Каждый год в разгар ночного праздника Bona Dea — Доброй Богини — на улицах Рима полно женщин.

Вечером римляне пораньше запирают двери и укладываются спать, а свободные римлянки пьют вино, поют и танцуют. Самые отчаянные, пока их семьи сидят дома, бегают по городу с голой грудью, упиваясь свободой.

Некоторые мужчины в надежде полюбоваться праздничными шествиями залезают на крыши домов. Но попадись они женщинам на глаза — храбрецам тут же придется спасаться от града камней. А очутиться на улице одному в такую ночь — еще хуже. Каждый год рассказывают страшные истории о молодых людях, которые, задержавшись ночью на улице, жестоко поплатились за свое любопытство. Кое-кого из них находят наутро раздетыми и связанными — и несчастные даже не в силах рассказать, что с ними сделали.

Белас наблюдал за домом Мария из окна напротив и мечтал подобраться поближе. Сверху он видел, как Цезарь, смеясь, пожелал супруге спокойной ночи и вместе со своими приближенными отправился на ночной совет. Консул слишком промедлил с отъездом, и пока процессия спускалась по склону Квиринала к Форуму, вслед его людям гикали и смеялись — во время ночного праздника Доброй Богини в Риме не чтят никого, кроме нее. Беласа развеселило, что Юлию, похоже, не по себе. И правильно — нечего пренебрегать женским праздником, будь ты даже консул.

Из своего укрытия Белас завороженно любовался толпой весталок, которые с криками поднимались на холм под возбуждающий бой барабанов и пение флейт. В свете факелов сверкали натертые маслом стройные ножки. Впереди шли две обнаженные до пояса девушки — груди их так маняще колыхались! Высунуться из окна Белас не смел — вдруг они посмотрят наверх и увидят его. Сегодня весталки особенно опасны и способны на все, если заметят мужчину. За одно только прикосновение к ним грозит смертная казнь, и приговор непременно исполняется. Белас то и дело напоминал себе, что запер нижнюю дверь, когда снял комнату на вечер.

Дом Мария, между тем, наполнялся гостями, которых пригласила Помпея. Выйдя замуж за консула, она сразу стала важной особой и теперь явно наслаждалась своим новым положением. Белас наблюдал, как со всего Рима съезжаются самые знатные женщины, и в досаде барабанил пальцами по подоконнику — очень уж хотелось видеть, чем они занимаются там, внутри. Большинство римлян охотно повторяло россказни о том, что творится в эту ночь, но Белас понимал: все это неправда — знать они ничего не могут. Тайны Доброй Богини хранятся надежно.

В какой-то момент двор опустел, и Белас высунулся из окна, стараясь заглянуть через ворота. Дом был большой, но, казалось, весь уже битком набит знатными римлянками. Женщины до хрипоты пели, хохотали, возносили хвалу богине, прекрасно зная, что мужчины их услышат и станут гадать, каким оргиям они там предаются.

Беласу не хотелось тут торчать, и актер прямо заявил Сервилии: если, мол, Помпея попытается опозорить имя Цезаря, сегодня у нее вряд ли получится. Но Сервилия оставалась непреклонна, и ему пришлось занять свой пост и разглядывать улицы, находя единственное утешение в куске хлеба с сыром. Ночь тянулась мучительно долго.

Взошла луна. В ее свете дразняще мелькали на улице обнаженные тела — сегодня нет места приличиям и запретам. Проходил час за часом. Белас беспокойно ерзал, терзаемый собственным воображением. Где-то совсем близко похрапывала женщина: она, видимо, уснула прямо на улице, прислонившись к его дверям. Белас почувствовал, что покрывается потом. Он щурился от яркого света факелов, стараясь не думать о соблазнительной картине: женщины, обливающие друг друга вином, — багрянец на золоте.

Погрузившись в сладкие грезы, Белас поначалу почти не обратил внимания на женщину, которая, шатаясь, поднималась по холму. Длинные волосы были собраны на затылке в узел. Ветер играл ее плащом, открывая черную как ночь столу. Женщина несла винный мех, обвисший, словно мошонка старика. Шаги ее прошлепали по камням и затихли у самого дома Мария.

Тут Белас не удержался и опять высунулся из окна. Сердце отчаянно заколотилось. Вцепившись руками в подоконник, актер чуть не выругался. То, что он увидел, потрясло его. Незнакомка подняла голову, и в свете факелов стала отчетливо видна ее шея.

Это была не женщина! Лицо умело накрашено, даже походка, хоть и явно нетрезвая, похожа на женскую. Но Беласу приходилось играть женские роли, и его не провести. Сидя в темной комнате, он мысленно аплодировал отваге смельчака и гадал, как скоро того разоблачат. Пощады ему не видать. Время — за полночь, теперь мужчинам запрещено выходить на улицы. Попадись хитрец весталкам, и беднягу запросто могут оскопить. Белас содрогнулся и задумался — не предложить ли незнакомцу убежище до утра.

Он уже собрался окликнуть пришельца, однако тот вдруг перестал шататься и стал внимательно вглядываться в сад.

Да он только притворяется пьяным, осенило Беласа. Это не просто молодой повеса, затеявший потеху, желая выхвалиться перед дружками, здесь дело куда серьезнее. А вдруг он — наемный убийца? Белас клял себя — нужно было предусмотреть возможность как-то связаться с Сервилией! Сам-то он ни в каком случае не осмелится покинуть свое укрытие.

Мужчина на улице внимательно прислушивался к доносящимся из дома звукам. Затем, снова пошатываясь, вошел в ворота и скрылся в благоухающем саду.

Белас остался в одиночестве, снедаемый любопытством. Сам он даже в дни разгульной юности не отваживался на подобное. Вот-вот раздадутся негодующие вопли, означающие, что вторжение замечено.

Ничего не происходило, и соглядатай продолжал нетерпеливо переминаться с ноги на ногу. Потом сообразил: добровольно ли, нет ли — мужчина не скоро покинет дом. Белас был так заинтригован и напуган, что когда заподозрил, в чем дело, чуть не подскочил от возмущения. Разве можно обмануть сразу столько женщин? Стало быть, гостя тут дожидались! Сидя в потемках, Белас пытался рассуждать. Быть может, это мужчина из тех, что торгуют собой, и его наняли на ночь? Предполагать такое гораздо спокойнее, чем думать, что он — циничный негодяй, который, возможно, сейчас укладывает Помпею на мягкое ложе.

Белас начал тихонько напевать от волнения — по старой привычке. Придется идти в дом.

В полной темноте актер преодолел два лестничных пролета и наконец уперся вытянутой рукой в деревянную дверь, ведущую на улицу. Осторожно приоткрыв ее, высунул голову. Пьяная женщина, лишившись опоры, сползла прямо на ноги Беласа, и он замер. Подхватил ее под мышки и уложил на бок — не проснулась. Рассматривая спящую, актер взволновался, но нет — за сегодняшнюю ночь он достоин лучшей платы.

Вознося молитвы всем богам-мужчинам, чтобы не дали ему пропасть, Белас кинулся через улицу, оставив дверь слегка приоткрытой. Одолеваемый самыми разнообразными страхами, он осторожно заглянул через ворота бывшего дома Мария.

Во дворе, прямо у ворот, в обнимку с пустым винным мехом лежала обнаженная женщина. Несмотря на страх, Белас разглядел, что она красива, однако это не Помпея.

Внезапный взрыв смеха в доме заставил его отпрянуть и обернуться — вдруг кто-то пройдет по улице и увидит его? То-то они обрадуются, содрогаясь, подумал актер. Он едва успел нырнуть в густую листву — мимо, почти вплотную, чудом не задев Беласа, прошли две женщины. Страх был так силен, что он почувствовал резкий запах собственного пота.

Белас хотел уже вернуться, но снова увидел незнакомца. Никакие ухищрения теперь не скрыли бы, что это мужчина — он вышел из дома, неся на руках обнаженную женщину. Женщина болтала ногами и мурлыкала, словно котенок. Белас только головой покачал, удивляясь дерзости гостя. Тот, видимо, искал местечко поукромнее. На нем по-прежнему была стола, но мускулы обнаженных рук сразу выдавали мужчину. Женщина, хоть ее одолевала икота, пыталась петь. Она повернула голову, и Белас узнал жену Цезаря. Оторопев, он смотрел, как красавица, обвив рукой шею мужчины, притянула его голову к своим губам. Такой Помпея была необыкновенно соблазнительна: она страстно целовала незнакомца, темные кудри рассыпались по плечам, щеки пылали от вина и вожделения. Актер страстно завидовал храбрецу, который столь сильно рисковал ради свидания.

Белас понимал, что если потихоньку уйти и никому ничего не сказать — никакого ущерба не будет. В глубине души он мечтал именно так и поступить. Но Сервилия ему заплатила, и это все меняло.

Стараясь, чтобы парочка его услышала, Белас произнес:

— Стоит ли она твоей жизни?

Незнакомец чуть не выронил Помпею и быстро обернулся, однако Белас уже со всех ног несся прочь. Прежде чем кто-либо успел поднять тревогу, актер перебежал на другую сторону улицы. Он и долг свой исполнил, и незнакомца предупредил.

Из своего окна Белас, вздыхая, наблюдал за поднявшейся суматохой. Незнакомец исчез — наверное, убежал в сад и перелез через стену. А хозяйка подняла на ноги остальных женщин, и они с угрозами и проклятиями начали обыскивать все вокруг. Одна из них даже стукнула кулаком в дверь Беласа, но тот успел запереться и теперь радовался своей предусмотрительности. Актер надеялся, что неведомый храбрец успел-таки вкусить любовных утех. Заслужил же он награду за свою смелость. А уж с утра начнется расплата.

Юлий, зевая, жевал оставшуюся с вечера холодную баранину с луком. Когда слабые лучи утреннего солнца коснулись Форума и высказывания участников совета утратили ясность, консул понял, что пора заканчивать. Адан отчаянно зевал — он провел всю ночь, записывая вместе с двумя другими секретарями приказы и проверяя каждую букву.

Непривычным казалось находиться в курии, где на скамье нет ни единого сенатора. Все места занимали командиры легионов, и здесь царила атмосфера военного суда. Юлий жалел, что сенаторы не могут видеть, как быстро и четко тут решались вопросы. Никто не произносил бесполезных пышных речей — слишком много работы предстояло сделать в эти долгие темные часы.

В городе шло веселье, но их ночное бдение ничем не нарушалось — шум сюда почти не долетал. В нарушение обычаев Юлий приказал поставить на ступенях сената часовых на случай, если явятся какие-нибудь подвыпившие искательницы приключений. Со стражниками заседающие были в безопасности, и все же рассвет вызвал на некоторых лицах улыбки: праздник окончен, и теперь можно спокойно добраться до дому.

Юлий с гордостью оглядывал людей, собравшихся по его приказу. Кроме семерых военачальников он пригласил также самых старших центурионов и военных трибунов — нужно, чтобы они слышали последние распоряжения, связанные с подготовкой к походу. Всего на скамьях теснилось более трехсот человек; иногда обсуждение становилось бурным и даже раздавались насмешки — как на заседаниях сената.

Несмотря на сильную усталость, Юлий был доволен результатами подготовки к войне. Корабли уже ждали в Остии, людей для флота хватало — с севера подошли три легиона и стали лагерем на Марсовом поле. Марк Антоний утвердился в роли консула; каждый солдат знает если не день окончания кампании, то хотя бы план действий на первые несколько дней после высадки.

— Еще месяц, — прошептал Юлий Домицию, — и мы снова сможем отправиться на войну.

— Еще один бросок в этой игре, — ответил Домиций, припоминая разговор на берегу Рубикона месяц назад.

Юлий в ответ рассмеялся:

— Почему-то каждый раз, когда игра вроде бы близится к концу, выясняется, что доска гораздо больше, чем я думал. Я отправил в Грецию Цецилия, прямо в лапы врага, а он каждый месяц шлет подробные сообщения — и они для нас на вес золота. Это человек хитер словно лиса; видно, боги любят пошутить.

Домиций кивнул, он испытывал ту же радость, которую выражало сейчас лицо Цезаря. Сообщения от Цецилия оказались чрезвычайно важны для подготовки кампании, и те, кто знал, что беднягу послали на погибель, втайне радовались провалу его настоящей миссии — по крайней мере до сих пор.

Даже теперь, в преддверии войны, подготовка к ней — только половина дела. Юлия занимало, как обеспечить безопасность Рима, и последние месяцы все усердно трудились, чтобы можно было оставить город на Марка Антония.

Новые магистраты всерьез отнеслись к единственному приказу, полученному от Юлия, — работать побыстрее и не принимать взяток. Подгоняемые священным трепетом, который внушал им консул, они наконец приступили к разборке огромной кипы нерассмотренных дел, накопившейся еще до отъезда Помпея. Мало кто из должностных лиц опять принялся брать взятки, а те, кто брал, зависели от милости своих жертв — жалобы теперь тщательно разбирались.

Несмотря на все перипетии, город по-прежнему жил и трудился. Правительству требовалось доверие народа, и оно его получило. Когда легионы уйдут из Рима, Марку Антонию будет нетрудно править. Юлий сдержал данное на Форуме обещание и оставил целых десять когорт, чтобы обеспечить Риму безопасность. Для этого отлично подошел гарнизон Корфиния, слегка сдобренный опытными командирами Цезаря. Юлий с радостью утвердил Агенобарба в должности военачальника.

Вспомнив о нем, Юлий поднял чашу и кивнул Агенобарбу, приветствуя его. Он не раскаивался, что оставил полководца в живых. Благодаря полному отсутствию воображения Агенобарб идеально подходит для важной задачи — поддерживать в Риме порядок. Отвечая на приветствие Юлия, полководец раздулся от гордости.

В помещение вошел солдат — один из тех, что стояли на страже у бронзовых дверей сената. Юлий неохотно поднялся — за солдатом шла Сервилия. С громким лязгом его примеру последовали остальные, и наступила тишина, нарушаемая лишь дребезжанием тарелки, упавшей на мраморный пол, пока кто-то не догадался прижать ее ногой.

Сервилия поздоровалась без улыбки, и Юлий смотрел на нее с растущим беспокойством.

— Что тебя сюда привело? — спросил консул.

Сервилия обвела взглядом ряды офицеров, и Цезарь понял, что она не хочет говорить здесь.

— Поедем ко мне домой, на Квиринал, — предложил он. — Я сейчас отпущу людей.

— Только не туда, консул, — в замешательстве проговорила Сервилия.

Не вытерпев, Юлий взял ее за локоть, и они спустились по ступеням, выходящим на Форум. Чистый воздух помог Юлию, целую ночь дышавшему дымом факелов, собраться с мыслями.

— Мне неприятно это говорить, — начала Сервилия. — Я наняла человека наблюдать за твоим домом.

Юлий уставился на нее, и в голове у него тотчас зароились подозрения.

— Мы позже обсудим, по какому праву ты так поступила. Говори, что он видел.

Сервилия рассказывала подробности, переданные Беласом, и Цезарь менялся в лице. Потом он долгое время молчал, разглядывая раскинувшийся перед ним Форум. Всего несколько минут назад ему хотелось только спать, но слова Сервилии напрочь прогнали приятную усталость.

Он бессознательно сжал кулаки, затем пересилил себя и проговорил:

— Я добьюсь от нее правды.

Когда Цезарь ворвался в дом, глаза Помпей были красными от слез. Солдаты остались на улице — зачем ему свидетели его семейных дел. Хватило одного взгляда на виноватое лицо жены, чтобы убедиться — да, он опозорен.

— Прости меня, — выговорила Помпея, увидев мужа, и не успел Юлий ничего сказать, как она разрыдалась, словно дитя.

Вопрос жег огнем, и все же спросить пришлось:

— Так значит, это правда?

Помпея не могла заставить себя поднять голову и молча кивнула в ответ, пряча лицо в мокрое от слез покрывало. Цезарь стоял перед ней, ожидая ответа, и кулаки его сжимались и разжимались.

— Это случилось сегодня? Он взял тебя силой? — произнес он наконец, понимая, что такого быть не могло. Попытка изнасиловать женщину в праздник Доброй Богини равносильна самоубийству. От потрясения Юлий точно поглупел, но понимал: когда придет настоящий гнев, начнется страшное.

— Нет, не… Я не могу… я была пьяна.

Слезы Помпеи разбивались о его тупое спокойствие. В голове Юлия проносились искушающие картины самых ужасных казней. Солдаты не посмеют войти — даже если он станет ее душить. Руки опять конвульсивно сжались, однако он не сделал ни шагу.

Взволнованные голоса на улице заставили Юлия обернуться, и он испытал некоторое облегчение — можно хоть ненадолго отвлечься. Кричал кто-то незнакомый, и при взгляде на жену Юлий увидел, что она побелела как молоко.

— О нет, — прошептала она, — не причиняй ему… Он глуп еще.

Помпея поднялась и подошла к Юлию. Он шарахнулся, словно от змеи, и его лицо исказилось от ярости.

— Он здесь? Он посмел вернуться в мой дом?

Юлий метнулся к воротам, где солдаты прижали к мостовой кричащего человека. Изо рта у него текла кровь, но он вырывался, точно безумный. Увидев его, Помпея закричала от ужаса. Юлий удивленно потряс головой. Незнакомец, которого видел Белас, оказался юнцом лет восемнадцати, не старше. Волосы длинные, до плеч, мрачно отметил Юлий. Глядя на юношу, консул ощутил себя стариком, и к ярости прибавилось чувство горечи.

Солдаты увидели, что пришел командир, и продолжали молча держать пришельца. Одному из них в схватке досталось по губам, и теперь он стоял красный и злой.

— Пустите-ка его, — распорядился Цезарь и, сам того не замечая, положил руку на эфес меча.

Помпея снова завопила в истерике, и Цезарь, повернувшись к жене, отвесил ей пощечину. Помпея потрясенно замолчала, и глаза ее опять наполнились слезами. Юноша поднялся на ноги. Он тяжело дышал и тыльной стороной ладони вытирал с лица кровь.

— Наказывай меня, — потребовал он. — А ее отпусти.

— Идемте в дом! — рявкнул Цезарь. — Не желаю, чтобы на это любовался весь Рим.

Солдаты, положив руки на плечи юноши, втолкнули его в сад и закрыли ворота. Из солнечного дворика они вошли в прохладный зал, Помпея брела вслед за ними, напуганная и несчастная.

Солдаты швырнули пленника на мраморный пол, и он упал с громким стуком. Юноша застонал от боли, но, шатаясь, поднялся на ноги. На Юлия он глядел с осуждением.

— Ну? — сказал Юлий. — Как тебя зовут, сопляк? Мне интересно — на что ты рассчитывал, идя сюда?

— Меня зовут Публий. Я боялся, что ты ее убьешь, — ответил юноша.

Он держался с достоинством, и Юлий на мгновение вышел из себя и со всей силой ударил его кулаком в челюсть. По лицу Публия медленно текла кровь, но смотрел он по-прежнему дерзко.

— Речь идет о моей жене. Тебя это не касается, — медленно произнес Юлий.

— Я ее люблю. И полюбил раньше, чем она стала твоей женой.

Юлий едва удерживался, чтобы не прибить наглеца на месте. На смену опустошенности наконец пришел и наполнил его силой гнев; Юлию смертельно хотелось растоптать заносчивого глупца.

— Не говори мне, что ты и впрямь надеялся спасти ее, щенок. Думаешь, я отдам ее тебе и пожелаю вам счастья? Чего ты ждал?

Стоило Публию начать говорить, как Цезарь снова ударил его и сбил с ног. Тяжело дыша, Публий поднялся; руки у него дрожали. Юлий увидел на мраморном полу брызги крови и попытался взять себя в руки. Помпея опять зарыдала, но он не повернулся в ее сторону, боясь не сдержаться.

— Не пройдет и месяца, и я покину Рим. Мне предстоит сражаться с армией, вдвое большей, чем моя. Быть может, ты надеялся, что я уеду, а вы двое останетесь? Или что я вообще не вернусь? — Он злобно выругался. — Давным-давно и я был таким же молодым, как ты, Публий. Молодым, но не глупцом. Отнюдь. Ты рискнул жизнью ради красивого жеста. Подобный риск хорош только в великих трагедиях и поэмах. А рисковать жизнью по-настоящему — совсем другое дело. Мои люди отведут тебя в укромное местечко и станут бить, пока от твоего лица ничего не останется. Представил? Способен ли ты будешь тогда на красивые жесты?

— Прошу тебя, не нужно, — взмолилась Помпея. — Пожалуйста, отпусти его из Рима. Ты больше никогда его не увидишь. А я сделаю все, что ты скажешь.

Юлий обратил на нее ледяной взор.

— И ты станешь примерной женой? Слишком поздно. Мой наследник должен быть моим сыном. Мне не нужны никакие сплетни, никакие сомнения. Всего-то от тебя и требовалось… — Он скривился, словно больше не мог на нее смотреть. — Здесь, в присутствии свидетелей, я заявляю трижды: я даю тебе развод. Я даю тебе развод. Я даю тебе развод. Убирайся из моего дома.

Помпея отступила назад, не в силах вымолвить ни слова. Черные тени вокруг глаз были похожи на синяки. Она и Публий обменялись безнадежными взглядами.

— Не думаю, что твою пустую утробу можно наполнить, но если в мое отсутствие там появятся признаки жизни — это дитя будут считать ублюдком, — заявил Юлий. Он жаждал причинить ей боль и с удовлетворением заметил, как Помпея передернулась.

Затем Юлий вновь повернулся к Публию. Увидев надежду на лице юноши, насмешливо фыркнул:

— Ты, надеюсь, не думаешь так легко отделаться? Не настолько ты глуп, чтобы не понимать, что тебя ждет.

— Ты отпустил Помпею, и с меня достаточно, — ответил Публий.

Юноша смотрел спокойно, с явным сознанием собственной правоты, и Юлию опять захотелось его ударить. Вместо этого он кивнул воинам:

— Заберите ее отсюда и выставьте на улицу. В моем доме у нее ничего нет.

Воины сгребли завизжавшую Помпею и вытащили за ворота — ее вопли продолжались и с улицы.

— Теперь ты меня убьешь? — спросил Публий, все так же прямо держа голову.

Юлий уже собрался отдать приказ, но его остановила необычайная смелость юноши. Готовясь к смерти, Публий оставался совершенно спокойным и хладнокровно ждал неизбежного конца.

Юлий негромко произнес:

— Не будь тебя, эта потаскуха затащила бы в постель кого-нибудь другого.

Публий шатнулся вперед, и солдаты обрушили на него град сильных ударов. Он упал, и Юлий нагнулся над ним.

— Нет, я не стану тебя убивать, — сообщил консул. — Армии нужны смелые люди. Я прослежу, чтобы тебя отправили на передовую. Поучись солдатскому ремеслу. Поедешь в Грецию, мальчик.