На следующий день, шестого января 1066 года, в день Крещения Господня, в день, когда Он явлен был трем волхвам и всему миру, Гарольд Годвинсон, эрл Уэссекса, был явлен своему народу в качестве короля.

Но прежде, чем избирать нового короля, нужно было избавиться от старого. Рано утром, как только собрались все имевшие право заседать в Витане, западные двери широко распахнулись, и тело Исповедника на высоко поднятых носилках вынесли в каменный зал, на холодный воздух. Дыхание смешивалось с дымом благовоний, впереди несли крест, окутанный черной тканью, монахи пели «Requiescat in Aetemum». Члены Витана обнажили головы, кое-кто опустился на колени, а затем все последовали в траурной процессии за королевой Эдит, надевшей свою серебряную корону с чередовавшимися жемчужными крестами и сапфирами. Они перешли в центральную часть зала. Эдит остановилась, закрывая лицо тонкой вуалью из расшитого шелка, слегка покачнулась, но Гарольд поспешно подхватил сестру и остаток пути прошел рядом с ней.

У часовни они свернули вправо, прошли через северный придел храма и приблизились к главному алтарю. Распятие еще не было отделено ширмой, окна не успели застеклить, здесь царил холод, хотя в церковь порой заглядывали яркие лучи солнца. Ряд камней извлекли из свежей кладки, вырыли продолговатую яму в намытой Темзой земле – король ляжет в могилу под плитами собора.

Заупокойную мессу служил Элдред, архиепископ Йоркский.

Члены Витана, почти сто человек, стояли вокруг могилы. Одни, озябнув, потихоньку переминались с ноги на ногу, другие кашляли или чихали, наиболее невоспитанные зевали и сплевывали – им было скучно, и те, кто еще не видел новый собор, разбрелись по сторонам поглазеть на его чудеса.

Наконец служба закончилась. Один из слуг снял с головы Исповедника корону, пряди седых волос на миг поднялись от легкого дуновения ветерка. Другой слуга снял с груди короля золотой крест, инкрустированный дорогими камнями, и заменил его деревянным, третий с большим трудом стащил с распухшего безымянного пальца королевский перстень с гигантским сапфиром.

Тело на черных кожаных ремнях опустили в могилу. Королева выступила вперед и бросила в могилу пучок бессмертников, перевитых веточкой розмарина.

– Нежнейшее – нежнейшему, – молвила она. – Спи с миром! – и отвернулась, промокая глаза платком.

Едва отзвучало последнее «аминь», все чуть ли не бегом устремились в южный придел, где уже были расставлены столы, скамьи и стулья.

Архиепископ Элдред уселся в большое кресло во главе стола и призвал собравшихся к порядку.

– Король умер, – провозгласил он, – и нам, членам Витана Англии, подобает избрать нового короля. Кто выскажется первым? Гарольд, сын Годвина! От имени короля ты правил этой страной и защищал ее более десяти лет. Тебе слово.

Гарольд поднялся с похожего на трон кресла – Уолт расстарался и обеспечил его этим подобием престола, пока все были заняты заупокойной службой, – и вышел на открытое пространство перед столом.

– Ваше преосвященство и вы, сотоварищи, премудрые члены Витана! В столь важном деле мы не должны руководствоваться соображениями выгоды или своими страхами. Доверимся Богу, последуем обычаю наших предков и изберем того, в чьих жилах течет королевская кровь, – Эдгара Этелинга, внука Эдуарда Железнобокого, последнего потомка Седрика. Я, Гарольд, эрл Уэссекса, отдаю ему свой голос.

Ропот изумления, громкий ропот. Это предложение не было полной неожиданностью для членов Витана, в конце концов, главному претенденту на престол приличествует скромность, он должен хотя бы для виду продемонстрировать нежелание принять корону, однако подобная формулировка, к тому же столь категорически высказанная, удивила многих, а некоторых даже возмутила.

Выступил Этельвин, епископ Дарема, единственный, кстати говоря, английский епископ, который продолжит борьбу против Вильгельма после Завоевания.

– Право первородства – это франкский, римский обычай, а не английский, не саксонский и не датский. Позвольте мне напомнить, что Витан не должен обращать внимания на такие суеверия, как чистота крови и первородство по мужской линии. Мы должны выбрать человека, по возможности из числа родных или сподвижников покойного короля, который лучше всех способен защищать королевство и народ.

Освульф, правивший северной маркой, областью Карлайла, заговорил об опасном положении государства, напомнил, что Малькольм в Шотландии после смерти Макбета объединил страну, а в Норвегии набирает силу Харальд Суровый Правитель. Таны Освульфа и Моркара не смогут противостоять столь мощному противнику без опытного предводителя и без поддержки южных эрлов во главе с сильным королем. К этому Освульф добавил, что, согласно свидетельству королевы, Исповедник перед смертью завещал престол Гарольду.

После Освульфа слово взял Эдвин, за ним – Моркар. Они говорили о том, что в ближайшие месяцы для управления страной потребуется зрелость, мудрость, а главное – опыт.

Но один непокорный голос произнес вслух то, о чем другие предпочитали молчать.

– Со всем смирением, – заговорил настоятель Гластонбери (он был уже очень стар), – и не желая никого обидеть, я должен все-таки спросить: разве ничего не значит то обстоятельство, что Гарольд Годвинсон на древних и чтимых реликвиях принес присягу герцогу Вильгельму и обещал посадить нормандца на наш престол?

Сквозь поднявшийся шум прорезался голос Элдреда. Этот епископ тоже был стар, но говорил громко и отчетливо.

– Присягу вырвали обманом. Гарольд дал клятву из сострадания к своим родичам, которые, как он думал, находились в смертельной опасности. И в любом случае эта клятва – пустой звук, – громыхал епископ, – потому что Гарольд не вправе распоряжаться короной. Он пообещал Вильгельму то, что не в его власти. Только Витан, только мы все, собравшись вместе, можем избрать короля, только Витангемоту принадлежит эта привилегия. Так утверждают закон и старинные традиции Англии.

Заседание продолжалось, члены Витана стали высказываться увереннее, когда основное препятствие было устранено. Вскоре стало ясно, что противиться провозглашению Гарольда некому: нормандские священники во главе с Уильямом, епископом Лондонским, давно выскользнули из собора, большинство из них заранее сложили пожитки и теперь, должно быть, уже всходили на корабль. Исход заседания был ясен, но все, и молодые, и старые, непременно хотели принять участие в обсуждении столь важного дела, и каждый считал своим долгом повторить то, что было уже десять раз сказано и пересказано. Наконец Элдред взял Гарольда за руку, высоко ее поднял и воскликнул:

– Давайте изберем и наречем Гарольда королем Англии.

Все громкими криками одобрили его слова.

Эдвин и Моркар вместе с Леофвином и Гиртом накинули на плечи нового короля алый, затканный золотом плащ и проводили его к огромному трону, стоявшему на возвышении у церковных хоров. Вынесли скипетр и державу и вручили их королю. Элдред поднял корону, тремя часами ранее снятую с головы Исповедника, и надел ее на голову Гарольда. Большие двери распахнулись, и все видные граждане Лондона, которые не поленились отшагать три мили и пустились в путь, как только прослышали о кончине короля, толпой хлынули в храм.

Стиганд, стоявший слева от Гарольда, распростер руки и провозгласил:

– Hie residet Harold Rex Angtorum. – На престоле Гарольд, Король Английский.

Выйдя из собора, Гарольд первым делом подписал хартию, утверждавшую права Моркара на Нортумбрию, и назначил праздник Благовещенья днем своей свадьбы с Элдит.

В ту ночь Гарольд, его братья и столько дружинников, скольких смог вместить большой зал Вестминстера, собрались на пир в доме, где только что умер король. Они слушали музыку, пили и хвастали, как подобает мужчинам, теми подвигами, которые им предстояло совершить ради своих господ. К рассвету отважные ребята успели наголо побрить Ублюдка Вильгельма, сорвать с него одежду, трахнуть в зад, расчленить, выпотрошить как рыбу, – и все это после того, как каждый дружинник одолел его в поединке. Та же участь, само собой, постигла и всякого нормандца, посмевшего вступить вместе с герцогом на английскую землю.

Около полуночи новый король, закутавшись в плащ и надев высокие сапоги, потихоньку вышел из зала. Уолт последовал за своим господином по хрустящему снегу, под светом льдистых звезд, к большому белому зданию, которое, как представлялось издали, заслоняло от них весь мир. Когда стены собора нависали прямо над головой, казалось, что, кроме него, ничего не земле не существует.

Король распахнул дверь в южный придел и постоял на пороге, пока глаза не привыкли к темноте. Свечей было немного, две лампады горели перед дарохранительницей. Гарольд не выказал ни малейшего желания преклонять колени перед алтарем. Здесь, под сводом из белого камня, освещение было более тусклым, чем сияние звезд на дворе.

Гарольд свернул вправо, Уолт за ним. Слева остался высокий каменный блок, алтарь, символизировавший в глазах верующих тот стол, за которым Христос преломил хлеб со своими друзьями и пил с ними вино. Гарольд подошел к каменным плитам, накрывавшим тело Эдуарда, склонил голову, но молиться не стал. Он тяжело вздохнул, он вздыхал снова и снова, будто что-то мучило его. Уолт невольно рванулся к своему господину, и Гарольд услышал его движение.

– Это ты, Уолт?

– Да, сир.

– К черту, Уолт. Я не смогу полагаться на тебя, если ты будешь так обращаться ко мне. Поди сюда.

Уолт встал рядом с ним.

– Ты думаешь, самое трудное позади, да? «Многая лета королю!» – и все сладится само собой? Нет, это еще только начало. Если мы продержимся хотя бы год, тогда, быть может, мы уцелеем. Эдди, наш дорогой Эдди! Он уготовил нам путь через лес, полный скрытых ям и капканов. Где бы он ни был сейчас, он дожидается, чтобы мы угодили в ловушку.

Гарольд снова вздохнул, поднял голову и оглядел толстые колонны, высокие округлые арки, черные дыры, которые еще предстояло застеклить, чтобы они превратились в окна, дымящие свечи. Его пробрала дрожь.

– Едва лишь освятили этот собор, Уолт, он сделался усыпальницей одного короля и видел, как всходил на престол другой, но если дело обернется так, как хотят того Эдди на небесах и Ублюдок на земле, я стану последним английским королем. Не будет больше Англии, той Англии, какой ее знаем ты и я.