Вармунд де Пикиньи, архиепископ Иерусалимский, стоял у открытого окна и размышлял, прислонившись к стене. Правым кулаком он подпирал себе левый локоть и барабанил пальцем по кончику носа, вперив отсутствующий взгляд во дворик патриарших покоев.

За его спиной, в личной часовне Вармунда, преклонив колени перед алтарем, его ожидал рыцарь из общины Гуга де Пайена. Однако архиепископ все медлил с возвращением: он так и эдак взвешивал все, что поведал ему молодой монах, и уже наткнулся на загадку, которая показалась ему неразрешимой. Он ни минуты не сомневался, что юноша вовсе не одержим демонами. Околдован — это пожалуй: такая мысль явилась архиепископу непонятно откуда и вынудила улыбнуться уголком рта. Нет, бесспорно, не об одержимости тут речь.

Накануне днем к нему пожаловал сам Гут де Пайен, и Вармунд, по обыкновению, с радостью принял его, поскольку благоволил своему давнему другу. Тем не менее, выслушав признание старшего рыцаря-монаха общины, он, к своему сожалению, не сразу нашел слова для ответа, поскольку вечером ожидали приема — и, что гораздо важнее, указаний — еще три епископа. Пришлось патриарху отложить встречу с молодым братом Стефаном на следующий день.

Теперь, выслушав все, в чем тот собирался ему признаться, Вармунд хотя и огорчился, но нисколько не удивился, потому что слова Сен-Клера только подтвердили подозрения, возникшие у патриарха сразу после неожиданного возвращения молодого рыцаря. Он задал наводящий вопрос, на который натолкнул его рассказ юноши, — вопрос о цвете — и получил ответ, в точности соответствовавший его ожиданиям. Эта подробность прояснила многие невероятные стороны происшествия — но все же не до конца. Теперь Вармунд де Пикиньи знал, кто похитил Стефана, но был в полном неведении, что послужило причиной этому предприятию и для какой цели оно было осуществлено.

Из неточностей, которыми изобиловали смутные сны юноши, и цветового оттенка, неуверенно названного им в ответ на осторожный вопрос патриарха, тот без труда узнал королевский дворец, бывшую мечеть аль-Акса, и опознал в нем место, где пребывал пленником Сен-Клер. В таком случае, похититель мог быть только один — своевольная и упрямая королевская дочка, принцесса Алиса. Здесь и таился источник растерянности Вармунда: для него давно не была секретом ее тяга к разврату и распущенность, цветущая пышным цветом еще с тех пор, как девчушка стала превращаться в девушку.

Но несмотря на то что архиепископ ничуть не обольщался насчет сути ее личности, он никак не мог уразуметь смысл поступка, о котором узнал только сегодня. Приходилось признать, что похищение не вызвано ничем другим, как безграничной и мстительной похотью. Он ясно помнил тот случай, когда ему довелось вырвать неискушенного молодого монаха из Алисиных когтей. Тогда он увидел, как она разъярилась; но если даже так, патриарх все равно с трудом допускал мысль, что принцесса способна была зайти столь далеко, чтобы по истечении многих месяцев напуститься на невинного агнца.

Де Пикиньи знал, что задолго до того, как Алисе де Бурк исполнилось восемь лет, она прониклась страстью к лошадям, во всеуслышание наделяя их теми достоинствами и красотой, каких были лишены люди, в кругу которых ей приходилось вращаться. Ему было известно, что, проводя почти все свободное время на конюшне, среди своих любимцев, она быстро привыкла к их животной чувственности и, когда у кобыл начиналась очередная течка, не усматривала ничего удивительного или неподобающего в совокуплениях животных. А поскольку у простолюдинов, работавших там, без всякого сомнения, также отсутствовали всякие моральные ограничения, она скоро перестала смущаться, когда видела, как женщины отдавались мужчинам прямо на соломе или среди охапок сена.

От настоящей зрелости Алису отделял не один год, а патриарх уже знал через своих многочисленных поверенных в делах слежки за необузданной младшей дочерью графа Балдуина, что она преуспела во всех без исключения видах обольщения, впав в распутство и невоздержанность. Де Пикиньи понимал, что с ее титулом и положением она могла заполучить — и, надо сказать, все эти годы всегда получала — любого приглянувшегося ей мужчину. Принцессу ничуть не заботило отношение родителей к ее поведению — она даже открыто подняла на смех патриарха, когда он, крайне возмущенный, пригрозил открыть всем глаза на ее греховность, — и не стеснялась ничем в своих поступках. Правды ради стоило признать, что на людях она соблюдала известную осторожность и не допускала скандальных выходок, могущих умалить отцовское величие или каким-либо образом его опорочить. В таком случае ей было бы явно не избежать королевской немилости.

Архиепископ понимал, что Алиса де Бурк потому выросла сластолюбицей и гедонисткой, что не ведала запретов, налагаемых жизнью в христианском мире. Она родилась и была воспитана на Востоке, избалованная преданной челядью и снисходительным отцом, и рано приспособилась к роскоши и эксцентричным удовольствиям, которыми привыкла наслаждаться без стеснения. Таким образом, было непонятно, в высшей степени немыслимо и непостижимо, зачем принцессе, с детства ценившей чистоту и ароматы и, по примеру окружавших ее арабов и турок, без конца нежившейся в ваннах, опускаться до похищения вонючего, покрывшегося коростой аскета, безденежного монаха-рыцаря, пусть даже и прославленного за боевые подвиги — насколько это вообще было возможно при отшельнической жизни. Еще более бессмысленным представлялось, что она проделала это в тайне от всех, а затем неизвестно зачем постаралась — как будто в этом имелась крайняя необходимость — вернуть юношу братии в целости и сохранности, тем не менее подвергнув его пыткам в последние недели пленения.

В этом, по мнению де Пикиньи, и заключалась загадочность всего происшествия. Он сознавал, что Алиса в силу своей натуры без колебаний отдала бы повеление тихо и незаметно убрать неугодного ей человека. Сен-Клер, по многим соображениям, был совершенно вне поля ее зрения и даже много ниже, отталкивающий и отвратительный, словно вшивая полевая крыса; но если Алиса действительно решилась его похитить — по одной ей известным причинам, — впоследствии он превратился бы в помеху, следовательно, был бы уже мертв. Однако же все вышло иначе… Патриарх глубоко и прерывисто вздохнул, выпрямляя ссутулившуюся спину.

Архиепископу без дальнейших объяснений стало ясно, что брат Стефан не может вырваться из обольстительных сетей Алисиных чар. Сам Сен-Клер, конечно, об этом не догадывался и даже одну такую мысль с негодованием отверг бы, но Вармунд знал, что не ошибается. Фиолетовый оттенок, упомянутый рыцарем в связи со своими непотребными снами, мог встретиться ему в единственном месте всего королевства Иерусалимского — в спальне принцессы Алисы, о чем молодой монах никак не мог узнать, если бы сам не побывал в тех покоях. Де Пикиньи не сомневался в этом постольку, поскольку именно он от имени Балдуина производил закупку пигмента в Италии по случаю четырнадцатилетия королевской дочери. Подобную краску было чрезвычайно трудно отыскать, а стоила она уже совершенно невообразимую сумму, поэтому ее и приобрели в количестве, достаточном лишь для отделки одной спальни.

Архиепископа мало смущало, что рыцарь не сохранил осознанных воспоминаний о пребывании в покоях принцессы. Шпионы уже давно уведомили Вармунда, что королевская дочь не гнушается употреблением опиатов и других наркотиков для усиления своих чувственных удовольствий, а личный опыт напомнил ему, сколь поразительным может быть воздействие таких препаратов.

Несколько лет назад патриарх слетел с коня и раздробил себе бедро на левой ноге. Обломок кости впивался в мышечную ткань, отчего рана никак не заживала, не только причиняя Вармунду постоянные мучения, но и грозя перейти в воспаление, приведшее бы в конце концов к печальному исходу.

К счастью, этого не случилось, но придворные лекари-христиане — случай произошел еще в правление Балдуина Первого — оказались бессильны помочь епископу, и тогда его служки от отчаяния пригласили к нему известного мусульманского целителя Ибн Аз-Зазира из Алеппо, надеясь, что он хоть чем-нибудь, пусть ненамного, облегчит неимоверные страдания болящего. Сирийский врач немедленно прописал использование опия, и сводящая с ума боль мгновенно отступила. Вармунд был столь же потрясен, сколь и невероятно благодарен чудодею за спасение. Прекращение боли, вернее, ее отсрочивание, и явилось началом выздоровления.

Духовные сподвижники Вармунда, позабыв прежнюю беспомощность, тут же начали завистливо нашептывать ему о чарах и колдовстве, но он быстро их утихомирил. В те времена он еще был епископом, но не последним среди равных, обладая влиянием и правом голоса. Он растолковал им, что знает об опиатах не первый год, почерпнув сведения о них из разнообразных письменных источников. Вармунд доказывал, что врачи и целители в римской армии столетиями использовали подобные средства, и он неоднократно читал об обезболивающих свойствах этих едва ли не волшебных препаратов. Сам же он не мог даже представить магической болеутоляющей силы опиатов, прежде чем не убедился в этом на собственном опыте. Однако наркотик, как обычно случается, вызвал у него привыкание, и, когда перелом зажил и надо было прекратить прием снадобий, процесс отвыкания стал одним из самых мучительных впечатлений его жизни.

Наблюдая изнуряющий недуг, поразивший молодого монаха сразу после возвращения, Вармунд тут же нашел в нем признаки отлучения от опиатов, которые годами ранее проявлялись у него самого. Он никому не обмолвился и словом, заверив лишь, что будет молиться за рыцаря и тот в скором времени должен будет прийти в себя. Тогда он не решился обнародовать свои подозрения, поскольку не знал, кто ответствен за случившееся, но теперь все стало ясно: архиепископ более не сомневался, что Сен-Клера похитила принцесса для одной ей известной цели и все время пленения усердно пичкала его наркотиками.

Сейчас патриарха-архиепископа терзал единственный вопрос: что же делать? Он не видел особой пользы в раскрытии правды молодому рыцарю или его собратьям, поскольку, зная горячность Сен-Клера, подозревал, что тот, чего доброго, в ярости кинется разыскивать принцессу, чтобы потребовать от нее объяснений, а это не доставит ни ему, ни его друзьям ничего, кроме неприятностей. К тому же Вармунд прекрасно осознавал, что, посвяти он Стефана или кого другого в подробности похищения и выдай имя Алисы, он может заведомо распрощаться с надеждой когда-либо разузнать, что скрывается за этим похищением. Причины поступка Алисы были, вероятно, совершенно особыми и таинственными лишь до поры. Они задели любопытство архиепископа, и он решил во что бы то ни стало эти причины выяснить.

Отойдя от окна, Вармунд еще долгое время сидел за длинным рабочим столом у западной стены, барабаня по нему пальцами. Наконец он поднялся и направился в часовню, где его ждал Сен-Клер.

— Итак, твои сны, сын мой, — войдя, обратился он к юноше. — Я обдумал их и все, что тебя терзает. Ты сказал, что просыпаешься и помнишь некоторые из них чрезвычайно ясно… Ты вспоминаешь о них с удовольствием?

Молодой человек, порывисто вскочивший при появлении архиепископа, в ужасе уставился на него:

— Нет, мессир патриарх, я…

— Хорошо, а предвкушаешь ты их с удовольствием, когда ложишься спать или перед тем, как заснуть?

— Нет, мес…

— Настраиваешься ли ты соответствующим образом для того, чтобы тебе приснились такие сны?

— Нет.

— Я так и думал, и рад, что не ошибся. Но я не мог не спросить об этом, чтобы ты понял, что мои вопросы заданы с некой целью.

Сен-Клер не сводил с патриарха недоуменного взгляда, разинув рот и хмурясь в замешательстве. Вармунд поманил его рукой:

— Будь любезен, следуй за мной.

Они вышли из часовни и оказались в комнате со столом, где только что размышлял патриарх. Вармунд пододвинул Стефану стул и предложил сесть, а сам устроился на уголке стола.

— Ты, должно быть, упустил из виду, — начал он, — а может, и не знал никогда, хотя мне не хотелось бы так думать, что главной составляющей смертного греха, той единственной составляющей, без которой грех — уже не грех, является умысел. Греховный умысел. Этот греховный умысел подразумевает два аспекта: ясное понимание, что данный конкретный поступок повлечет совершение смертного греха — и последующее решение не останавливаться и намеренно грешить, несмотря на свое осознание. Пока тебе все понятно из того, что я объясняю?

Сен-Клер медленно и удрученно кивнул. Вармунд вздохнул и заговорил с расстановкой, потрясая указательным перстом и выделяя голосом каждое из положений:

— Как патриарх-архиепископ Иерусалимский заверяю тебя, что я не обнаружил в тебе никакого греха, брат Стефан. Ты не совершил ничего, заслуживающего наказания. Все, что с тобой происходит, не в твоей власти. Сны приходят к тебе против твоего желания, то есть ты не повинен в умысле, а значит, и в самом грехе. Думаю, что большинство твоих терзаний вызвано уверенностью, будто ты и вправду согрешил, поэтому поверь моему слову, сын мой: это не так. Просто прими на веру, и я искренне убежден, что твои сны не устоят перед этой верой… Пусть не сразу, ты и сам понимаешь, не так скоро, но через некоторое время они должны пропасть. Проси у Бога поддержки и наставления и предай себя Его поручительству. Он не оставит тебя. А теперь ступай с миром и поклонись от меня брату Гугу.