Сен-Клер стоял один в передней и рассеянно озирал огромную вышивку, занимавшую одну из стен. На ней была изображена оленья охота в лесной долине, где-то в заморских христианских землях. Стефану было неуютно и боязно, желудок его бурчал, и едкая желчь поднималась отрыжкой под самое горло. Он давно потерял счет времени и не мог с уверенностью сказать, когда именно Одо привел его в эти покои и скрылся за дверью, отправившись на поиски принцессы Алисы. С тех пор рыцарь успел изучить каждую деталь вышивки — единственной вещи во всей комнате, если не считать нескольких ничем не примечательных предметов обстановки. Он сразу решил, что замысел сего произведения не удался и еще менее успешным было его исполнение, поэтому хоть все еще не сводил с него глаз, но мыслями был далеко.

Стефан не мог упомнить, чтобы раньше его так волновал вопрос чистоты — вернее, ее отсутствия. Подобное соображение вызвало у него серьезную озабоченность, поскольку человек его положения не должен был уделять этому сколько-нибудь серьезного внимания. Воистину, одни его собратья рассматривали телесную чистоту — то есть мытье с целью избавиться от запахов и, тем самым, не докучать окружающим — как слабость едва ли не сродни изнеженности, другие же видели в ней порок, греховное жизнелюбие. В последний раз Сен-Клер мылся у водоема в сирийской пустыне, и то он сделал это только потому, что нашедший его Гассан отказывался одолжить ему свою одежду до тех пор, пока рыцарь не соскребет с себя наросшие на нем за время плена грязь и нечистоты. И хотя это произошло всего с месяц назад, Стефан считал, что ему, как монаху, не пристало мыться чаще, чем два или три раза в год.

Сен-Клер понимал, откуда бралась неловкость: он хорошо помнил, каковы привычки принцессы. Алиса любила купаться и с самого раннего детства не отказывала себе в этом удовольствии. В родительском имении в Эдессе ее обихаживали верные и преданные слуги обоего пола, и, как и следует ожидать в отношении слуг к вельможным младенцам, они преступно разбаловали ее, расточая девочке свои заботы и предоставляя все лучшее из того, что только может быть на земле. Вся челядь разноплеменная, но неизменно мусульманского происхождения. Они-то и привили графской дочке тягу к опрятности, потворствуя ее купаниям в великолепных городских термах, выстроенных римлянами за несколько веков до воцарения в Эдессе Балдуина и не пропавших благодаря стараниям чистоплотных арабов. Так и получилось, что Алиса расцвела, словно душистая роза, посреди мужского зловония, и Сен-Клер, отчетливо помнивший, каково непременное условие ее расположения, понимал, что она не потерпит возле себя такого грязнулю. Даже ее стражники — и те благоухали свежестью.

Из задумчивости его вывел звук открывающихся дверных створок — в передней показался Одо в сопровождении самой принцессы. Она нарочно задержалась в дверях и смерила Сен-Клера надменным взглядом, вопросительно подняв бровь и вздернув подбородок. Ее лицо оставалось непроницаемым. На Алисе было прозрачное одеяние из такой красивой материи, какую Стефану ранее даже видеть не приходилось, — столь воздушной и прозрачной, что она казалась вытканной из тумана. Бледно-лиловый цвет кисеи навеял на рыцаря воспоминание о цветке того же оттенка, виденном неизвестно где и когда. Под мантией проглядывало платье — туника из плотной ярко-розовой ткани.

Принцесса замешкалась всего на мгновение, но Сен-Клеру показалось, что прошла целая вечность. Никакие приветствия не шли на ум, и он почувствовал, что лицо и шея у него начинают краснеть. К счастью, Алиса ничем не выдала, что заметила его замешательство, и избавила гостя от муки заговорить первым.

— Глазам своим не верю! Неужели это и есть тот самый знаменитый брат Стефан! Признаюсь, что, вопреки недоверию, я польщена и очарована. Когда мессир епископ сообщил мне, что вы у нас с визитом, я решила, что это какая-то ошибка, поскольку, если верить слухам, разве что осторожная пустынная лисица более пуглива и неуловима, чем благородный монашествующий рыцарь… впрочем, поговаривают, даже лисица не в силах улизнуть, не оставив следов…

Принцесса обращалась к нему со всей серьезностью, и Стефан понял, что она выговаривает ему за их последнюю встречу на рынке, еще до похищения, когда он ударился в бегство от отчаяния и страха за свое поведение в ее присутствии: ему тогда казалось, что одними своими мыслями он уже пятнает ее честь. Теперь он знал истинное положение вещей и тем не менее зарделся, меж тем как Алиса не дала ему и минуты на роздых:

— Что ж вы не здороваетесь со мной, брат Стефан? Почему не одернете меня со всей суровостью?

Сен-Клер откашлялся, и в этот момент ему на память пришло событие многолетней давности — встреча его кузена Пейна Мондидье со своей нареченной.

— Видеть вас снова, сеньора, для меня наслаждение, — медленно повторил он слова, некогда произнесенные Пейном. — При вас даже самое солнечное утро становится еще светлее.

«Ну вот, — подумал он, отметив, что глаза принцессы расширились от изумления, — оказывается, не так и трудно. Спасибо Мондидье и его медоточивому языку, а еще хвала Господу, что я тогда там случился и запомнил этакую речь».

Не дав Алисе толком опомниться, рыцарь продолжил:

— Епископ Одо предупредил меня, что вы желали говорить со мной, и я немедленно откликнулся.

Принцесса смигнула, но тут же нашлась и кивнула:

— Вижу, вижу, что откликнулись, за что я вам очень признательна. Будьте добры, следуйте за мной.

Она повернулась и быстрыми шажками, горделиво развернув плечи и выпрямив спину, направилась к выходу из передней — в залу, служившую приемной. Одо и Сен-Клер поспешили вслед за ней. Стражник у входа не спускал с них глаз; он распахнул перед принцессой дверь и встал навытяжку, ожидая, пока вся процессия пройдет мимо. На пороге Алиса вдруг задержалась и посмотрела на Одо:

— Благодарю вас, мессир — вы, как всегда, оказали мне неоценимое содействие. Сейчас вас наверняка ждут более важные дела, и я не смею вас дольше задерживать. Вы можете спокойно возвращаться к своим обязанностям, а нам с братом Стефаном есть о чем поговорить.

Епископ кивнул с каменным лицом, и только его напрягшийся подбородок свидетельствовал о том, что Одо, стиснув зубы, весь кипит от гнева. Сен-Клер тут же догадался, что священник собирался присутствовать при их с принцессой беседе, и едва не улыбнулся, осознав, что злорадствует и что Одо, оказывается, в небольшой чести у Алисы.

Когда тот удалился, громко топая с досады, принцесса поманила за собой Сен-Клера и проскользнула в распахнутую стражником дверь. Стефан сглотнул от волнения и, стараясь не отставать, проследовал за ней в шикарно обставленную залу. Ноздри ему щекотал запах Алисиных духов.

Принцесса указала гостю на кресло, и Стефан послушно встал возле, ожидая, пока она займет свое. Алиса улыбнулась и села; тогда Стефан тоже осторожно опустился на сиденье, с облегчением отметив, что теперь их разделяет достаточное расстояние, чтобы ее ароматы не долетали до него. Это соображение немедленно напомнило монаху об его собственном немытом теле, и ему стало ясно, что принцесса отдалилась нарочно — чтобы не страдать от исходящей от него вони.

Некоторое время они сидели молча, рассматривая друг друга. Наконец Алиса слегка откашлялась:

— Я не погрешила против правды, когда выразила удивление по поводу вашего визита, брат Стефан. Я не ожидала, что вы согласитесь прийти сюда.

«Что она хочет этим сказать? — немедленно озадачился рыцарь. — Содержится ли тут скрытый смысл, и если да, то, может, она намекает, что мне должны быть знакомы эти покои?»

Впрочем, принцесса, казалось, не ждала от него никакого ответа, поскольку тут же продолжила все тем же ровным голосом:

— У меня сложилось впечатление, что вы и остальная братия предпочитаете скрытность в вашей жизни и в помыслах.

Понимая, что нужно что-то отвечать, рыцарь изобразил крайнее простодушие и произнес:

— Да, сеньора, мы ведь монахи. Мы дали священный обет отречься от мира и от… всего мирского.

— Вы хотели сказать — и от всех мирян, не правда ли, сир рыцарь? Что ж, примем пока такое объяснение, поскольку ваши обеты ни для кого не секрет. Но братство бедных ратников воинства Христова — не совсем обычный орден, или я ошибаюсь? Монахи, посвятившие себя сражениям и убийству, не похожи на остальных. Для меня, например, отличие разительное.

«Примем пока такое объяснение»? Стефан не знал, как понимать эти слова, но кивнул, с удивлением отметив, что внутренняя дрожь в груди почти утихла.

— Все верно, сеньора. Мы не похожи на остальных, и наша жизнь посвящена другой цели — такой, какой раньше просто не существовало. Она родилась недавно на этой земле.

— И весьма достойная цель, не так ли?

Стефан, чувствуя, что Алиса заманивает его в некую западню, передернул плечами:

— По-видимому, да, раз это признают патриарх-архиепископ и ваш батюшка король.

— Действительно, очень достойно воевать и убивать именем Господа, под Его стягом, вопреки ясно высказанной Господом заповеди «Не убий», и непонятным образом получать скорое прощение.

Сен-Клер коротко кивнул:

— Ваши слова, сеньора, недвусмысленны и язвительны. Но люди, против которых мы сражаемся, — мусульмане-иноверцы — презирают нашего Бога и хотели бы лишить эти земли Его благодати.

— Неправда, брат Стефан, это все не так, а по сути, сплошное лицемерие. Благочестивые мусульмане не могут презирать нашего Бога, потому что сами Ему поклоняются. Правда, они называют его Аллахом, а мы — милосердным Господом. Но Его Божественная суть одна и та же — вернее, одна-единственная.

Судя по выражению лица Алисы, эти слова шли от самого сердца. Стефан поймал себя на том, что пристально наблюдает, как щурит она глаза, увлеченно излагая ему свои сокровенные мысли. Принцесса же продолжала:

— С того самого момента, когда сюда явилось христианнейшее войско, возглавляемое Готфридом Бульонским и благословленное Папой Римским, эта земля видела только убийства и много других бесчинств — каких угодно, брат Стефан, — совершаемых во имя Господа. На самом же деле люди, взявшие на себя смелость толковать волю Господню, вершили все эти непотребства ради собственной наживы и выгоды, и мой отец — в первую очередь.

Неожиданность подобного заявления и прорвавшаяся в нем ненависть на время лишили Сен-Клера дара речи. Не важно, сколь намеренными или, наоборот, легкомысленными были рассуждения принцессы: если бы здесь кроме рыцаря случился некто более значительный по своему положению, то наверняка усмотрел бы в таких излияниях злостную крамолу. Стефан даже открыл рот, чтобы ответить Алисе, но тут же обнаружил, что сказать ему нечего, и поспешно сомкнул губы.

Голова у него шла кругом от неожиданно сделанного открытия. Не один месяц он провел в думах, что эта девушка — просто избалованное, капризное, себялюбивое дитя, всецело поглощенное одними лишь порочными чувственными удовольствиями, а она вдруг явила ему совершенно иную, неожиданную сторону своей натуры: испепеляющую страсть в союзе со жгучим презрением ко всем ее знакомым власть имущим. Рыцарь пока не знал, что делать с этим потоком откровений, нахлынувших на него в один момент, но совершенно ясно ощутил, что его враждебность к принцессе — если, конечно, они и вправду были врагами — вдруг разом истощилась. Он встряхнул головой, желая упорядочить сумбур мыслей, и предпринял отчаянную попытку направить разговор в другое русло, поскольку прежнее представлялось ему сплошной стремниной.

— В глубине души я с вами согласен, сеньора, но порок обычно многолик. Людей, против которых мы с собратьями воюем, нельзя назвать благочестивыми мусульманами. Это безбожники и убийцы, разбойники и грабители, вполне заслуживающие той кары, которую мы на них налагаем, когда настигаем их в пустыне. Будь они франкскими христианами, виновными в тех же злодействах, мы обошлись бы с ними ничуть не лучше. — Сен-Клер смолк и, видя, что принцесса не собирается ему противоречить, обратился к теме, ради которой и оказался в приемной зале. — Впрочем, я подозреваю.

что эти рассуждения весьма далеки от вопроса, побудившего вас послать за мной, хотя я могу и ошибаться. Или вы как раз об этом хотели поговорить? Если так…

В улыбке Алисы уже не было и следа прежнего гнева и раздражения:

— Нет, брат Стефан, не об этом — можете вздохнуть спокойно и забыть о моих злопыхательских речах. Я — дочь своего отца и нежно его люблю. Он добрый и справедливый, и мне претят лишь его королевские ухватки — мужской норов и напор… мужская спесь — не знаю, как лучше выразиться. То есть мне кажется, что именно эти черты в его натуре не позволяют ему видеть мир глазами женщины. А на вас, поскольку вы монах, намеренно отлучившийся от мирских дел и всецело посвятивший себя радости и славе выполнять истинную волю Господню, мой приговор всем мужчинам, очевидно, не распространяется.

— Всем мужчинам? Я не ослышался, сеньора? — замигал рыцарь.

— Почти всем, брат Стефан, а если быть точнее — большинству тех, с кем мне приходится жить бок о бок. Я теперь вижу, что с прибавлением у мужчины могущества его общество много теряет в приятности… Те же, кто еще только надеется дорваться до власти, как, например, наш обожаемый епископ Одо, становятся и вовсе несносными.

— Значит, вы недолюбливаете мужчин.

Стефан не спрашивал, но принцесса согласно кивнула:

— Не всех, далеко не всех, но исключений мало. Мне неприятны многие из тех, кто у власти, а те, кто тянется к ней, мне попросту отвратительны, потому что они своей алчностью сминают слабых. — Заметив гримасу на его лице, принцесса добавила: — Поверьте, мне прекрасно известно, что слабые, так называемые обычные люди могут быть такими же скотами и преступниками, как и их якобы лучшие собратья. Прошу понять меня правильно: я лишь хочу сказать, что нынешнее общество, основанное на системе феодов, выгодно только тем, кто держит эти владения в своих руках.

А это значит, брат Стефан, что оно одинаково плохо для всех, поскольку даже те, кто забрался на самую вершину власти, не могут ручаться, что с течением времени не переместятся куда-нибудь пониже. Я бы изменила такое положение, если бы могла, но это мне не по силам: я не более чем женщина, а женщины в мире мужчин даже бесправнее сервов… Но что с вами? У вас на лице написано, что вы хотите поделиться какой-то мыслью?

— Нет, сеньора, не хочу.

— Ну что ж, как знаете. Тогда пора нам с вами наконец начать.

Она резко хлопнула в ладоши, и в дверях в дальнем конце залы показался старик.

— Иштар, — произнесла она, остановив свой взгляд на рыцаре, когда вошедший подошел к ним, — это брат Стефан из общины, разместившейся в конюшнях у Храмовой горы. Впрочем, сейчас он у меня в гостях в качестве сира Стефана Сен-Клера. Будь добр, проводи его в купальню. Сир Стефан?

Ее высоко вздетая правая бровь означала то ли вызов, то ли любопытство — Стефан не разобрался, но не позволил раздиравшим его сомнениям отразиться на своем лице: пока он шел в эту залу, они и так успели заполонить его разум. Рыцарь предугадывал, что принцесса, скорее всего, заставит его помыться, и осознавал всю угрозу для своего целомудрия, которую повлечет его согласие. Пока он нечист, Алиса даже не подойдет к нему, потому что вонь оскорбляет ее обоняние; но стоит ему показаться перед ней только что вышедшим из горячей ванны — распаренному, выскобленному и благоухающему, как отношение к нему в корне изменится. Тогда ей ничто не помешает приблизиться к монаху, а он не очень надеялся на свою стойкость и даже на готовность противостоять исходящему от нее обаянию, и тогда уже сам вопрос о роли умысла в совершении греха станет бессмысленным…

Выбор было легко обозначить, но очень трудно сделать — какой бы из путей Сен-Клер ни выбрал. Он мылся месяц назад, поэтому был пока в сносном состоянии и вполне мог отказаться от приглашения, сохранив, таким образом, верность обету, — тем более что он уже заранее приготовился победить в будущих словопрениях с принцессой. Все зависело от того, сколь велико было ее желание и потребность в общении с ним и что именно она намеревалась у него выпытать.

Ко всему прочему, теперь Стефану приходилось также брать в расчет неожиданное расположение, выказанное ему сегодня Алисой де Бурк. Отказ подчиниться ее просьбе вызовет у принцессы только раздражение и разрушит ту дружелюбную и невиданную по откровенности атмосферу, в которой протекала их беседа. Здесь-то и таилось главное затруднение: Стефан не мог представить ничего более важного — ни для себя, ни для ордена Воскрешения, чем доскональное выяснение, что Алиса уже успела узнать и какие еще факты она надеялась почерпнуть у него. Из этого следовало, что ему стоило уступить ее требованию искупаться и, использовав благоприятные последствия такого соглашательства, выудить у принцессы все необходимые сведения добром, нежели собирать их по крохам в неприятельском споре.

Приняв все это во внимание, а особенно важность нынешнего собеседования для братии и для их старинного ордена, Стефан решился поставить свое целомудрие под несомненную угрозу — тем более что оно и так уже пострадало — и принять приглашение помыться, а потом уже всерьез приняться за предстоящее ему дело. Он молча посмотрел на принцессу — она, вздернув подбородок и все так же приподняв бровь, выдержала его взгляд. В нем рыцарь прочитал — предвкушение? — гадая, каковы ее истинные намерения.

— Я помню, сеньора.

Слова вырвались у него непонятно как: они будто уже вертелись на языке, и он не успел удержать их. Алиса уставилась на Сен-Клера — рыцарю показалось, что изумление на ее лице смешивалось со смятением, а может, даже испугом. Впрочем, она тут же нашлась и спокойно спросила:

— Что вы помните, брат Стефан?

Он легко улыбнулся, дивясь, что слова находятся без всяких усилий.

— То, что мне говорили. Вам неприятны не мужчины, а вонь, исходящая от немытых мужчин.

Она прищурилась на мгновение и кивнула:

— Верно вам говорили, брат Стефан. Теперь ступайте с Иштаром. А ты, Иштар, пришли ко мне Эсфирь, пожалуйста. — Тут она снова обратилась к Сен-Клеру: — Когда закончите, я буду ждать вас здесь.

Старый евнух повел Сен-Клера по извилистым коридорам, через многочисленные дворики обширного владения, некогда принадлежавшего мечети аль-Акса, а ныне ставшего дворцом второго христианского короля Иерусалима. Проходя через лабиринт помещений, Стефан озирался, надеясь подметить знакомые подробности обстановки, но не обнаружил ничего, что могло бы вызвать в нем хоть отдаленные воспоминания. Увы, это только подтверждало его прежнее подозрение, что, находясь здесь в заточении, он едва ли отдавал себе отчет в происходящем, а лучше сказать — едва ли был в сознании.

Ванные, куда его привели, рыцарь тоже видел впервые в жизни и немало удивился этому обстоятельству, потому что одни из самых стойких воспоминаний были связаны как раз с роскошью и упоительной негой долгих часов, проведенных в теплой воде терм. Озадаченный, он обернулся к Иштару и натолкнулся на испытующий взгляд старика.

— Я что-то не припомню этого места, — растерянно произнес Стефан, ненамеренно делясь с евнухом своим затруднением.

— С чего бы вам помнить? Вы же здесь никогда не были.

Сен-Клер, поскольку не ждал никакого ответа, не сразу сообразил, что Иштар ничуть не удивился его намеку, пусть и искусно замаскированному, — значит, он видел Стефана раньше. Тогда рыцарь спросил уже напрямую:

— Что же, здесь есть другие термы?

Тот коротко хохотнул: вопрос Сен-Клера, очевидно, и впрямь позабавил старика:

— Как не быть! Еще шесть насчитаете, и все отдельные.

— В какой же я тогда мылся?

Иштар без смущения выдержал его взгляд, а потом неторопливо опустил веки:

— Сегодня, ференги, вы будете мыться в этой. Я сейчас пришлю Ахмеда, он вас помассирует. Я же буду ждать вас у дверей — когда будете готовы, я провожу вас обратно.

Менее чем через час, вымытый и выскобленный, умащенный и надушенный, одетый во все чистое, Сен-Клер вновь явился в приемную залу и застал принцессу в обществе нескольких служанок. Все они были поглощены разбором бесчисленных рулонов материи, многоцветным ковром покрывшей весь пол. От яркого буйства красок у Стефана зарябило в глазах, но принцесса, увидев их с Иштаром в дверях, немедленно выслала помощниц. Те суетливо собрали ткани и столь же поспешно скрылись, унося в охапках целые свертки, а принцесса встала навстречу рыцарю.

Стефан учтиво ей поклонился, но промолчал: раз уж принцесса одержала верх в вопросе с мытьем, значит, ей и решать, каким будет их дальнейшее общение. Алиса указала рыцарю на кушетку, а сама села напротив — гораздо ближе, чем прежде, так что ее аромат вновь достиг его носа.

— Ну вот, теперь, по крайней мере, к вам можно подойти.

Она помолчала, ожидая его ответных действий, но Сен-Клер и бровью не повел. Принцесса улыбнулась:

— Браво! Я уже думала, что вы ударитесь в бегство, а вы вон какой стойкий! И все-таки мне кажется, что теперь, когда вы и вправду стали монахом, брат Стефан, вы больше, чем прежде, робеете и сторонитесь женщин. Я права?

Стефан закусил губы и вдохнул всей грудью, гадая, что же последует дальше, но заставил себя кивнуть:

— Да, сеньора, правы. Все так.

— Но ведь вы раньше были рыцарем — задолго до того, как стали монахом. Вероятно, в те годы вы знавали женщин, и немало?

Алисины слова прозвучали как утверждение, поэтому Стефан ограничился тем, что пожал плечами.

— Так как же?

Выходит, он ошибся: принцесса ждала ответа на свой вопрос. Поразмыслив, Сен-Клер начал так:

— Моя мать умерла, когда я был еще в пеленках, и у меня не было ни сестер, ни иной женской родни, сеньора. Я рос в не совсем обычных условиях — в Англии, где население до сих пор видит в нас нормандских завоевателей, вторгшихся к ним более полувека назад, и потому не питает к нам никакой приязни. Община, в которой я воспитывался, — надо сказать, проникнутая уважением перед вековыми ценностями и традициями и ревнующая об их сохранении, — состояла сплошь из мужчин. Меня учили преклоняться перед христианскими ценностями, и все мое детство прошло в общении с мудрыми, набожными и образованными мужами… Они научили меня многому, за что я им позже был очень благодарен, но ни один из них — увы! — не преуспел в познании женщин, поэтому и мое образование в этом смысле можно считать весьма ограниченным и однобоким.

Сен-Клер то и дело прерывался. От воспоминаний на лбу рыцаря пролегли морщинки, и он не замечал, что Алиса пристально за ним наблюдает.

— К счастью, в довесок к образованности во мне обнаружились ратные склонности, поэтому я очень рано был посвящен в рыцари. И вот, этаким неоперившимся птенцом я очертя голову ринулся смотреть свет и с оружием в руках защищать все то, во что привык верить и чему привык поклоняться… Тогда-то, как мне кажется, и закончилась моя юность. Очень скоро я понял, как мало у меня общего с моими боевыми товарищами, и, как оказалось, еще меньше — с женщинами их окружения. Тот первый год моей самостоятельной жизни вне общины стал порой открытий — неприятных прозрений. Я убедился, сколь велика разница между миром идей и идеалов, в котором я доселе жил, и скотской реальностью, в которой существуют большинство людей. Приятели-рыцари обернулись совсем не теми, какими я их себе представлял. Все они не страдали излишней воспитанностью и, вопреки моему ожиданию, не обременяли себя нормами христианской морали. Везде, даже в среде священников и прочих служителей Церкви, я неизменно натыкался на проявления безбожия: лицемерие, недобросовестность, продажность, святокупство и самую разнузданную похоть. Я не мог оправдывать все это, но и слишком громко хулить тоже не мог, потому что с моими обличениями не протянул бы и месяца. Я предпочел отстраниться и уйти в себя, живя в уединении и скудости, на которую сам же себя и обрек. Я не заводил друзей и не знавался с женщинами; единственными товарищами мне были мои слуги. Я много времени посвящал ратному делу и не уклонялся от любого военного задания, пока не был серьезно ранен. Я был при смерти, и меня отправили домой, но и там я продолжал свой путь в одиночестве. Впрочем, вскоре я попал сюда, где впервые и встретился с вами.

Сен-Клер наконец заметил, что принцесса разглядывает его с большим изумлением, но принял это как должное, поскольку и для него самого такое красноречие было внове: начиная этот разговор, он не ожидал, что выскажется перед принцессой. Она же еще некоторое время изучающе смотрела на него, а потом, потупив глаза, кивнула:

— Да, сир Стефан, мне памятна та первая встреча. А сегодняшнее наше свидание, может быть, последнее.

— Почему же, сеньора?

Рыцарь почувствовал подступающую панику: он немедленно связал слова принцессы с причиной своего здесь присутствия — обнаруженные Алисой некие сведения. Впрочем, ее последующее признание немного успокоило его, поскольку не таило для Стефана явной опасности.

— Я скоро уеду из Иерусалима, — пояснила она. — Я выхожу замуж за принца Боэмунда Антиохийского, которому пришла пора занять престол своего покойного отца и стать Боэмундом Вторым. Сейчас он уже на пути сюда из Италии.

Первым делом Сен-Клер обрадовался, что, скорее всего, соблазнение откладывается, и лишь потом до него дошел истинный смысл сказанного. Прокашлявшись, он произнес:

— В таком случае, я вас поздравляю, сеньора. Когда же прибудет принц?

— Этого никто не знает, — покачала головой Алиса. — Все зависит от множества мелочей помимо ветра и погоды, важнее которых, конечно, нет ничего на свете. Он может появиться через неделю, через месяц или полгода; но одно лишь я знаю наверняка: как только он приедет, состоится наша свадьба. Вы видели, когда вошли, сколько тут было разложено тканей: мои служанки не знают роздыху — шьют мне наряды. А чем вы там занимаетесь, у себя в конюшнях?

Сен-Клер уже собрался было ответить, но столь резкий поворот в беседе так смутил его, что он совершенно растерялся. Принцесса же, не дав ему опомниться, пояснила:

— Ко мне поступают сведения, что вы вместе с вашими собратьями занимаетесь у себя в конюшнях непонятно чем, видимо, какой-то гнусностью, и, хотя все донесения разнятся, я уже составила себе некое представление о вашей деятельности.

Ее слова замерли в наступившей тишине залы, и Сен-Клер услышал, как тяжело стучит сердце у него в груди. Принцесса пристально всматривалась ему в лицо, надеясь прочитать на нем обрывки мыслей, но рыцарь постарался сохранить выражение полного бесстрастия. Он лишь склонил голову набок и пробормотал:

— Я прошу прощения, сеньора, но я не… А что, по-вашему, там происходит?

— Раскопки. Вы с вашими собратьями что-то роете, подрываете основание конюшен в поисках сокровищ, скрытых там много веков назад.

Едва дыша, Стефан заплетающимся языком попытался возразить:

— Ч-что? Но как вы могли вообразить себе подобные вещи, сеньора?

— Из донесений! Говорю вам, мне доложили, что в конюшнях творится что-то непонятное.

— Верно, и я не буду разубеждать вас, но ведь вы сами говорили, что донесения противоречат одно другому, разве не так? А еще вы сказали, что составили собственное представление на основе услышанного…

— Да, сказала. И что с того?

— Только то, — развел руками рыцарь, — что я бы не отказался ознакомиться с вашими выводами. Могу ли я просить вас о таком одолжении?

— Речь о сокровищах, брат Стефан. Я подозреваю, что братия вашего ордена получила доступ к таинственному источнику древних знаний… которые должны привести вас к невиданному открытию.

Сен-Клер так и застыл на месте. Язык у него присох к гортани, а в голове тяжелыми ударами отдавалось: «таинственному источнику знаний… привести вас к невиданному открытию». Все прежние представления о неподкупности остальных семи собратьев развеялись, словно пепел, и он едва слышал, что тем временем говорила ему Алиса:

— Я не могу поступить иначе, как счесть вас всех отступниками, презревшими и нарушившими обеты, которые вы едва успели принести. Теперь вы надеетесь вырыть сокровища, по праву принадлежащие другим. — Она сердито взглянула на него и поджала губы: — Вы в королевстве Иерусалимском, брат Стефан. Все здесь, на земле и под землей, принадлежит верховному правителю — моему отцу. Какие бы ценности вы там ни искали — и совершенно не важно, нашли уже или нет, — они принадлежат только ему, знает он о них или пока еще нет. Впрочем, я подозреваю, что это вас нимало не заботит, верно? Когда вы с вашими подельниками отроете эти богатства, эти пресловутые сокровища, вы ведь намереваетесь немедленно скрыться, прихватив их с собой и забросив свои прежние обязанности и служение.

Сен-Клер едва соображал, о чем речь: в голове у него мутилось от мысли, что среди их немногочисленной братии завелся предатель. Но кто бы это мог быть?! Он смятенно вызывал в памяти лица монахов-рыцарей, прикидывая, какие у кого слабости, и надеясь таким образом получить ключ к разгадке.

— Отвечайте! Разве я не разгадала ваш замысел?

Стефан смигнул и уставился на озлобленное Алисино лицо.

— Простите меня, сеньора, — удрученно покачал он головой, — я забылся. Какой наш замысел вы разгадали?

— Вы собираетесь присвоить сокровища и попытаться сбежать с ними. Но я вам не позволю.

— Сбежать? Сбежать с ними? Мы же монахи, а не разбойники!

— Ха-ха! Спешу напомнить вам, сир, ваши же недавние признания, когда вы клеймили священников и клириков за их злодеяния! Что же мне остается думать после ваших слов — что монахи не такие?

— Но мы не такие, сеньора! Я уже говорил вам: мы — новый орден, отличный от всех прочих!

Заразившись Алисиным раздражением, Сен-Клер тем не менее впадал во все большее замешательство: пока он не услышал от принцессы никаких серьезных обличений, кроме подозрения в присвоении сокровищ — материальных ценностей. Не было упоминаний ни о тайном обществе, ни о заговоре или измене — ничего, прямо указывающего на существование ордена Воскрешения или иных опасных для братии доказательств. Впрочем, по обвинениям принцессы невозможно было судить об ее истинной осведомленности касательно деятельности в конюшнях. Решившись принять неизбежное, Стефан встал и спокойно обратился к принцессе:

— Будьте так добры, сеньора, скажите, как вы намереваетесь распорядиться этими сведениями и чего требуете от меня.

— Я собираюсь выдать вас: уведомить отца о вашей деятельности, равно как и патриарха-архиепископа, поскольку сначала именно ему вы и ваши собратья лживо клялись в преданности.

— Выдать нас? А вы и вправду уверены, что мы замышляем вероломство?

— А что мне остается думать? — Она выпрямилась на сиденье и уничтожающе взглянула на него. — Ваше поведение не оставляет мне выбора, а моя совесть — иного способа действий. С тех пор, как я убедилась в ваших намерениях, я не могу спать спокойно: не так-то приятно навлекать смертную кару на девятерых монахов, которые доселе вели себя столь героически.

Стефан понимал, что принцесса лукавит: в ее возмущении явственно проглядывало бессилие. Женщина, бесстыдно похитившая его, пыталась уверить его в том, что мучается совестью. Стефан решил резко изменить тактику.

— Почему девятерых, сеньора? А как же братья-сержанты?

— Они тут ни при чем, — с жаром возразила Алиса. — Сержанты ни в чем не замешаны; я в этом ничуть не сомневаюсь, как и в том, что все девять монахов — изменники. Ваши младшие собратья даже не подозревают о том, что происходит прямо у них под ногами, а вся вина ложится непосредственно на вас, рыцарей. Вы в прошлом — благородные сеньоры, а значит, по своему происхождению и воспитанию способны были отличить правду ото лжи еще до того, как дали священный обет… — Она, помолчав, нахмурилась. — Как вы могли решиться на подобное после всех событий и прозрений вашей юности, о которых вы только что рассказывали с такой горечью?

Стефану страстно захотелось напомнить принцессе об ее собственных неблаговидных поступках, но он сдержался и вместо этого отвернулся, пробежав глазами по безмятежной, залитой светом зале, а затем снова опустился на сиденье. Взглянув прямо в глаза Алисе, рыцарь изобразил на лице размышление.

— Простите мою дерзость, сеньора, но объясните же мне… каким образом все эти… как вы сами выразились, гнусности, стали вам известны?

По тому, как Алиса растерянно заморгала, Стефан понял, что она не ожидала подобного вопроса. Впрочем, принцесса тут же овладела собой.

— Сначала?

— Да, с самого что ни на есть начала.

— Я не помню в точности. Ко мне стали понемногу поступать вроде бы безобидные сообщения от местных лавочников, снабжающих королевскую стражу. Они также поставляли фураж и шорные изделия в ваши конюшни. Торговцы первыми заметили, что там есть некое огороженное место, куда их не допускают.

— У нас закрытая община, сеньора, поэтому никому, кроме членов ордена, не дозволяется переступать обозначенных границ.

— Пусть так, хотя я все равно ничего об этом не знаю, потому что никогда сама там не была. Я говорю только то, в чем меня уверяли надежные люди. А они установили, что у вас имеется некая охраняемая дверь, куда могут входить только пресловутые девять монахов-рыцарей.

— Это правда. Такая дверь действительно существует. Она ведет к нашим кельям и внутренней часовне, поэтому туда заказан путь всем, кроме нашей братии.

— Ага… Ну что ж, я услышала об этом почти сразу, как поползли слухи, и сперва не поверила тем мерзостям, что о вас говорили. Помня о своем дочернем долге, я немедленно отправила доверенных людей понаблюдать за конюшнями и сообщить всю правду.

— Теперь понятно. И какую же правду вам сообщили?

— Мои люди столкнулись с… непонятными явлениями. Тогда я и решила, что пора обратиться к моему отцу и указать ему на… некоторые странности вашего жития.

— То есть вы недавно так решили, верно?

— В общем, да. Потому и пригласила вас сюда.

— Почему же меня, сеньора? Почему вы призвали именно меня? Если вы считаете, что мы действительно повинны в некой тайной деятельности, то меня следует считать одним из заговорщиков. Зачем же было звать меня сюда, если можно было прямо выдать меня королю или патриарху?

Сен-Клер смотрел на принцессу в упор, пытаясь прочесть ее мысли. Несмотря на опасения, он с радостным изумлением отметил, что весьма доволен собой: мало того, что на этот раз он не собирался дать себя соблазнить, но еще и открыл в себе возможности, о которых ранее не подозревал. Вероятно, все выглядело не так уж беспросветно, и, заметив в Алисиных глазах проблеск нерешительности, он настойчиво повторил:

— Скажите же, что вы надеетесь от меня узнать. Какие такие сокровища, по-вашему, мы ищем? Заверяю вас, что не слышал ни о каких зарытых золотых кладах, но со всем усердием, прямо и честно отвечу на все ваши вопросы. Итак, о чем вы хотели меня расспросить?

Алиса смешалась, а у Стефана перехватило дыхание: настал момент истины. На его осторожный вопрос она задаст свой — разрешающий все сомнения. Заметив, как напряжена принцесса, Сен-Клер тоже весь подобрался.

— Вы там копаете — у себя в конюшнях… Люди слышали стуки, и всем известно, что вы строите из каменного лома стены внутри пещеры. Так какие сокровища вы ищете?

Сердце у рыцаря ликующе затрепетало, а сам он готов был вскочить и заорать во всю глотку от облегчения. «Какие сокровища вы ищете?» Этот вопрос, словно лопнувшая бечева, мигом снял все накопившееся в рыцаре напряжение. «Какие сокровища вы ищете?» Никаких упоминаний об ордене Воскрешения, никаких скрытых намеков, ведущих к опасной для его собратьев сути. Принцесса в простоте своей выдала свою алчность — жадность и любопытство, всего-то-навсего. Впрочем, сам собой напрашивался еще один, гораздо более важный вывод — что никто из братии не злоупотребил общим доверием, и принцесса, обвиняя их, опиралась лишь на беспочвенные подозрения. Торжеству Сен-Клера не было предела, и ему пришлось изо всех сил обуздывать радостный порыв, чтобы не дать чувствам отразиться на своем лице. Он нарочито насупился, притворяясь опешившим, но затем, просветлев, поддался захлестнувшему его веселью и громко рассмеялся, словно не веря своим ушам.

— Сокровища, сеньора! — пытался выговорить он сквозь приступы смеха, не скрывая более своих эмоций. — Мы ищем сокровища, о каких ревнуют все Божьи служители, — сокровища просветления, а их можно достичь только путем служения и молитв.

— Вы дерзнули высмеивать меня здесь, в моем дворце? Объяснитесь сейчас же, чем вызвано столь неподобающее веселье!

Сен-Клер картинно воздел руки, и принцесса не знала, сердиться ли ей на монаха или нет.

— Сеньора, покорно прошу прощения за мой смех — он вырвался от облегчения, а не от желания высмеять вас, потому что я наконец понял, что не дает вам покоя. Мы с братией, как вы и подозреваете, уже не первый год ведем подземные раскопки, но в самих наших действиях нет ничего тайного или недозволенного, ведь мы с самого начала существования ордена получили на них разрешение вашего батюшки короля. Но вы упомянули основание конюшен… У конюшен нет никакого основания, сеньора: они расположены на самой твердыне Храмовой горы, в которую нам и приходится прорубаться. Если вдуматься повнимательней, то можно сразу обнаружить, что в сплошной скальной породе не бывает кладов. Желаете, чтобы я объяснил?

— Да, это было бы не лишним.

Ледяной тон принцессы навел Стефана на мысль о суровых зимах в его родных предгорьях. Он откашлялся и нарочито наморщил лоб.

— Как вы уже знаете, сеньора, мы все в нашем недавно учрежденном ордене дали обет жить в бедности. В рвении своем мы решили наложить на себя дополнительные строгости и епитимьи в нашем служении.

— Дальше.

— Так вот, конюшни вполне отвечают нашим запросам, но некоторые из собратьев сочли, что они чрезмерно разнеживают обилием мягкой соломы и теплом, исходящим от лошадей. Удобства и роскошь — вот путь к праздности и вялости, к небрежению порядком и самоограничениями. Вы согласны?

Принцесса оглядела свою помпезную залу, и ее голос если не подобрел, то значительно смягчился:

— Вероятно, хотя мне трудно это представить. Продолжайте же.

— Итак, несколько наших собратьев, еще до моего присоединения к общине, договорились, что правильным и уместным будет построить истинно аскетическую обитель, чему они и собрались посвятить всех себя. Каждый из них должен был вырубить в камне собственную келью, тяжким трудом и послушанием надеясь снискать расположение Господа и тем самым превознося Его величие и милосердие. Это, собственно, и есть те раскопки, о которых вы слышали. Брат Гуг предварительно обратился к вашему отцу и встретил в нем полное понимание предстоящей задачи. Король Балдуин в снисхождении своем благословил этот монашеский подвиг.

Смущенная принцесса смотрела на рыцаря во все глаза.

— Но… Откуда тогда эта таинственность?

— Нет никакой таинственности, сеньора, — по крайней мере, умышленной. Видите ли, наша братия соблюдает строгую внутреннюю дисциплину. Мы больше времени проводим в молитве, чем в разговорах друг с другом, тем более — с людьми вне нашей маленькой общины. Я могу предположить, что молчаливость год от года укоренялась все больше, пока не вошла в привычку, но она не подразумевает никаких тайн или беззакония. Сознаюсь, что своими обличениями вы глубоко растревожили меня, и я уже готов был признать свою слепоту в отношении нашего уклада жизни. Теперь, отходя ко сну, я вознесу свои благословения Богу, что ошибся… и — не сочтите за дерзость мои слова — вы ошиблись тоже.

Алиса вдруг разом обмякла, откинулась на спинку своего диванчика и остановила на рыцаре прищуренный взгляд. Эта ее поза впервые с начала их разговора напомнила Стефану о роскошном теле принцессы, скрытом под ее не менее роскошным платьем. Он сжал зубы и уставился в пространство за Алисиным плечом, не позволяя глазам задерживаться на ее прелестных формах.

Принцесса же тем временем взвешивала услышанные от Сен-Клера сведения. Несмотря на внутреннее сопротивление, она обнаружила, что не может не верить ему. Его уверения в королевском благословении этих раскопок — факт, легче всего поддающийся проверке, — были как нельзя более убедительными. К тому же не вызывало сомнений обстоятельство, что конюшни выстроены на голом камне. Ей это было известно с самого начала: Алиса самолично видела руины храма, но, стремясь во что бы то ни стало заполучить богатства, предпочла пренебречь очевидностью.

Сейчас, разглядывая рыцаря, Алиса думала о том, что, если бы ей предложили пари — долбят ли монахи для себя кельи в твердой скале или прорубаются внутрь в поисках неведомых сокровищ, — она без сомнения поставила бы на первое. Этот безмозглый Одо — и вправду глупец, каких свет не видывал, и она еще заставит его пожалеть о своих заблуждениях.

Заметив, что этот чудак рыцарь, сидящий напротив, старательно отводит от нее глаза, принцесса прониклась к нему сочувствием. Все-таки она сегодня заставила его изрядно поволноваться. К тому же пора было заняться и другими делами — выбирать ткани для подвенечного наряда.

Вздохнув, принцесса наконец встала, обворожительно улыбнулась Сен-Клеру и поблагодарила его за любезные разъяснения. Затем она хлопнула в ладоши, призывая Иштара, и тот проводил брата Стефана до внешних ворот.

Взяв под мышку тюк с одеждой, в которой прибыл во дворец, Сен-Клер благополучно добрался до своих конюшен.