У нас было два пути: проделать все очень быстро или держать приготовления в строгой секретности, что было почти невозможно. Следовательно, пришлось выбрать первый вариант.

Для начала по всей долине Батана расставили часовых, которые были настороже днем и ночью, чтобы перехватывать разведчиков юэ, не давая им возможности незаметно прокрасться сюда, или останавливать уже засланных к нам шпионов, чтобы те не ускользнули с сообщением до того, как мы начнем.

Мне приходилось видеть, как стада животных добровольно шли на убой к загороженной площадке, когда их вел предатель-козел, но в случае с бон не потребовалось ни лести, ни принуждения. Укуруй просто в общих чертах обрисовал наш план ламам, которых он изгнал из поталы. Эти себялюбивые и бессердечные «святые» люди были озабочены лишь тем, чтобы ван и его двор поскорее убрались из лама-сарая, поэтому они не возражали против предательства. Не приходилось также сомневаться, что бон сделают все, что прикажут им их «святые» люди. Таким образом, ламы вовсе не по-отечески поступили со своими последователями, не выказывая ни малейшей жалости к своим собратьям, верности родной стране или нежелания помогать монголам-завоевателям. Похоже, они не испытывали никаких колебаний или угрызений совести. Ламы заявили жителям Батана, что те должны подчиняться монгольским офицерам и идти туда, куда те их пошлют, — и безумные бон исполнили это.

Баян немедленно приказал своим воинам собрать всех здоровых бон в городе и его окрестностях — мужчин, женщин, юношей и достаточно рослых девушек — и снабдить их ненужным монгольским оружием и доспехами, отдать им самых старых верховых лошадей и построить всех в колонны вместе с вьючными животными, повозками для юрт под личным знаменем орлока Баяна, ячьими хвостами его сардаров и другими подходящими стягами и флажками. Кроме лам, trapas и chabi в городе оставили только стариков, детей и самых больных и хрупких бон. Укуруй милостиво избавил от страшной участи нескольких женщин, которых он отобрал для собственной утехи и для своих придворных. Я тоже отправил Рянг и Одко по домам, вручив каждой ожерелье из монет.

Одновременно с этим Баян послал всадников с белыми флагами означавшими перемирие, на юг, велев им кричать на языке юэ снова и снова что-то вроде: «Ваш предатель-шпион в столице Катая раскрыт и уничтожен! Вам больше нечего надеяться на то, чтобы выдержать осаду! Поэтому провинция Юньнань объявляется присоединенной к Монгольскому ханству! Бросайте оружие и приветствуйте завоевателей, когда те придут! Хубилай-хан сказал: трепещите все и повинуйтесь!» Разумеется, мы не ожидали, что юэ действительно будут трепетать и повиноваться. Мы просто стремились ошеломить их и отвлечь внимание на этих гонцов, нагло разъезжавших по долинам, чтобы они не заметили других людей, крадучись перебиравшихся с места на место вдоль горных вершин, — эти воины искали наиболее подходящие места, чтобы спрятать там латунные шары, затем они сами должны были укрыться рядом и быть готовыми поджечь фитили по моему сигналу.

На случай, если у юэ имелись наблюдатели с острым зрением, расположившиеся за нашими пикетами вокруг Батана, весь курень свернули, юрты убрали, а все повозки и всех животных, которые не принимали участия в мнимом нашествии, спрятали. Тысячи монголов, мужчин и женщин, перебрались в освободившиеся городские дома. Но они не надели мрачную и грязную одежду бон. Они — я, Укуруй и его придворные в том числе — остались одетыми в платья для сражений и доспехи, готовые двинуться по следам обреченных колонн, как только мы получим известие, что ловушка захлопнулась.

Необходимо было также послать нескольких настоящих монголов вместе с этими колоннами-приманками. Баяну пришлось вызвать добровольцев, и они нашлись. Люди знали, что идут на настоящее самоубийство, но эти воины уже не раз брали верх над смертью и твердо верили, что выполняют свой долг. Те немногие, кто выжил в этом рискованном предприятии, просто радовались тому, что воины Баяна несокрушимы, а мертвые не попрекали своего орлока. Итак, группа людей, ехавших впереди фальшивой армии захватчиков, играла на музыкальных инструментах монгольские военные гимны и марши (бон, разумеется, этого не умели) и при помощи музыки задавали ритм строевого шага для тысяч тех, кто шел следом. В хвосте этой «армии» вынуждена была ехать другая группа настоящих монголов, чтобы удержать колонны от беспорядка, а также для того, чтобы послать к нам гонцов, когда юэ — как мы надеялись — начнут собираться для атаки.

Бон очень хорошо знали, что должны выдавать себя за монголов, поскольку ламы приказали им делать это, хотя я очень сомневаюсь, что ламы сказали несчастным, что это, возможно, последнее, что они в этой жизни сделают. И бон занялись этим обманом с большой охотой. Узнав, что их поведет оркестр военных музыкантов, некоторые из них стали спрашивать Баяна и Укуруя:

— Господа, а не могли бы мы петь хором, как это делают на марше настоящие монголы? Но вот только что нам петь? Мы не знаем ничего, кроме «om mani pèmè hum».

— Неужели ничего, кроме этого? — удивился орлок. — Дайте-ка подумать. Столица Юньнаня называется Юньнань Фу. Полагаю, вы можете идти и выкрикивать: «Мы идем захватить Юньнань Фу!»

— Юньнань Пу? — послушно повторили бон.

— Нет, это не пойдет, — сказал Укуруй, смеясь. — Придется вам двигаться молча. — Он объяснил Баяну: — Бон не могут отчетливо произносить звуки «в» и «ф». Пусть они лучше вообще молчат, а то юэ могут обо всем догадаться. — И тут ему пришла в голову новая мысль. — Вот что. Прикажите-ка бон, чтобы они по дороге обходили все священные постройки, вроде стены mani или каменной груды ch’horten, справа — так, чтобы здания оставались с левой стороны.

Услышав подобное, бон издали невнятный вопль протеста — это было, с их точки зрения, настоящим святотатством, — но их ламы быстро вмешались и приказали всем подчиниться, они даже взяли на себя труд рассказать, что якобы некогда существовал жрец, который дал людям специальное разрешение в самом крайнем случае наносить оскорбление всемогущему Поте.

Приготовления заняли всего несколько дней (тем временем гонцы и воины с шарами уже ушли вперед), а колонны отправились в путь, как только их полностью сформировали. Это было прекрасным летним утром при ярком свете солнца. Должен сказать, что даже эта фальшивая армия представляла собой величественное зрелище, и шум, когда они покидали Батан, стоял немалый. Впереди оркестр монгольских музыкантов выводил зажигательную военную музыку, от которой закипала кровь. Трубачи играли на огромных медных трубах, которые назывались karachala — «адские рога». У барабанщиков были гигантские медные и кожаные барабаны, напоминающие котлы, по одному с каждой стороны седла, и они проявляли чудеса, крутя и молотя своими колотушками и перекрещивая руки, чтобы извлечь ужасающий барабанный бой в ритме марша. Цимбалисты громыхали огромными латунными тарелками, которые сверкали, как вспышки солнца, при каждом оглушительном ударе. Это напоминало scampanio. Звонари били в колокола — металлические трубки разного размера, вставленные в раму, которая своей формой была похожа на лиру. Среди громких пронзительных звуков можно было расслышать более нежную струнную музыку лютни; этот инструмент имел особую короткую шейку, чтобы на нем можно было играть, сидя верхом.

Музыка постепенно стихала в отдалении, смешиваясь с цокотом тысячи копыт, который раздавался позади музыкантов, и с тяжелым громыханием колес повозок, скрипом и позвякиванием сбруи и доспехов. Бон впервые в своей жизни выглядели не жалкими или презренными, а гордыми, дисциплинированными и решительными, словно они действительно отправлялись на войну и делали это по собственной воле. Всадники сидели в седлах, выпрямившись, и не шевелились, с суровым выражением глядя вперед, они лишь почтительно косили глазом направо, когда проезжали мимо следящего за ними орлока Баяна и его сардаров. Как заметил ван Укуруй, мужчины и женщины, которых послали в ловушку, в самом деле напоминали истинных воинов-монголов. Их убедили даже воспользоваться длинными монгольскими стременами — которые давали возможность лучнику на всем скаку становиться на них, чтобы получше прицелиться, — вместо коротких, узких стремян, из-за которых всадникам приходилось высоко задирать колени и которые так любили бон, дроки, хань и юэ.

Когда последняя колонна бон и арьергард из настоящих монголов скрылись, уйдя вниз по течению реки, нам оставалось только ждать. Пока что требовалось создать для каких-нибудь самых глазастых наблюдателей вдалеке иллюзию, что Батан — обычный отвратительный город бон, по которому они расхаживают и занимаются своими обычными, презренными делами. В дневное время наши люди толпились на территории базара. А в сумерках собирались на крышах, словно для того, чтобы совершить молитву. Действительно ли юэ за нами следили, я не знаю. Но если да, то наша военная хитрость так и не была раскрыта, потому что план сработал вплоть до мелочей.

Приблизительно неделю спустя один монгол из арьергарда прискакал сообщить нам, что фальшивая армия благополучно вошла в Юньнань и все еще движется вперед, а юэ, похоже, одурачены нашим обманом. Разведчики, сказал он, видели в горах отдельных стрелков и аванпосты юэ, которые стали собираться вместе и спускаться вниз, как собираются потоки, чтобы стать рекой. Мы подождали немного, и еще через несколько дней прискакал другой всадник — доложить, что юэ, несомненно, собирают свои силы позади и впереди того места, где располагались тылы нашей фальшивой армии. Ему буквально пришлось объезжать стороной собравшихся юэ, чтобы выехать из Юньнаня и привезти нам эти сведения.

Итак, теперь вперед выступила настоящая армия. И хотя она двигалась настолько скрытно, насколько это было возможно, без маршевой музыки — это было, пожалуй, самое величественное зрелище, которое мне когда-либо довелось наблюдать. Внутренняя часть куреня выдвинулась из долины Батана, словно пришли в движение стихийные силы природы. Пятидесятитысячное войско было разделено на томаны по десять тысяч человек, каждый из них возглавлял сардар. Томаны, в свою очередь, делились на тысячи под предводительством флаг-капитанов, а те на сотни под командованием вождей — все они двигались широкими шеренгами: десять рядов по десять человек. Каждая сотня ехала на достаточно большом отдалении, чтобы не глотать пыль, поднятую теми, кто следовал впереди. Я сказал, что наш отъезд представлял собой величественное зрелище, хотя у меня самого и не было возможности увидеть, как шеренги проходят мимо. Я ехал довольно далеко впереди, в компании Баяна, Укуруя и нескольких старших офицеров. Орлок, разумеется, должен был ехать впереди как командир, ван просто этого захотел, мне же Баян приказал его сопровождать, вручив особое огромное знамя из яркого желтого шелка. Мне надо было его развернуть в определенное время, чтобы дать сигнал к началу обвала. Любой человек мог подать сигнал, но Баян настаивал на том, что латунные шары «мои» и, стало быть, я и должен нести за них ответственность.

Таким образом, мы ехали легким галопом на много ли впереди куреня, вдоль реки Джичу, по широкой утрамбованной дороге, по которой уже прошла фальшивая армия. После нескольких дней утомительной скачки орлок проворчал:

— Сейчас будем пересекать границу провинции Юньнань.

Еще через несколько дней нас перехватил монгольский часовой, который специально был тут оставлен. Он повел нас в сторону от реки и обвел вокруг холма. С противоположной стороны его мы на исходе дня натолкнулись на еще восьмерых монголов из арьергарда, которые устроили там лагерь без костров. Капитан караула почтительно предложил нам слезть с коней и поделился с нами холодным ужином, состоявшим из высушенного мяса и шариков цампы.

— Но сначала, орлок, — сказал он, — вы, возможно, захотите подняться на этот холм и оглядеться. Отсюда вы сможете увидеть внизу всю долину Джичу. Думаю, вы поймете, что прибыли как раз вовремя.

Капитан показывал нам дорогу, в то время как Баян, Укуруй и я пешком карабкались наверх. Мы лезли медленно, мышцы после долгой скачки затекли. У вершины часовой сделал нам знак, чтобы мы присели и дальше уже ползли, осторожно высовывая головы из травы на гребне холма. Хорошо, что нас перехватил часовой. Последуй мы вдоль реки по дороге еще в течение нескольких часов, мы обогнули бы холм с другой стороны и оказались бы в узкой долине, где и остановилась наша фальшивая армия. Бон, как им и было приказано, вели себя как завоеватели, а не как захватчики. Они не поставили юрты, но устроились лагерем так беспечно, словно их пригласили в Юньнань сами юэ и они были там желанными гостями — с огромным количеством лагерных костров и факелов, мерцавших по всей сумрачной долине; всего лишь несколько часовых было небрежно расставлено по периметру лагеря; бон шумели и свободно перемещались туда-сюда.

— Мы могли бы въехать прямо в лагерь, — произнес Укуруй.

— Нет, господин ван, это невозможно, — ответил наш проводник. — Я почтительнейше прошу вас говорить потише. — Капитан сам понизил голос и объяснил нам: — Внизу, на той стороне холма, скрываются юэ. Они также прячутся и при входе в долину, и на дальних склонах — они буквально повсюду, между нами и лагерем и позади него. Вы рисковали попасть прямо им в тыл, и вас бы схватили. Враг в большом количестве собирается в войска в форме огромной подковы, отсюда и по обеим сторонам долины вокруг нашего фальшивого лагеря. Вы не можете увидеть юэ, потому что они не зажигают огней, затаившись во всех подходящих укрытиях.

Баян спросил:

— Они что, делали так каждую ночь, пока здесь стоит армия?

— Да, господин орлок, и их с каждым разом становилось все больше. Думаю, что сегодня фальшивая армия ночует здесь в последний раз. Возможно, я ошибаюсь, но, насколько я могу судить, сегодня врагов впервые не прибавилось. Думаю, все способные сражаться мужчины в этой части Юньнаня сейчас собрались в этой долине — войско примерно в пятьдесят тысяч человек, почти равное нашему. И если бы я командовал юэ, я счел бы это узкое ущелье самым подходящим местом, где можно нанести сокрушительный удар по столь странным и непонятливым захватчикам. Разумеется, я могу и ошибаться. Но мое чутье воина говорит мне, что юэ атакуют наш лагерь завтра на рассвете.

— Хороший доклад, капитан Тоба. — Я думаю, Баян знал по именам почти половину своего куреня. — Я склонен согласиться с вашим предчувствием. А что те воины, которым было поручено установить шары? Вы имеете какое-нибудь представление о том, где они сейчас находятся?

— Увы, нет, господин орлок. Связь с ними невозможна без того, чтобы не выдать их врагу. Я лишь могу предполагать и надеяться, что они движутся вдоль гребня горы и каждый день размещают и подготавливают свое секретное оружие.

— Ну что же, будем надеяться, что они успеют все сделать, — сказал Баян. Он поднял голову, чтобы внимательно осмотреть горы, окружающие долину.

Я сделал то же самое. Раз уж орлок настаивал на том, что я несу ответственность за секретное оружие, следовало удостовериться, что дела идут так, как надо. Если наш план сработает, то погибнет примерно пятьдесят тысяч бон и приблизительно столько же юэ. Только представьте, какую огромную ответственность возложил Баян на меня — мирного человека и христианина. Я рассудил так: если войну выиграют монголы, это будет означать, что Бог тоже на нашей стороне, что смягчит угрызения совести христианина, спровоцировавшего массовую резню. Если же латунные шары не сработают, как предполагалось, то бон умрут в любом случае, а юэ нет. Война продолжится, а меня замучает совесть — ведь погибнет столь много людей, пусть даже презренных бон, причем без всякой пользы.

Однако должен признаться, доминирующим чувством у меня в тот момент было любопытство. Мне было интересно посмотреть, что выйдет, если шары с воспламеняющимся порошком все-таки сработают. Где же, интересно, монголы их поставили? Разумеется, сам я смог бы найти дюжину подходящих мест в горах, где, поручи мне Баян заниматься их размещением, уложил бы смертоносные заряды. Например, выступы утесов, наподобие замков крестоносцев возвышавшиеся над лесом, с пересекавшими их трещинами, которые образовались от времени или непогоды; они могли внезапно расколоться на куски, плиты сдвинулись бы и упали, а падая, увлекли бы за собой и другие глыбы…

Мы спустились с холма вниз тем же путем, которым поднялись на него. У подножия Баян приказал ожидавшим его людям:

— Настоящая армия находится в сорока или пятидесяти ли позади нас и тоже готовится остановиться на ночь. Шестеро из вас отправятся туда сейчас же. Первые пятеро будут по одному отъезжать в сторону от дороги через каждые десять ли и ждать там, так ваши лошади отдохнут до завтра. Шестой всадник должен добраться к нашим до восхода солнца. Скажете сардарам, чтобы они не выступали в путь. Велите им ждать там, где они стоят, иначе пыль от их передвижения будет видна отсюда и сорвет все наши планы. Если все пойдет завтра, как было намечено, следующим я пошлю капитана Тоба с приказом для сардаров — привести сюда всю армию галопом, растянувшись, чтобы прикончить всех оставшихся врагов, которые, возможно, выживут в этой долине. Если же все здесь пойдет не так, тогда… Тогда я пошлю капитана Тоба с другим приказом. А сейчас ступайте. Поезжайте.

Шестеро монголов ушли, ведя лошадей. Баян повернулся к нам:

— А теперь давайте немного перекусим и поспим. Мы должны быть на вершине холма и начать свое наблюдение еще до того, как рассветет.