпея Магна, триумфатора. Писано в Риме, в майские иды, в год консульства Квинта Цецилия Метелла Целера и Луция Афрания.
Ну, Цезарь, вверяю это письмо богам и ветрам в надежде, что первые подарят вторым достаточную скорость, чтобы дать тебе шанс. Другие просто пишут, но я — единственный, кто готов выложить деньги и нанять самое быстроходное судно, какое только смогу найти, лишь бы скорее доставить это письмо.
Boni сейчас в седле, и наш город разделился. Я мог бы жить при правлении «хороших людей», если бы они действительно что-то делали. Но у них единственная цель — абсолютно ничего не делать и блокировать любую фракцию, когда она пытается что-то изменить.
Им удалось отложить мой триумф до последних дней сентября, и сделали они это очень умно. Объявили, что я совершил для Рима слишком много и заслуживаю того, чтобы мой триумф проходил в день моего рождения! Поэтому я вынужден был слоняться по Марсову полю целых девять месяцев. Причина такого их отношения ко мне озадачивает меня. Я думаю, что их главное недовольство мной объясняется тем, что за мою жизнь я получал так много специальных назначений. В результате они сочли, что я представляю опасность для государства. По их мнению, моя цель — стать царем Рима. Это же полная чушь! Однако тот факт, что они знают, что это чушь, не останавливает их, и они продолжают твердить это.
Я в недоумении, Цезарь. Я не могу их понять. Если и существовал когда-либо истинный столп общества, так это, конечно, Марк Красc. Возможно, я отчасти понимаю их, когда они называют меня «пиценским выскочкой», «возможным царем Рима» и все прочее… но Марк Красc?! Зачем на него-то нападать? Он не представляет никакой опасности для boni, он сам по себе. Превосходное происхождение, колоссально богат и определенно не демагог. Красc безопасен! И я утверждаю это, будучи человеком, который его не любит, никогда не любил и не полюбит. Делить с ним консульство было все равно что лежать в одной постели с Ганнибалом, Югуртой и Митридатом. Он только тем и занимался, что принижал меня в глазах людей. Несмотря на это, Марк Красc не представляет опасности для государства.
Что же сделали boni с Марком Крассом, чтобы спровоцировать меня на его защиту? Они создали настоящий кризис, вот что они сделали. Кризис начался, когда цензоры выпустили контракты по сбору налогов с моих четырех восточных провинций. Главная вина лежит на самих публиканах! Они посмотрели, сколько трофеев я привез с Востока, подсчитали цифры — и решили, что Восток лучше любого золотого рудника. И они объявили абсолютно нереальные тендеры на эти контракты. Обещали казне немыслимые миллионы и рассчитывали на большую выгоду для себя. Естественно, они приняли самые высокие тендеры. Они обязаны так поступать. Но вскоре Аттик и другие публиканы-плутократы смекнули, что суммы, которые они обязались собрать для казны, воистину нереальны. Мои четыре восточные провинции не могут дать требуемую сумму, как бы жестко ни требовали с них публиканы.
Во всяком случае, Аттик, Аппий и некоторые другие явились к Марку Крассу и попросили его обратиться к Сенату с просьбой, чтобы тот ликвидировал контракты на сбор налогов для Востока и предложил цензорам выпустить новые контракты, которые будут составлять две трети от первоначальной суммы сборов. Красc выполнил их просьбу. Он и не предполагал, что boni смогут убедить всю Палату сказать оглушительное «НЕТ». Но это произошло. Сенат сказал «НЕТ».
Тогда, признаюсь, я посмеивался. Так забавно видеть смущенного Красса! Да, он был обескуражен. С сеном на обоих рогах вол Красc стоял перед Сенатом, ошеломленный. Но потом я понял, какую глупость совершили boni, и перестал хихикать. Кажется, они решили, что пора показать всадникам раз и навсегда, что Сенат — верховная власть, что Сенат правит Римом и всадники не могут ему диктовать, что делать. Конечно, Сенат может льстить себе, утверждая, что именно он правит Римом, но мы то с тобой знаем, что это не так. Если предпринимателям Рима не позволить заниматься их делом, приносящим им прибыль, Риму конец.
После того как Палата ответила «нет» Марку Крассу, публиканы отомстили государству, отказавшись платить казне совсем. Какую бурю это вызвало! Я думаю, всадники надеялись, что это принудит Сенат заставить цензоров ликвидировать контракты, коль скоро они отказываются их выполнять. И конечно, когда будут названы новые тендеры, суммы окажутся значительно ниже. Только вот boni контролируют Палату. И Палата не согласилась ликвидировать контракты. Тупик.
Удар по репутации Красса был колоссальный, как в Палате, так и среди всаднического сословия. Он так долго и так успешно был их представителем, что никогда не думал — как и они! — что он может не получить просимого. Особенно потому, что его просьба снизить стоимость азиатских контрактов была весьма разумна.
Как ты думаешь, кого завербовали boni? Кого они сделали своим рупором в Палате? Это не кто иной, как мой бывший шурин Метелл Целер! Много лет Целер и его младший брат Непот были моими самыми преданными сторонниками. Но с тех пор как я развелся с Муцией, они стали моими злейшими врагами. Честно говоря, Цезарь, можно подумать, будто Муция — единственная разведенная жена в истории Рима! Я имел полное право развестись с ней, ведь так? Она — прелюбодейка. Пока меня не было, она завела связь с Титом Лабиеном, моим собственным клиентом! Что мне было делать? Закрыть глаза и сделать вид, что я ничего не слышал об этом? И только потому, что мать Муции является также матерью Целера и Непота? Но я не собирался закрывать глаза на делишки моей бывшей супруги. Судя по тому, как повели себя Целер и Непот, можно подумать, будто это я изменил ей! Их драгоценная сестра — и разведена? О боги, какое невыносимое оскорбление!
И с тех пор мне от них одни неприятности. Я не знаю, как они это сделали, но им удалось найти другого мужа для Муции. Довольно благородного происхождения и ранга, чтобы никто не вообразил, что она — неподходящая партия! Мой квестор Скавр!
Как тебе это нравится? Она годится ему в матери. Ну, почти в матери. Ему тридцать четыре, а ей сорок семь. Что за пара! Хотя, думаю, по уму они равны, поскольку ни у одного из супругов его попросту нет. Я понимаю, Лабиен и сам хотел жениться на ней, но братья Метеллы даже слышать об этом не желали. И выбрали Марка Эмилия Скавра, который вовлек меня во все это дело с евреями. Говорят, Муция беременна — еще одно пятно на мне. Надеюсь, она умрет, рожая ублюдка.
У меня имеется некая теория, почему boni вдруг стали такими невероятно глупыми и вредными. Смерть Катула. Как только его не стало, сенаторы полностью подпали под влияние Бибула и Катона. Вообрази: протянуть ноги, потому что во время дебатов тебя не попросили выступить в Палате первым или вторым среди консуляров! Но именно это сделал Катул, оставив свою партию Бибулу и Катону, у которых нет спасительного качества — способности проводить различие между простым отрицанием и политическим самоубийством.
У меня есть еще одна теория, объясняющая, почему Бибул и Катон набросились на Красса. После Катула осталось свободным место жреца, и его хотел занять шурин Катона Луций Агенобарб. Но Красc опередил его и получил это место для своего сына Марка. Смертельное оскорбление Агенобарбу, поскольку в коллегии нет ни одного Домиция Агенобарба. Это унизительно. Я, кстати, теперь авгур. И скажу тебе, мне это льстит. Но, став авгуром, я не внушил Катону, Бибулу или Агенобарбу любовь к себе. За очень короткий период Агенобарб терпит поражение уже второй раз.
Мои собственные дела — земля для моих ветеранов, ратификация моих поселений на Востоке и т. д. — потерпели крах. Мне стоило миллионы посадить Афрания в кресло консула — и деньги пропали, скажу тебе! Афраний хороший солдат, но не политик. А Цицерон твердит всем и каждому, что он хороший танцор, а не политик. Это потому, что Афраний позорно напился на своем инаугурационном пиру в Новый год и выделывал пируэты по всему храму Юпитера Наилучшего Величайшего. Я в неловком положении, поскольку все знают, что именно я купил ему эту должность, чтобы контролировать старшего консула Метелла Целера, который ведет себя так, словно Афрания не существует.
Когда Афранию в феврале удалось вынести на обсуждение в Палате мои проблемы, Целер, Катон и Бибул помешали этому. Они вытащили Лукулла, почти слабоумного. Они использовали его, чтобы ставить мне палки в колеса! Мне хотелось убить их всех! Не было дня, чтобы я не жалел о том, что распустил свою армию! Как жаль, что я отдал войскам их долю трофеев еще в Азии! Конечно, это тоже ставят мне в вину. Катон заявил, что я не вправе распределять трофеи без согласия на то казны, то есть Сената. И когда я напомнил им о том, что у меня были неограниченные полномочия, imperium maius, полномочия, дающие мне право делать все, что я сочту нужным, от имени Рима, он возразил: дескать, imperium maius я получил незаконно от Плебейского собрания, а не от народа. Сущая чепуха, но Палата аплодировала ему!
В марте закончилось обсуждение моих проблем. Катон предложил ничего в Палате не обсуждать, пока не будет решен вопрос со сбором налогов. Поставили на голосование. Идиоты, они проголосовали за это предложение! Зная, что Катон одновременно с тем блокировал любое решение проблемы сбора налогов! В результате вообще не стали ничего обсуждать. Как только Красc заговаривает о сборе налогов, Катон устраивает обструкцию. И почтенные отцы считают Катона потрясающим! Я не могу понять этого, Цезарь, просто не могу. Что когда-либо совершил Катон? Ему только тридцать четыре года, он не занимал должности старшего магистрата, он отвратительный оратор и тупой, самодовольный человек. Но постепенно почтенные отцы убедились в том, что Катон совершенно неподкупен, и это делает его удивительным в их глазах. Почему они не видят, что неподкупность катастрофична, если она в союзе с отсутствием ума? Что касается Бибула, то, говорят, он тоже неподкупен. И оба не перестают болтать. Мол, они — непримиримые враги всех, кто хоть немного выделяется среди равных им по положению. Похвально! Ведь некоторые люди просто не могут не стоять выше равных себе, потому что они — лучше. Если бы нам суждено было быть равными во всем, мы все походили бы друг на друга. Но мы не таковы, и это факт, который нельзя обойти.
Куда бы я ни повернулся, Цезарь, меня со всех сторон окружают враги. Неужели эти дурни не понимают, что моя армия может быть распущена, но ее солдаты здесь, в Италии? Стоит мне только позвать, как они появятся, чтобы исполнить любой мой приказ. Скажу тебе, я испытываю большое искушение. Я завоевал Восток, я почти удвоил доход Рима, и я все делал правильно. Так почему они против меня?
Ну ладно, хватит о моих проблемах. На самом деле я пишу, чтобы предупредить, что тебя тоже ждут неприятности.
Все началось с тех изумительных отчетов, которые ты посылаешь в Сенат: успешная кампания в Лузитании и Галлеции, горы золота и драгоценностей, правильное распределение ресурсов провинции, рудники, дающие больше серебра, свинца и железа, чем за последние пятьдесят лет. Облегчение для городов, которые наказал Метелл Пий. Boni, должно быть, потратили целое состояние, посылая шпионов в Дальнюю Испанию, чтобы поймать тебя на чем-нибудь. Но им это до сих пор не удалось, а по слухам, никогда и не удастся. Ни вымогательства, ни казнокрадства. Ведра писем от благодарных жителей Дальней Испании: виновные наказаны, невиновные освобождены. Старый Мамерк, принцепс Сената, — кстати, он быстро слабеет — встал в Палате и сказал, что твое поведение является руководством для всех губернаторов, и boni ничего не могли воз разить ему. Это было для них невыносимо.
Весь Рим знает, что ты будешь старшим консулом. Даже если не учитывать того факта, что ты всегда возглавляешь списки победителей на любых выборах, твоя популярность растет не по дням, а по часам. Марк Красc говорит всем всадникам из восемнадцати центурий, что, когда ты станешь старшим консулом, проблема сбора налогов будет решена. Из чего я заключаю, что он знает: ему понадобится твоя помощь. И знает также, что получит ее.
Мне тоже потребуется твоя помощь, Цезарь. И намного больше, чем Марку Крассу. У него пострадала лишь его гордость, в то время как мне необходима земля для моих ветеранов и ратификация моих поселений на Востоке.
Конечно, есть шанс, что ты уже на пути домой — Цицерон, кажется, думает именно так, — но я нутром чую: ты, как и я, всегда остаешься до последнего момента, чтобы каждая ни точка была на месте, чтобы каждый запутанный комок был расчесан.
Boni нанесли удар, Цезарь, и очень хитро. Все кандидаты на должности консулов должны подать заявки к июньским нонам, хотя выборы состоятся, как обычно, за пять дней до ид квинтилия. Подстрекаемый Целером, Гаем Пизоном, Бибулом (конечно, он сам кандидат, но благополучно торчит в Риме, потому что Бибул, как и Цицерон, никогда не изъявлял желания управлять провинцией) и остальными boni, Катон смог провести senatus consultum, наметив дату окончания регистрации кандидатов на июньские ноны. За пять рыночных дней до выборов вместо трех, согласно обычаю и традиции.
Кто-то, должно быть, шепнул, что ты путешествуешь как ветер, потому что потом они придумали другой план, чтобы помешать тебе — на тот случай, если ты прибудешь в Рим до июньских нон. Целер попросил Палату назначить дату твоего триумфа. Он был очень вежлив, хвалил твою великолепную губернаторскую работу. После чего предложил отметить твой триумф в июньские иды! Все решили, что это просто замечательная идея, поэтому предложение прошло. Да, ты будешь отмечать свой триумф через восемь дней после окончания регистрации. Превосходно, не так ли?
Цезарь, если ты сможешь приехать в Рим до июньских нон, ты должен будешь обратиться в Сенат за разрешением зарегистрировать свою кандидатуру на должность консула in absentia. Ты не можешь пересечь померий и войти в город, чтобы лично подать заявку, не теряя полномочий и тем самым своего права на триумф. Добавлю: Целер постарался напомнить Палате о том, что Цицерон провел закон, запрещающий регистрироваться в кандидаты на консула in absentia. Мягкий намек на то, что boni намерены противиться твоему прошению баллотироваться in absentia. Они схватили тебя за яйца! Точно так же, как поймали и меня. Помнишь, ты говорил об этом перед отъездом? Ты был прав. Я постараюсь убедить наших сенаторских овец — и почему они пошли на поводу у кучки людей, которые даже ничего из себя не представляют? — чтобы они разрешили тебе регистрироваться in absentia. Я знаю, что так же поступят Красc, Мамерк, принцепс Сената, и многие другие.
Главное — попасть в Рим до июньских нон. О боги, сможешь ли ты совершить это, даже если попутный ветер домчит мой корабль в Гадес в рекордное время? Я надеюсь, что ты уже скачешь по Домициевой дороге. Я послал гонца встретить тебя на тот случай, если ты уже летишь сюда.
Ты должен успеть, Цезарь! Ты мне очень нужен, и мне не стыдно в этом признаться. Тогда ты вытащил меня из кипятка, да так, что была сохранена законность. Могу только сказать, что, если тебя не будет здесь, чтобы помочь мне на этот раз, я топну ногой. А я не хочу этого делать. Если я это сделаю, то в истории я буду выглядеть не лучше Суллы. Посмотри, как все ненавидят его. Плохо, когда тебя ненавидят. Хотя Сулле, казалось, было все равно.
Письмо Помпея добралось до Гадеса удивительно быстро — двадцать первого мая. И получилось так, что в это время Цезарь как раз находился в Гадесе.
— По суше из Гадеса до Рима полторы тысячи миль, — сказал он Луцию Корнелию Бальбу-старшему, — значит, по суше я не успею в Рим к июньским нонам, даже если в среднем буду проезжать по сто миль в день. Будь они неладны, эти boni!
— Ни один человек не сможет одолеть сто миль в день, — озабоченно произнес маленький гадитанский банкир.
— Я смог бы — в быстрой повозке, запряженной четырьмя мулами, если смогу часто менять упряжки, — спокойно ответил Цезарь. — Но суша для такого путешествия не годится. В Рим надо плыть морем.
— Сезон не тот. Письмо Магна доказывает это. Через пять дней подуют северо-восточные ветры.
— Ах, Бальб, удача со мной!
Действительно, удача с Цезарем не расставалась, думал Бальб. Как бы плохо ни обстояли дела, каким-то образом волшебная удача — воистину волшебная! — приходила ему на выручку. Хотя Цезарь, казалось, ковал свое везение сам, своей собственной волей. Словно, что-то задумав, он умел подчинить себе естественные и сверхъестественные силы. Прошедший год был самым деятельным, едва ли не лучшим в жизни Бальба, с трудом поспевающего за Цезарем из одного конца Испании в другой. Кто бы мог подумать, что он будет плыть с попутным атлантическим ветром, преследуя врагов, которые были убеждены в том, что им удастся избежать руки Рима? Но им этого не удалось. Из Олисиппо вышли корабли с легионерами. Последовало еще несколько рейсов в дальний Бригантий. Перевезены бесчисленные сокровища. Люди впервые ощутили настоящий ветер перемен. И теперь Средиземное море у них не отберет уже никто. Что же сказал Цезарь?
Цель — не золото, надо расширить влияние Рима. Что у них было такого, у этих римлян, у этого немногочисленного народа из небольшого города, расположенного на италийском соляном пути? Почему римляне сметают все на своем пути? Не как гигантская волна, а, скорее, как огромный тяжелый жернов, терпеливо перемалывающий все, что бы под него ни положили. Они никогда не сдаются, эти римляне.
— И в чем теперь будет заключаться удача Цезаря?
— Во-первых, нужен один корабль, миопарон. Две команды лучших гадитанских гребцов. Ни багажа, ни животных. Только пассажиры — ты, я и Бургунд. И еще сильный юго-западный ветер, — с усмешкой добавил Цезарь.
— Пара пустяков, — сказал Бальб, не отвечая на улыбку Цезаря.
Он редко улыбался. Гадитанские банкиры безупречного финикийского происхождения не воспринимали жизнь или обстоятельства легко. Внешность Бальба не обманывала: это был проницательный, спокойный, человек чрезвычайного ума и способностей.
Цезарь уже шагал к выходу.
— Пойду поищу хорошее судно. Твоя задача — найти мне штурмана, способного отчалить сейчас. Мы пойдем прямо через Геркулесовы столбы, зайдем в Новый Карфаген, чтобы загрузиться едой и питьем, оттуда — к Малым Балеарам и прямо в пролив между Сардинией и Корсикой. Нам предстоит проплыть тысячу миль, и мы не можем надеяться на ветер, который принес письмо от Магна за пять дней. У нас в запасе двенадцать дней.
— Предстоит проделывать более восьмидесяти миль от восхода до захода. Это не шутка, — сказал Бальб, вставая.
— Но это возможно. При условии, что ветер будет попутным. Доверься моей удаче и богам, Бальб! Я принесу великолепные дары духам-хранителям в морских путешествиях и богине Фортуне. Они услышат меня.

 

Боги услышали Цезаря, хотя как ему удалось завершить все необходимые приготовления за те пять коротких часов, которые у него оставались до отплытия из Гадеса, было выше понимания Бальба. Квестором Цезаря являлся очень работящий и опытный молодой человек. С огромным энтузиазмом он принялся организовывать доставку собственности Цезаря по суше из Испании в Рим Домициевой дорогой. Трофеи были давно уже отправлены в сопровождении одного легиона, отобранного Цезарем для своего триумфа. К его удивлению, Сенат согласился с его просьбой о триумфе. И boni промолчали, не возражая. Однако это непонятное явление подробно растолковал Помпей в своем письме. Для «хороших людей» нет причины отказывать Цезарю в том, что, с их помощью, окажется катастрофой. Его войска должны были прибыть на Марсово поле к июньским идам, и именно на этот день Целер назначил его триумф. Если бы Цезарю разрешили зарегистрировать свою кандидатуру на должность консула in absentia и триумф состоялся бы, это было бы печальное зрелище: уставшие солдаты, нет времени для приготовления красочных представлений на платформах, трофеи в беспорядке навалены на повозки. Совершенно не тот триумф, к которому стремился Цезарь. Однако сначала надо прибыть в Рим до июньских нон. О боги, молю вас, пусть будет сильный юго-западный ветер!
И действительно, ветер дул с юго-запада, но не сильно. Парусам помогали гребцы. Почти весь путь они изматывали себя работой. Цезарь и Бургунд гребли полную смену по три часа четыре раза в сутки, что очень нравилось профессиональным гребцам. Равно как и веселое дружелюбие Цезаря. Они знали, что их ждет награда, и поэтому старались грести изо всех сил, а Бальб и штурман приносили им амфоры с водой, в которую было добавлено немного отличного испанского вина.
Когда вдали показался италийский берег, и перед ними раскрылось устье Тибра, команда до хрипоты кричала от радости. По двое они налегли на каждое весло — и маленький изящный миопарон птицей влетел в гавань Остии. Дорога из Испании морем заняла двенадцать дней. В порт они прибыли через два часа после рассвета третьего июня.
Оставив Бальба и Бургунда, чтобы те заплатили штурману и гребцам, Цезарь вскочил на отличного коня, нанятого в Остии, и галопом помчался в Рим. Его путешествие закончится на Марсовом поле. Путешествие — да, но не мучения. Ему надо будет найти кого-то, кто быстро попадет в город и разыщет Помпея. Решение, которое не понравится Крассу, но решение правильное. Помпей прав. Цезарь нужен ему больше, чем Крассу. Кроме того, Красc — друг. Он успокоится, когда Цезарь все ему объяснит.
Известие о том, что Цезарь уже возле стен Рима, достигло Катона и Бибула одновременно с Помпеем, ибо все трое находились в Палате, где все еще обсуждали проблему взимания налогов в Азии. Новость сообщили Помпею, который от радости издал такой вопль, что дремавшие заднескамеечники чуть не попадали со своих стульев. Помпей вскочил, как ужаленный.
— Умоляю, извини меня, Луций Афраний! — крикнул он, стараясь подавить смех и уже направляясь к выходу. — Гай Цезарь — на Марсовом поле, и я просто обязан первым лично поприветствовать его!
Присутствующие — их было немного — почувствовали себя так, словно из них выпустили воздух. В таком же состоянии уже давно пребывали азиатские публиканы. Афраний, у которого были фасции на июнь, распустил собрание до конца дня.
— Завтра через час после рассвета, — сказал он, хорошо зная, что это будет последний день перед июньскими нонами, когда чиновник, регистрирующий кандидатов на консульские должности, то есть Целер, прекратит прием заявок.
— Я же говорил вам, что он успеет, — сказал Метелл Сципион. — Он — как пробка. Как бы ты ни старался его прижать, он все равно выскочит.
— Ну что ж, всегда оставался шанс на его появление, — сквозь зубы проворчал Бибул. — В конце концов, мы ведь не знали, когда он отправился из Испании. Мы, конечно, слышали, что он намеревается остаться в Гадесе до конца мая. Однако это не означало, что именно так он и поступит. Он не мог знать, что мы ему готовим.
— Он узнает все, как только Помпей окажется на Марсовом поле, — обрезал Катон. — Почему, ты думаешь, Плясун назначил собрание на утро? Цезарь будет просить разрешения зарегистрироваться in absentia, я более чем уверен.
— Мне не хватает Катула, — сказал Бибул. — Завтра его влияние было бы очень полезным. Вопреки нашим ожиданиям Цезарь весьма преуспел в Испании, так что наши сенаторские овцы позволят этому неблагодарному зарегистрироваться in absentia. Помпей поспособствует этому, да и Красc тоже. И Мамерк! О боги, хоть бы он умер!
Катон только улыбнулся с таинственным видом. Но Помпею на Марсовом поле было не до улыбок. Он увидел Цезаря. Тот стоял, прислонившись к круглой мраморной стене гробницы Суллы, намотав на руку уздечку коня. Над его головой видна была эпитафия: «Нет лучше друга — нет хуже врага». Помпей подумал, что это можно было бы отнести и к самому Цезарю. Или к нему, Помпею.
— Что ты здесь делаешь? — строго спросил Помпей.
— Для ожидания это место ничуть не хуже любого другого.
— Разве ты не слышал о вилле на Пинции?
— Я не намерен оставаться здесь долго.
— Недалеко, по Длинной улице, есть гостиница. Пойдем туда. Миниций — хороший человек, а тебе, Цезарь, нужна крыша над головой, даже если это всего на несколько дней.
— Я подумал, что важнее всего найти тебя, а потом уж искать, где остановиться.
Это понравилось Помпею. Он тоже спешился (поскольку он опять вошел в состав Сената, он стал держать в Риме небольшую конюшню). Оба зашагали по совершенно прямой и широкой Длинной улице, которая была началом Фламиниевой дороги.
— Думаю, девяти месяцев пребывания на Марсовом поле тебе было достаточно, чтобы узнать местонахождение всех здешних гостиниц, — заметил Цезарь.
— Мне это было известно еще до того, как я стал консулом.
Гостиница оказалась довольно большой и респектабельной. Ее хозяин привык принимать у себя знаменитых римских военачальников. Он приветствовал Помпея как друга, встреченного после долгой разлуки, и очень вежливо дал понять, что ему известно, кто такой Цезарь. Их проводили в уютную гостиную, где горели две жаровни, согревая дымный воздух. Посетителям немедленно подали воду, вино, жареного ягненка, сосиски, свежий хлеб с хрустящей корочкой и салат, заправленный маслом.
— Я умираю с голоду! — удивленно воскликнул Цезарь.
— Тогда ешь. Признаюсь, могу тебе в этом помочь. Миниций по праву гордится своей кухней.
Поедая все эти вкусности, Цезарь одновременно рассказывал Помпею о своем путешествии.
— Северо-западный ветер в такое время года! — поразился Великий Человек.
— Конечно, не скажу, что он был очень сильный, но достаточный, чтобы я мог плыть в нужном направлении. Boni, наверное, не ожидали увидеть меня так скоро?
— Разумеется, Катон и Бибул были неприятно поражены. Но прочие, например Цицерон, так и думали, что ты наверняка уже в пути. У них не было шпионов в Дальней Испании, чтобы знать о твоих намерениях. — Помпей нахмурился. — Цицерон! Что за позер! Ты знаешь, он набрался наглости, поднялся в Палате и объявил неувядаемой славой изгнание Катилины! В каждой своей речи он обязательно упоминает о том, как он спас свое отечество.
— Я слышал, что ты подружился с ним, — сказал Цезарь, обмакивая хлеб в салатное масло.
— Это он хочет дружить. Он боится.
— Чего? — спросил Цезарь, отодвигаясь наконец от стола.
— Изменения в статусе Публия Клодия. Плебейский трибун Геренний добился того, что Плебейское собрание перевело Клодия из патрициев в плебеи. Теперь Клодий твердит, что намерен баллотироваться на должность плебейского трибуна — чтобы отправить Цицерона в вечную ссылку за казнь римских граждан без суда. Это новая цель в жизни Клодия. И Цицерон белеет от страха.
— Ну что ж, могу понять, что такой человек, как Цицерон, приходит в ужас от нашего Клодия. Клодий — это стихия. Не совсем сумасшедший, но и не вполне в уме. Однако Геренний неправильно использовал Плебейское собрание. Патриций может стать плебеем только в результате усыновления.
Миниций вошел, чтобы убрать со стола, и разговор прервался. Цезарь был рад этому. Пора переходить к делу.
— Сенат все еще обсуждает сборы азиатских налогов? — спросил он.
— И конца этому не видно. Из-за Катона. Но как только Целер прекратит регистрацию кандидатов, я пошлю моего плебейского трибуна Флавия к плебеям с моим законопроектом о земле, выхолощенным из-за этого назойливого дурака Цицерона! Ему удалось удалить из закона все общественные земли старше трибуната Тиберия Гракха. И потом он объявил, что ветераны Суллы — те самые, кто связались с Катилиной! — должны сохранить свои земли. И что Волатеррам и Аррецию следует позволить удержать их общественные земли. Поэтому большую часть земель для моих ветеранов придется выкупать, а деньги для этого взять из налогов с Востока. И моему бывшему зятю Непоту пришла в голову потрясающая идея. Он предложил отказаться от портовых сборов и налогов по всей Италии. И Сенат посчитал это замечательным. Он получил consultum от Сената и провел свой закон через Трибутное собрание.
— Умно! — оценил Цезарь. — Это значит, доход государства от Италии снизится до двух статей — пятипроцентный налог на освобождение рабов и рента с общественных земель.
— Я хорошо выгляжу на этом фоне, не правда ли? Кончится тем, что казна не увидит ни одного лишнего сестерция от моей работы — с потерей портовых доходов и потерей ager publicus, когда их передадут моим ветеранам. Да еще затраты на покупку дополнительной земли.
— Ты знаешь, Магн, — сказал Цезарь недовольно, — я всегда надеюсь на то, что придет день, когда все эти умные люди начнут думать о своей родине больше, чем о наказании своих врагов. Каждый их политический шаг нацелен на то, чтобы кого-то ущемить и покарать, или на то, чтобы защитить привилегии очень немногих. Почти ничего не делается ими ради Рима или его владений. Ты очень постарался, чтобы увеличить владения Рима и набить его общественный кошелек. В то время как они очень постарались поставить тебя на место — за счет бедного Рима. В письме ты говорил, что я тебе нужен. И вот я здесь к твоим услугам.
— Миниций! — рявкнул Помпей.
— Да, Гней Помпей? — с готовностью откликнулся хозяин гостиницы.
— Принеси нам письменные принадлежности.
— Однако, — заметил Цезарь, закончив писать короткое письмо, — думаю, будет лучше, если мою петицию с просьбой зарегистрировать мою кандидатуру на консула in absentia огласит Марк Красc. Я передам ему это письмо с посыльным.
— А почему я не могу огласить твою петицию? — спросил Помпей, которому не понравилось, что Цезарь предпочел Красса.
— Потому что я не хочу, чтобы boni поняли, что мы с тобой пришли к какому-то соглашению, — терпеливо объяснил Цезарь. — Ты уже их удивил тем, что бросился вон из Палаты, объявив, что отправляешься на Марсово поле — увидеться со мной. Не надо недооценивать их, Магн, пожалуйста. Они умеют отличить редиску от рубина. Связь между тобою и мной должна сохраниться в секрете на некоторое время.
— Да, я понял, — сказал Помпей, немного успокоившись. — Я только не хочу, чтобы ты уделял внимания Крассу больше, чем мне. Я не против того, чтобы ты помог ему с законами о сборщиках налогов и взятках, направленными против всадников. Но сейчас намного важнее получить землю для моих солдат и ратифицировать мои поселения на Востоке.
— Согласен, — спокойно ответил Цезарь. — Отправь Флавия к плебеям, Магн. Это способ втереть очки некоторым.
В этот момент прибыли Бальб и Бургунд. Помпей радостно приветствовал гадитанского банкира, а Цезарь обратил внимание на крайне усталый вид Бургунда. Его мать сказала бы, что Цезарь проявил невнимание к такому пожилому человеку, как Бургунд, заставляя его грести по двенадцать часов в день в течение двенадцати дней.
— Я ухожу, — объявил Помпей.
Цезарь проводил Великого Человека до выхода из гостиницы.
— Веди себя тихо. Пусть все думают, что ты борешься сам, без чьей-либо помощи.
— Крассу не понравится, что ты послал за мной.
— Может быть, он и не узнает. Он был в Палате?
— Нет, — усмехнулся Помпей. — Он говорит, что это слишком вредно для его здоровья. Когда он слушает Катона, у него начинает болеть голова.

 

Когда Сенат собрался через час после рассвета в четвертый день июня, Марк Красc попросил слова. Луций Афраний милостиво позволил ему выступить и принял петицию Цезаря с просьбой разрешить ему зарегистрироваться in absentia.
— Это очень разумная просьба, — сказал Красc в конце довольно искусной речи, — которую Палата должна удовлетворить. Все вы хорошо знаете, что нет ни малейшего намека на недостойное поведение Гая Цезаря в его провинции. А именно недостойное поведение послужило причиной закона нашего консуляра Марка Цицерона о запрещении баллотироваться in absentia. Цезарь — человек, который все делал правильно, включая решение досадной проблемы, от которой Дальняя Испания страдала много лет. Гай Цезарь внес лучший и справедливейший закон о взыскании долга, и ни один человек, ни должник, ни кредитор, на это не жаловался.
— Конечно, это тебя не удивляет, Марк Красc, — нарочито медленно проговорил Бибул. — Если кто-то и знает, как иметь дело с долгами, так это Гай Цезарь. Вероятно, он и в Испании назанимал денег.
— В таком случае тебе лучше бы обратиться за информацией прямо к нему, Марк Бибул, — отозвался Красc, как всегда, невозмутимо. — Если тебе удастся стать консулом, ты будешь по уши в долгах, чтобы подкупить выборщиков. — Он кашлянул, ожидая ответа, но, не услышав, продолжил: — Повторяю, это очень разумная просьба, которую Палата должна удовлетворить.
Афраний последовательно давал слово другим консулярам, которые все согласились с Крассом. Несколько действующих преторов хотели что-то добавить, но поднялся Метелл Непот.
— Почему Палата должна оказывать любое содействие этому общеизвестному гомосексуалисту? Разве вы забыли, как наш великолепный Гай Цезарь потерял свою невинность? Во дворце царя Никомеда, лежа на животе с царским пенисом в заднице! Делайте что хотите, почтенные отцы, но если вы согласны предоставить такому гомосексуалисту, как Гай Цезарь, привилегию стать консулом, да еще так, чтобы он не показывал в Риме своего красивого личика, то меня увольте от подобных решений! Я не делаю особых одолжений человеку с хорошо разработанным анусом!
Настала мертвая тишина. Казалось, никто не дышал.
— Возьми свои слова обратно, Квинт Непот! — резко приказал ему Афраний.
— Засунь их себе в задницу, сын Авла! — крикнул Непот, выходя из курии Гостилия.
— Писари, вычеркните все, что говорил Квинт Непот, — приказал Афраний, покраснев. — Я заметил, что манеры членов Сената Рима заметно деградировали за годы моего пребывания в этом органе правления, раньше считавшемся достойным уважения. Я запрещаю Квинту Непоту посещать собрания Сената в те месяцы, когда у меня будут фасции. Кто еще хочет высказаться?
— Я, Луций Афраний — подал голос Катон.
— Говори, Марк Порций Катон.
Казалось, Катону потребовалась вечность, чтобы успокоиться. Он переминался с ноги на ногу, не знал, куда деть руки, несколько раз глубоко вдохнул, пригладил волосы, поправил тогу. Наконец открыл рот и пролаял:
— Почтенные отцы, нравственный облик Рима — это трагедия. Потому что мы, вознесенные над всеми остальными, мы, члены верховного органа управления Римом, не соблюдаем нормы нравственного поведения римлян. Сколько мужчин, присутствующих здесь, виновны в прелюбодеянии? Сколько жен присутствующих здесь мужчин виновны в прелюбодеянии? Сколько родителей присутствующих здесь мужчин виновны в прелюбодеянии? У моего прадеда Цензора — лучшего человека во всем Риме! — имелись свои представления о нравственности, как и обо всем другом. Он никогда не платил за раба больше пяти тысяч сестерциев. Он никогда не стремился завлечь римлянку, тем более вступить с ней в связь. После смерти жены он довольствовался рабыней, как и подобает немолодому человеку. Но когда его собственный сын и невестка пожаловались на то, что эта рабыня стала вести себя как хозяйка, он отказался от девушки и женился снова. Но он не выбрал жену из своего круга, ибо считал себя слишком старым, чтобы быть достойным мужем для знатной римлянки. Поэтому он женился на дочери своего вольноотпущенника Салония. Я — из той ветви семьи и горжусь этим. Катон Цензор был человеком высоких моральных качеств. Честным человеком, украшением римского общества. Он любил грозу, потому что при раскатах грома его жена в ужасе прижималась к нему, и тогда он мог позволить себе обнять ее в присутствии слуг и свободных членов своего семейства. Потому что, как мы все знаем, скромный, высоконравственный муж-римлянин не должен выставлять напоказ свои чувства. Свою личную жизнь, свое поведение я строил по примеру моего прадеда, который перед смертью запретил тратить большие суммы на его похороны. Он взошел на скромный погребальный костер, и его прах был помещен в простую глазированную урну. Его могила совсем проста. Тем не менее она расположена на Аппиевой дороге, всегда украшенная цветами. Эти цветы куплены гражданами, которые восхищаются им. А что, если бы Катон Цензор ходил по улицам сегодняшнего Рима? Что бы увидели его чистые глаза? Что бы услышали его чуткие уши? Какие мысли посещали бы этот огромный и ясный ум? Мне страшно говорить об этом, почтенные отцы, но, боюсь, я должен. Сомневаюсь, что он смог бы жить в этой клоаке, которую мы называем Римом. Женщины сидят в сточных канавах, до того пьяные, что их рвет. Мужчины таятся в темных аллеях, чтобы грабить и убивать. Дети обоих полов проституируют возле храма Венеры Эруцины. Я даже видел, как на вид респектабельные мужчины задирают свои туники и испражняются прямо на улице, когда общественная уборная в нескольких метрах от них! Уединение при физиологических отправлениях и скромность в поведении считаются устаревшими, нелепыми, смехотворными. Катон Цензор заплакал бы, пошел бы домой и повесился. О, как часто я боролся с искушением сделать то же самое!
— Не надо, Катон, больше не надо бороться! — крикнул Красc.
Но Катон продолжил, сделав вид, что не слышал:
— Рим — это публичный дом. Но чего еще можно ожидать, когда люди, сидящие в этой Палате, совращают чужих жен? Они не думают о святости их плоти. Они грезят лишь о вожделенном отверстии, куда можно сунуть свой mentula. Катон Цензор плакал бы. Посмотрите же на меня, почтенные отцы! Посмотрите, как я плачу! Как может государство быть сильным, как может оно править миром, когда люди, которые правят им, — развращенные, нездоровые, гниющие язвы на его теле? Мы должны перестать копаться в мелких проблемах вроде азиатских публиканов и посвятить целый год прополке грядок римской морали! Мы обязаны вернуть Риму скромность как нашу первостепенную обязанность! Привести в действие законы, которые делают невозможным для мужчин оскорблять других мужчин, для патрициев-правонарушителей открыто хвастаться своими кровосмесительными связями, для губернаторов наших провинций сексуально эксплуатировать детей. Женщин, которые совершают прелюбодеяние, надо казнить, как было в старые времена. Женщин, которые появляются на публичных собраниях на Форуме, чтобы освистывать выступающих и грубо оскорблять их, следует казнить! Почему, спросите вы, в былые времена не существовало законов против женщин, которые появляются на Форуме и освистывают выступающих? Потому что в прежние времена ни одна женщина не помыслила бы о таком поступке! Женщины вынашивают и рожают детей, и это их единственная обязанность! Но где законы, которые нам нужны, чтобы провести в жизнь истинные нравственные нормы? Их нет, почтенные отцы! Однако если Риму суждено выжить, они должны появиться!
— Можно подумать, — шепнул Цицерон Помпею, — что он выступает перед населением идеальной республики Платона, а не перед людьми, вынужденными копаться в дерьме Ромула.
— Он собирается продолжать обструкцию до захода солнца, — жестко произнес Помпей. — Какую чушь он несет! Мужчины есть мужчины, женщины есть женщины. Что при первых консулах, что сегодня, при Целере и Афраний, — их уловки и поступки остаются прежними.
— Учтите, — ревел Катон, — сегодняшние скандальные условия — это прямой результат тлетворного влияния Востока! С тех пор как мы подчинили себе Анатолию и Сирию, мы, римляне, приобрели омерзительно грязные привычки, вывезенные из этих сточных канав порока! На каждое вишневое или апельсиновое дерево, доставленное в Рим, чтобы увеличить плодоносность нашей любимой родины, приходится десять тысяч зол. Не надо стремиться завоевать весь мир, и я не стесняюсь говорить это. Пусть Рим продолжает быть таким, каким он был в старину, — сдержанным, высоконравственным! Пусть он остается Римом, которому было все равно, что делается в Кампании или Этрурии, не говоря уже об Анатолии или Сирии! Тогда каждый римлянин был счастлив и доволен всем. Все изменилось с тех пор, как жадные и амбициозные люди начали считать себя выше всех других. Мы должны контролировать Кампанию, мы должны учредить наше правление в Этрурии, каждый италиец должен стать римлянином, и все дороги должны вести в Рим! И появился червь — денег уже стало недостаточно, и власть стала опьянять больше, чем вино. Посмотрите на количество похорон за счет государства! Часто ли в старину государство тратило свои деньги, чтобы похоронить людей, способных оплатить собственные похороны? Как часто государство делает это теперь? Иногда кажется, что мы оплачиваем похороны самое малое раз в неделю! Я был городским квестором, я знаю, сколько государственных денег тратится на такие пустяки, как похороны и праздники! Почему государство должно оплачивать общественные пиры, чтобы простолюдины могли обжираться угрями и устрицами, а потом еще брать домой остатки в мешках? Я скажу вам почему! Чтобы некий амбициозный человек мог купить себе консульство! «Но простые люди не могут прибавить мне голосов, — кричит он. — Я римский патриот, я просто люблю доставлять удовольствие тем, кто не может получить его сам!» Да, простые люди не могут дать ему голоса! Но все торговцы, которые доставляют еду и питье, — они-то могут и дают ему голоса! Вспомните цветы Гая Цезаря, когда он был курульным эдилом! А закуски, чтобы набить животы двухсот тысяч простолюдинов, не заслуживающих этого! Прибавьте еще продавцов рыбы и цветов, которые тоже голосуют за Гая Цезаря. Но это законно, к нему нельзя применить наши законы о взятках…
Тут Помпей встал и вышел. За ним последовали остальные сенаторы. Когда солнце зашло, только четыре человека слушали одну из лучших обструкций Катона: Бибул, Гай Пизон, Агенобарб и несчастный консул с фасциями, Луций Афраний.
И Помпей, и Красc послали письма Цезарю на Марсово поле, в гостиницу Миниция. Еле живой от усталости — потому что, несмотря на свою массивность и силу, он уже не мог грести без вреда для себя целыми днями, — Бургунд тихо сидел в углу гостиной Цезаря и глядел, как его любимый хозяин негромко разговаривает с Бальбом, который решил составить Цезарю компанию. Бальб не желал вступить в Рим без него.
Письма принес посыльный. Чтение не заняло много времени. Цезарь поднял голову, посмотрел на Бальба.
— Кажется, мне не удастся зарегистрировать мою кандидатуру in absentia, — спокойно проговорил он. — Палата не прочь была дать согласие, но Катон говорил так долго, что голосовать было уже поздно. Скоро сюда явится Красc. Помпей не придет. Он считает, что за ним следят. Вероятно, он прав.
— О, Цезарь! — воскликнул Бальб, готовый заплакать.
Но что он хотел сказать, осталось неизвестным. В комнату ворвался Красc. Он был в ярости.
— Лицемерные, кичливые свиньи! Я ненавижу Помпея Магна и презираю таких идиотов, как Цицерон, но Катона я готов убить! Какого лидера получило это охвостье после смерти Катула! Катул, по примеру своего отца, задохнулся бы от испарения свежей штукатурки, если бы только узнал! Кто сказал, что неподкупность и честность — самые ценные качества? Я скорее буду иметь дело с самым нечестным, самым отвратительным ростовщиком в мире, чем с неподкупным Катоном. Я отказываюсь даже мочиться в сторону Катона! Он — больший выскочка, чем любой «новый человек», который когда-либо топал по Фламиниевой дороге, жуя соломинку! Mentula! Verpa! Cunnus! Тьфу!
Всю эту тираду Цезарь выслушал с удивлением, с улыбкой от уха до уха.
— Дорогой мой Марк, я и не думал, что когда-нибудь скажу это тебе, но — успокойся! Зачем подставлять себя под удар из-за таких, как Катон? Он не победит, несмотря на всю его превознесенную до небес честность.
— Цезарь, он уже победил! Ты теперь не можешь стать консулом до следующего года! Что будет с Римом? Если у Рима не будет консула, достаточно сильного, чтобы раздавить таких слизняков, как Катон и Бибул, я не знаю, что случится! Тогда не будет Рима! И как я смогу восстановить мою репутацию среди всадников восемнадцати центурий, если ты не сделаешься старшим консулом?
— Все хорошо, Марк. Правда. Я буду старшим консулом в новом году. Даже если Бибула изберут моим коллегой.
Гнев испарился. Красc, открыв рот, уставился на Цезаря.
— Ты хочешь сказать, что откажешься от триумфа? — пронзительно крикнул он.
— Конечно. — Цезарь повернулся в кресле. — Бургунд, пора тебе повидать Кардиксу и сыновей. Ступай в Общественный дом и оставайся там. Передай моей матери следующее: я буду дома завтра вечером. Пусть она сегодня же пришлет мне мою toga candida. Завтра на рассвете я пересеку померий и войду в Рим.
— Цезарь, это слишком большая жертва! — простонал Красc, чуть не плача.
— Ерунда! Какая жертва? У меня еще будут триумфы. Я не намерен отправляться в укрощенную провинцию после консульства, уверяю тебя. Пора бы тебе уже знать меня, Марк. Если бы я отметил триумф в иды, что это было бы за зрелище? Что угодно, только не триумф, достойный меня. Хочется немного посоревноваться с Магном, которому понадобилось для парада два дня. Нет, когда я буду отмечать триумф, я буду готовить его, не торопясь. И ни на чей триумф он не будет похож. Я — Гай Юлий Цезарь, а не Метелл Козленок Кретик. Рим должен говорить о моем параде несколько поколений. Я никогда не соглашусь быть посредственностью.
— Не верю своим ушам! Отказываться от триумфа? Гай, Гай, да это же вершина человеческой славы! Посмотри на меня! Всю мою жизнь триумф избегал меня, и это единственное, чего я хотел бы, прежде чем умру!
— Тогда нам нужно сделать так, чтобы у тебя был триумф. Не горюй, Марк. Сядь и выпей лучшего вина Миниция, а потом поужинаем. Оказывается, если грести двенадцать часов в день на протяжении двенадцати дней, аппетит появляется просто волчий.
— Мне хочется убить Катона! — не унимался Красc, усаживаясь.
— Я не устаю повторять глухим, что смерть — это не наказание, даже для Катона. Смерть лишает противника возможности видеть свое поражение. И в этом заключается некий минус в одержанной победе. Мне нравится противостоять катонам и бибулам. Они никогда не победят.
— Как ты можешь быть так уверен?
— Очень просто! — удивился Цезарь. — Они не хотят победить так отчаянно, как я.
Гнев совсем погас, но Крассу все еще не удавалось обрести своего обычного невозмутимого выражения лица. Немного смущаясь, он сказал:
— Я хочу сказать тебе еще что-то. Не такое важное… Но вероятно, это не покажется тебе маловажным.
— О-о!
Красc заколебался.
— Потом. Мы тут болтаем так, словно твоего друга, сидящего вон там, вообще не существует.
— О боги! Бальб, прости меня! — воскликнул Цезарь. — Иди сюда, познакомься с плутократом, еще более богатым, чем ты. Луций Корнелий Бальб-старший — Марк Лициний Красc.
«И это, — подумал Цезарь, — рукопожатие равных, если я когда-либо видел подобное. Не знаю, какое удовольствие они получают от делания денег, но, объединившись, они, вероятно, смогли бы купить и продать весь Иберийский полуостров. Как же они рады, что наконец-то встретились! Неудивительно, что они раньше не встречались. Пребывание Красса в Испании уже закончилось, когда о Бальбе там еще никто не знал. И это первая поездка Бальба в Рим, где, я очень надеюсь, он поселится».
Втроем пообедали. У всех было хорошее настроение. Казалось, невозмутимому человеку, вырванному из своей невозмутимости, трудно обрести прежнее состояние. Но после того, как унесли блюда и подрезали фитили ламп, Красc снова вернулся к новостям для Цезаря.
— Я должен еще кое-что сказать тебе, Гай, и тебе это не понравится, — заговорил он.
— Например?
— Непот выступил в Палате с короткой речью по поводу твоей петиции.
— Не в мою пользу.
— Ты угадал.
Красc замолчал.
— Что он сказал? Давай, Марк, не может же быть так плохо.
— Хуже.
— Расскажи!
— Он сказал, что ни за что не сделает одолжения такому общеизвестному гомосексуалисту, как ты. И это самая вежливая его фраза. Ты же знаешь, какой язык у Непота. Остальное прозвучало крайне выразительно. И касалось царя Вифинии Никомеда. — Красc снова замолчал. Цезарь не проронил ни слова, и он поспешил продолжить: — Афраний приказал писарям вычеркнуть его выступление и запретил Непоту посещать собрания Сената в те месяцы, когда фасции будут у него. Фактически Афраний очень хорошо справился с ситуацией.
Цезарь не смотрел ни на Красса, ни на Бальба. К тому же свет был неяркий. Он не шелохнулся, выражение его лица оставалось абсолютно спокойным. Но почему в комнате вдруг стало намного холоднее?
Пауза была короткая. Цезарь заговорил своим обычным голосом:
— Непот поступил глупо. Он был бы более полезен boni в Палате. Он, должно быть, присутствует на всех советах boni и крепко дружит с Бибулом. Много лет я ждал, когда же они вспомнят эту выдумку. Почти полжизни назад Бибул усиленно ее распространял. Потом, казалось, все забыли об этом. — Он вдруг улыбнулся, но как-то невесело. — Друзья мои, попомните мои слова: эти выборы будут очень грязными.
— Палате это не понравилось, — сказал Красc. — Можно было услышать, как мотылек сел на тогу. Наверное, Непот и сам понял, что зашел слишком далеко и причинил вред скорее себе, чем тебе, потому что, когда Афраний вынес ему приговор, он так же грубо ответил и Афранию. Обозвал его сыном Авла — и вышел.
— Я разочарован в Непоте. Я думал, что он более тактичен.
— Или, может быть, у него самого есть склонность к гомосексуализму, — громко сказал Красc. — Было очень смешно видеть, как он вел себя на собраниях плебса, когда был трибуном. Он хлопал ресницами и посылал воздушные поцелуи таким тупицам, как Терм.
Когда Цезарь вернулся в гостиную, проводив Красса, он увидел, что Бальб вытирает слезы.
— Горюешь из-за такой банальности, как Непот? — спросил он.
— Я знаю, что ты горд, поэтому понимаю, как это больно.
— Да, — вздохнув, согласился Цезарь. — Это больно, Бальб, но я никогда не признался бы в этом ни одному римлянину моего класса. Одно дело, если бы это было правдой, но это неправда. И в Риме обвинение в гомосексуализме очень серьезно. Страдает dignitas.
— Я думаю, Рим неправ, — тихо сказал Бальб.
— Я тоже так думаю. Но это не имеет значения. Имеет значение mos maiorum, столетия наших традиций и обычаев. По какой-то причине — мне неизвестной — гомосексуализм не одобряется. И никогда не одобрялся. Почему, ты думаешь, двести лет назад Рим так сопротивлялся всему греческому?
— Но в Риме это тоже, наверное, существует.
— Полно, Бальб, и не только среди тех, кто не сидит в Сенате. Катон Цензор говорил так и о Сципионе Африканском. И конечно, таким же был Сулла. Но ничего, ничего. Если бы жизнь была проста, было бы очень скучно.

 

Палатка, в которой старший консул Квинт Цецилий Метелл Целер регистрировал кандидатов, стояла на Нижнем Форуме совсем близко к трибуналу городского претора. Там он рассматривал многочисленные заявки от желающих стать преторами или консулами. В его обязанности также входило проведение двух туров других выборов, которые пройдут позднее, в квинтилии. Это каким-то образом оправдывало предложение Катона раньше прекратить регистрацию кандидатов на курульные должности, чтобы чиновник-регистратор мог уделить должное внимание своим курульным кандидатам, прежде чем ему придется иметь дело с народом и плебсом.
Человек, записавшийся кандидатом на любую магистратную должность, носил toga candida — одежду ослепительной белизны, достигнутой многодневным отбеливанием на солнце и последующим натиранием мелом. Кандидата сопровождали на улицах все его клиенты и друзья, и чем они были важнее, тем лучше. Если у кандидата была плохая память, он нанимал номенклатора, чьей обязанностью было шепнуть кандидату имя каждого человека, которого тот видел (впрочем, в описываемое время официально номенклаторы были запрещены).
Умный кандидат собирает в кулак все свое терпение и выслушивает всех и каждого, кто хочет поговорить с ним, даже многоречивых и нудных. Если кандидат встретит мать с ребенком, он улыбнется матери и поцелует ребенка, — голоса эта женщина, конечно, ему не прибавит, но она может убедить мужа голосовать за него. Кандидат громко смеется, когда это нужно, он горько плачет, когда ему рассказывают о каком-нибудь несчастье, или принимает грустный вид, становится серьезным, если слышит о чем-либо грустном и серьезном. Но он никогда не показывает, что ему скучно или неинтересно, и следит, чтобы не ляпнуть что-нибудь не то и не тому. Он пожимает так много рук, что вынужден каждый вечер погружать правую руку в холодную воду. Он убеждает друзей, известных своим красноречием, взойти на ростру или на платформу у храма Кастора и сообщить завсегдатаям Форума, какой он замечательный человек, какой он столп общества, как много поколений imagines заполняют его атрий. И какие зловещие, достойные порицания, бесчестные, продажные, непатриотичные, подлые, бесстыдные, порочные, ленивые, прожорливые люди его оппоненты. Они гомосексуалисты, объедаются рыбой, пьяницы. Он обещает все и всем, и не беда, что эти обещания невозможно выполнить.
Много было законов на таблицах, которые ограничивали кандидата: ему нельзя нанимать номенклатора, ему нельзя организовывать гладиаторские бои, нельзя устраивать всякие развлечения для всех, кроме самых близких друзей и родственников, он не имеет права раздавать подарки и конечно, не смеет никого подкупать. Но случалось, что на некоторые пункты (например, в отношении номенклатора) закрывали глаза. Отказывались от гладиаторских боев и пиршеств, а деньги, которые были бы потрачены на них, все-таки шли на взятки.
Интересно, что, если римлянин соглашался взять взятку, то он отрабатывал ее. Это было вопросом чести, и от человека, не сделавшего это, отворачивались. Редко кто ниже всадника из восемнадцати старших центурий не брал взяток, дававших ему дополнительный доход. Главными взяточниками были люди первого класса ниже уровня восемнадцати старших центурий и в меньшей степени — люди второго класса. Третий, четвертый и пятый классы не стоили затрат, поскольку их редко звали голосовать на центуриатных выборах. Человеку, которого поддерживают все центурии, не надо подкупать второй класс. Выборщики первого класса всегда голосовали за самые богатые центурии, поскольку центурии классифицировались, исходя из финансовых средств их членов.
Трибутные выборы подкупить труднее, но не невозможно. Ни один кандидат на должность эдила или плебейского трибуна не думает подкупать членов четырех многочисленных городских триб. Он сосредоточивается на сельских трибах, некоторые члены которых во время выборов живут в Риме.
Кандидат сам решает, сколько денег он потратит. Это может быть тысяча сестерциев каждому из двух тысяч выборщиков или пятьдесят тысяч каждому из сорока влиятельных выборщиков, которые могут оказать давление на других. Клиенты обязаны голосовать за своих патронов, но и подарок наличными тоже помогает их энтузиазму. Общая сумма в два миллиона сестерциев — столько очень богатый кандидат мог спустить на предвыборную кампанию, если потребуется. Некоторые выборы остаются в памяти надолго, если кандидаты очень скупы. О них обычно зло говорят те, кто ждал взятки покрупнее.
Взятки большей частью распределяются перед днем голосования. Большинство кандидатов, которые потратили большие суммы, стараются иметь своих наблюдателей как можно ближе к корзинам, чтобы видеть, что выборщик написал на своей маленькой табличке. Опасность заключалась в подкупе не того человека. Катон был знаменит тем, что отбирал несколько человек, виновных в том, что принимали взятки, и использовал их в качестве свидетелей в суде по делам о взятках. Это не считалось бесчестным, поскольку подкупленный человек голосовал так, как надо, а потом без укоров совести давал показания на слушании, потому что его просили сделать это еще до того, как он взял деньги. По этой причине большинство обвиненных в даче взяток имели успех на выборах, от Публия Суллы и Автрония до Мурены. Суд не тратил времени на неудачников.
Обычно бывало около десяти кандидатов на должность консулов, чаще шесть-семь. И по крайней мере половина из них — из славных семей. У голосующих обычно был очень богатый и разнообразный выбор. Но в год, когда Цезарь стал кандидатом в консулы, Фортуна была на стороне Бибула и «хороших людей». Срок губернаторства большинства преторов продлили, поэтому их не было в Риме, чтобы соревноваться на выборах, где один человек имел огромное преимущество. Каждый политик Рима знал, что Цезарь не может проиграть. И это обстоятельство снижало шансы всех остальных. Только один человек, кроме Цезаря, мог стать консулом, и он будет младшим консулом. Цезарь обязательно наберет голосов больше всех, значит, он будет старшим консулом. Поэтому многие желавшие быть консулами решили не выставляться в год Цезаря: поражение будет сокрушительным.
Понимая это, boni решили поставить на одного человека, на Марка Кальпурния Бибула, и стали убеждать всех потенциальных кандидатов из старинных знатных семей не выступать против Бибула. Два других кандидата были «новыми людьми», и из этих двоих только у одного имелся шанс — у Луция Лукцея, знаменитого судебного адвоката и преданного сторонника Помпея. Естественно, Лукцей будет давать взятки, рассчитывая на поддержку богатого Помпея и сам владея значительным состоянием. Количество денег, отведенное на взятки, давало Лукцею некоторое преимущество. Правда, это преимущество было ничтожным. Бибул — из рода Кальпурниев, и его поддерживали все boni. И он тоже будет давать взятки.

 

На рассвете Цезарь пересек померий и вошел в Рим.
В сопровождении одного лишь Бальба он прошел по Длинной улице к холму Банкиров, вошел в город через ворота Фонтиналис и спустился на Форум, оставив справа тюрьму Лаутумия, а слева — Порциеву базилику. Цезарь застал Метелла Целера врасплох, потому что тот сидел в своей палатке, устремив восхищенный взгляд на орла, сидящего на крыше храма Кастора, и совершенно не обращая внимания на то, что делается справа от него.
— Интересный знак, — сказал Цезарь.
Целер ахнул, поперхнулся, сгреб в кучу свои документы и вскочил на ноги.
— Ты опоздал, я закрываюсь! — крикнул он.
— Успокойся, Целер, ты не имеешь права нарушить конституцию. Я здесь, чтобы до июньских нон зарегистрироваться кандидатом на консула. Сегодня палатка еще открыта, так постановил Сенат. Когда я появился перед тобой, ты сидел, не собираясь закрываться. Поэтому ты зарегистрируешь меня. Никаких препятствий нет.
Вдруг Нижний Форум стал быстро заполняться. Пришли все клиенты Цезаря и еще один человек, настолько важный, что Целер понял: он не может прикрыть лавочку. Марк Красc подошел к Цезарю и встал у его сверкающего белизной левого плеча.
— Что-то не так, Цезарь? — прогремел он.
— Да нет, все нормально. Ну так что, Квинт Целер?
— Ты не представил отчетов по своей провинции.
— Представил, Квинт Целер. Их принесли в казну вчера утром с наказом немедленно рассмотреть. Хочешь пойти со мной к храму Сатурна, чтобы проверить, нет ли там несоответствий?
— Я принимаю твою кандидатуру на должность консула, — сдался Целер и наклонился вперед: — Ты дурак! Ты отказался от триумфа! И ради чего? Бибул свяжет тебя по рукам и ногам, клянусь! Тебе надо было подождать следующего года.
— К следующему году от Рима ничего не осталось бы, если Бибулу дать волю. Нет, я неправильно выразился. Если Бибул ничего не будет делать, а только все запрещать. Да, так лучше.
— Он будет запрещать все, если ты будешь старшим консулом!
— Пусть блоха попробует куснуть.
Цезарь отвернулся, обнял Красса за плечи, и они пошли в гущу восторженной и плачущей толпы. Люди сожалели о том, что Цезарь лишился триумфа, но радовались тому, что он появился в городе.
Целер понаблюдал за тем, как эмоционально римляне встречают Цезаря, потом жестом позвал ликторов.
— Палатка закрыта, — объявил он и поднялся. — Ликторы, мы идем к Марку Кальпурнию Бибулу. Быстро!
Поскольку были ноны, и Сенат не заседал, Бибул находился дома, когда пришел Целер.
— Догадайся, кто сейчас зарегистрировался кандидатом в консулы? — спросил Целер сквозь зубы, врываясь в кабинет Бибула.
Костлявое бесцветное лицо Бибула так побелело, что некоторые сказали бы, что так бледнеть невозможно.
— Ты шутишь!
— Я не шучу, — возразил Целер, падая в кресло.
Он бросил тяжелый взгляд на Метелла Сципиона, сидящего в кресле для важных посетителей. Зачем здесь этот угрюмый mentula?
— Цезарь пересек померий и снял с себя полномочия.
— Но он должен был отмечать триумф!
— Я говорил вам, — произнес Метелл Сципион, — что он победит. Вы знаете, почему он всегда побеждает? Потому что он не останавливается, чтобы подсчитать, во сколько это ему обойдется. Он думает не так, как мы. Никто из нас не отказался бы от триумфа, ведь консулов выбирают каждый год.
— Этот человек — сумасшедший! — ярился Целер.
— Совершенно сумасшедший или очень разумный — не знаю, какой он, — сказал Бибул и хлопнул в ладоши. Появился слуга. — Пошли кого-нибудь за Марком Катоном, Гаем Пизоном и Луцием Агенобарбом.
— Военный совет? — спросил Метелл Сципион, вздохнув, словно предвидя еще одно проигранное дело.
— Да, да! Но предупреждаю тебя, Сципион, ни слова о том, что Цезарь всегда выигрывает! Нам не нужен мрачный пророк! Когда требуется предсказать неудачу, ты прямо Кассандра.
— Тиресий, с вашего позволения! — высокомерно возразил Метелл Сципион. — Я не женщина!
— Какое-то время он ею был, — хихикнул Целер. — И слепым — тоже! За последнее время ты видел спаривающихся змей, Сципион?

 

Только после полудня Цезарь переступил порог Общественного дома. Ему приходилось все время останавливаться, так много народу пришло на Форум, чтобы увидеться с ним. Да еще ему надо было позаботиться о Бальбе. Бальбу следовало оказать особое внимание. Стоило познакомить его со всеми теми влиятельными людьми, с которыми Цезарь встретился на Форуме.
Затем некоторое время ушло на то, чтобы поселить Бальба в гостевых апартаментах наверху. И еще поздороваться с матерью, с дочерью, с весталками. Но наконец незадолго до обеда Цезарь смог закрыть дверь своего кабинета и подумать.
Триумф — это уже в прошлом. Его Цезарь выбросил из головы. Намного важнее решить, что делать дальше, и предугадать, что предпримут boni. От него не ускользнуло, что Целер быстро покинул Форум, а это значило, несомненно, что boni уже собрались на военный совет.
Очень жаль Целера и Непота. Они были отличными союзниками. Но почему они стали его смертельными врагами? Все знали, что их мишенью является Помпей. У них нет никаких доказательств того, что Цезарь, став консулом, будет марионеткой Помпея. Да, в Палате он всегда поддерживал Помпея, но они не были ни близкими друзьями, ни родственниками. Помпей не предложил Цезарю быть его легатом, когда находился на Востоке. Не существовало между ними и amicitia, нежной дружбы. Неужели братья Метеллы были вынуждены стать врагами врагов boni за то, что те приняли их в свои ряды? Вряд ли, учитывая, какое влияние имели сами братья Метеллы. Им не приходится лебезить перед boni. Boni сами приползли бы к ним.
Самой непонятной оставалась эта атака Непота на него в Палате. Она свидетельствовала о колоссальной ненависти, о глубоко личной вражде. Из-за чего? Неужели братья Метеллы уже ненавидели Цезаря два года назад, когда так великолепно сотрудничали с ним? Определенно нет. Цезарь — это не Помпей, он не подвержен тому ощущению ненадежности, которое заставляло Помпея вечно беспокоиться о том, как к нему относятся — ценят его или презирают. Здравый смысл подсказывал сейчас Цезарю, что два года назад вражды не существовало. Тогда почему же сейчас братья Метеллы готовы разорвать его? Почему? Муция Терция? Да, о боги, Муция Терция! Что она сказала своим единоутробным братьям, чтобы оправдать свое поведение во время отсутствия Помпея? То, что она отдала свое аристократическое тело такому человеку, как Тит Лабиен, не понравилось бы двум самым влиятельным из живущих ныне Цецилиев Метеллов. А они не только простили ее, они защищали ее перед Помпеем. А что, если она обвинила Цезаря, человека, которого знала с тех самых пор, как двадцать шесть лет назад вышла замуж за младшего Мария? Если она сказала братьям, что ее соблазнил Цезарь? Откуда-то должен был пойти слух об этом. А кто может послужить лучшим источником сплетни, чем сама Муция Терция?
Очень хорошо. Теперь братья Метеллы — смертельные враги Цезаря. Бибул, Катон, Гай Пизон и Мунаций Руф сделают все, кроме убийства, чтобы свалить его. Оставался еще Цицерон. В Риме много людей, которые не могут принимать решение сами, они заигрывают с этой группой, льстят «хорошим людям», и все заканчивается тем, что у них не остается союзников и совсем мало друзей. Таков Цицерон. На чьей стороне сейчас Цицерон, никто не знал. По всей вероятности, и сам Цицерон этого не знал. Сегодня он обожает своего дорогого Помпея, а потом вдруг начинает ненавидеть — и Помпея, и все, за что тот борется. Какой шанс остается Цезарю, который дружит с Крассом? Да, Цезарь, оставь всякую надежду на Цицерона.
Разумно было бы образовать политический альянс с Луцием Лукцеем. Цезарь хорошо его знал, потому что они много работали вместе в суде, где большей частью председательствовал Цезарь. Лукцей — блестящий адвокат, великолепный оратор и умный человек, который достоин прославить себя и свою семью. Лукцей и Помпей могли позволить себе дать взятку. И несомненно, они не преминут дать ее. Но будет ли это иметь успех? Чем больше Цезарь думал об этом, тем менее уверенным он чувствовал себя. Если бы только Великий Человек имел сторонников в Сенате и в восемнадцати центуриях! Но их у Помпея не было, особенно в Сенате. Поразительно, но объяснимо. Помпей не уважал законы и неписаную конституцию Рима. Он ткнул Сенат носом в дерьмо, заставив разрешить ему баллотироваться в консулы, не будучи сенатором. И они не забыли этого, ни один из тех, кто в те дни был в Сенате. И ведь случилось это не так давно. Прошло только десять лет. Единственными сторонниками Помпея в Сенате оставались его земляки-пиценцы — Петрей, Афраний, Габиний, Лоллий, Лабиен, Лукцей, Геренний, а пиценцы не имели никакого значения. Они не могли заставить заднескамеечника голосовать вместе с ними, если тот не был из Пицена. Деньги могут купить несколько голосов, но Помпей и Лукцей проиграют, если boni тоже решат давать взятки.
A boni будут подкупать. О да, определенно. Катон допускает взяточничество, поэтому шанса обнаружить подкуп нет. Если только сам Цезарь не воспользуется тактикой Катона. Но он этого не сделает. Не из принципа, просто от отсутствия времени и из-за незнания, кого выбрать в качестве информатора. Катон это очень хорошо умел, он занимался этим годы. Так что, готовься, Цезарь. Бибул будет твоим коллегой, хочешь ты этого или нет.
Что еще они могут сделать? Постараются, чтобы консулы следующего года не получили провинций. Они могут преуспеть в этом. Сейчас обе Галлии были консульскими провинциями из-за волнений среди аллоброгов, эдуев и секванов. Галлиями обычно управляли в тандеме. Италийская Галлия снабжала солдатами и продовольствием Заальпийскую Галлию. Один губернатор сражается, другой поставляет войска. Консулы нынешнего года, Целер и Афраний, будут управлять обеими Галлиями в следующем году: Целер — вести военные действия в Заальпийской Галлии, Афраний — поддерживать его по эту сторону Альп. Как легко продлить их губернаторство на год-два! Такое уже проделывалось, поскольку большая часть сегодняшних губернаторов провинций служат по второму и даже третьему сроку.
Если аллоброги успокоились — а все, кажется, думают, что так и есть, — тогда в Дальней Галлии произошел простой спор между племенами и мятеж не был направлен против Рима. Больше года назад эдуи горько жаловались Сенату, что секваны и арверны вторглись на территорию эдуев. Сенат не слушал. Теперь настала очередь секванов жаловаться. Они заключили союз со свевами, германским племенем, живущим по ту сторону Рейна, и дали царю свевов Ариовисту третью часть их земли. К сожалению, Ариовист не довольствовался одной третью. Он хотел две трети. Затем и гельветы стали появляться из-за Альп в поисках новых домов в долине Родана. Никто из них не интересовал Цезаря. Пусть Целер сам разбирается в той бойне, какую могут развязать несколько сильных воинственных племен обеих Галлий.
Цезарь хотел провинцию Афрания, Италийскую Галлию. Он знал, куда он собирался: в Норик, Мёзию, Дакию, земли вокруг реки Данубий, до самого Эвксинского моря. Его завоевания соединят Италию с землями, завоеванными Помпеем в Азии, и сказочные богатства огромной реки Данубий будут принадлежать Риму. Дунайские провинции обеспечат Риму сухопутный путь в Азию и на Кавказ. Если старый царь Митридат полагал, что сможет это сделать, двигаясь с востока на запад, то почему этого не сможет сделать Цезарь, двигаясь с запада на восток?
Консульские провинции все еще распределял Сенат согласно закону Гая Гракха. Закон гласил, что провинции, которые будут отданы консулам следующего года, должны быть определены до выборов консулов на следующий год. Таким образом кандидаты на будущее консульство заранее знали, в какие провинции они потом поедут.
Цезарь считал это отличным законом, имевшим целью помешать выбранным консулам самим выбирать провинцию. В настоящих условиях следует как можно скорее узнать, какая провинция выпадет Цезарю. Если дела пойдут не так, как он хотел, — если консулы будущего года не получат провинций, например, — тогда закон Гая Гракха давал Цезарю по крайней мере семнадцать месяцев для маневра. Отличное время, чтобы подумать и спланировать, как получить в конце концов желаемое. Италийскую Галлию. Он должен получить Италийскую Галлию! Интересно, что Афраний мог оказаться худшим камнем преткновения, чем Целер. Захочет ли Помпей отнять обещанную награду у Афрания, чтобы наделить ею полезного старшего консула Гая Юлия Цезаря?
За время управления Дальней Испанией мышление Цезаря немного изменилось. Опыт управления просветил его. Помогло и то, что сам он находился вдали от Рима. На таком расстоянии многое из того, что раньше ускользало от него, встало на свои места. Планы изменились. Цезарь будет не только Первым Человеком в Риме, он собирался стать самым великим Первым Человеком из всех.
Однако теперь он видел, что этой цели невозможно достичь старым, простым путем. Такие люди, как Сципион Африканский и Гай Марий, одним поразительным, гигантским шагом превратились из консулов в военачальников такого масштаба, что это дало им титул, влияние, вечную славу. Катон Цензор сломил Сципиона Африканского, после того как Сципион стал неоспоримым Первым Человеком в Риме, а Гай Марий сломался сам, после того как его рассудок помутился из-за болезни. Никому из них не приходилось бороться с такой организованной и мощной оппозицией, как boni. Существование boni радикально изменило ситуацию.
Теперь Цезарь понимал, что не может получить нужную ему провинцию один, что ему нужны союзники более влиятельные, чем люди фракции, созданной им самим для себя. У него имелась приличная фракция. В нее входили такие люди, как Бальб, Публий Ватиний (чье богатство и ум делали его чрезвычайно ценным), крупный римский банкир Гай Оппий, Луций Пизон (с тех пор, как Пизон спас его от кредиторов), Авл Габиний, Гай Октавий (муж его племянницы и очень богатый человек, к тому же претор).
Во-первых, Цезарю нужен Марк Лициний Красc. Как замечательно, что удача просто кинула Красса в его объятия! Контракты для сборщиков налогов создали предпосылки для совершенно непредсказуемого развития событий. Если Цезарь как старший консул решит проблемы Красса, то все связи этого человека будут и его связями.
Но Цезарь также нуждался и в Помпее Великом. «Мне нужен этот человек, мне нужен Помпей Магн. Но как я привяжу его к себе после того, как обеспечу ему землю и ратифицирую его поселения на Востоке? Он — не римлянин и по натуре неблагодарный тип. Каким-то образом, не подчиняясь его правилам, я должен иметь его на моей стороне!»

 

В этот момент уединение Цезаря нарушила его мать.
— Ты как раз вовремя, — сказал он, улыбаясь ей и поднимаясь, чтобы усадить ее в кресло, что делал редко. — Мама, я знаю, куда мне идти.
— Цезарь, это меня не удивляет. К звездам.
— Если не к звездам, то определенно на край света.
Она нахмурилась.
— Без сомнения, тебе уже передали, что говорил Непот в Палате?
— Красc рассказал обо всем. Он был очень расстроен.
— Ну что ж, рано или поздно это должно было всплыть опять. И что ты будешь делать?
Цезарь сдвинул брови.
— Я не совсем уверен… Но я очень рад, что меня там не было, — я мог бы убить его, а это погубило бы мою карьеру. Может быть, посылать ему воздушные поцелуи и перенести подозрение с моих плеч на его? Красc считает, что у Непота у самого есть наклонность к гомосексуализму.
— Нет, — твердо возразила Аврелия. — Не обращай внимания на Непота. За твоей спиной больше женских трупов — фигурально, конечно, — чем у Адониса. У тебя не было интриг с мужчинами, и как бы они ни старались, они не смогут назвать ни одного имени. У них остается только бедный старый царь Никомед. Да и то той выдумке уже двадцать пять лет. Одно лишь время лечит, Цезарь, если спокойно к этому относиться. Я понимаю, что тебе трудно сдерживаться, но умоляю тебя: держи себя в руках, когда заговаривают об этом. Не обращай внимания! Игнорируй, игнорируй!
— Да, ты права, — вздохнув, согласился он. — Сулла, бывало, говорил, что консульство никому не досталось так тяжело, как ему, и не было таким трудным, как для него. Но боюсь, я могу переплюнуть его.
— Это хорошо! Сулла стоял над всеми, и до сих пор никто его не превзошел.
— Помпей очень боится, что его будут ненавидеть так же, как ненавидят Суллу. Но если подумать, мама, лучше их ненависть, чем моя безвестность. Никогда не знаешь, что тебе готовит будущее. Все, что можно сделать, — это готовиться к худшему.
— И действовать, — добавила Аврелия.
— Это уж обязательно. Обед готов? Я все еще возмещаю то, что потратил на греблю.
— А я и пришла сообщить тебе, что обед готов. — Она встала. — Мне нравится твой Бальб. Потрясающий аристократ. Я права?
— Как и я, он может проследить своих предков на тысячу лет назад. Финикиец. Его настоящее имя удивительное — Кинаху Гадашт Библос.
— Три имени? Да, он аристократ.
Они вышли в коридор и направились к двери в столовую.
— У весталок все спокойно? — поинтересовался Цезарь.
— Абсолютно.
— А мой черный дрозденок?
— Цветет.
В этот момент со стороны лестницы показалась Юлия, и Цезарь, уже успокоившись, смог хорошо ее разглядеть. Как она выросла в его отсутствие! Такая красивая! Или это предвзятое мнение, свойственное всем отцам?
Но нет. Юлия унаследовала тонкие черты лица Цезаря, которые передались ему от Аврелии. Юлия все еще оставалась такой светленькой, что ее кожа казалась прозрачной, а копна волос была почти бесцветной — сочетание, которое наделяло ее изысканной утонченностью, отраженной в ее огромных голубых глазах с легким фиолетовым оттенком. При высоком росте ее тело было слишком тонким, а груди слишком маленькими. Но теперь отец увидел, что Юлия обладала притягательной силой и могла очаровать многих. «Захотел бы я ее, если бы не был ее отцом? Не уверен относительно плотского желания, но думаю, что любил бы ее. Она — истинная Юлия, она сделает своих мужчин счастливыми».
— В январе тебе будет семнадцать, — сказал Цезарь, ставя ее стул напротив своего. Аврелия устроилась напротив Бальба, который занимал locus consularis на их ложе.
— Как поживает Брут?
Дочь ответила спокойно, но лицо ее, как он заметил, отнюдь не оживилось при упоминании имени нареченного.
— Хорошо, папа.
— Делает себе имя на Форуме?
— Больше в издательских кругах. Его конспекты очень ценятся. — Она улыбнулась. — На самом деле, я думаю, ему больше нравится заниматься денежными делами, поэтому плохо, что он будет сенатором.
— А как же Марк Красc? Сенат не будет ограничивать Брута, если у него есть способности к денежным делам.
— Способности у Брута есть. — Юлия глубоко вздохнула. — Он достиг бы большего в общественной жизни, если бы его мать оставила его в покое.
Улыбка Цезаря была все такой же ласковой.
— Искренне согласен с тобой, дочь моя. Я все время говорю ей, чтобы она не делала из него кролика, но, увы, Сервилия есть Сервилия.
Услышав это имя, Аврелия заметила:
— Я так и знала, что хотела сказать тебе что-то еще, Цезарь. Сервилия хочет тебя видеть.
Но сначала он увиделся с Брутом. Молодой человек пришел к Юлии как раз в тот момент, когда все четверо выходили из столовой.
О боги! Время определенно не украсило бедного Брута. Такой же некрасивый, как и раньше, он вяло пожал руку Цезаря, избегая смотреть ему в глаза, что всегда раздражало Цезаря, который считал, что эта черта говорит о ненадежности. Ужасные прыщи стали еще хуже, хотя в двадцать три года они должны были бы исчезнуть. Если бы Брут не был таким смуглым, щетина, неряшливо покрывающая его щеки и подбородок, не выглядела бы так отвратительно. Неудивительно, что он предпочитал писать, нежели говорить. Если бы не огромные деньги и безупречная родословная, кто бы мог серьезно отнестись к нему?
Но Брут явно был влюблен в Юлию так же сильно, как и много лет назад. Добрый, мягкий, преданный, любящий. Его взгляд теплел, когда он смотрел на нее. Брут держал руку Юлии так, словно она могла сломаться. Нет необходимости беспокоиться, что ее добродетель будет подвергнута опасности! Брут будет честно ждать свадьбы. И Цезарь вдруг подумал, что у Брута вообще нет сексуального опыта. В таком случае брак может быть полезен ему во всех отношениях, включая состояние кожи и характер. Бедный, бедный Брут. Фортуна явно не благоволила к нему, когда давала ему в матери эту гарпию, Сервилию. Мысль, которая заставила Цезаря задуматься над тем, как Юлия уживется с Сервилией-свекровью. Станет ли его дочь еще одной жертвой, которую эта гарпия будет рвать зубами и когтями, чтобы заставить безропотно подчиниться ей?

 

Цезарь встретился со своей гарпией на следующий день вечером, в своих комнатах на улице Патрициев. Прожив сорок пять лет, Сервилия не выглядела на свой возраст. Пышная фигура не расползлась, красивые груди не обвисли. Она была великолепна.
Он ожидал безумия, но она предложила ему медленную чувственную истому, которой он не смог противиться. Она плела сложную паутину с замысловатым рисунком, приводящим его в экстаз, от которого он терял силы. Когда он впервые познал ее, он мог сохранять эрекцию часами, не достигая оргазма, но она, признал он, наконец победила его. Чем дольше он знал ее, тем труднее ему было противиться ее сексуальным чарам. А это означало, что его единственной защитой было скрывать от нее этот факт. Никогда он не признается ей в этом. Иначе она сначала выжмет его, как лимон, а потом бросит.
— Я слышала, что с тех пор, как ты пересек померий и объявил, что будешь регистрировать свою кандидатуру на консула, boni объявили тебе тотальную войну, — сказала Сервилия, когда они вместе лежали в ванне.
— Ты, конечно, другого и не ожидала?
— Нет, конечно, нет. Но смерть Катула отпустила тормоза. Бибул и Катон — ужасное сочетание. У них есть два качества, которые они теперь могут продемонстрировать, не опасаясь критики или неодобрения. Во-первых, способность превратить любой зверский поступок в достойный. Во-вторых, полное отсутствие предвидения. Катул был гнусным человеком, потому что у него была мелкая душонка, в отличие от его отца. Это у него от матери, которая была из рода Домициев. Его бабушка по отцу — из Попиллиев, намного лучшего происхождения. Катул все-таки имел представление о том, что такое быть римлянином. Иногда он умел предвидеть результат определенных действий «хороших людей». Так что предупреждаю тебя, Цезарь, его смерть — это беда для тебя.
— И Магн говорил про Катула что-то вроде этого. Я не прошу руководства, Сервилия, просто меня интересует твое мнение. Что бы ты на моем месте сделала, чтобы противостоять boni?
— Думаю, пришло время признать, что победить в одиночку ты не сможешь. Тебе нужны очень сильные союзники, Цезарь. До сих пор ты боролся один. Отныне это должен быть бой в союзе с другими силами. Твой лагерь был слишком мал. Увеличь его.
— Чем? Или лучше сказать, кем?
— Марку Крассу ты нужен, чтобы восстановить влияние среди публиканов. И Аттик не такой дурак, чтобы так слепо прицепиться к Цицерону. Ему нравится Цицерон, но намного больше он увлечен своей коммерческой деятельностью. Денег ему не надо, но вот власти он хочет. Может быть, и хорошо, что политика его никогда не интересовала, иначе у тебя был бы соперник. Гай Оппий — крупнейший банкир в Риме. У тебя уже есть Бальб. Привлеки на свою сторону и Оппия. И Брут определенно твой — благодаря Юлии.
Сервилия лежала в ванне, ее великолепные груди слегка покачивались на поверхности воды, густые черные волосы были собраны на макушке, чтобы не замочить их. Большие черные глаза, казалось, смотрели куда-то внутрь, в глубину ее сознания.
— А что ты скажешь о Помпее Магне? — лениво поинтересовался Цезарь.
Сервилия вся напряглась и вдруг пристально посмотрела на него.
— Нет, Цезарь, нет! Только не пиценский мясник! Он не понимает, как живет Рим, никогда не понимал и никогда не поймет. Он обладает природными способностями и огромной силой, которую может направить и на добро, и на зло. Но он — не римлянин! Если бы он был римлянином, он никогда бы не поступил с Сенатом так, как он поступил, чтобы стать консулом. Помпей не обладает проницательностью, в нем нет внутренней уверенности в собственной непобедимости. Помпей воображает, что правила и законы существуют для того, чтобы нарушать их для личной выгоды. И все же он жаждет одобрения, и его постоянно разрывают противоречивые желания. Он хочет быть Первым Человеком в Риме до конца жизни, но на самом деле он не имеет никакого понятия, как этого добиться.
— Правда, он не очень умно повел себя при разводе с Муцией Терцией.
— В этом виновата Муция Терция. Ты забываешь, кто она такая. Дочь Сцеволы, любимая племянница Красса Оратора. Только такой пиценский дурак, как Помпей, мог пожизненно запереть ее в крепости в двухстах милях от Рима. Так что ей ничего не оставалось, как наставить ему рога, да еще с таким крестьянином, как Тит Лабиен. Хотя она предпочла бы тебя.
— Это я всегда знал.
— Так считают и ее братья. Вот почему они поверили ей.
— Ага! Я тоже так подумал.
— Но Скавр тоже ей подходит.
— Значит, ты считаешь, что я должен держаться от Помпея в стороне?
— Тысячу раз да! Он не может играть в игру, потому что не знает правил.
— Сулла управлял им.
— А он управлял Суллой. Никогда не забывай этого, Цезарь.
— Ты права, он управлял Суллой. И несмотря на это, Сулла нуждался в нем.
— В таком случае Сулла еще больший дурак, — презрительно фыркнула Сервилия.

 

Когда Луций Флавий вновь представил в Плебейское собрание законопроект Помпея о земле, все его шансы провалились. Целер торчал в колодце комиций, чтобы помучить всех и поразглагольствовать. И они так схватились с бедным Флавием, что тот воспользовался своим правом принимать любые решения и отправил Целера в тюрьму Лаутумия. Из своей камеры Целер созвал собрание Сената. Когда Флавий загородил дверь камеры своим телом, Целер приказал снести стену. Он лично наблюдал за тем, как ее рушат. Ничто не мешало ему покинуть камеру, но старший консул предпочел показать Луцию Флавию, что он все равно выполнит свои сенаторские обязанности, не выходя из камеры. Огорченный и очень сердитый, Помпей был вынужден призвать к порядку своего плебейского трибуна. В результате Флавий выпустил Целера и больше не ходил на заседания Плебейского собрания. Утвердить законопроект о земле было невероятно сложно.
А тем временем сбор голосов для курульных выборов продолжался с лихорадочной быстротой. Общественный интерес к выборам был подогрет возвращением Цезаря. Почему-то, когда Цезаря не было в Риме, всем становилось скучно, неинтересно. А присутствие Цезаря гарантировало интересную бучу. Молодой Курион находился на ростре или на платформе у храма Кастора всякий раз, когда та или другая были свободны. Казалось, он решил заменить Метелла Непота как персональный критик Цезаря (Непот уехал в Дальнюю Испанию). История о царе Никомеде пересказывалась со многими остроумными приукрашиваниями.
— Куриона-младшего я назвал бы женоподобным. Он определенно был мальчиком Катилины, — раздраженно заметил Цицерон Помпею.
— А я думал, он принадлежал Публию Клодию, — отозвался Помпей, которому всегда было трудно разобраться в сложности политических и социальных союзов.
Цицерон невольно вздрогнул при упоминании этого имени.
— Прежде всего он принадлежит себе, — сказал он.
— Все ли ты делаешь, что можешь, чтобы помочь кандидатуре Лукцея?
— Естественно! — надменно ответил Цицерон.
Действительно, это было так, хотя не без неприятных случайных встреч в то время, когда он сопровождал Лукцея на Форуме.
Из-за Теренции Публий Клодий стал очень злым и опасным врагом. Почему женщины настолько осложняют жизнь? Если бы она оставила его в покое, Цицерон мог бы избежать дачи показаний против Клодия, когда наконец через двенадцать месяцев состоялся суд над святотатцем. Потому что Клодий объявил, что во время празднования Bona Dea он находился в Интерамне, и даже представил несколько достойных уважения свидетелей, которые подтвердили это. Но Теренцию не проведешь.
— В день Bona Dea он приходил к тебе, — сурово произнесла она, — чтобы сказать, что он уезжает квестором в Западную Сицилию. Он хотел хорошо справиться с этой обязанностью. Ты сказал мне, что он приходил за советом. И это был день Bona Dea, я знаю точно!
— Дорогая моя, ты ошибаешься! — в ужасе запротестовал Цицерон. — Провинции еще не были распределены, их распределили только через три месяца!
— Чушь, Цицерон! Ты, как и я, очень хорошо знаешь, что жребии подтасовывают. Клодий знал, куда он поедет. Это все та шлюха, Клодия, да? Из-за нее ты не хочешь давать показания!
— Я не хочу давать показания, потому что интуиция подсказывает мне: будить этого спящего зверя я не должен, Теренция. Клодий и так меня не любит — с тех пор, как тринадцать лет назад я помог защитить Фабию! Уже в то время он мне не нравился. А теперь я нахожу его отвратительным. Но он достиг того возраста, когда может войти в Сенат. Он — патриций Клавдий. Его старший брат Аппий — мой большой друг и друг Нигидия Фигула. Amicitia должна быть сохранена.
— У тебя роман с его сестрой Клодией, поэтому ты и отказываешься выполнить свой долг, — сказала Теренция, упрямая, как осел.
— У меня нет романа с Клодией! Она связалась с этим поэтом, Катуллом.
— Женщины не похожи на мужчин, — заявила Теренция со своей ужасной логикой. — У них в колчане не так много стрел. Им остается лишь лежать на спине и принимать на себя весь арсенал.
Цицерон сдался и дал показания, тем самым лишив Клодия алиби. И хотя деньги Фульвии купили присяжных (поэтому его оправдали со счетом тридцать один к тридцати пяти), Клодий ничего Цицерону не забыл и не простил. К тому же когда сразу после этого Клодий занял место в Сенате, он попытался поиздеваться над Цицероном, но Цицерон так ответил ему, что себя покрыл неувядаемой славой, а Клодия сделал посмешищем. Еще один повод для злобы, которую затаил Клодий.
Еще в начале этого года плебейский трибун, пиценец Гай Геренний — значит ли это, что он действовал по указке Помпея? — начал предпринимать шаги, чтобы изменить статус Клодия с патриция на плебея, приняв специальный акт на Плебейском собрании. Муж Клодии, Метелл Целер, смотрел на это как на развлечение, ничего не предпринимая. Теперь голос Клодия слышали везде. Клодий говорил, что, как только Целер откроет палатку для регистрации кандидатов в плебейские трибуны, он подаст заявку. И как только он, Клодий, вступит в должность, он обвинит Цицерона в казни римских граждан без суда.
Цицерон пришел в ужас и не стыдился признаться в этом Аттику, которого умолял употребить все свое влияние на Клодию, чтобы та отговорила младшего брата от его затеи. Аттик отказался, сказав просто, что Публий Клодий становится неуправляем, когда намечает себе очередную жертву для мести. Сейчас его жертвой был Цицерон.
Несмотря на все это, Клодий и Цицерон постоянно сталкивались друг с другом. Если кандидату в консулы не разрешали устраивать гладиаторские игры от своего имени и за свой счет, то ничто не могло остановить другого человека дать грандиозное представление на Форуме в честь папы или дедушки кандидата.
При условии, если папа и дедушка кандидата одновременно с тем являлись предками или родственниками устроителя игр. Поэтому не кто иной, как Метелл Целер, старший консул, устроил гладиаторские игры в честь общего их с Бибулом предка.
Клодий и Цицерон оба сопровождали Лукцея, когда тот ходил по Нижнему Форуму, усиленно собирая голоса. Они буквально столкнулись в толпе, окружившей Цезаря, который тоже собирал голоса неподалеку. И поскольку они вынуждены были вести себя вежливо по отношению друг к другу, то даже вступили в разговор.
— Я слышал, ты устроил гладиаторские игры после возвращения из Сицилии, — обратился Клодий к Цицерону. На его довольно симпатичном лице появилась широкая улыбка. — Это так, Марк Туллий?
— Да, это так, — тоже улыбнувшись, ответил Цицерон.
— А ты обеспечил сидячими местами твоих сицилийских клиентов?
— Э-э… нет, — ответил Цицерон, покраснев. Как объяснить, что это были очень скромные игры и сидячих мест не хватило?
— А я рассажу всех моих сицилийских клиентов. Плохо только то, что мой зять Целер не хочет помочь.
— Тогда почему не обратиться к твоей сестре Клодии? В ее распоряжении должно быть много мест. Она жена консула.
— Клодия? — в бешенстве крикнул ее брат так громко, что привлек внимание стоявших поблизости, которые уже не слушали, как эти два заклятых врага любезничают друг с другом. — Клодия? Она не отдаст мне ни дюйма!
Цицерон хихикнул.
— А почему она должна отдавать тебе этот один дюйм, когда, я слышал, ты регулярно отдаешь ей шесть твоих дюймов?
А-а, на этот он хватил через край! Ну почему его язык такой предатель? Весь Нижний Форум вдруг огласился хохотом. Смеялся и Цезарь. Клодий стоял как каменный, а Цицерон, став жертвой собственного остроумия, был в такой панике, что едва не обделался.
— Ты заплатишь мне за это! — прошептал Клодий.
Стараясь сохранить достоинство, он отошел, взяв под руку взбешенную Фульвию. На ее лицо стоило посмотреть.
— Да! — пронзительно выкрикнула она. — Ты заплатишь за это, Цицерон! Когда-нибудь я сделаю из твоего языка погремушку!
Невыносимое унижение для Клодия. Он понял, что июнь — неудачный для него месяц. Когда его шурин Целер открыл палатку для регистрации кандидатов в плебейские трибуны и Клодий хотел зарегистрировать свою кандидатуру, Целер отказал ему:
— Ты — патриций, Публий Клодий.
— Я не патриций! — возразил Клодий, сжав кулаки. — Гай Геренний провел специальное постановление в Плебейском собрании, лишившее меня статуса патриция.
— Гай Геренний не заметил бы закона, даже если бы споткнулся о него, — холодно сказал Целер. — Как плебеи могут лишить тебя патрицианского статуса? Плебеи не могут решать ничего относительно патрициата. А теперь уходи, Клодий, ты зря отнимаешь у меня время. Если ты хочешь быть плебеем, сделай это как полагается. Пусть тебя усыновит плебей.
И Клодий ушел, разъяренный. О-о! Список его врагов растет! Теперь и Целер занял в нем достойное место.
Но мщение может подождать. Сначала Клодий должен найти плебея, который захочет усыновить его, если это — единственный путь к мщению.
Для начала Клодий попросил Марка Антония быть его отцом, но Антоний расхохотался.
— Я и за миллион не согласился бы сделать такое, Клодий. Особенно теперь, когда я женат на Фадии и у ее папы скоро появится внук!
Курион посчитал себя оскорбленным.
— Какая чушь, Клодий! Если ты воображаешь, будто я стану называть тебя сыном, то ты сошел с ума! Я буду выглядеть большим глупцом, чем стараюсь выставить Цезаря.
— А почему ты стараешься выставить Цезаря глупцом? — с любопытством спросил Клодий. — «Клуб Клодия» будет единогласно поддерживать Цезаря.
— Просто мне скучно, — грубо ответил Курион, — и я хочу увидеть, как он выйдет из себя. Говорят, это страшно.
Децим Брут тоже отказал Клодию.
— Моя мать убьет меня, если не убьет отец, — сказал он. — Извини, Клодий.
Даже Попликола, и тот уклонился.
— Ты будешь называть меня «папа»? Нет, Клодий, нет!
Именно поэтому Клодий предпочел заплатить Гереннию некоторую сумму из денег Фульвии, чтобы он добыл то постановление. Ему не нравилось быть усыновленным. Это выглядело слишком нелепо.
Но Фульвия загорелась новой идеей.
— Перестань обращаться за помощью к людям твоего круга, — посоветовала она. — У людей на Форуме долгая память, и они знают это. Они не сделают ничего, чтобы потом над ними могли посмеяться. Лучше найди дурака.
А таких было великое множество! Клодий стал думать и вдруг увидел идеальное лицо, проплывшее перед его мысленным взором. Публий Фонтей! Умирает от желания попасть в «Клуб Клодия», но его туда не пускают. Богатый — да. Заслуживает — нет. Девятнадцать лет. Без pater familias, который может помешать ему. Умен, как полено.
— Ах, Публий Клодий, какая честь! — чуть не захлебнулся от восторга Фонтей. — Да, конечно, пожалуйста!
— Разумеется, ты понимаешь, что я не могу признать тебя своим pater familias, а значит, как только усыновление произойдет, ты должен будешь отпустить меня. Твоя власть надо мной кончится. Видишь ли, для меня очень важно сохранить свое собственное имя.
— Конечно, конечно! Я сделаю все, что ты хочешь!
И Клодий пошел к Цезарю, великому понтифику.
— Я нашел плебея, который хочет усыновить меня, — с ходу объявил Клодий, — поэтому мне нужно разрешение жрецов и авгуров, чтобы они приняли lex curiata. Ты можешь обеспечить мне это разрешение?
Красивое лицо Цезаря сохранило выражение легкого удивления, пронзительный взгляд голубых глаз с темным ободком не выказывал ни сомнения, ни неодобрения. Губы не скривились в усмешке. Но несколько секунд Цезарь молчал. Наконец он сказал:
— Да, Публий Клодий, я могу получить для тебя разрешение, но, боюсь, мы не успеем к этим выборам.
Клодий побелел.
— Почему? Это же так просто!
— А ты забыл, что твой шурин Целер — авгур? Он ведь отказался зарегистрировать твою кандидатуру на должность плебейского трибуна.
— О-о…
— Не отчаивайся, все будет хорошо. Тебе только надо подождать, когда Целер уедет в свою провинцию.
— Но я хотел быть плебейским трибуном в этом году!
— Я ценю твое желание. Но это невозможно. — Цезарь помолчал и тихо добавил: — Нужна взятка, Клодий.
— Какая? — осторожно спросил он.
— Убеди молодого Куриона перестать болтать чепуху обо мне.
Клодий тут же протянул руку.
— Сделано! — заверил он.
— Отлично!
— Ты уверен, что тебе больше ничего не нужно, Цезарь?
— Только твоя благодарность, Клодий. Я думаю, ты будешь очень хорошим плебейским трибуном, потому что ты — не такой вертопрах, чтобы не знать силу закона.
И Цезарь отвернулся, улыбаясь. Естественно, Фульвия ждала недалеко.
— Ничего нельзя сделать, пока Целер не уедет в провинцию, — сообщил ей Клодий.
Она обняла его за талию и страстно поцеловала, шокируя свидетелей их встречи.
— Он прав, — согласилась она. — Мне нравится Цезарь, Публий Клодий! Он напоминает мне дикого зверя, притворяющегося ручным. Какой бы демагог из него получился!
Клодий почувствовал приступ ревности.
— Забудь Цезаря, женщина! — рявкнул он. — Помни, ты — моя жена! Я — единственный, кто будет великим демагогом!

 

В календы квинтилия, за девять дней до курульных выборов, Метелл Целер созвал Сенат обсудить распределение консульских провинций.
— Марк Кальпурний Бибул хочет сделать заявление, — сообщил он переполненной Палате. — Я предоставляю ему слово.
В окружении «хороших людей» Бибул поднялся, стараясь выглядеть настолько величественным и аристократичным, насколько ему позволял маленький рост.
— Благодарю, старший консул. Мои уважаемые коллеги сенаторы, я хочу рассказать вам историю про моего хорошего друга всадника Публия Сервилия, который происходит не из патрицианской ветви этой знатной семьи, но имеет общих предков с Публием Сервилием Ватией Исаврийским. Сейчас у Публия Сервилия имущественный ценз в четыреста тысяч сестерциев, но его доход целиком зависит от небольшого виноградника в Фалернской области. Виноградник, почтенные отцы, так славится качеством вина, что Публий Сервилий уже в течение нескольких лет запасает это вино, чтобы потом продавать по баснословной цене по всему миру. Говорят, что и царь Тигран, и царь Митридат покупали это вино, а парфянский царь Фраат покупает до сих пор. Вероятно, царь Тигран тоже. Тем более что Гней Помпей, ошибочно называющий себя «Великим», самовольно простил этому царю его правонарушения — от имени Рима! — и даже позволил ему сохранить основную долю дохода.
Бибул помолчал, окинул всех взглядом. Сенаторы сидели тихо, на задних скамьях никто даже не дремал. Катул был прав: рассказывай им историю, и они не уснут, а будут слушать, как дети слушают нянину сказку. Цезарь сидел, как всегда, прямо, с выражением нарочитого интереса на лице — трюк, который удавался ему лучше всех. Кто его видел, понимал, что на самом деле ему очень скучно, но он слишком хорошо воспитан, чтобы показать это.
— Очень хорошо, у нас есть Публий Сервилий, уважаемый всадник, который владеет небольшим, но весьма ценным виноградником. Вчера он был всадником с имущественным цензом в четыреста тысяч сестерциев. Сегодня он — бедный человек. Но как это возможно? Как может человек так внезапно потерять доход? Неужто у Публия Сервилия были долги? Нет, конечно. Он умер? Нет, конечно. Была война в Кампании, о которой нам никто не сказал? Нет, конечно. Тогда пожар? Нет, конечно. Восстали рабы? Нет, конечно. Может быть, небрежный винодел? Нет, конечно.
Теперь слушатели были у него в руках. Все, кроме Цезаря. Бибул поднялся на цыпочки и заговорил громче:
— Я могу сказать вам, каким образом мой друг Публий Сервилий потерял свой единственный источник дохода, мои коллеги-сенаторы! Ответ заключается в том, что огромные стада домашнего скота были пригнаны из Лукании в… как же называется это мерзкое место на Адриатическом побережье в конце Фламиниевой дороги? Лицен? Фицен? Пиц… Пиц… Сейчас, сейчас вспомню… Пицен! Да, это Пицен! Скот пригнали из огромных поместий Гнея Помпея, ошибочно называемого Магном, унаследованных от Луцилиев, в еще более крупные поместья, которые он получил от своего отца, Мясника. Теперь от скота нет никакой пользы, если не заниматься вооружением или не шить обувь и ведра для книг, чтобы на что-то жить. Но ведь никто не ест коров! Никто не пьет их молоко, не делает из него сыра! Хотя дикари на севере Галлии и Германии производят из молока что-то вроде масла, которое они щедро накладывают на черствый черный хлеб и которым смазывают скрипучие оси своих повозок. Что ж, у них нет ничего лучше, ведь они обитают в землях слишком холодных и суровых для наших замечательных олив. А мы, на нашем теплом и плодородном полуострове, выращиваем и оливы, и виноград — два лучших дара, которые людям дали боги. Так почему кому-то надо держать в Италии скот, не говоря уже о том, чтобы гнать его за сотни миль с одного пастбища на другое? Кому это необходимо? Только тому, кто занимается вооружением или шьет обувь! Как вы думаете, кем является Гней Помпей, ошибочно называемый Магном? Он занимается вооружением или шьет обувь? А может быть, он изготавливает сапоги для солдат, то есть и то и другое сразу?
«Как интересно, — подумал Цезарь, сохраняя на лице обычное выражение нарочитого интереса. — Он говорит для меня или для Магна? Или одним ударом убивает сразу двух зайцев? Каким несчастным выглядит Великий Человек! Если бы он мог сделать это незаметно, он прямо сейчас встал бы и вышел. Почему-то сегодняшнее выступление не похоже на обычные высказывания Бибула. Интересно, кто сейчас пишет для него речи?»
— Огромное стадо под присмотром нескольких шалопаев-пастухов — если их можно назвать «пастухами» — случайно забрело в Кампанию. Как все вы знаете, почтенные отцы, каждый municipium в Италии имеет свои специальные маршруты. Существуют особо оговоренные дороги для передвижения стада с одного места на другое. Даже в лесах есть тропы, помеченные для скота. Они имеются в дубовых лесах для свиней, которые зимой ищут желуди. Для овец, которые со сменой сезонов спускаются с высокогорных пастбищ в низины. И для поставки животных на самые крупные рынки в Италии, в загоны долины Каменария за Сервиевой стеной. Эти маршруты проходят по общественной земле, и скот, который перегоняется по ней, не может заходить на частные владения, вытаптывать траву, посевы или… виноградники.
Пауза была очень длинная.
— К сожалению, — продолжил Бибул, печально вздохнув, — шалопаи-пастухи не знали расположения дорог — хотя, добавлю, они всегда довольно широкие! И скот нашел сочный виноград, ощипал и вытоптал его. Да, дорогие мои друзья, этот подлый и бесполезный скот, принадлежавший Гнею Помпею, ошибочно называемому Магном, вторгся на драгоценные виноградники, принадлежавшие Публию Сервилию. Все, что не было съедено коровами, втоптано в землю! И если вы не знаете привычек скота, сообщу еще вот что: их слюна убивает листву, а если растения молодые, то до двух лет там больше не будет расти ничего. Но виноградник Публия Сервилия очень, очень стар, поэтому он погиб безвозвратно. И мой друг всадник Публий Сервилий теперь разорен. Мне даже до слез жаль парфянского царя Фраата, который никогда больше не выпьет этого превосходного вина.
«О, Бибул, неужели ты метишь туда, о чем я думаю?» — молча вопрошал Цезарь, оставаясь невозмутимым.
— Конечно, Публий Сервилий пожаловался управляющим Гнея Помпея, ошибочно называемого Магном, — продолжил Бибул, всхлипнув, — но ему сказали, что нет никакой возможности компенсировать потерю лучшего в мире виноградника. Потому что маршрут, по которому перегоняли скот, так давно не проверяли, что все путевые отметки исчезли! Пастухи не ошиблись, они просто не знали, где должны быть эти путевые отметки! «Конечно, не на винограднике!» — слышу я ваш голос, почтенные отцы. Да, это так. Но как можно доказать это в суде или перед трибуналом городского претора? Знает ли кто-нибудь в любом municipium, где показаны на картах маршруты и тропы для перегона скота? Тридцать лет назад Рим поглотил весь Италийский полуостров, предоставив всем его жителям полное гражданство. Так должен ли Рим исполнить свой долг и отметить пути для перегона скота с одного конца Италии в другой? Я думаю, Рим должен это сделать!
Катон подался вперед, словно охотничья собака, рвущаяся с поводка. Гай Пизон молча смеялся, Агенобарб рычал, — boni явно готовились одержать победу.
— Старший консул, члены этой Палаты, я — мирный человек, который добросовестно выполнял свой воинский долг. У меня нет желания в мое лучшее время уезжать в провинцию и воевать там с несчастными варварами ради того, чтобы в моих собственных сундуках накопилось денег больше, чем в сундуках казны. Но я — патриот. Если Сенат и народ Рима скажут, что после окончания срока моего консульства я должен ехать в провинцию — а я буду консулом! — тогда я подчинюсь. Но пусть моя работа будет по-настоящему полезной! Пусть это будет спокойная, ничем не примечательная работа! Пусть мое губернаторство запомнится не только количеством платформ на триумфальном параде, но и отчаянно необходимой, хорошо выполненной работой! Я прошу эту Палату обязать консулов следующего года: пусть они в процессе выполнения своих проконсульских обязанностей обозначат маршруты и дороги для перегона скота по всей Италии. Я не могу восстановить погибший виноградник Публия Сервилия. Я не надеюсь, что он успокоится. Но если я смогу убедить вас всех, что обязанности проконсула могут включать в себя не только войны за рубежом, тогда я хотя бы отчасти смогу компенсировать урон моему другу всаднику Публию Сервилию.
Бибул остановился. Но не сел, явно думая, что бы еще добавить к сказанному.
— Я никогда ни о чем не просил Сенат за время моего пребывания в этом органе. Исполните же мою просьбу, и я больше никогда ни о чем вас не попрошу. Слово Кальпурния Бибула.
Аплодисменты были бурные. Цезарь тоже аплодировал, но отнюдь не предложению Бибула. Проделано — великолепно! Намного эффективнее, чем заранее отказываться от провинции. Добровольно принять скучное, неблагодарное задание и повернуть так, что любой возражающий будет выглядеть пристыженным!..
Помпей продолжал сидеть с несчастным видом. Многие смотрели на него и удивлялись: почему такой богатый и влиятельный человек мог поступить так ужасно с бедным Публием Сервилием, всадником? Бибулу ответил Луций Лукцей. Он громко протестовал против столь странного задания, скорее подходящего для профессиональных землемеров, заключивших контракт с государством через цензоров. Другие тоже выступали, но все хвалили предложение Бибула.
— Гай Юлий Цезарь, ты — фаворит на этих выборах, — ласково обратился к нему Целер. — Ты что-нибудь добавишь, прежде чем я объявлю голосование?
— Ничего, Квинт Цецилий, — ответил, улыбаясь, Цезарь.
Паруса boni вдруг обвисли. Но предложение поручить контроль за пастбищами и маршрутами перегона скота консулам следующего года было принято единогласно. Даже Цезарь голосовал за это, явно согласный с предложением. Но что он задумал? Почему он не выступил?
— Магн, не сиди как в воду опущенный, — обратился Цезарь к Помпею, который задержался в Палате после того, как все ушли.
— Никто никогда не говорил мне об этом Публии Сервилии! — воскликнул тот. — Подожди, я доберусь до своих управляющих!
— Магн, Магн, не будь смешным! Нет никакого Публия Сервилия! Бибул выдумал его!
Помпей застыл, глаза его стали круглыми.
— Выдумал? — взвизгнул он. — Теперь все ясно! Я убью эту cunnus!
— Ничего подобного ты не сделаешь, — возразил Цезарь. — Пойдем ко мне домой, выпьем вина, намного лучшего, чем когда-либо делал Публий Сервилий. Напомни мне послать образец парфянскому царю Фраату. Я думаю, ему понравится мое вино. Так легче делать деньги, чем управлять римскими провинциями… Или наблюдать за маршрутом миграции скота.
Настроение Помпея поднялось. Он засмеялся, шлепнул Цезаря по руке, и они пошли.
— Пора поговорить, — сказал Цезарь, разливая напитки.
— Признаюсь, я все думал: когда же мы поговорим?
— Общественный дом — великолепная резиденция, Магн, но у него есть недостатки. Все видят, кто входит, кто выходит. То же самое и в твоем доме. Ты такой знаменитый, что вокруг твоего дома всегда рыскают любопытные и шпионы. — Цезарь хитро улыбнулся. — Ты так знаменит, что, когда я на днях встречался с Марком Крассом, я заметил на рынке прилавки, сплошь уставленные твоими бюстами. Правда, небольшими. Ты имеешь приличный гонорар? Эти миниатюрные Помпеи шли нарасхват. Продавцы едва успевали их выставлять.
— Действительно? — спросил Помпей, глаза его загорелись. — Ну и ну! Надо посмотреть. Надо же! Мои маленькие бюсты?
— Твои маленькие бюсты.
— И кто их покупал?
— Большей частью молоденькие девушки, — серьезно ответил Цезарь. — Ну, находились покупатели и постарше, обоих полов. Но в основном это были девушки.
— Зачем им такой старик, как я?
— Магн, ты — герой. Одно упоминание твоего имени заставляет женские сердца биться сильнее. Хотя, — добавил Цезарь с усмешкой, — это не великие произведения искусства. Кто-то сделал шаблон и лепит гипсовых Помпеев быстрее, чем сука рожает щенят. У него есть команда художников, которые наносят краску на твою кожу, малюют ярко-желтым твои волосы, обозначают два больших голубых глаза — на самом деле не очень похоже на тебя.
Стоит отдать Помпею должное, он и над собой умел посмеяться, если понимал, что шутят без злобы. Он откинулся на спинку кресла и хохотал до слез, потому что знал — сейчас он может позволить это себе. Цезарь говорил правду. Его бюсты были нарасхват. Он — герой, и половина подростков-девушек Рима влюблены в него.
— Видишь, что ты теряешь, не посещая Марка Красса?
Это отрезвило Помпея. Он выпрямился, стал серьезным.
— Я не выношу этого человека!
— А кто говорит, что вы должны нравиться друг другу?
— А кто говорит, что я должен объединиться с ним?
— Я говорю это, Магн.
— А-а! — Помпей поставил красивый бокал, в который Цезарь налил ему вина. Их взгляды встретились. — А мы не может сделать это вдвоем?
— Возможно, но не вероятно. Этот город, страна, место, идея — назови, как хочешь, — словом, Рим терпит крах, потому что им управляет тимократия, направленная на подавление целей и амбиций любого человека, который хочет быть выше остальных. В некотором смысле это поразительно, но в других отношениях — фатально. Для выдающихся людей должны найтись некие возможности делать то, что они умеют лучше всего. Должны быть особые возможности и для многих других — менее одаренных, но имеющих предложить нечто из области общественной жизни. Посредственности не умеют управлять, вот в чем проблема. Если бы они умели управлять, они увидели бы, что вкладывать всю свою силу в ту нелепую политику, которую проводят сегодня Целер и Бибул, бесполезно. И вот, Магн, перед тобой — я, очень одаренный и способный человек, лишенный шанса возвеличить Рим. И я должен бродить по полуострову и следить за тем, как люди помечают маршруты, согласно которым стадо может на законном основании на одном конце есть, а на другом срать. Но почему я должен превращаться в младшего чиновника и выполнять работу — пусть очень нужную! — которую в состоянии более эффективно делать совсем другие? Как сказал Лукцей, пусть этим занимаются люди, заключившие контракт через цензора. Я, Магн, как и ты, мечтаю о более важных вещах, и я знаю, что способен осуществить мои мечты.
— Ревность. Зависть.
— Ты так думаешь? Может быть, в какой-то степени. Но это намного сложнее, чем просто ревность. Людям не нравится, когда их изгоняют из класса. А наши противники — это люди, чье происхождение и статус обеспечивают им иммунитет. Что такое Бибул и Катон? Один — аристократ, которого Фортуна сделала слишком маленьким во всех отношениях, а другой — закоснелый, невыносимый лицемер. Он обвиняет людей во взятках на выборах, но одобряет взяточничество, когда это в его интересах. Агенобарб — дикий кабан, а Гай Пизон коррумпирован до мозга костей. Целер намного более одаренный человек, но тоже из этой шайки — он скорее будет пытаться раздавить тебя, чем забудет о личных разногласиях и вспомнит о Риме.
— Ты хочешь сказать, что они и правда не понимают своей несостоятельности? Что они действительно считают себя такими же способными, как мы с тобой? Не могут же они быть до такой степени тщеславными!
— А почему бы и нет? Магн, человек имеет лишь один инструмент, с помощью которого определяется интеллект, — его собственный ум. Поэтому он мерит каждого по величайшему интеллекту, который ему известен, — по своему собственному. Когда ты избавляешь Наше море от пиратов за одно короткое лето, ты доказываешь ему, что такое возможно. Следовательно, он тоже мог бы это сделать. Но ты не позволил ему. Ты лишил его этой возможности. Ты заставил его стоять в стороне и наблюдать, как это делаешь ты. Тот факт, что все эти годы он только и делал, что молол языком, не принимается во внимание. Ты показал ему, что совершить подобное — реально. Если он признает, что он не смог бы сделать так, как сделал ты, — тогда ему придется признать свою никудышность. А такого о себе он никогда не скажет. Это не тщеславие. Это врожденная слепота в соединении с трусостью, в чем он не смеет признаться. Я назвал бы его местью богов людям, которые на самом деле выше его.
Помпею стало не по себе. Хотя он способен был воспринимать абстрактные понятия, но находил подобное теоретизирование занятием бесполезным.
— Все это хорошо, Цезарь, но рассуждения никуда нас не приведут. Почему мы должны привлечь Красса?
Логичный и практичный вопрос. Жаль только, что, задавая его, Помпей отвергал предложение того, что могло привести к глубокой и прочной дружбе. Рассуждая так, Цезарь протягивал ему руку, один исключительный человек — другому исключительному человеку. Жаль, что Помпей был исключительным человеком, но иного качества. Его таланты и интересы заключались в другом. И внезапный порыв Цезаря угас.
— Мы должны привлечь Красса, потому что ни у тебя, ни у меня нет такого влияния среди восемнадцати центурий, — терпеливо объяснил Цезарь. — К тому же мы не знаем и одной тысячной доли того количества менее влиятельных всадников, которых знает Красc. Да, оба мы знакомы со всадниками, старшими и младшими, можешь не напоминать мне об этом. Но мы не принадлежим к лиге Красса! Он — сила, с которой необходимо считаться, Магн. Знаю, ты, вероятно, намного богаче его, но ты не делал деньги так, как он их делает по сей день. Он — настоящий коммерсант и ничего не может с этим поделать. Все в Риме чем-нибудь да обязаны Крассу. Вот почему он нам нужен! В глубине души все римляне — предприниматели. Если бы это было не так, то почему же Рим поднялся до таких высот и господствует над миром?
— Благодаря солдатам и военачальникам Рима, — мгновенно ответил Помпей.
— Да, и это тоже. Именно к этой сфере мы с тобой и принадлежим. Однако война — временное обстоятельство. Войны могут быть более бессмысленными и более дорогостоящими для страны, чем любое количество неудачных деловых предприятий. Подумай, насколько богаче был бы сегодня Рим, если бы за последние тридцать лет ему не пришлось пережить несколько гражданских войн. Понадобилось твое завоевание Востока, чтобы вернуть Риму устойчивое финансовое положение. Но это уже позади. Отныне надо заниматься денежными делами. Твой вклад в благополучие Рима сделан. В то время как вклад Красса только начинается. Вот откуда исходит его сила. То, что завоевывает оружие, сохраняет коммерция. Ты завоевываешь империи, чтобы Красc их сохранил и романизировал.
— Хорошо, ты убедил меня, — согласился Помпей, берясь за бокал. — Мы объединяемся, образуем триумвират. Чего именно мы этим добьемся?
— Втроем мы сможем победить boni, потому что это даст нам голоса, чтобы проводить законы в комициях. Одобрения Сената мы не получим, поскольку в нем господствуют ультраконсерваторы. Комиции — это инструмент для внесения изменений. Ты должен понять, что boni стали умнее с тех пор, как Габиний и Манилий узаконили твои специальные назначения, Магн. Посмотри на Манилия. Он никогда не вернется домой. Он является напоминанием для будущих плебейских трибунов. Вот что может случиться, когда плебейский трибун не подчиняется «хорошим людям»! Целер сломил Луция Флавия, поэтому твой законопроект о земле не прошел. И не из-за голосования — до этого даже не дошло. Закон не был принят, потому что Целер сломил тебя и Флавия. Ты попытался добиться всего старым способом. Но в наши дни boni нельзя обмануть. Отныне, Магн, грубая сила всемогуща. Трое нас будет лучше нас двоих просто потому, что трое сильнее двоих. Мы можем помогать друг другу, если объединимся. Если я стану старшим консулом, Республика получит самого сильного законодателя, какого она только знала. Не надо недооценивать консульскую власть только потому, что консулы обычно не издают законов. Я намерен быть консулом-законодателем. И у меня есть очень хороший кандидат на должность плебейского трибуна — Публий Ватиний.
Глядя на Помпея, Цезарь замолчал, чтобы оценить эффект последнего аргумента. Да, Помпей думал. Он не дурак, несмотря на его желание, чтобы все его любили.
— Подумай, как давно ты и Красc враждуете между собой — и все бесполезно. Удалось ли Крассу после почти года попыток внести поправки в контракты для сбора налогов в Азии? Нет. Спустя полтора года ратифицировали твои поселения на Востоке? Получили землю твои ветераны? Нет. Каждый из вас пытался со всеми присущими вам силой и влиянием сдвинуть с места эту гору — boni, и каждый из вас потерпел неудачу. А вместе вы могли бы победить. Объединившись, Помпей Магн, Марк Красc и Гай Цезарь могут поколебать весь мир.
— Я признаю, что ты прав, — угрюмо согласился Помпей. — Меня всегда поражает, как четко ты все видишь. Даже в те дни, когда я думал, что Филипп сможет получить для меня то, что я хочу. А он не смог. Ты — смог. Ты политик? Математик? Или волшебник?
— Мое лучшее качество — здравый смысл, — засмеялся Цезарь.
— Тогда мы идем к Крассу.
— Нет, к Крассу пойду я, — тихо сказал Цезарь. — После взбучки, которую мы оба сегодня получили в Палате, никому не покажется удивительным, что в этот момент мы топим наше горе в вине вместе. О нас пока не думают как о союзниках. Поэтому будем поддерживать это мнение. Марк Красc и я — друзья уже много лет, поэтому логично, что я с ним в союзе. И boni не будут ужасно обеспокоены этим. Только если нас будет трое, мы сможем победить. Отныне до конца этого года твое участие в нашем триумвирате — мне нравится это слово! — секрет, известный только нам троим. Пусть boni воображают, будто они победили.
— Надеюсь, я смогу сдерживаться, когда все время буду находиться с Крассом, — вздохнул Помпей.
— Но тебе не обязательно вообще быть с Крассом, Магн! В этом и прелесть триумвирата, что между вами буду находиться я. Я — звено, которое не позволит вам видеть друг друга слишком часто. Вы не коллеги по консульству, вы — частные лица, каждый сам по себе.
— Хорошо, мы знаем, чего я хочу. Мы знаем, чего хочет Красc. Но что тебе нужно от этого триумвирата, Цезарь?
— Я хочу Италийскую Галлию и Иллирию.
— Афраний знает, что его срок продлили.
— Он не будет продлен, Магн. Это надо понять.
— Он — мой клиент.
— На вторых ролях у Целера.
Помпей нахмурился.
— Италийскую Галлию и Иллирию на один год?
— О нет. На пять лет.
Живые голубые глаза вдруг стали смотреть куда-то в сторону. Гревшийся на солнышке лев почувствовал, что солнце зашло за облако.
— Чего ты хочешь?
— Стать главнокомандующим, Магн. А ты не хочешь, чтобы я им стал?
Помпей мгновенно вспомнил все, что он знал о Цезаре: какая-то история о победе в сражении у Траллов много лет назад… Гражданский венец за храбрость… Хорошее, но мирное квесторство… Блестящая кампания в северо-западной Иберии, только что закончившаяся… Но ничего из ряда вон выходящего. Куда он метит? В бассейн Данубия, наверное. Дакия? Мёзия? Земли роксоланов? Да, это была бы крупная кампания. Но не такая, как завоевание Востока. Гней Помпей Магн сражался с грозными царями, а не с дикарями в воинственной раскраске и татуировке. Гней Помпей Магн с двадцати двух лет стоял во главе армий. Где же крылась опасность? Нет, не могло быть никакой опасности.
Шерсть льва улеглась. Помпей широко улыбнулся.
— Нет, Цезарь, я совсем не против. Я желаю тебе удачи.

 

Гай Юлий Цезарь прошел на Лакомый рынок мимо прилавков, уставленных грубыми бюстами Помпея Великого, и поднялся на пятый этаж по узкой лестнице, чтобы встретиться с Марком Крассом, которого в тот день не было в Сенате. Красc вообще редко посещал Сенат. Его гордость была уязвлена, его дилемма не была разрешена. О финансовом крушении не было и речи, но он, со всем своим влиянием, оказался неспособен добиться даже пустяка. Его положение ярчайшей и величайшей звезды на деловом небосклоне Рима находилось в опасности, его репутация жестоко пострадала. Каждый день влиятельные всадники приходили к нему и спрашивали, почему ему не удалось добиться внесения изменений в контракты по сбору налогов. И каждый день он вынужден был объяснять, что небольшая группа управляет Сенатом Рима, как волом с кольцом в носу. О боги, это же он — вол с кольцом в носу! Его dignitas превращается в ничто. Многие всадники теперь подозревают, что он что-то задумал, что он намеренно затягивает пересмотр этих несчастных контрактов. Да еще волосы у него выпадают, как шерсть у кота весной!
— Не подходи ко мне! — прорычал он Цезарю.
— Это почему же? — усмехнулся Цезарь, усаживаясь на угол рабочего стола Красса.
— У меня чесотка.
— У тебя депрессия. Выше нос, у меня хорошие новости.
— Здесь слишком много народа, но я чересчур устал, чтобы куда-то уходить.
Красc открыл рот и рявкнул на присутствующих в комнате:
— Домой! Все! Идите, идите! Я даже не вычту из вашего жалованья! Так что идите, идите!
Они с удовольствием удалились. Красc настаивал, чтобы люди работали все светлое время суток, а летом день удлинялся. Конечно, на каждый восьмой день приходился выходной, случались также Сатурналии, Компиталии и игры, но эти дни не оплачивались. Ты не работаешь — Красc тебе не платит.
— Ты и я организуем партнерство, — объявил Цезарь.
— Это не поможет, — покачал головой Красc.
— Поможет, если нас будет трое.
Широкие плечи напряглись, но лицо оставалось невозмутимым.
— Только не с Магном.
— Да, с Магном.
— Нет. И кончим на этом разговор.
— Тогда скажи прощай многолетней работе, Марк. Если мы не объединимся с Помпеем Магном, твоя репутация как патрона первого класса будет подорвана окончательно.
— Чушь! Когда ты станешь консулом, ты добьешься снижения стоимости контрактов.
— Сегодня, друг мой, я получил свою провинцию. Бибул и я должны будем отмечать маршруты для перегона скота по Италии.
Красc разинул рот:
— Это хуже, чем вообще не получить провинции! Это же насмешка! Юлия — да и Кальпурния, кстати! — заставляют выполнять работу младших чиновников?
— Я заметил, ты назвал имя Кальпурния. Значит, ты думаешь, что и Бибул тоже это получит. Ну да, он даже согласился унизить свое dignitas, только чтобы сорвать мои планы. Это была его идея, Марк. И не говорит ли это тебе о том, насколько серьезна ситуация? Boni готовы лечь под нож, если рядом с ними лягу и я. Не говоря уже о тебе и о Магне. Мы выше, мы выделяемся, как маки на поле. Возвращаются времена Тарквиния Гордого.
— Тогда ты прав. Мы заключим союз с Магном.
Оказалось так просто! Не надо вдаваться в философию, когда имеешь дело с Крассом. Просто сунь ему факты под нос, и он все поймет. Ему даже понравился будущий триумвират, когда он понял, что так как он и Помпей в настоящее время не являются магистратами, то ему не придется появляться на публике рука об руку с человеком, которого он ненавидел в Риме больше всех. С Цезарем в роли посредника приличия будут соблюдены, и тройное партнерство сработает.
— Пожалуй, я начну собирать голоса для Лукцея, — сказал Красc, когда Цезарь слез с его стола.
— Не трать много, Марк. Эта лошадь не поскачет галопом. Магн два месяца, не жалея денег, подкупал выборщиков, но после Афрания никто и не посмотрел на его людей. Магн — не политик. Он никогда не сделает нужного движения в нужный момент. Лабиен должен был находиться там, куда он поставил Флавия, а Лукцей должен был стать его первой попыткой обеспечить себе ручного консула. — Цезарь весело похлопал Красса по голой макушке и пошел к выходу. — Консулами будем я и Бибул, вот увидишь.

 

Предсказание подтвердили центурии за пять дней до июньских ид. Цезарь стал старшим консулом — буквально все центурии проголосовали за него. Бибулу пришлось ждать результатов, поскольку разрыв между остальными кандидатами был минимальный. Преторы разочаровали триумвиров, хотя после суда над Гаем Рабирием можно было не сомневаться в том, что племянник Сатурнина получит поддержку. И не кто иной, как Квинт Фуфий Кален, пытался прощупать почву, поскольку долги уже начали сильно обременять его. С новой коллегией плебейских трибунов возникли проблемы, потому что Метелл Сципион решил баллотироваться тоже. Это дало boni не менее четырех верных союзников — Метелла Сципиона, Квинта Анхария, Гнея Домиция Кальвина и Гая Фанния. Но на стороне триумвиров были Публий Ватиний и Гай Альфий Флав. Двух хороших, сильных плебейских трибунов будет достаточно.
И наступило длительное, томительное ожидание Нового года. Раздражало то, что Помпей вынужден был вести себя тихо, а Катон и Бибул расхаживали повсюду, говоря всем, кто готов был их слушать, что Цезарю ничего не удастся. Об их оппозиции уже знали все классы граждан, хотя немногие ниже первого класса понимали, что именно происходит. Просто где-то вдали гремит политический гром, вот и все.
На вид невозмутимый, Цезарь посещал все собрания Сената как будущий старший консул, но свое мнение высказывал крайне редко. Почти все время он посвятил работе над новым законопроектом о земле для ветеранов Помпея. В ноябре он уже не видел причины, почему надо продолжать скрывать их союз. Пусть все узнают, кем являются он и Помпей. Пора слегка надавить. Поэтому в декабре он послал Бальба к Цицерону с целью заручиться его поддержкой при принятии закона о земле. Цицерон, осведомленный о происходящем, лучше всех разнесет новость всем и вся.
Дядя Мамерк умер — личное горе у Цезаря и освободившееся место в коллегии понтификов.
— Это может быть в какой-то степени полезно для нас, — сказал Цезарь Крассу после похорон. — Я слышал, Лентул Спинтер очень хочет сделаться понтификом.
— И может им стать, если будет хорошим мальчиком?
— Именно. Он обладает влиянием, рано или поздно будет консулом, а в Ближней Испании нет губернатора. Я слышал, что он очень страдает оттого, что не получил провинции после преторства. Мы могли бы помочь ему получить Ближнюю Испанию в первый день нового года. Особенно если к тому времени он уже будет понтификом.
— Как ты это сделаешь, Цезарь? У многих очень хорошие шансы занять это место.
— Жребии подтасуем, конечно. Удивляюсь, что ты спрашиваешь. Вот здесь и пригодится наш триумвират. Корнелия, Фабия, Велина, Клустумина, Терецина — пять триб, которые уже не покинут наши ряды. Конечно, Спинтеру придется подождать, пока пройдет закон о земле, а потом он сможет поехать в свою провинцию. Но не думаю, что он будет возражать. Бедняга все еще на вторых ролях, и boni с презрением фыркают, потому что не думают о будущем. Не стоит относиться с презрением к людям, которые могут тебе пригодиться. Но они пренебрегают Спинтером. Тем большие они дураки.
— Вчера я видел Целера на Форуме, — сказал довольный Красc. — На мой взгляд, он выглядит очень больным. Цезарь засмеялся:
— Это не физическая болезнь, Марк. Его маленькая крепость Нола, его неприступная красотка жена распахнула все свои ворота для Катулла, поэта из Вероны. Кстати, Катулл, кажется, заигрывает с boni. Я уверен, что это он придумал для Бибула историю о виноградниках Публия Сервилия. В этом есть смысл, поскольку Бибул словно прикипел к городским булыжникам. Он не покидает Рима. А чтобы знать про скот и виноградники, надо жить на селе.
— Значит, Клодия наконец-то влюбилась.
— Достаточно серьезно, если Целер забеспокоился.
— Ему лучше отозвать Помптина и поехать в свою провинцию пораньше. Для военного человека Помптин не оправдал надежд в Дальней Галлии.
— К сожалению, Целер любит свою жену, Марк, поэтому он вообще не хочет ехать в провинцию.
— Они стоят друг друга, — вынес приговор Красc.
Назад: ЧАСТЬ V 5 ДЕКАБРЯ 63 Г. ДО Р. X. — МАРТ 61 Г. ДО Р. X
Дальше: ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА